Над пропастью. Ч. 2

Невозможно… Жизнь не может быть так ужасна… Сон… Всё возможно… У Фрейда есть… Это не реально… Сон не наказуем… Не боюсь… Всё пройдёт… Знаю… Настоящая жизнь – это детство.         Даниил Гранин
               
               
                Голоса
     Я – в реанимации… Откуда мне это известно? Наверное, звал папу, маму, и кто-то подошёл, успокоил, объяснил, что надо потерпеть… Сложнее со временем… Тот, кто не ведёт ему счёт, скоро перестаёт понимать, утро на дворе или вечер, понедельник или среда…
     Я много сплю. Безо всяких сновидений и надежд на новый день. Сейчас моё сознание – это противный манный пудинг из детского сада, который щедро полит густым бледно-розовым киселём. Лень открывать глаза, думать; к лучшему: иначе плакал бы, часами смотрел бы в сторону двери… Изредка слышу голоса… То женские, то мужские, то ласковые, то сердитые… Всегда чужие… Мне ничуть не больно и не страшно… А вот и нет, вру, сегодня или на днях, не знаю… Я объявил настоящую голодовку! Сказал, что не проглочу ни кусочка, пока они не позовут папу! И позвали! Когда никого и ничего не видишь, как приятно услышать голос родного человека!
               
                Одиноко
      Интересно, где ночуют родители тех мальчиков и девочек, которые лежат в реанимации? Возможно, занимают кровати своих детей… Просто мы с папой не встречали таких одиночек… Или они ютятся на стульях? Почему  их не пускают к нам? Больные быстрее пошли бы на поправку, а здоровым стало бы легче!
     Хотел спросить об этом у Юрия Александровича, иногда он приходит сюда, «перекладывает» меня на каталку и везёт на МРТ или в перевязочную, но так и не решился. Я давно перестал бояться уколов! Только шприц, которым доктор откачивает жидкость, приводит меня в ужас… Хочется зажать рукой висок, словно у меня мигрень… Смерть – это дом без единого выхода; она хуже, чем клиника или тюрьма. Слепота – тоже дом;  в нем всегда темно…
     Ещё я не знаю, лежит ли кто-нибудь в одной палате со мной: здесь редко говорят не по делу… Наверное, тот случай с голодовкой стал исключением из правил!..

                Пропажа
     Собака должна охранять человека, и неважно, сидит она на цепи или бежит на два шага впереди от вас! В моём случае всё не так: я вернулся в отделение, а питомца и защитника украли… Кто мог позариться на такую скромную игрушку! Лапы коротенькие. Уши крошечные. Тельце сплюснутое… Папа говорит, что видел похожую в одной из палат, но постеснялся спросить: таких собачек могло быть несколько. Жаль, что оставил дома лисёнка, который был со мной в сентябре…
      Лежу на своей очередной кровати и вспоминаю картину, что висит в прихожей у маминых родителей… На ней изображён бильярдный стол, а вокруг него – собаки разных пород и размеров! Каждый раз перед нашим уходом все – и мы, и бабушка с дедушкой – собирались у «полотна»… Мы забывали о приличиях, кричали наперебой: «Вот это – я! Вот это – ты!» Хотя давно решено, что бульдог с кружкой пива отображает деда, колли в синей жилетке – папу… Теперь на картине стало одним персонажем больше…

                Тоскливо
     Мне не верится, что старшая медсестра нашего отделения – жена того самого Николая Носова… Неужели можно вот так запросто соприкоснуться с человеком, которого считаешь любимым писателем! Ночью или в те минуты и часы, когда папы нет рядом, я вспоминаю Незнайку… Чего только не случается с коротышкой в моём воображении! Он погружается на дно морское, попадает в джунгли, встречает человека…
     В послеоперационных палатах всегда меньше людей; это и хорошо, и плохо… Например, в сентябре я попал в компанию двух Оль. Одна из них тоже не видела, другая тоже лежала с папой. Мы быстро нашли общий язык: болтали, смеялись, слушали как над Москвой барражируют вертолёты… Где-то там горел Белый дом, люди стреляли друг в друга, а мы боролись за жизнь…
     И вот мне снова нельзя вставать… Всё надо делать лёжа!.. Пей через трубочку, ешь с ложечки, забудь о туалетах в конце коридора… И поговорить не с кем… Со мной лежат два Молчуна: один – под капельницей, другой – просто так… Зато как придёт ко второму дружок, сразу начинают валять дурака: посвистывают, посмеиваются… Поскорее бы отсюда…

                Машины и машинки
     Я плохо разбираюсь в машинах. Могу назвать пару десятков марок, но вряд ли узнаю ту или иную в городе. Папа командует целой автобазой, но сам никогда не сидел за рулём… Может быть, в этом причина? Сейчас он покупает яблоки. Интересно, какая машина привезла их в больничный двор… Мои любимые вкладыши из жвачек и календарики остались дома. Наверное, в Москве можно встретить машины, изображённые на них…
     Лежу и катаю маленький джип. Его передала тётя Зина. Хорошо иметь знакомых, протягивающих руку в беде! У Стаса, старшего сына тети Зины и дяди Вити, сразу несколько коллекций! Он собирает уменьшенные модели автомобилей и военной техники, комиксы, наконец, банки из-под пива!.. Видела бы мама разноцветные ряды жестянок, найденных на улицах столицы!..
     Покружившись рядом со мной, неугомонный джипик начинает взбираться на живот.  Кроме него в моём гараже - три деревянные машинки! Две синие, я окрестил их «Уазиками», и зелёная «Нива». Мне трудно представить их маленькими брусками… Частенько на кровати происходят захватывающие дух погони со столкновениями и перестрелками… Но моделька Стаса принадлежит мирным туристам… Никогда не смешиваю две игры…
     От нечего делать кручу ребристые колёса то одним, то другим пальцем. Они издают жалкий звук… Ура, слышу папины шаги!

                Письма
     Мы снова в общей или большой палате. Приятно встретить старых знакомых! Олесе одиннадцать лет. Она не видит, так же как я. Бедняга не умеет читать (её мама убеждена, что больному ребёнку незачем учиться), зато знает наизусть мексиканские сериалы!.. Алла на два года младше Олеси… Она мало рассказывает о себе. Правда, хвастается, что в её семье все имена  начинаются на «А»: Аркадий, Анна, Алла, Алиса, наконец, Арчибалд!..   
     Я капризный? Не знаю… Просто получив что-то одно, принимаюсь мечтать о  чём-то другом… Например, мне разрешили садиться. Ура! Но я хочу вставать и даже ходить. Получили письмо из дома – жду следующее!.. Вообще у нас накопилась целая пачка маминых весточек! В очередном письме она рассказывает о том, что дома холодно, ёлку нарядили, меня ждёт подарок!.. Павлик пока ничего не пишет, правда, уже во второй раз мама обвела его ладошку: вот какой он большой! Мы редко отвечаем на письма; проще по телефону, да и не умеем так ласково и складно… Конечно, мама не обижается. У меня был красивый почерк!.. Нельзя разучиться плавать или ездить на велосипеде. А писать?
     Во время полуторамесячной передышки перед «главной» операцией мама не позволяла мне сидеть сложа руки: она писала по маленькому слову на каждой половинке тетрадного листа… Лучше всего я видел буквы, выведенные синим фломастером. Чуть хуже – жёлтым. А «красные» и «зелёные» слова казались неясными разводами… Ещё мы выкладывали фразы из пластмассовых букв. Высыпаешь на диван такой алфавит и принимаешься искать синюю «а» или белую «б»…  И только писать от руки не получалось… Мама сделала из двух картонок настоящий трафарет! Прорезала ровные строчки, соединила верхнюю и нижнюю части проволокой… Но от моего почерка остались рожки да ножки…
     Маленькие дети обычно растягивают и коверкают слова, но это проходит… А я начну видеть?
               
                Перед уходом
     Когда уходишь из больницы, важно закончить маленькие дела, вернуть здешние долги, наконец, поблагодарить людей, лечивших тебя. «Сказки народов мира» снова лежат на тумбочке около Олесиной кровати, кипятильник, поивший нас ароматным чаем и куриным бульоном, снова стал запасным в соседней палате… Подходит к счастливому концу долгая, страшная жизнь, наполненная болью, тоской, надеждой!.. На протяжении этих месяцев мы оставались теми же людьми: я по-прежнему боялся темноты, а папа – вида крови. Издалека приходили письма, наплывали обрывки песен (я мог ни с того ни с сего тихонько затянуть: «We all live in a yellow submarine…»), а порой до слёз хотелось маминой буженины или чего-нибудь ещё… Люди состоят из привычек и желаний, достоинств и недостатков; они льнут к нам, как виноградины к родной кисти… Почему-то на память приходит пятно от виноградного сока, поставленное на обложку книги про Бильбо; раньше оно расстраивало меня… Теперь кажется бесформенной печатью, гарантией того, что я жив…

                Пора забыть
     В Москве сыро и грязно. Оттепель. Но как приятно дышать небольничным воздухом! С нами тётя Зина. Мы идём по обыкновенным тротуарам, проезжаем несколько знакомых станций метро, на которых я ни разу не выходил, и говорим, говорим…
     Я авторитетно сообщаю, что оттепели и похолодания сначала приходят сюда, а потом за два дня добираются до нас… Медленнее поезда… Тётя Зина поддакивает: москвичи ориентируются по Ленинграду – Петербургу… От «Автозаводской» до семейного общежития – две дороги. Мы выбираем длинную, потому что не хотим преодолевать мостик, под которым проложены железнодорожные пути. Каждая крутая ступенька снабжена узкой металлической полоской. Легко упасть, разбить коленку…
     Неожиданно я вспоминаю пенёк, на котором сидел тогда, в самом начале… Юрий Александрович поджидал нас в больнице, а я просто не мог двигаться!.. Папа усадил меня на жалкий обрубок дерева и побежал за помощью… Никто не знал, как мне было плохо и на удивление спокойно… И снова перед глазами проплывают картинки: «Краз» дяди Вити, полузабытая палата, какая-то девочка сидит на кровати и поёт про чудо-остров Чунга-Чанга, наконец, детская качалка в виде маленького скакуна… В седле – никого, но лошадка медленно качается взад-вперёд, пасётся…
     Я вздрагиваю от звонкого щенячьего лая! Тётя Зина говорит, что это Жук, любимец пяти этажей…

                Вместо эпилога
     Дневник – это хлипкая жёрдочка, перекинутая через пропасть.  По ней можно идти вперёд и возвращаться в былое. Я давно не катаю машинки, а тётя Зина уже забыла своё общежитие… Но в памяти всё по-старому!.. Кстати, среди заготовок на зиму я обнаружил банку виноградного варенья, которым нас угостила армянка, живущая по соседству. Хотите? Ой, да ведь это совсем другая история!..