Декорации... Часть 2. Глава10

             
«А что такое Родина?..."



 Солнце уже повернуло  к вечеру, когда  над лежащей неподвижно Томой склонилось осунувшееся лицо отца. «Слава  тебе, Господи!» - вырвалось из самого сердца убежденного атеиста и старого коммуниста.
               - Живая? Живая! Чего ж ты не отзываешься, я тебя уж полдня дозваться не могу, дочурочка моя родная, - поднимая на руки обвисающее в его руках тельце быстро-быстро моргающей девочки, приговаривал отец охриплым шепотом. Она, узнавая, протянула руки и молча крепко обхватила отца за шею.
                «Слава тебе, Господи!», - повторял  он про себя на бегу, спеша  добраться с дочерью до коня   да вывести из болота  жену с младшими  дочками.
                Его беспокойство было не напрасным. Не  умея сидеть неподвижно, дочки, хотя и казались невесомыми, однако за день, проведенный в болоте, целиком подтвердили закон Архимеда, о котором им рассказывала мать, уже  исчерпавшая все запасы сказок со страшным содержанием и счастливым концом. Вытесненная  их телами жидкость настойчиво охватывала холодом сначала их ноги, потом  тело до талии, и вот уже начала доходить до груди. Мать  едва слышно напевала  вместе с ними песенки про кота, который успешно ловил рыбку под мостом, но это не очень помогало согреться.
              Сначала мать держала Раечку на руках, но   выдержать это она могла недолго и посадила Раечку на плечи, при этом погрузившись в болото по грудь сама. Проваливалась корова, переступая с ноги на ногу,  пришлось снять с коровы Маню. Теперь обе девочки, прежде казавшиеся не слишком похожими,   стали почти неотличимыми, как сестры-близнецы,  в воде болота посинев от холода.
              Когда раздавались близкие выстрелы, затем приблизились голоса  и стали различимыми  черные фигуры, которые отделяла  от прячущихся всего только небольшая полоса леса, да  непроходимая трясина (которую пуле  преодолеть было бы совсем легко, если б пуля-дура  была послана в цель)  мать  в тревоге приготовилась  к  худшему,  ей не раз пришлось зажимать рот Раечке, собиравшейся чихать,  а Маня  все поглаживала корову по голове, чтоб та не заревела. 
                Когда  раздался шорох пробирающихся  через болото  шагов, мать в страхе напряглась,  при этом  погрузившись еще больше.  Безотчетно  охнув, она  опять испугалась: ведь  ее могли услышать. Но обрадованная  Раечка, уже протягивала ручки в сторону доносившимся  от  зарослей  ускорившимся   чмокающим  всплескам:  она узнала по понятным  только  ей признакам осторожные шаги отца,  несмотря на то, что в болоте все звуки казались одинаково зловещими.
             - Что? Тома …? -  не договорила вопроса мать. Отец усмехнулся:
             -  Сердится, что вы невесть где пропали. Коня стережет.
            Первой на твердую кочку  вытащена была Раечка, выскочившая, как  рыбка золотая, прямо в руки к отцу. Маня, забарахтавшаяся  при виде происходящего, почти ушла с головой в болото. Мать отчаянно взмолилась, обращаясь к  Отцу небесному,  и крепко ухватившись за брошенную ей в помощь ветку сосны, которую притащил муж (вот почему так шумело болото, когда он двигался по направлению к убежищу семьи!), смогла дотянуться до Мани, и, удерживая ее под ручки, терпеливо стала ждать очередного распоряжения  мужа. Он, деловито и споро, как если бы это было в его собственном дворе, подтаскивая  выломанные  из самых крепких кустов ветки, вытащил корову, вывел ее на относительно твердую почву, оставил с Раечкой,  вернулся за женой. Да и какое могло быть теперь  сомненье, что все наладится – с мужем не раз приходилось все заново начинать с его назначениями на новые места.
               -  Ну, что, цыганы, едем в табор? – снова  всех собрав  на  возу, отец одному ему известными тропами проехал к новому месту партизанского лагеря. Когда прибыли на место, уже было хорошо под вечер.
Часовые доставили их на стоянку и оставили на густо населенной  поляне.  У разложенного в центре  поляны костра  трудно было найти свободное местечко, вновь прибывшие  оставались на возу: дети, измученные  пережитым за день,  спали, угревшись под нехитрым тряпьем, захваченным из дому. Лишнего места в землянках не было, да и не рыли их, лишних. Сейчас время на лето идет, можно под открытым небом жить. Разве  что от дождя нужно укрытие. А постоянного места для лагеря не устанавливали: мало ли что будет завтра.  Послали за Ниной в медсанчасть.
                Она примчалась, радостная от предвкушения встречи, и застыла, не узнавая: на возу сидела седая женщина с ребенком на руках, которая, конечно же, была ее матерью, но которая была совсем не та, к которой Нинка привыкла, – теперь эта ослабевшая и измученная женщина не была защитой для Нинки, а сама нуждалась в защите.
                - Мама! Я – сестра милосердия! – заговорила Нина, понимая, что  надо что-то говорить, чтоб не заплакать. – Я  у Марьи Ивановны под началом. Я тебя с ней познакомлю.
                К Нине  молча  метнулась Тома, Нина сейчас же раскрыла для сестрички объятия, в которых Тома напряглась, как дикий котенок, которого пытаются погладить чужие руки. В глазах Томы, странным образом непрестанно моргавших, был вопрос: можешь ли ты, Нина, защитить и ее, Тому, и мать  с Раечкой, и спящую  в соломе Маню.
 Но где же отец? Глаза Нины, обнимавшей трепещущую, как будто дрожащую от ночного холода,  Тому, искали отца. Вот и он, сгорбленный  (хоть тут и  притолоки-то не было, из-за которой он  сгибался, сетуя на свой рост, несоразмерный с потолками  построек плодопитомника), он стоит, прикуривая от цигарки знакомого партизана, и Нина боится, что он все-таки когда-нибудь обернется и ей придется встретиться с ним глазами.
                Что она может ответить на  немой вопрос Томы? Она взялась защищать свою  Советскую Родину. Она не думала  ни о чем, кроме необходимости подвига.  Подвига, цена  которому смерть героя . К подвигу призывал товарищ Сталин. Этим все  было сказано.
                Но теперь прежние мысли о  красивом подвиге показались Нине излишними и даже постыдными – она и  о Марине Ладыниной забыла.  Смерть близких Нина не могла себе представить. А они приблизились к смерти  на опасное расстояние. Теперь она  ощутила и приняла  на себя как священную и одновременно  единственно возможную миссию –  жить.  Жить и бороться за свободу Родной своей Земли до тех пор, пока не останется  даже  следа от вражеского сапога, выталкивающего людей из их жилищ, пинающего людей в могильные  ямы. Да, это ясно, жить и бороться. Только надо установить способ выполнения  этой миссии. Миссии «сотворения жизни при любых изменениях декораций», как  говорил Иван. Где же  ты, Иван, мысленно посетовала на отсутствие своего первейшего руководителя Нина, еще не знающая, что от нее давно скрывают его гибель во время  одной из  операций на  дороге.
                - Что же ты ничего не расскажешь, Томочка-голубонька? – Нина как будто искала ответа на собственные  вопросы, которые зажигались и гасли в сознании, натыкаясь на запретные знаки. Ведь нельзя же, в самом  деле, сражаться за  семью. Это так, в минуту отчаяния  мысль возникла. Чтоб семья жила, надо, чтоб жила Родина   «А что такое Родина, как не семья? Не разрывай, Нина, эти два естественным образом слитые понятия», - сказал ей голос Ивана. - «Родина – это еще и вот эти люди у костра. И те, что остались в Копыле…»,  –  не совсем уверенно сопротивлялась Нина.- «Верно рассуждаешь, Нинок! -  одобрил ее Иван.  – И еще Родина – это и мы с тобой.  И сберечь надо всех. А как это сделать, заранее нельзя  предугадать. Каждый раз надо  задачу решать как новую. Ведь в шестом классе ты решала совсем другие задачи, чем в пятом. А в восьмом  - совсем другие, чем в седьмом. Может и не слишком  сложные, но совсем другие. Согласись?» - «Да, да, Иван, ты прав, Иван, вроде как и не слишком сложная задача,  но все же куда и как мне разместить моих – они на меня рассчитывали, а я  стою, как  ворона среди огорода, не знаю,  с  чего начать».