Я и мой отец. Часть 1

Начну с того, что я не могу помнить сам и то, что я знаю по документам и из рассказов мамы, бабушки и отца.
Родился я в Ленинграде в 1940 году.  Отец мой служил офицером военно-морского флота. Они базировались в Кронштадте и в детстве я его почти не видел. Я не буду здесь описывать войну с белофиннами. Во-первых, я тогда был маленький, во-вторых, её все могут узнать по документам.  Нашу семью она не коснулась, хотя эскадра, в составе которой находился корабль отца совершала рейды вглубь Балтики.  Мама работала в штабе Балтийского флота вольнонаёмной и вечером всегда была дома.
Поскольку я родился в декабре, то все знают, что в июне 1941 года началась война.
Нас не эвакуировали и мы оставались у себя дома на Петроградской стороне. Конечно, я не помню артобстрела и бег бабушки со мной в бомбоубежище. Хватали меня в одеялах, документы, деньги и еду. Часами сидели в бомбоубежище.
Много позже, в 19 лет, приехав поступать в Ленинград в институт, я увидел, что в наш дом попала авиабомба и отрезала наш дом по стене, где проходила наша кухня. А дальше вдоль забора больницы Эрисмана  по улице Льва Толстого образовался огромный пустырь и груды кирпичей. Это была половина нашего дома. Этот пустырь простоял на мою память вплоть до шестидесятых годов и только потом я увидел, что дом пристроили снова. Улица Льва Толстого застроилась к этому времени и стало всё похоже на прежний город.
Но это далеко потом.  А пока я у бабушки на руках почти всё время, так как в любую минуту могли объявить воздушную тревогу.
Конечно, я не помню начала блокады и даже её продолжения. Я не помню, что в доме исчез сахар и многое другое. Где-то бабушка умудрялась достать мне кусочек сахара.
Мама была ещё очень молодая и красивая. Она не плакала в отличие от бабушки. Она сама была родом из Харькова и мама тоже. А по радио уже сообщали, что немцы заняли Харьков. Бабушка беспокоилась за свою квартиру в Харькове, так как она приехала, чтобы посидеть со мной.
Маме давали в штабе паёк и говорят, что когда папа забегал на минуты с двумя матросами, он тоже приносил паёк. У нас была большая трёхкомнатная квартира (это я уже помню с возраста в 6 лет).  Дом был специально построен для комсостава Балтийского флота. После войны мы играли с детьми адмиралов, капитанов первого и второго ранга и сами были адмиралами и капитанами.
Однажды мама пришла и стала плакать. Она сказала, что принято решение часть семей эвакуировать в Саранск. Это был июль 1943 года.
Два самолёта ночью вылетели с нами в Саранск. Летели под обстрелом зениток. Это тоже не я говорю, а мама.  Приземлился только наш самолёт, судьба другого осталась неизвестной.
Вскоре у мамы родился маленький брат для меня. Теперь нас было двое. Но, конечно я никакого Саранска не помню, но знаю, что он был.
Некоторое время мы прожили в этом Саранске и однажды мама сказала, что мы поездом уезжаем в Таганрог.
Таганрог был тем городом, с которого начинаются мои смутные воспоминания, очертания домов, улица, крутой спуск к морю и какие-то пещеры на этом спуске.
Таганрог стал точкой отсчёта начала моего детства, уже осознанного и далее картина была совершенно отчётливой и описывается глазами ребёнка.
Через некоторое время за нами приехал отец и мы вернулись в Ленинград в свою квартиру.
Я пошёл сразу же в детский сад. Он находился на площади Льва Толстого, где сейчас станция метро Петроградская.
Позже меня перестали сопровождать и я уже ходил в садик один. Бабушка уехала в свой Харьков. И мы были с братом одни. Мама относила его в ясли.  В это время мама работала на военном заводе в две смены. Ясли были круглосуточные и я был после садика предоставлен сам себе.   Мамин завод был недалеко от стоянки крейсера «Аврора». Там были на набережной горы песка и рядом нахимовское училище- моя мечта!
По воскресеньям мы с мальчишками  убегали к «Авроре» и играли там целый день, забывая про еду.
Кроме «Авроры» постоянным обитанием нашего двора была речка Карповка. Она была недалеко от нашего дома и часто там мы проводили целые дни. Мы строили плоты из брёвен и плавали, отталкиваясь шестами. Кто-то был капитаном, кто-то адмиралом. Я мог бы назвать наше детство счастливым, если бы несколько раз в неделю не нужно было стоять с мамой в очереди за хлебом. Всё было по карточкам. Тётя-  продавец смешно вырезала ножницами квадратики и потом другая тётя взвешивала хлеб на весах, добавляя к куску хлеба многочисленные довески.  Стоять и ждать очереди было тяжело. Мы переигрывали все игры, а очередь так и не подходила. Зато потом мама давала мне несколько довесков по очереди, чтобы я не съел всё сразу. Этот хлеб был наслаждением.
Наш дом другим своим концом выходил на улицу Скороходова. И вскоре туда за деревянный забор привезли пленных немцев. Это надолго отвлекло нас от Карповки и от «Авроры».  Здесь был пустырь, то есть были дома, но их разрушили.  Эти немцы должны били всё построить заново. Мы делали деревянные автоматы и сквозь дырки в заборе строчили по немцам. Нас не гоняли охранявшие их солдаты с собаками. Мы были худые и плохо одетые. Позже на стали разрешать в обеденный перерыв заходить на стройку и знакомиться с немцами. Они были разные: молодые и старые. Но все они были печальные. Иногда кто-то из них брал меня и других мальчишек на руки, гладил по волосам и говорил: «гуд кляйн». Сейчас я понимаю их тоску по своим семьям и тяжесть плена. Но за всё нужно платить! (это уже фраза из взрослой жизни). Иногда кто-то из них протягивал нам игрушки из дерева. Это были фигурки медведей. Они наклонялись навстречу друг другу. Мы стали экономить свои довески и приносили их немцами взамен игрушек. Они продолжали нас гладить по головам. Некоторые плакали. Их приводили и уводили большими колоннами под конвоем автоматчиков и собак. Нам их было жалко. Каждый понимает, что это мои детские размышления. Может быть кто-то из них раньше бросал таких, как мы в костёр. Но мы этого не знали и знать не могли. Ненависти в нас не было. Русские люди вообще всегда были отходчивы. А пока мы оставались шестилетними детьми и уже на следующий год нужно было готовиться в школу.
Она была тут же на улице Скороходова: 68-я мужская средняя школа. Да, тогда мальчики и девочки учились раздельно. Удивительно то, что в раннем детстве в наших компаниях девочек не было.
Ещё из 1946 года остался памятный эпизод. Мы с отцом шли по Васильевскому острову по Большому проспекту. Трамваи стояли на асфальте или лежали на боку. Провода были оборваны. Движения ещё не было. Людей на улице было мало. А день был солнечный-апрель. Мы подошли к большому дому, отец велел подождать и никуда не уходить. Через некоторое время появилась мама со свёртком. Он пищал. Оказывается, родилась моя сестра. И теперь нас стало трое детей.  Из Харькова снова приехала бабушка и дома стало интересней.
Те пустыри, что были вокруг наших домов, наделали немало бед. Мы часами рылись в воронках от бомб, разрывали наваленные кирпичи. Сотни патронов были нашим достоянием. Мы подкладывали их под трамвай несколько штук один за другим и из-за забора наблюдали. Раздавались взрывы, как из автомата. Трамвай останавливался, вожатый выскакивал, но кругом были заборы и нас было не найти. Но некоторые мальчишки находили гранаты и даже мины. Многие остались кто без рук, кто без ног! Печальные итоги войны детских лет. Карточки ещё оставались, немцы за заборами тоже оставались, развалин было очень много. Отца видел редко. Он приезжал на легковой штабной машине, обнимал нас всех, маму и, пообедав, уезжал. Мне так хотелось поносить его кортик, но я не успевал. Были конфеты, иногда мандарины. Очень хотелось иметь самокат. У некоторых мальчишек уже были, а мы делали себе сами на подшипниках и во дворе стоял страшный грохот, когда наша ватага ехала по асфальту.
Приближался 1947 год – год школы.