Пара гнедых. Одна песня на две судьбы

Чукотка, Колыма, Сахалин, Камчатка — места Серёгиной юности, где он работал сначала в студенческих стройотрядах, а затем в так называемых калым-бригадах. Поработав года два-три в очередном проектном институте, озверев от сидячей и, по большому счёту, никому не нужной работы, Серёга увольнялся и направлял запрос в какую-нибудь северную строительную контору. Вскоре получал вызов, дающий право на проезд в погранзону (а погранзоной в те времена был практически весь Север), и вместе с такими же романтиками, не гнушающимися длинного рубля, отправлялся на заработки.
История, которую он мне поведал, приключилась в семидесятые годы прошедшего столетия на Колыме, где Серёга в составе довольно разношёрстной бригады новосибирских калымщиков работал на прииске.

                За «базар» ответишь

Работали, как всегда, по 10–12 часов в день, практически без выходных, завтрак и ужин готовили себе сами, обедать же ходили в местную столовую. Кормили в столовой вполне сносно, но цены были северными. Каждый раз при расчёте на кассе за обед, стоимость которого была в два-три раза выше аналогичного обеда на материке, бригадников невольно посещала мысль, а покроют ли их ожидаемые заработки эти затраты на еду?

Второй неприятностью после заоблачных столовских цен были местные бичи. Почти все бригады, которые работали в посёлке, имели привычку засылать гонцов для занятия очереди, чтобы потом подкатить гурьбой, поэтому очередь в столовой двигалась мучительно медленно. Но это ещё полбеды. Невероятно раздражали хамские манеры местных работяг, большинство из которых были людьми сидевшими, с вполне соответствующими замашками: небрежно растолкать пришлых, к примеру, было для них делом обычным. Новосибирцам хватало благоразумия не связываться, но однажды это благоразумие их всё-таки покинуло.

Когда Серёга, чуть припозднившись, зашёл в столовую, скандал уже разгорелся. Кричали и его собригадники, и местные. Одного из бичей, рвавшегося в драку, крепко держали друзья, в столовой стоял шум и гвалт. И вдруг кто-то из новосибирцев в запальчивости выкрикнул очень даже обидное слово. Бичи как один замолчали, переглянулись и встали в очередь, как будто ничего не произошло. Серёга, выросший на городской окраине, где процент «сидельцев» на количество проживающих намного превышал среднестатистические данные, сразу оценил происшедшее — за слово "козёл" придётся отвечать.

Через некоторое время, быстро сметав свой обед, он подошёл к столику, где сидели бичи, и попросил у всех прощения за приятеля. Мужики удивлённо на него взглянули и промолчали, продолжая работать ложками. Серёга не отходил от стола и продолжал стоять, пока один из бичей не поднял голову и не сказал: «Ладно, иди».

На объекте новосибирцы вновь дали волю эмоциям. Все кричали на Серёгу: мол, как ты мог так унизиться и тем самым унизить всех? Пришлось объяснить, что означает это брошенное слово, и как обычно зэки за такие слова мстят. Мужики начали хорохориться: дескать, мы за себя и постоять сможем, но предчувствие беды повисло в воздухе.

Вечером в своей общежитской комнате бригада готовила ужин, настроение было паршивым, начались ссоры между собой, в воздухе висела гнетущая атмосфера. Вдруг входная дверь открылась, и на пороге появился парень из соседней комнаты. «Рыжий, — обратился он к Серёге, — тебя там спрашивают». Все повскакали с мест, дескать, и мы с тобой. Кое-как отговорив товарищей, Серёга пошёл на «стрелку».

У крыльца стоял бич из столовской компании. Гость предложил папиросу, некурящий Серёга отказался. Бич хмыкнул и произнёс: «Слушай, земляк». «Хорошее начало», — подумал Серёга, слово «земляк» в здешних местах означало, что тебя держат за своего. «Ты кореш с понятием, — между тем продолжал бич. — Не виноват, а за своих извинился. Поэтому тебя не тронем, но завтра лучше найди предлог на работу не выходить, иначе попадёшь под раздачу и ты. Твоим же соплякам завтра слюну кровавую глотать». Бич картинно сплюнул, не менее картинно откинул щелчком папироску и повернулся было уходить, но остановился, услышав Серёгины слова: «Ну, если я, как ты говоришь, с понятием, то неужели думаешь, что вот так брошу своих товарищей?» Озадаченный таким поворотом событий бич достал очередную папиросу, закурил и начал молча Серёгу рассматривать. Тот, несмотря на предательскую дрожь в теле, изо всех сил старался демонстрировать невозмутимость. Бич докурил, так же картинно отбросил бычок и сказал: «Ну ладно, пошли!» «Куда?» — спросил Серёга. «К дяде Мише», — ответил бич.
               
                Романс под спирт

Дядя Миша был на прииске личностью легендарной — бывший зэк, который по неведомой причине после своего освобождения не вернулся на родину, а остался на Колыме. Слухов по этому поводу было много: кто-то говорил, что не поехал, потому что мог запросто убить жену, вышедшую замуж за другого, кто-то утверждал, что убить он грозился оговорившего его приятеля, но все были единогласны в том, что на «материк» дядя Миша не поехал, потому что мог там кого-то убить.

Жил дядя Миша в соседней общаге, где на правах старожила имел отдельную комнату, в которую Серёгин спутник вежливо постучался. Услышав слова приглашения, мужики вошли, и бич начал рассказывать хозяину причину столь позднего визита, жалуясь на нахальных «пришлаков», не желающих соблюдать местные правила и вообще ведущих себя во всех отношениях вызывающе. Дядя Миша слушал с довольно ироничным выражением лица, но когда бич повторил фразу, брошенную пришлаками во время скандала в столовой, посуровел и, кивнув в сторону Серёги, спросил: «Он, что ли?» Бич объяснил, что Серёга вообще не при делах, в скандале не участвовал, но тем не менее за всех попросил прощения. Дядя Миша уже более заинтересованно посмотрел на Серёгу и сказал: «Так. Всё понял. А ну-ка, парень, выйди покури».

Серёга вышел в коридор. Через несколько минут появился бич и сказал: «Вообщем, так. Скажи своим соплякам, чтобы на тебя молились. А завтра к девяти вечера подгребайте сюда, с вас литр спирта и полведра картошки». Нужно сказать, что на колымских приисках во время промывочного сезона царил сухой закон, поэтому те из приезжих калымщиков, кто знал об этом, прихватывали с собой спирт. Картошка же была в тех местах ещё в большей цене, и её тоже многие привозили с собой.

На следующий вечер в комнате дяди Миши собралось человек пятнадцать. Хозяин комнаты мигом пресёк начавшуюся было разборку: кто первый начал и кто что сказал, назначил кашеваров, а поднявшийся через некоторое время аромат от варившейся картошки заставил всех мгновенно переключить внимание на дымящуюся кастрюлю. К готовой картошке махом нарезали хлеб и красной копчёной рыбы. Дядя Миша налил себе полстакана спирта и сказал краткую примирительную речь, под конец которой уточнил, что тот, кто нарушит это перемирие, будет уже иметь дело с ним лично.

Махнув спирт, занюхав кусочком рыбы, дядя Миша с благоговением вытащил из кастрюли картошку, побросал её с ладони на ладонь, слегка подул и с тем же благоговением медленно потребил этот вожделенный продукт, прикусывая красной рыбкой. Все молча ждали. Затем хозяин комнаты дал команду разобрать картошку из кастрюли и, прикинув, сколько в комнате человек, начал «по булькам» разливать спирт. Из-за отсутствия нужного количества стаканов разливать пришлось в две очереди, но хватило всем тютелька в тютельку: дядя Миша по части разливания оказался асом. Спирта всем досталось чуть больше пятидесяти граммов, но этого вполне хватило, чтобы народ размяк и подобрел. Включили магнитофон, начался обычный в таких случаях трёп: кто где бывал, кто откуда родом и т.п.

Разомлевший хозяин сидел на своей койке, дымил папиросой, в разговоры не вступал. Потом встал, выключил магнитофон и снял с гвоздя висевшую там семиструнную гитару. Все разом замолкли. Чуть хриплым голосом дядя Миша начал исполнять несколько странно звучащие среди собравшейся компании русские романсы и щемящие душу тягучие народные песни, перемеживая всё это колымскими лагерными песнями. И в исполнении песен дядя Миша оказался асом.

Серёга сам немного умел играть на гитаре, знал массу песен, но по сравнению с дядей Мишей был по этой части просто младенцем и потому ценил талант хозяина комнаты, наверное, больше, чем кто-либо из присутствующих. Особенно запомнилось, как дядя Миша исполнял романс «Пара гнедых». А спетое с щемящей тоской «были когда-то и вы рысаками…» оценили буквально все. Было видно, как каждый из сидевших в комнате бичей воспринял эти слова на свой счёт. После «Пары гнедых» дядя Миша замолчал, повесил гитару, народ начал расходиться.

                «Были когда-то и вы рысаками...»

Вскоре новосибирские калымщики, неплохо заработав, благополучно покинули северный посёлок и вернулись на «материк», а Серёга с тех пор стал неравнодушен к романсу «Пара гнедых». Как-то, увидев наименование романса в репертуаре заезжей эстрадной дивы, он пришёл на концерт под названием «Вечер русского романса», где со своей всклоченной рыжей бородой и шерстяным свитером выглядел несколько нелепо среди престарелой чопорной публики. Заезжая звезда, величаво выносящая на сцену своё дородное тело, жестоко разочаровала Серёгу. Куда ей до дяди Миши, думал он, сразу же после исполнения долгожданного романса пробираясь к выходу под возмущённое шиканье почтенной публики…

В следующий раз на Колыму Серёга попал уже в восьмидесятые годы. На этот раз работа была в Магадане — неуютном и неприветливом городе, где в туманные утра силуэты спешащих на работу прохожих казались тенями погибших в этом крае сотен тысяч зэков. Как-то местный напарник показал Серёге дом, в котором проживает знаменитый Вадим Козин. Оказывается, после окончания срока сталинской ссылки певец решил не возвращаться в Москву и остался в Магадане навсегда. Для Серёги это было откровением, и он тут же стал обсуждать варианты, как зайти к певцу в гости и попросить автограф. Однако магаданец предупредил, что характер у старика сложный, и что он не очень-то жалует назойливых почитателей, а если окажется не в духе, то может и с лестницы спустить. Так Серёга и не решился. Возможно, зря.

Лет через десять Серёга услышал, что Вадим Козин умер: старый человек во время сильного мороза скончался прямо на улице, можно сказать, замёрз. Случилось это 19 декабря 1994 года. А чуть позже Серёга узнал, что в репертуаре певца был романс «Пара гнедых». С тех пор каждый год 19 декабря уже много лет непьющий Серёга выпивает стопарик водки и поёт романс «Пара гнедых» в память о двух колымских зэках, которые решили остаток своей жизни провести в местах, куда попали не по своей воле. Особенно проникновенно он поёт строчки «были когда-то и вы рысаками…», ничуть не сомневаясь, что эти слова и про него, Серёгу.