Декорации... Часть 2. Глава9

      
... Не такие уж мы важные птицы...


       Весть о победе партизан над карателями молниеносно разнеслась по Копыльскому и соседним районам,  так что хотя после победного боя партизаны сменили место стоянки,  к ним в лес начался массовый прилив  всех, кто мог и хотел сражаться. Надежда взяла верх над сомнениями.
               Гитлеровцы, в свою очередь, предпринимали очередные меры к усмирению населения.               
В Копыле прошла волна арестов: в каждой семье, на которую как  на преданную Советской  власти указала Марта Ленартович, взяты были в качестве заложников дети и внуки от 14 и старше лет. Город охватило отчаяние. Гитлеровцы требовали сведений о партизанах. Начались доносы, часть из которых, разумеется,  была ложью. Детей частично освободили, правда, после того как  практически  ликвидировали и сожгли гетто.
     Среди арестованных по доносу оказался и старик Алексеевский. Кое-кто из  соседей  удовлетворенно хмыкал в кулак. Кривого уже давно не было в городе, и позаботиться о судьбе Алексеевского было некому. Но, к удивлению недоброжелателей, сама Марта Ленартович, до войны на плодопитомнике всегда бравшая  особый, алексеевский, мед,  поручилась за старика, и его на другой день выпустили.
      Отец пришел домой встревоженный и, пошептавшись с Томой, отправил ее из дому. Девочка вернулась с сообщением о предстоящем аресте «всей подозрительной семьи», за которой устанавливается  с завтрашнего утра  бдительная слежка, из чего был сделан вывод, что  пора  всем срочно  уходить  в лес  - о чем и отдано было окончательное  распоряжение. 
      Тотчас начались сборы. Нехитрый скарб пораздавали, кому успели из соседей по прежнему жилью.  Поскольку  город жил тщательно скрываемыми  сведениями, каждый, как мог, помогал другому, если при этом не страдали его собственные интересы. И хотя осторожная мать побаивалась признаваться  тетке Фране, почему отдает кухонную утварь и всякую женскую  мелочь  в пользование давней соседке, та сама, деловито рассматривая  новенький вышитый фартук, удовлетворенно произнесла: «Вот и ладненько. А то ведь все равно сожгут идолы начисто».                Долго вздыхали над коровой. Мать в конце концов настояла на том, чтоб вести ее с собой.
              Ночью, когда все заснуло, отец утрамбовал на возу самое необходимое, тщательно по нескольку раз  отсортировываемое  добро – в основном, еду и теплые вещи для детей,  - сверху  устроил дочерей, вывел из хлева корову и поклонился молча покидаемому  дому, недолго послужившему очередным пристанищем для семьи. Обнял за плечи поджавшую губы, чтоб не плакать,  свою немногословную спутницу,  и  семья двинулась в путь. Провожала их только Мурка, посверкивая в темноте зелеными звездочками глаз. У края леса и она исчезла. Впереди была неизвестность и, главное, опасность: путь через поле.
            Пошли напрямик. Отец  настаивал, что, если сейчас не успеют темнотой пройти, рискуют угодить в руки немцев. А что бывает дальше, мать сама догадывалась.
             Поле, размах которого так радовал глаз колхозников в довоенные годы, теперь обернулось чужой и враждебной  дистанцией,  которую следовало преодолеть  за  непостижимо короткое время. Ночи июньские  коротки. Светлое небо, начавшее освещать путь,  несло угрозу обнаружения  движущегося  по поверхности земли маленького каравана беженцев, за которыми, может быть, уже послана погоня.
              - Брось, мать, не такие уж мы важные птицы, чтоб первым делом  нас хватились. Дом спит, двери закрыты. Придут сторожить к утру. А пока поймут, что дом пустой, так нас уже будет не достать. Мурку  разве что арестуют. Но та не признается, надо думать.
              Звезды совсем померкли. Черные фигурки на фоне быстро светлеющего неба  могли стать  движущейся мишенью для  профессионального стрелка.  Отец  облегченно вздыхал, когда добирались до очередного  островка леса среди просторных полей.  Прошли уже порядочно, там,  где была утрамбованная дорога, подъезжали, присаживаясь  на возу, по рыхлому полю шли рядом с возом – лошадь тоже не верблюд,   а  до новой стоянки партизан еще предстояло сделать много километров  пути.
              На ясном рассветном луче, когда до очередного леса осталось  не так  далеко, загудели самолеты. Они так близко пролетели над землей, что казалось, крылом  заденут бегущих.  Пролетев было мимо, один из самолетов повернул назад. Заработал пулемет. Отец  побросал  детей  под  воз – единственное укрытие среди поля - , бросился на землю, прикрывая  телом  жену. Еще по опыту первой мировой  он  хорошо знал, что неподвижные фигуры не представляли интереса в качестве мишеней  для врага. Главное, чтоб дети не  выскочили  с  перепугу  наружу.
              Сброшенная бомба подняла столб огня и дыма. Отец не стал дожидаться следующего удара – подхватив малых дочек на руки,  крикнул всем: «Живо на воз!», -  вскочил и сам, и через короткое время  уже был почти у леса, распахнувшего свои теплые объятья перед спасающимися  людьми. 
            Дым разошелся. Самолеты улетели. Все тихо. Отчего так неспокойно сердце? 
             - Васильич, а Васильич, - жена так называла его, пожалуй, только в первые годы их семейной жизни, - Васильич, Томы-то нет…
              «Ах ты, дурья твоя башка, как же дочку-то позабыл», - укорил себя  отец, собираясь повернуть оглобли, да не тут-то было. На горизонте показалась нестройная шеренга в касках, руки инстинктивно рванули изо всех сил поводья – и телега въехала в лес.
              Здесь, проехав невесть каким образом среди деревьев вглубь леса, подальше от опушки,  отец живо разворошил солому,  собрал мешки с хлебом и детской одежкой, посадил на корову Маню, схватил на руки Раечку и приказал одеревеневшей от горя матери бежать за ним. Одному ему известной дорогой по скрытым от неопытного глаза приметам завел жену с детьми в болотные камыши, где их  уж точно никто чужой не мог достать,  привязал корову к какому-то крепкому кусту, шепнул: «Сидите тихо, пока не вернусь», - да и пропал в камышах.
              Он прямиком бросился за конем, не слишком заботясь о безопасности: все, кого следовало беречь, уже находились вне досягаемости  для врагов, а о собственной жизни не думалось. Лес открывал ему путь и тут же смыкал ветки за его плечами. От  поля  не доносилось больше тревожных звуков: видно, гитлеровцы, не найдя ничего для них значимого, отправились дальше.  Но едва он  успел распрячь и  сел верхом, как снова заслышал  гортанные возгласы команды.   Он бросился  вскачь в сторону, противоположную болоту. В утренней тишине его передвижение услышали  - вслед звуку удаляющихся копыт послали  очередь выстрелов.  Однако в лес за ним не погнались. Подъехав  к болоту с другой стороны, осторожно зашел в  надежное  для  укрытия место, оставил коня и, наконец, отправился на поиски дочери. Надеялся, что живой дочери.
                А на поле,  у самого леса, где взорвалась бомба, оглушенная взрывом Тома очнулась только тогда,  когда  у самого ее виска взрыла землю пуля, догонявшая  ее отца. «Что  это со мной?» - не сразу вспомнила девочка события прошедшей ночи и тревожного утра. Глаза еще не хотели открываться, во рту чувствовался вкус обыкновенной земли, но сплюнуть тоже не было сил. Она  лежала ничком в траве, присыпанная землей. Где-то совсем близко заговорили  люди на полупонятном языке. «Немцы!» -  девочка почти перестала дышать. Над ней прошли ноги в огромных ботинках. Один ботинок прижал кончик ее косы, больно натянув волосы. «Вот, мамочка,  я же говорила, надо обрезать косы», - мысленно упрекнула Тома  и стиснула зубы, чтобы не выдать себя  стоявшему над ней. Казалось, этот ботинок стоит целую вечность. Но Тома уже научилась терпению. И когда, наконец, после прозвучавшей из неведомых далей команды, ботинки удалились, она еще не двигалась долго,  боясь удостовериться, что звуки, принесенные с легким ветром, не скрывают  для нее угрозы:  с шелестом близкого леса время от времени  доносились звуки потрескивавших сучьев. Кто знает, может это злые люди?