Горькое солнце. Часть 1

***
Я всегда знала, что рано умру. Смерть представлялась мне совсем простым действием, как выключить свет или закрыть глаза. Двадцать лет назад, в роддоме я уже сталкивалась с ней, но тогда она прошла мимо, лишь слегка обдав своим зловонным дыханием. Зато забрала маму.
Чёрным январским утром, когда только-только отошедшие от постновогоднего похмелья акушерка и санитарская кодла, принимали роды у хрупкой женщины с затуманенным от боли, но по-прежнему горящим взглядом и роскошной копной черных, как у цыганки волос, Смерть решила, что именно такого экземпляра не хватает в её обширной коллекции.
И вот, когда главный акушер с усталым и помятым лицом вышел к отцу, чтобы спросить, кому сохранить жизнь - матери или ребёнку, он выбрал меня. Не потому что любил еще с того момента, как я была комком ничего не понимающей плоти в материнской утробе. А потому что женился лишь для отвода глаз, ему было физически противно делить постель с женщиной, каждую ночь погружаясь в её влажную, тёплую глубину. С ее смертью пришла долгожданная свобода от "супружеского долга" и вранья, что "задержали на работе". Жестоко, жестоко и подло он поступил, но я нашла в себе силы не винить того, кто в прямом смысле помиловал меня от смертной казни.
Того, кто подарил мне двадцать лет жизни.
Мой отец чертовски похож на Фреди Меркури, причем не только внешне. Он - гей. Раньше это казалось омерзительным, я не могла заставить себя дотронуться до него или элементарно набрать его номер, чтобы узнать, все ли в порядке. Особенно после того, как увидела его целующегося с каким-то смазливым, похожим на жирную крысу, мужиком. В нашем провинциальном городке сплетни разносились со скоростью света, и через пару месяцев только ленивый не знал об этом. С детства меня окружала гнетущая атмосфера людской грязи и домыслов, от которых хотелось встать под душ и яростно смывать с себя налипшую мерзость. Стоит ли говорить о том, что я была обречена стать изгоем.
Не в силах выносить отца, вечную череду веселых гулянок и сменяющиеся лица его мужиков, я переехала к бабушке. Та ненавидела его, считая виновным в смерти дочери. Логично было допустить, что ее ненависть должна перекинуться и на меня, но это было не так. Меня она обожала, все детство прошло у нее на руках. Ее сухая шершавая ладонь гладила меня по голове, когда я засыпала, она пела мне колыбельные и пекла удивительно вкусное овсяное печенье к праздникам. Когда бабушка умерла, мне по завещанию отошла ее квартира в "сталинке", с высокими потолками и огромными окнами. Квартира, где в каждом углу пряталось детство, каждая вещь пахла бабушкиным до боли родным запахом.
Я носила с собой мамину фотографию, вместо крестика, веря в то, что она защитит и поможет. Но в тот момент, когда я встретила ЕГО, фотография словно лишилась своих чар.
 
Длинный коридор. Меня везут куда-то, наверное, умирать, потому что я слышала как кто-то говорил, что " у девушки серьёзная кровопотеря". Значит, я довольно долго пролежала в остывающей ванне, истекая кровью. Пока отец не выломал дверь, тем самым вновь пытаясь выступить щедрым правителем, дарящим милосердие. Ничего не болит, только в голове звенит от какой-то дряни, что вливают в меня через капельницу. А у меня нет сил, чтобы выдернуть иголку. У меня вообще не осталось сил, я могу только покорно лежать, отсчитывая секунды до смерти. Что-то кричит отец, тянет меня за руку, но его оттаскивают. Впереди маячит белая дверь с красной лампочкой наверху. Разум туманится, возникают и пропадают какие-то смутные образы, но ЕГО лицо всегда четкое, словно он Бог, пришедший отпустить мне грехи, или ангел, который проведет меня в иной мир.
"Он не пришел, его нет, он не пришел, не пришел, не пришел...". На этой мысли я отключаюсь.

Глава 1.
Перенесемся на 5 лет назад в хмурое октябрьское утро, когда он впервые переступил порог нашего класса.
Я шла в школу, задрав вверх голову, любуясь ультрамарином неба, стараясь огибать многочисленные лужи, оставшиеся после ночного дождя. Под ногами противно чавкала грязь. Путь был не близкий, а сегодня у меня не было денег на троллейбус. Честно говоря, идти в школу совершенно не хотелось, но я дала бабушке обещание никогда не прогуливать без уважительной причины, поэтому, стиснув зубы, шла в столь ненавистное мне место.
Со мной никто не дружил, так уж повелось с первого класса. Клеймо изгоя словно было выжжено у меня на спине. Сначала у одноклассников вызывала презрение моя бедность, ничем не прикрытая, унизительная, а затем по школе пополз слушок про моего отца, глубоко пустив корни, как ядовитый спрут. В маленьком городе жители получают удовольствие лишь от перемывания костей ближнего, своеобразный ментальный оргазм для средних умов .
Шесть уроков пролетают относительно быстро, на седьмом, последнем в кабинет географии заходит наша классная, вместе с ней - мальчишка, обычный, худой подросток, но глаза у него горят злым, если не сказать жестоким огнем. Я замечаю такие вещи сразу. Смотрю на него сквозь ресницы, пока классная знакомит его с будущими одноклассниками. Первым делом обращаю внимание на эпатажное тату на шее, потом приходит осознание того, что незнакомый парень чертовски красив: огромные карие глаза, чувственный изгиб рта, небрежно зачесанные назад, взъерошенные на затылке волосы. Он лениво пережевывал жвачку и окидывал всех высокомерным взглядом, пока классная представляла его нам.
- Знакомьтесь, ребята, это Кирилл Громов, ваш новый одноклассник. Надеюсь, вы подружитесь. Кирилл, будь добр, выплюни жвачку, - сказала она стальным тоном, даже не посмотрев в его сторону.
Он демонстративно выдул из жвачки огромный пузырь, ловко щелкнул и молниеносным движением проглотил ее. Класс зашептался. Девчонки принялись строить глазки, особенно старалась Вика Рудова, общепризнанная красавица с третьим размером груди и нулевым интеллектом. Я только хмыкнула и отвернулась к окну.
Классная не обратила внимание на его хамскую выходку, попрощалась и вышла из класса.
- Ты можешь сесть на последнюю парту с Евой, - географичка указала на меня, - или же на вторую с Катей, выбирай.
Свободных мест было только два. Наши взгляды встретились, и он расслабленным шагом направился в сторону моей парты.
- Не садись с ней, она чмошка, - ехидно произносит Вика, едва он отодвигает стул. Я лихорадочно подбираю достойный ответ, чтобы дать отпор, когда он скажет, обязательно скажет что-нибудь обидное, но он лишь ухмыляется и спокойно садится рядом, с шумом придвинув стул вплотную к парте. Класс разочарованно вздыхает: представление не состоялось.
- Значит, я буду сидеть с чмошкой? - шепотом говорит он, глядя поверх меня.
Я вспыхиваю.
- Можешь пересесть, делов-то.
- Не-а, мне здесь нравится, больше шансов незаметно списать. Как-никак, а в последней парте есть своя прелесть и польза. Если тебя что-то не устраивает, пересаживайся сама, я не держу.
- Отлично, завтра же и пересяду.
- Погоди, не кипиши. Тебе нравится быть униженной и оскорбленной? - его голос понижается до свистящего шепота.
- Мне плевать, - с вызовом говорю я, чувствуя, как щеки предательски краснеют.
- Ложь. Ты хочешь стать такой, как они, ты завидуешь их разговорам, непринужденному общению вне школьных стен, уверенности и праву книжать слабого. Погоди не отвечай, - жестом останавливает он, видя, как я пытаюсь вставить хоть слово в свое оправдание, - Ты надела маску, спрятала истинные чувства за броней безразличия, ведь это просто и удобно. А ты, к слову, очень красива. У тебя чудесные глаза и потрясающие волосы, цвета королевской меди. С чего же решила, что хуже них?
Я молчала. Его слова попали в цель.
- Впрочем, это не мое дело. Я не мать Тереза, чтобы помогать несчастненьким. И еще: я ненавижу притворство.
Он раскрыл тетрадь и демонстративно уткнулся в нее, каллиграфическим почерком выводя тему урока.
Когда прозвенел звонок, я сгребла все вещи, и на ходу запихивая их в сумку, быстрым шагом направилась к выходу. В голове все еще звучали слова Кирилла про притворство. Лешка должен был ждать на нашем месте, а эти десять минут, на которые географичка задержала весь класс, заставили меня опаздывать.
- Привет, - сухие губы касаются моей щеки, а ноздри щекочет знакомый запах его парфюма, - Ты сегодня первый раз опоздала, я удивлен.
- Задержали после уроков, - лаконично отвечаю я, скидывая школьную одежду, переодеваясь в камуфляжные штаны и толстовку. Лешка подает мне рюкзак, и мы готовы.
Мы увлекались редким и опасным делом: урбантаризмом и хабарспасом - так на сленге называлось лазание по заброшенным местам. Мы таскали с объектов разные штуки, а потом впаривали их любителям истории, сопровождая каждую вещь каким-нибудь интересным, а порой и леденящим кровь описанием. По части придумывания историй я была мастером, поэтому хабар расходился на ура. Самыми ценными находками были фотоаппараты и переносные радиостанции, а так же книги. Мне везло: именно я частенько находила старенькие "Зениты" и "ФЭДы", поэтому в деньгах особо не нуждалась, разве что когда были "неурожайные дни". Еще я впаривала ментам противогазы за 250 рублей штука и комплекты ОЗК за 500. Благодаря такому непыльному заработку, я могла себе позволить выпивать вечерами в модном баре и покупать одежду не на китайском рынке. Вот только в глазах одноклассников я все равно была чмошкой и нищебродом. Мне бы хоть немного привлекательности, но Боженька решил, что быть мне малозаметной девчонкой: из-под густых бровей на мир взирали тёмные глаза маленького загнанного зверька, нос был прямой с едва заметной горбинкой, а губы постоянно обветрены и сильно выделялись своей яркостью на моем бескровном лице. Фигура была мальчишески угловатой, ни тебе соблазнительных выпуклостей, ни манящих изгибов. Стоило ли упоминать, что никаких поклонников у меня не было.
Город заканчивался. Впереди возникали старые, полузасыпанные карьеры, где в далеком детстве мы с Лешкой строили убежища, воображая, что началась ядерная война, а потом бегали отмываться от налипшей грязи на мелкую речушку, где Лешке было максимум по ребра. Там, среди отвалов старых пород и громадной городской свалки медленно умирал стекольный завод, на который мы и шли: Лешка - ради фотографий и атмосферы, я - ради хабара.
В этот раз нам повезло, улов был неплохой: пара довоенных книг, отлично сохранившаяся готовальня из ГДР, противогазы, таблички и значок работника соцтруда. Мой рюкзак забит под завязку, и я чувствую умиротворение, предвкушая солидный куш.
- Смотри, - Леша протягивает мне оранжевую коробочку. Я знаю, что это индивидуальная аптечка.
- И чего? Она наверняка тренировочная.
Он молча качает головой и указывает на какой-то ящик. Он под завязку набит аптечками. Я открываю ту, что у меня в руках: там лежит торен.
- Ура! Ты понимаешь, что это значит?
- Предлагаешь нам его попробовать?
- Нет, я предлагаю продавать его. Допустим, сто рублей за таблетку это вполне адекватная цена.
- Твоя жажда наживы иногда меня пугает, - Лешка набивает рюкзак аптечками. - Не бойся, я возьму себе только одну.
- Брось. Ты правда считаешь, что я такая меркантильная сука? Давай, скажи мне все, что думаешь, не стесняйся.
Меня неожиданно накрывает волна злобы. Ему легко говорить, у него обеспеченная семья, бутерброды с осетриной на завтрак, а у меня только перебивающийся случайными заработками отец, да его любовники, иногда скидывающие мне "с барского плеча" кое-какие вещи.
- Не считаю. Но иногда ты перегибаешь палку, сотыга - слишком дорого, хотя бы по полтосику для начала, - он улыбается и продолжает складывать аптечки, только теперь уже в мой рюкзак.
- Хм, может, ты и прав, - я тоже улыбаюсь. Все-таки друг на моей стороне.
Мы шли ночью под фонарями, представляя, что покидаем зону поражения. Рюкзаки были заполнены тореном, а я представляла, как медленно отползают от нас разноцветные пятна радиации. Хотя, на самом деле, мир сейчас казался черно-белым. И почему-то в памяти каждый раз оживали глаза Кирилла.

Глава 2.
 Кирилл быстро влился в школьный коллектив. Уже через неделю он непринужденно болтал даже с "королями" нашего класса, а уж девчонки были от него без ума: по классу то и дело летали записочки, адресованные ему, которые он небрежно просматривал и засовывал между страницами тетрадей. Он явно отдавал предпочтение Вике, хотя всеми он держался доброжелательно. Но порой я чувствовала холодок, исходящий от его вечной полуулыбки, интонаций, манере щуриться. Мы по-прежнему сидели вместе, но он не обращал на меня никакого внимания. Честно говоря, это жутко задевало, он притягивал все мое внимание, я не могла сосредоточиться даже на элементарных вещах, могла часами придумывать ответы на вопросы, которые он мог мне задать. Но он молчал.
- Слушай, ты долго будешь играть роль снежной принцессы? - прошептал он однажды на контрольной по географии. от неожиданности рука дрогнула, и строчка поползла вверх.
- Что, прости?
- Ты никогда не заводишь разговор первой. Это от больших комплексов или высокомерия? А, может, ты боишься меня или я тебе противен?
Я замешкалась.
- Ненавижу твое молчание, - с внезапной злобой сказал он. Карие глаза словно прожигали во мне дыры, в его взгляде была непонятно откуда взявшаяся ярость. На всякий случай я отодвинулась на краешек парты.
- Не говори ерунды, - только и смогла пролепетать я.
Он хмыкнул и ничего не ответил.
На перемене он догнал меня, схватил за руку и чуть ли не с силой усадил на подоконник. Сам сел рядом, и не успела я возмутиться, как он сказал:
- Знаешь, я понял, почему тебя все избегают. Дело не в том, что ты бедная, и даже не в твоем отце. Они чувствуют, что ты другая, чувствуют твою непохожесть. Можно принять толстого, некрасивого, глупого, бедного, но странного человека никто никогда не примет. Твое одиночество - результат твоей непохожести на других. Проблема в том, что ты не хочешь адаптироваться к той среде, в которой сейчас находишься. Хотя, частенько притворяешься, а это ужасно глупо.
- Ты случайно не психолог, а? Такая речь, мне прослезиться?
Я чувствовала себя уязвленной, словно Кирилл обнаружил во мне какой-то дефект.
- Не ерничай, я серьезно.
- Кто-то не хотел быть матерью Терезой, - напомнила я.
- Это другое. Я не помогаю тебе, а высказываю свое мнение, - его тон стал высокомерным.
- Окей, ты высказал, а я выслушала. Все? - я слезла с подоконника и перекинула через плечо ремешок сумки.
- Да. Подумай над моими словами.
- Обязательно, мой лорд.
- Слушай, мне это нравится, - он тоже слез с подоконника и пошел рядом, - Мило прозвучало.
- Это вообще-то был сарказм.
- Жестокая женщина, - сейчас его глаза горели мягким огнем, от которого почему-то было уютно. Я смутилась и отвела взгляд.
- Не зли меня, а то я отымею тебя шлангом от противогаза, - пригрозила я шутливым тоном.
- Ты озвучила мою сокровенную мечту! - он упал передо мной на колени, - Вставь мне в задницу шланг и жестко избей меня плеткой, о, повелительница!
- Ты начинаешь мне нравиться, - засмеялась я и потянула его за руки, - Вставай, на нас уже косятся.
- Ты мне тоже, - серьезно сказал он и провел рукой по моей щеке. Я отстранилась.
Он улыбнулся уголками губ, отряхнул джинсы и ушел, не оглядываясь. А моя щека горела, словно от пощечины.
Когда я вернулась домой, то обнаружила отца, сидящего на корточках перед дверью. В руках у него был маленький торт.
- Привет. Давно ждешь? - в общении с отцом я всегда чувствовала себя скованно, хотя мы уже несколько лет общались друг с другом более-менее ровно.
- Нет, минут пятнадцать, - он посмотрел на часы. - В школе задержали?
- Угу, - ответила я, отпирая дверь, - Входи.
- Здесь стало уютнее, - сказал он, снимая ботинки, - Ты молодец.
- А по-моему, при бабушке было гораздо лучше. Чай будешь?
- Буду.
Он заходит на кухню, неловко переминаясь с ноги на ногу. Я пододвигаю ему табурет, включаю чайник, достаю из шкафа кружки, из холодильника масло и батон. Он открывает коробку с тортом, режет его на шесть гигантских кусков. Я замечаю, что он больше не походит на Фредди Меркури: налысо стриженный, располневший мужчина с глазами больной собаки. Я чувствую укол жалости.
- Тебе не скучно одной?
- Нет, я привыкла. А почему ты вдруг спросил?
- Хотел предложить тебе пожить у меня.
- А как же Игорь?
- Мы две недели не живем вместе.
Мне совсем не хочется обсуждать с папой его личную жизнь, поэтому я говорю лишь сочувственное "ооо" и замолкаю, уткнувшись в свою чашку с чаем.
- Так что ты скажешь?
- Пап, я привыкла жить одна. Извини.- мне ужасно неловко отказывать ему, но я не представляю нашу совместную жизнь. Слишком уж я привыкла к своей полной свободе.
- Да нет, не стоит, я все понимаю. Вот, я тебе тут немного денег принес, - он достает из кармана джинсов тоненькую стопочку банкнот, перехваченных резинкой.
- Спасибо.
- Ладно, пойду я, наверное.
Я понимаю, что политес обязывает сказать " посиди еше", но я не говорю этого. Мне хочется остаться одной, в его обществе я чувствую себя не комфортно. Поэтому вызываюсь проводить его.
- Ты так похожа на маму, - он целует меня в щеку и уходит. Щека, оцарапанная его щетиной начинает гореть так же, как после прикосновения к ней ладони Кирилла. И что-то неимоверно острое вонзается в сердце при этом воспоминании.

Глава 3.
 С Лешкой я познакомилась еще в детском саду. Он защищал меня от мальчишек, темноты, злых воспитательниц, доедал манную кашу, чтобы меня не наругали и смешил, если я вдруг начинала плакать. В детстве я вообще часто плакала без причины.
Алешка был, что называется, мажором, мальчиком из обеспеченной семьи. Когда нам было семь-восемь лет, я не гнушалась приходить к нему домой, и с жадностью вечно голодного человека методично уничтожать половину его завтраков-обедов-ужинов. В такие моменты он, наверное, чувствовал себя моим покровителем. Став старше, я осознала всю унизительность такого поведения, и с тех пор, находясь у него в гостях, пила только чай, и то крайне редко, при этом стараясь не смотреть на сладости, которые у него всегда подавались к чаю - ароматному цейлонскому чаю из красивого фарфорового чайника.
Когда мне было четырнадцать, в голову закралась гаденькая мысль: нужно влюбить в себя Лешку, а потом выйти за него замуж, тогда белый фарфоровый чайник, плазменная панель, набор серебряных ложечек и прочее барахло будут принадлежать мне, равно как и квартира с видом на набережную. Но постепенно я проникалась отвращением - не к самой себе, а к его рыхлому, бледному, как сдобное тесто телу. Которое мне нужно будет целовать, облизывать и гладить. К его свисающему животу и волосатым ногам, к вялому органу, скрывающемуся в трусах и жесткой поросли под носом. Как-то я честно пыталась его поцеловать, но когда его язык проник в мой рот и начал описывать там круги и зигзаги, сработал рвотный рефлекс: меня вывернуло прямо на его начищенные ботинки от "Хуго". Потом я долго извинялась, сетуя на несвежий творог, съеденный накануне, и он подозрительно быстро меня простил.
Больше мы не целовались.
Я жду его на нашем месте - за гаражами. Солнце сегодня совсем не октябрьское, поэтому я снимаю куртку и остаюсь в легкой футболке. Лешка опаздывает уже на двадцать минут.
- Привет, - он как обычно целует меня в щеку, - сегодня не получится пойти.
- Почему? - я чувствую досаду, чувствую, как начинаю злиться на него.
- Завтра я уезжаю.
- Куда?
- В Новосибирск, на курсы.
Лешка состоял в педотряде, летом работал вожатым в детском лагере. Но раньше он никуда не уезжал.
- Х у е в о.
- Знаешь ли, я предпочел бы услышать, что ты за меня рада. Туда отправляют только избранных.
- Прости, чувак. Я рада, конечно, рада. Но лишаюсь напарника, меня огорчает только это.
Его лицо светлеет.
- Значит, я для тебя такой незаменимый?
Я машинально киваю, и тут же оказываюсь в его крепких объятиях, пахнущих потом и тяжелыми духами. Он целует меня в висок, покрывает поцелуями шею, шепчет "я знал, знал". Быстрым движением освобождаюсь из кольца его рук и требую объяснений.
- Ну, это же значит, что ты меня любишь? - его глаза сияют таким счастьем, что мне совсем не хочется говорить "нет", но оно уже срывается с моих губ.
- А что тогда? - я вижу, как тают искорки счастья в его благородно-серых глазах.
- Ты - мой единственный напарник. Без тебя мне не с кем будет ходить на объекты, а это значит, что я лишаюсь заработка.
- Ясно, - он поднимается, - Я вернусь через две недели. Если тебе это интересно.
В следующее мгновение за ним захлопнулась дверь.
Ненавижу себя! Обидела единственного друга, причем так глупо и жестоко. Зато не притворялась. Все-таки слова Кирилла глубоко засели в моей голове, да и вообще, начиная с первой встречи, я постоянно думаю о нем. Интересная деталь: он единственный, кто вызвал во мне горячую волну желания, тепло в районе солнечного сплетения. Ложась спать, я теперь представляла не то, что я куплю, не свои приключения с Лешкой, а то, как меня целуют его жесткие губы, как его руки властно прижимают меня к себе, гладят по голове, он говорит мне, что я очень хорошая девочка. На этом моменте я обычно засыпала, да и дальше фантазии мои не заходили.
В моей квартире пахнет сыростью и лежалыми вещами. Когда-то бабушка рассказывала мне истории, связанные с той или иной вещью, и сейчас у меня рука не поднималась что-нибудь выкинуть. Я включаю свой видавший виды комп, открываю проигрыватель и включаю на всю громкость "Пласибо". Сладенький голосок Молко - то, что мне сейчас надо. Пусть в сладости растворится горечь разговора с моим лучшим другом, пусть я забуду о мерзком самовлюбленном Кирилле. Я ложусь на пол и смотрю на трещины в потолке, паучьими лапками разбегающиеся по всей его поверхности. Смахиваю с лица непрошенные слезы. Сейчас я ощущаю себя маленькой, слабой девочкой, одинокой и такой несчастной. Со мной только музыка, потолок и дым от сигареты, которая расслабляет мои нервы, мягкой лапкой разглаживает страдания. Теперь к списку моих проблем прибавилась новая: поиск нового напарника.