Рецензии на Прибытие Поезда. Предисловие

Содержание




Предисловие

1. До лечебницы.
Рецензия слесаря 5-го разряда.
Рецензия старшего бухгалтера.
Рецензия декана
Рецензия ученика 9-го класса.
Рецензия топ-менеджера. 
Рецензия главврача.
Рецензия сержанта полиции
Рецензия фермера

2. Лечебница.
Рецензия Мастера-практика 7-ой ступени.
Рецензия полковника в отставке
Рецензия пациента палаты
Рецензия скульптор

3. После лечебницы
Рецензия мастера каратэ 4-го дана
Рецензия дочери
Рецензия бывшей филологини
Рецензия пенсионерки по возрасту
Рецензия профессионального философа

4. Рецензии Александра Сергеевича
Прозаический Джаз
Пушкин и Гриб
Как Иван Сергеевич Тригениев узнал кое-что о Будущем
Писатель на море.

Послесловие





Предисловие

– 1 –

Мы встретились в местном, расположенном в двух кварталах от нашего дома, минимаркете,  в рыбном отделе, где я, как всегда скрупулезно, минут десять, выбирал слабосоленую селедку, игнорируя гневные взгляды красивой черноглазой продавщицы из ближнего, южного зарубежья. Выбор селедки, скажу я вам, дело,  хотя и не слишком хитрое, но всё же непростое, тут требуются опыт, чистая носоглотка и знание некоторых нюансов. К примеру, рыбьи  жабры должны быть упругими, темно-красного цвета, без гнилостного запаха. На боках никаких желтых или коричневых пятен или, тем более, повреждений. У слабосоленой – красные глаза и скорее всего это самец. У самки, обычно, глаза блеклые: она, как правило, с икрой, все жизненные силы уходят на воспроизводство. Лю;бите пожирней - берите самцов. И только я выбрал самца потолще, как вдруг хлопок по плечу и сакраментальная фраза в ухо: «А на ловца и зверь бежит». Обернувшись, возмущенный внезапно-наглым вторжением в моё личное пространство, я тут же сменил гнев на милость. Ласково хлопая зелеными глазами под кустистыми седыми бровями, на меня взирал Геморрой.
Да-да, тот самый, сосед мой сверху, для друзей своих - человек приятный во многих отношениях, веселый, безотказный и ненавязчивый, а вдобавок ещё и страстный любитель вербального общения, проще говоря, потрындеть.
– Ловца-то вы видите перед собой, – нашелся я, указывая на селедку, – а что насчет зверя?
– А зверь тут как тут, вот он, самый что ни на есть, дикий зверюга, прямиком из белорусской пущи, - сосед потряс корзиной с поллитровкой  «Зубровки», сыром и паштетом.
– Вы опасный человек, Герман Морисович, у вас на все есть нужный и своевременный ответ. Сдается мне, что вы иностранный шпион. Дождетесь, моя толерантность иссякнет, верх возьмёт патриотизм, и я сдам - таки вас органам.
– Спасибо хоть не на органы. А Джеймс Бонд, милейший, – он покачал головой, – увы, из меня нынче никакой. Да и продать империалистам я могу, разве что квартиру или собственную душу, но на черта они им? Однако, шутки в сторону, у меня для вас есть предложение, от которого отказаться может только унылый, непьющий поц.  Как вы смотрите насчет совместного вечеропрепровождения? Я вас ангажирую на сегодня, надеюсь, ваши дела не настолько важны, что могут немного потерпеть? У вас, я вижу, товар, у нас - купец, в смысле закуски и выпивона. Тем более…
Я призадумался, слушая его в пол-уха. Предложение было, что называется, в тему. На этот субботний вечер  планов никаких не имелось, разве только одиноко мерзла в моем холодильнике четвертинка беленькой.  Телевизор давно барахлил, да и что там смотреть: фальшивесело поющие голые ноги или искренних во лжи, вещающих откровения от своих партий политиков и околополитиков? А общение с радиоточкой, которая добрые полдня жизнерадостно сообщает об уникальном чудодейственном снадобье (ведомому лишь Далай-ламе и шеф-редактору этой радиостанции), только что доставленным из  самой Шамбалы, не помогающему, разве что, от мужской беременности и женского простатита, желания не было. Геморрой,  пардон, Герман, тем временем, продолжал:
– … сегодня полуфинал, «Мясо» с «Конями» бьются…
–  Чего?!
– Ах, простите, голубчик, я забыл, что вы не футбольный фанат. «Мясо» - московский «Спартак», а «Кони» – ЦСКА. В двадцатых годах «Спартак» был «Пищевиком» и субсидировался мясным кооперативом, а армейцы, по легенде, начали в тех же двадцатых играть на манеже кирасирского полка, отчего и стали «конями». Вот такой,  краткий экскурс в историю российского футбола, ну что, ко мне?
– Погодите, дружище, раз речь идет о «конях», тогда прошу туда… – Я указал на винный отдел, где и бросил в корзинку бутылочку «White Horse». Мы расплатились и вышли из магазина.
Мой сосед с четвертого этажа Герман Морисович Ройзман родился от ис-панского коммуниста, Мориса Фернандеса, вызволенного из окружения франкистской армии и вывезенного в 1939-м году в Советский Союз. На  одном из  московских вокзалов его попросили предъявить документы. По каким-то причи-нам сопровождающего в тот момент рядом не оказалось и его задержали, подозревая в шпионаже. В отделении он что-то темпераментно лопотал не по-нашему и в качестве переводчика, по запросу в один из институтов, пригласили студентку-комсомолку-отличницу филологического факультета Софью Ройзман. В милиции разобрались, откуда надо позвонили и Мориса отпустили восвояси, но на Софью он произвел неизгладимое впечатление каталонским диалектом, черной анархической бородой и, нехарактерными для испанца, теплыми зелеными глазами. Через полмесяца, втайне от ее родственников, Морис зарегистрировался с ней официальным браком. А через год в интернациональной семье на свет появился советский гражданин мужеского пола. Морис хотел назвать его Гонсало,  в честь погибшего командира своей бригады, но вся многочисленная родня Софочки решительно взбунтовалась: какое такое «сало»? Что еще за свинячество такое, разве нет других прекрасных советских имен, как Семен, Яков,  Михаил или, в конце концов, Изяслав? Конечно, нет ничего выше и важнее в этой стране, чем  Великий Вождь, пролетарский интернационализм, дружба народов и метро имени товарища Кагановича, но сало, извините, это явный  перебор. Не надо, чтобы в имени  нашего внучка звучало «сало», ни к чему это. Перевес был на их стороне – Морис один, а родни жены, он даже точно и не знал сколько, одних двоюродных племянников штук десять, а еще их жены, родственники жен… В общем, пришли -таки к консенсусу, нарекли мало;го Германом в честь какого-то Софочкиного прадедушки.
Вскоре после рождения ребенка Мориса вызвали в НКВД и за пару месяцев до 22 июня 41-го года  уже под другим именем, в качестве связного, снова направили в Испанию, по дороге куда он и сгинул таинственным образом. Софью Ройзман вызвали в военкомат и вручили звезду Героя Советского Союза за погибшего супруга без объяснения подробностей смерти.
Началась война. В 42-м Софочка эвакуировалась с дитем и родней в Куйбышев, а в 43-м возвратилась в родной город, где скиталась с сыном по баракам и коммуналкам. После окончания войны ей, как жене погибшего Героя Советского Союза, вручили ордер на квартиру в одном из немногих уцелевших домов в центре города. Далеко не всем семьям Героев предоставляли редкие квартиры в то тяжелое время, но, как мы не однажды замечали, у Софьи Ройзман имелись какие-никакие родственники, а некоторые из них даже занимали весьма ответственные хозяйственные посты в областном руководстве. В общем, и Софочку секретаршей  на крупный завод трудоустроили и Германа в детсад райкомовский определили.
Далее с красным аттестатом он окончил школу, затем с таким же дипломом – технический вуз. Его настойчиво уговаривали поступить в аспирантуру и остаться в науке, но в науку выпускник не пошёл, устроился простым преподавателем  математики в учебный комбинат по подготовке и переподготовке  каких-то кадров. Зарплата небольшая, но свободного времени появилось достаточно, а оно ему было позарез необходимо. Дело в том, что Герман Фернандес  уже тогда пользовался широкой известностью среди игроков города - подпольных, полуподпольных  и нелегальных  букмекеров. Его уважали не только за ум, умение предвидеть, но, главным образом, за  порядочность. В случае провальной  ставки он всегда возвращал деньги. Иногда возникали проблемы с законом, но каждый раз он выходил сухим из воды - выручали необходимые разноуровневые связи.  Женился он поздно, немного за сорок, на этнической немке, моложе его на восемнадцать лет.
А дальше – вакханалия девяностых, и  его жена-немка настояла на эмиграции в Германию. Фамилию Фернандес быстренько заменили на материнскую – Ройзман и, через полгода, они с двумя дочерями - близняшками, уже обустраивались в трехкомнатном немецком гнёздышке одного из восточных кварталов Берлина. Жена подвизалась переводчицей в лагере для перемещенных лиц, дочери – умницы, поступили в университет, а Герман, – ему уже было под шестьдесят – существовал на социальное пособие. Его натура игрока попыталась проявиться и здесь. Причем игрока весьма широкого спектра: карты, бильярд, шахматы, нарды. Он играл во многих клубах, барах, участвовал даже в городских состязаниях по покеру и висту, и весьма успешно. Но Германия не Россия, у немцев личный опыт – кирпичик в фундаменте знания, у нас же – забавное приключение. Весть об удачливом и непобедимом «шпиллере» быстро распространилась среди местного населения, он немедленно стал «персоной нон грата» и с ним просто перестали играть. А поскольку на одно пособие прожить в Берлине нелегко, то наш герой, рассорившись с супругой вплоть до развода, вернулся обратно в Россию, благо, осталась квартира, которую они сдавали, вернул прежнее гражданство и даже умудрился оформить пенсию. Дочери также не забывали его. Устроившись на работу, высылали ежемесячно по сотне евро.
Герман выпивал и раньше, но в меру: игра, суровая жена и семейные обязательства  сдерживали его слабость, не давая превратиться в зависимость. А тут ничего  больше не мешало ему пуститься во все тяжкие. Однако норму свою он блюл, всегда был навеселе, но держался пристойно. Мне нравилось бывать у него. Обладая разнообразной, необычной информацией из  совершенно неожиданных источников, он, в то же время, со всеми общался по-дружески, доброжелательно. За глаза многие называли его Геморроем, сокращая  полное имя – Герман Морисович Ройзман.
По дороге к дому мы мило беседовали.
– Подозреваю, Герман Морисович, что недавно перекинули вам сотню евриков дочурки ваши?
– И подозрения ваши, сударь, небезосновательны. Небольшая сотня евро всегда продлит счастье бедного российского еврея примерно на месяц. Дело не в этом. Вот вы, как образованнейший и эрудированный человек, можете объяснить мне одну вещь? Что забыли в Европе мои дети?
– Даже я, гигант мысли, как Вы говорите, не могу. Предположу, что стабильной, спокойной жизни.
– Ой, только не надо разговаривать за жизнь. Какая такая у них спокойная жизнь? На работе трясешься потерять работу, сквозь зубы улыбаешься начальнику и боишься послать его к черту. Дома трясешься, как бы не нарушить покоя соседей. Гости – строго до 21-го часа, причем заранее на подъезде вывешивается объявление: «Уважаемые жильцы, такого-то числа я ожидаю гостей, в количестве примерно таком-то. Извините, за возможное нарушение покоя». В 22 часа телевизор на минимальную громкость, даже если ты глухой, унитазом не пользоваться, даже если  больная простата. Писай в уточку. Вечером на еле освещенных улицах одни турки, утром и днем в магазинах, на рынках, в метро тоже турки. Они, правда, ребята добрые, разговорчивые, но я-то ехал в Берлин, а не в Стамбул.
 А что касается того, что забыли там мои дети, так  я вам скажу. Они забыли русский язык. А русский язык, как говаривал один знаменитый охотник за зверьем и бабами, великий и могучий. И сложный, добавлю я. Чем сложнее язык, тем глубже культура. Но им плевать на культуру. Они вообще перестали говорить по-русски. Хотя там и говорить-то не с кем. Эмигранты из России почти не общаются между собой, наоборот, старательно избегают встреч с соотечественниками. И что мне там делать? Мне, которому общение необходимо как воздух. Я могу не есть, даже, не пить какое-то время, но без общения я – рыба, выброшенная на берег, вы меня понимаете, профессор?
– Ну, какой из меня профессор, – отмахнулся я.
– Профессор, профессор, не спорьте, – настаивал Ройзман, – мы все в чем-то профессора, боимся только признаться себе в этом из-за дурацкой скромности. А вы, я по глазам вижу, профессор настоящий. Взгляд у вас такой глубокий  и печальный, одновременно. Во многознании – много печали.
Мы подошли к подъезду. Я взял в руки пакеты, Геморрой полез в карман за домофонным ключом. В этот момент подъездная дверь отворилась и оттуда вышла молодая пара с коляской. Мы посторонились, Ройзман с улыбкой кивнул им. Придерживая дверь, я спросил:
- Кто это?
– А это с седьмого этажа. Дочка родила. Переехали к родителям.
– Растут люди, не узнал. Была девчушка, а теперь, такая дама в соку!  Так у них же там двухкомнатная, где умещаться? А ещё и сын есть, он как?
– Он уже живёт отдельно, – сообщил Герман.  – Ну, а дочь – родная кровь, ничего страшного, даст Бог, устроятся.
Мы вошли в подъезд, я продолжил тему:
 – И все ж там у них на Западе порядок, каждый знает свое место, законы исполняются неукоснительно, качество жизни, продуктов, товаров опять же.
Ройзман аж подпрыгнул от возмущения на ступеньке:
 - Я вас умоляю, какой порядок? Это порядок скотофермы: жрать, доить, опять жрать, срать, ссать, зомбироваться телевизором, спариваться. Зачем нам такой порядок? Как-то были в гостях у одного немца. Он мне показывает, вот мол, купил швабру в супермаркете, а она бракованная, не собираются части ее, надо идти сдавать ее обратно. Я посмотрел, повертел в руках, подпилил чуток напильником и, о чудо, швабра готова! Немец поблагодарил, но на прощание заметил: «Пока вы, русские, будете заниматься не своим делом, порядка у вас никогда не будет». Да мы у вас войну выиграли без всякого порядка! А «порядочную» Европу фашисты завоевали в два счета и все дела…
Мы поднялись на четвертый этаж, Герман отпер дверь в свою квартиру, пропахшую луком, чесноком и хозяйским котом Мафусаилом.
Через два часа наших увлекательных разговоров о коммунистах, теории заговора, ни черта не читающем поколении next, безумных ценах и арабо-израильских конфликтах, прикончив луковый салат, головку чеснока, селедку, сыр, бутерброды с паштетом и «Зубровку», мы уселись у телевизора. Старик прилег на диванчик, я налил себе немного вискаря и погрузился в кресло, равнодушно глядя на  бегающих игроков, старающихся, как мне показалось, во что бы то ни стало избежать встречи с мячом, чтобы потом их никто не обвинил, что они неточно отдали пас, сорвали атаку или мазанули по воротам. Комментатор сорвал голос, подначивая их и призывая быть поактивнее и порезультативнее, попутно информируя зрителей о нелегких, увлекательно-героических биографиях  игроков и их тренерах-иноземцах.
Лохматый Мафусаил нагло пристроился на моих коленях, оглушительно урча тембром советской стиральной машины «Малютка». В моем внутреннем кармане нервно завибрировал телефон. Я посмотрел на экран – звонил Приятель.
– Какие проблемы? – ответил я. – Ждете у моей квартиры? С Совой?  Хорошо, сейчас спущусь.
Нажав на отбой, сбросил на пол котяру, который очень недовольно зыркнул на меня, не веря своим зеленым, как у хозяина, глазам, что с ним обошлись так вероломно, лишив законного послеобеденного отдыха. Затем я повернулся к старине Герману поблагодарить его и раскланяться, но тот уже мирно посапывал на уютной подушечке думке.
Я плеснул себе в стакан немного виски, ополовиненную бутылку поставил на стол. 
– Ну, Герман, за твои сны, да будут они сладки! – и опрокинул в себя содержимое стакана. Поднявшись и подвинув ногой кота, который все крутился возле кресла, сделал пультом громкость телевизора на минимум, оделся и ушел.
 

2.

Очутившись на лестничной площадке я услышал внизу знакомые голоса. Стал спускаться по лестнице, всё чётче различая, кто, что и о чём говорят перед моими дверями.
– Опять ведь бухает, собака, со  своим собутыльником.
– Знаю, у него еще прозвище такое, дурацкое, – добавляет женский голос.
– Ну да, они там…
– А вот и я, друзья мои, – бодро воскликнул я, раскинув руки в сторону и спустившись со ступенек. Подошёл к Приятелю и приобнял его за плечи, затем нагнулся и чмокнул в щёчку Сову, – что у вас за манера такая, сваливаться, как снег на голову? Вроде бы телефоны имеются, можно предупредить, а?
– Так получилось, ф-фух! – Приятель поморщил нос и отвернулся.
Сова помахала рукой перед носом:
 – Ох, и разит же от тебя, хоть противогаз надевай.


- А виноват в том франко-итальянский салат: лук с чесноком, прочие ингредиенты второстепенны. Фирменное блюдо Германа. Он, когда из Европы возвратился, с игрой завязал и о запахе изо рта перестал  заботиться, сидит себе дома на заслуженном, так сказать, отдыхе. Меня тоже проблема запаха не волнует – завтра выходной, общаться не с кем. А вам, как близким мне людям, бесплатная профилактика от воздушно-капельной инфекции. Так чем же наша скромная персона обязана такому нежданному посещению?
– Есть повод, – Приятель поднял голову, – впускать будешь?
– Айн момент, – я всунул ключ в замочную щель, провернул его, – пожалуйте, господа, – реверанснул рукой, – проходите, коль не брезгуете.
Оба вошли.
– Так чему посвящен наш сегодняшний консилиум? – поинтересовался я, запирая дверь.
– Надо обсудить кое-что – отреагировал Приятель, помогая Сове снять шубку. -  Случилось нечто настолько необычное, что я, прямо скажу, в растерянности. – Он повесил куртку на крючок и обернулся ко мне. – Конечно, тут есть и забавные моменты, но в целом – чушь вышла несусветная.
– Ага, чушь. И с нею вы сюда заявились? – Я театрально нахмурился, сжал губы и обратился к Сове. – Прошу тебя, прекрасная скво, перевести то, о чём толковал сей достоуважаемый команч. Я услышал какие-то слова, но увы, данный диалект не знаком мне и смысл его речи для меня недоступен.
– Да ничего я не знаю, – раздражённо отмахнулась Сова. – Он приехал ко мне, говорит: "быстро собирайся, проедемся. Мне надо кое-что сообщить вам. Ва-ажное," - протянула она.  – И всё.
– А-а, да он никакой не индеец! Скорее всего это темнила из Сикрит Сёрвис. Агент по кличке Сфинкс. По роду деятельности ему приходится общаться с забулдыгами и выражаться экивоками.
– Я не темнил, я ясно сказал: надо обсудить кое-что. Вопрос серьезный.
– А я так  слышал тут что-то про чушь. Ах, вон оно как! Она у тебя особенная. Чушь несусветная, но серьезная. Боже мой, у меня крыша сейчас съедет от твоих оксюморонов!
– Она съедет у тебя от пьянки! – разозлившись, вскричал Приятель. - Приехали  по делу, а он уже набрался. Будет, наконец, этому конец? Неужели других занятий нет, кроме как напиваться?!.
Сова взяла свою сумочку и прошла в комнату.
– Есть они, дружище, есть. И их не перечесть. Замечательные, между прочем, занятия. Вот, к примеру, сегодня у нас там, – я поднял палец вверх, – имела место быть прекрасная культурная программа со спортивным уклоном. Вы же  буквально вырвали меня из самой кульминации захватывающей футбольной баталии. Какие к тому были веские причины? Поведай мне, дружище, зачем вы это учинили? Зачем?
Приятель оглядел меня с ног до головы и усмехнулся:
 – Ты что, болельщиком заделался?
– Я еще тот болельщик, – басом протянул я, – куда ж я без футбола? А  футбол без меня?
– Слушай, я давно знаю тебя. Да из тебя такой же тиффози, как из меня штангист-тяжеловес...
– А из меня прыгунья с шестом, – добавила из гостиной Сова.
– Опять, – покачал я укоризненно головой. - Опять придётся произносить слово «зачем». Зачем вы пришли? Только за тем, чтобы обидеть меня? И побольнее, да? Вы ранили меня в ахиллесову пяту моего сердца – в мою безответную любовь к футболу. Ты сказал, будто бы знаешь меня давно, но о заветной мечте всей моей, можно сказать, пропащей, жизни, представления совершенно не имеешь, а ведь я всегда мечтал стать футболистом.
Трусишь себе по зеленой травке бескрайнего футбольного поля, радуешься жизни, зарплате, торжественному сиянию юпитеров, реву трибун, как вдруг, упругий мяч оказывается у твоих ног. Сразу мысль: что с ним делать? Ничего другого в голову не приходит, как срочно отдать его. Но не соперникам же, а своим пацанам. Пока оглядываешься, тут бац! В глазах темнеет, зеленый газон у твоей морды, коленная чашечка вдребезги! Красота! Несколько операций, полгода на костылях, полгода реабилитации, но денежки-то капают. 
А любовь к футболу у меня с детства. Дело в том, что в 60-х годах, когда команда моего города некоторое время играя в Высшей лиге, однажды заняла в ней аж шестое место и всем игрокам присвоили звание мастеров спорта, я посмотрел немало острых матчей. К этому приучил меня отец. Он водил меня на стадион. Какие были команды?! Боже мой! «Динамо» тбилисское! Слушай, Друг, – я приобнял его за плечо, – знаешь, я ведь видел самого Хурцилаву, видел Месхи, честное пионерское тебе говорю. А киевляне, ты знаешь, что это было? О-о-о… словами не передать. Просто сказка.  Сабо – Бибе, Биба – Сабе, раз, пас и гол, правда, в наши ворота. Нет, это вообще-е… А ещё были «Арарат», «Кайрат», «Пахтакор».  Эх…
Приятель молча смотрел на меня, скрестив руки на груди.
– Он не настолько пьян, – тут Сова выглянула в проём двери, – с ним общаться можно. Хватит болтать, идите сюда, – и, обращаясь к Приятелю, – ну, что ты хотел нам сообщить?
Мы вошли в зал, подошли к столу
– Садитесь, – предложил я к гостям.
Совы присела на краешек стула и облокотилась на стол, подперев щёки.
– А ты, – я посмотрел на Приятеля, – что медлишь?
– Садись сам, а я не буду, настало время говорить мне, и это я буду делать стоя.
Я пожал плечами, но не стал упорствовать, с шумом отодвинул стул из-за стола и бухнулся на него. Затем обернулся и осёкся.

3.

Стоя посреди комнаты, с вытянутой вперёд правой рукой, Приятель напоминал собой памятник. ВЕТХОСОВЕТНЫЙ памятник. Тот, навязчивый Образ, клонированный, в своё время, вдохновенными скульпторами по всей необъятной стране в неисчислимых количествах.
Лысоватый, с небольшой русой бородкой, не высокого роста, он вполне походил на первоисточник. Новый облик Приятеля уточнял его взгляд: немигающий, плотно - целеустремленный в одно, хорошо ему известное Будущее. Вдобавок, он отчего-то сегодня вырядился в костюм-тройку, что бывало, но не часто. Левая рука его, большим пальцем уцепилась за основание отсутствующего рукава жилетки.
– М-м, дико извиняюсь, Владимир Ильич, – я слегка склонился, – но что сие означ…
– Черти! – гукнул памятник и глазами, всем лицом подтвердил направление своей, протянутой куда-то за наши спины, руки. Мы с Совой непроизвольно обернулись, однако, кроме стены, тумбочки и стоящего на ней двустволового или, как я его называл, «двурогого» кактуса, там не значилось ничего. Закончив изучать стену, мы развернулись и увидели перед собой уже отнюдь не кактус, а сидящего за столом, по-ленински, с хитрецой, улыбающегося Приятеля. С синей, невесть откуда взявшейся, папкой-файлом в руках. В файле извивалась, словно стремясь оттуда поскорее выбраться, плотная стопка бумаг одиннадцатого формата.   
Я покосился на папку и понимающе кивнул:
– Вот, они, наконец, долгожданные Ваши, Ильич, «Апрельские Тезисы».
– Не торопись с оргвыводами. – Сова пристально взирала на Приятеля (оттого, кстати, мы ее и прозвали Совой, за ее бесстрастность суждений и долгий немигающий взгляд). – На дворе декабрь.
Приятель закатил глаза вверх:
– Сова! О, Сова… – он вскинулся и, ткнув пальцем в женщину, докончил, –  Она, Сова, – на то Сова, – что есть она во всём права. За окном не апрель. И это никакие не тезисы.
– Тезисов нет, зато есть фокусник. Эге, – Сова склонилась к столу, прищурилась и, уставившись на Приятеля, прошептала, – Вы случайно, не ученик Арутюна Акопяна? Откуда  взялся этот синюшный файл?
Приятель щелкнул пальцами:
– Йес, мэм. Вы как всегда в точку. Ученик-заочник! А оттуда – секреты  школы Акопяна.
– И что же там у вас в руках? Неужто, сейчас из полиэтилена выскочат-вылетят кролики, голуби? Или букет вырастет? 
Приятель  махнул рукой:
- Кролей с голубями не будет. А букеты, они – выскочат. Как же без них? Но потом. А здесь у нас имеется то, третье, ,втиснувшееся между Жизнью и Нежизнью. Нечто, неизвестно какое, которое просто так не определишь.
Я взглянул на папку, перевёл глаза на Приятеля, затем на Сову:
– Ого, да этот  малый нынче вздумал нас удивлять.
– Отнюдь нет, – теперь Сова сама уставилась на меня. Взгляд её становился ледяным, стало холодно. – Я и раньше  чувствовала в нем загадку. А ты что – только сейчас понял?..
– Дык и… – Я почесал затылок. – Понял, что я простак, не творческая личность и вообще… Очень я вам всем признателен за ваши квалификации и э-э….
– Тебя сегодня никто, – опять-таки холодно, заметила Сова, – никак не квалифицировал, кроме как, алкоголиком.
– Алкоголиком? А-а, допёр!
 Я вскочил, обогнул стол, ткнул пальцем в папку и сзади приобнял Приятеля:
– Дружище, ты, наконец, принёс долгожданный мною рецепт изготовления сверхсекретной, разработанной в недрах Поллитрбюро ЦК КПСС, загадочной как Ты и чистой, как душа Совы, Водки. Водки – превращающей алкоголиков в трудоголиков и дарующей Свет и Надежду всем пьяницам и тунеядцам нашей необъятной Российской Федерации. Ну, что, угадал?
Я потряс его за плечи:
- Угадал?!
– Ну, – пожал плечами Приятель, – там, действительно, не без того.
– Без чего?
– Не без водки.
– Так, хватит, – хлопнула ладонью о стол Сова и, указав на бумаги, повелела, – отвечать немедленно и без фокусов. Что здесь?
– Здесь? Рецензии, – буднично, как ни в чем не бывало, ответствовал Приятель. 
– Рецензии? – Сова подняла брови. – Какие еще рецензии? То есть отзывы на что-то?! И на что же отозвались?
Приятель, кивая головой, окинул нас взглядом:
 – Да-с. На то самое. На написанное нами, по материалам Друга , «Прибытие Поезда».
Повисла пауза.
Я посмотрел на женщину, лицо её ничего не выражало. Это могло означать как недоумение, так и полную осведомленность:
– Ти щось розумиешь?
Она, не удостоив меня ответом,  протянула руку к Приятелю:
– Дай-ка сюда. 
Приятель дотянулся правым указательным пальцем до бумаг, подтянул к себе. Подхватив край папки, с артистическим отлетом согнул кисть:
– Получите, как говорит мой зять, громя антивирусом Интернет-чертей.
И швырнул её вдоль большого, раритетного, привезенного моим дедом в качестве трофея из Германии, дореволюционного стола в сторону Совы. Прозрачный файл ловко проскользнул мимо посуды по скатерти и остановился аккурат под приподнятой рукой женщины. Прихлопнув файл, Сова вынула оттуда несколько листов:
– Откуда дровишки?
– Из компа, вестимо. Из Виртуальности, знамо. Просматриваю как-то почту. Смотрю: письмо от незнакомого адресата. Хотел удалить, эти спамы просто достали. Но что-то удержало. Да, удержало…
– Быстрее. Не томи.
Приятель продолжал, почему-то не поднимая глаз:
– Название письма: «РенаГогза5туе». Немного поколебавшись, решил открыть. Читаю: «Если Вас интересуют рецензии о Гоголе, о поезде и ином прочем по теме, перечислите 5 тысяч долларов на такой-то электронный кошелек». Ну, как сами понимаете, взял кредит под машину, перечислил сумму…
Я оторопело внимал, затем перебил:
– Перечислил? Куда? Кому? Под машину?!
– А что я мог сделать? – Приятель, сделал скорбное лицо, опустил голову и развёл руками. – Пришлось. 
Я тупо уставился в пространство, затем на Приятеля, наклонился, чтоб заглянуть ему в глаза. Но он глаза спрятал, опустив голову ещё ниже. “Ну вот, опять бред, – пронеслось в голове, – что за день такой?!” Перевел взгляд на Сову, а та, прищурившись, грозила говоруну пальчиком:
– Ты не просто лгунишка, ты враль. Причём первостатейный.
– Первостатейный?! – он вскинулся, обратил смеющиеся глаза на Сову, на меня, затем на папку.
– Что ж, друзья, – улыбнулся. – Я немного преувеличил.
Посмотрел в сторону, прыснул:
– Извините. Нет, вы будете смеяться. Действительно, я получил письмо. А текст такой: «Если окажете посильную помощь бывшему литератору и так же бывшему главному редактору, в настоящее время испытывающему материальные трудности, получите другие рецензии». В первый раз он прислал пять отзывов. Я прочитал, подумал, ещё подумал и перечислил на означенный счёт 5 тысяч.
– Долларов? – Спросили мы с Совой почти в унисон.
– Нет, наших деревянных. И, представьте себе, на мыло приплыл ещё десяток рецензий.
– Какое мыло? Какие деньги? – Я нервничал всё больше.
– «Мыло» – это по-юзерски, – e-mail, электронная почта, для особо одаренных, – пояснила Сова, взяла в руки первый лист, вгляделась и хмыкнула. – Да здесь с ошибками...
– Дай сюда, – я раздражённо выхватил у неё листок. Уткнулся в чехарду символов и пробелов. Не дочитал, откинул:
– Вздор! Чушь! И тут опять деньги. У небритых морд. Что за морды, почему небритые? Не иначе как наши, дубли активировались и хлопочут. А из-за чего, собственно? Из-за ерунды, значков на бумаге?
– Не могу знать. Насчёт дублей не имею понятия.
– Мило... А кто имеет? Вот я, например, заимел такое понятие, что ты без нашего с Совой ведома, выставил текст в Интернет и, – Приятель попытался что-то вставить, – помолчи покуда. И твой смелый, внезапный рейд по тылам принёс тебе вместо прибыли одни растраты. Что за день такой, одни гончарские обломы! 
Приятель поднялся:
– Могу  уже ответствовать?
Я отвернулся и стал нервно вышагивать по комнате.
– Во-первых, я никуда ничего не выставлял. Во-вторых, Иван Александрович Гончаров здесь совсем не причем и Обломов, создание его, тоже. Всё намного занятнее. – Он сделал десятисекундную паузу. – Завладел текстом и прислал рецензии на него сам Александр Сергеич. 
– Александр Сергеевич? Очень хорошо, одно плохо – представления не имею, кто таков.
– Насколько можно понять из рецензий – литератор, правда, бывший.
– Бывший? – Сова встала, потянулась и щёлкнула пальцами. – Тогда ясно, кто таков, – и с усмешкой резюмировала. – Бывший литератор Александр Сергеевич есть не кто иной, как – «наше всё».
– Ну, да… – я плюхнулся в кресло и неожиданно для себя срифмовал:
Как-то раз в БолдИнску осень
Перо пиит гусино бросил
Включил компьютер, мышь огладил
Изрек довольно:  книжку сладил

– Не книжку, а на книжку, – вклинился было Приятель. Я замахал руками и продолжил:

Напишут мне рецензий том.
Надеюсь, чтобы толк был в ём,
И запрошу тыщёнок пять.
И их профукаю опять.

– Он всегда там, в Прошлом, нуждался, – жалостливо высказалась Сова. – То на лаковые перчатки не хватало, то на галстуки. Карточные долги опять же…
Но подули ветры злые, – она подняла руку и кистью покрутила в воздухе.
– Где-то там.         
И занесло Сашка с
Е-mail-ом вместе.
Прямо к нам.
– Нет, – Приятель мотнул головой,– теперь он не игроман, теперь он алкоголик и задира. Да и вообще, никакой он не Пушкин. Понятно? У него другая фамилия – Арапов.
Мы с Совой переглянулись, пожали плечами. Опять посмотрели друг на друга – полное непонимание.
– Киношный? – я напряг морду. – «А теперь горбатый! Я сказал – гор-р-рбатый!» Оттуда? Тот?
– Нет, друг евойный – Шарапов. Но без первой буквы.
– Что-то, у меня, похоже, уши заложило. Шарапов без «Ш»? А, дошло, тот без «Ш», а Жеглов без «Ж», так?
– А причём тут Жеглов? – спросил Приятель.
– А причём тут Шарапов? – спросил я.

4.

– Он не причём. Его фамилия Арапов. Запомнил? А-ра-пов.
– А другого теперь – Еглов. Запомнил.
– Друга не трогай, – изрекла Сова, – он, кстати, тут очень даже причём. Тот, кто играл Жеглова, если помнишь, сыграл и Арапа. Арапа Петра Великого...
– Ну как же, был такой фильм, – кивнул я.
– Хорошо, но этот, – указала она на Приятеля, – опять привирает.
– Значится так, – сурово заключил я, – все, гражданин Приврамши, или кто вы там – «горбатый», «косматый», «лысоватый»… Предлагаю резко сменить ипостась, по-хорошему предлагаю. Вам надлежит немедленно стать гражданином Нелгамши.
– Ну, что делать, – Приятель глубоко вздохнул, всплеснул руками, – видно придётся, начальник, мне тебе сознаваться. Мне кича сейчас без мазы.  Надо, понимаешь, надо малость поторчать на зелени, ну то есть, отдохнуть. Ну, и потому, как секу ситуевину, излагаю в точности, как на духу.
Дело было так. Всё затеялось через моего зятя, Алексея, вернее, через его друга и друга его друга. Вот как вышло.

– Friend of my friend? Бывает, но чаще, в отношении подруг, – заметил я. – Но тут что?
– А тут вышла какая-то полная хрень. – Приятель замолк, поджал губы, как бы досадуя на некий промах, потом провёл рукой по рту, будто стирая что-то, и продолжил. – Алексей, который расшифровал вторую линию текста, интересовался иной раз: “А что там на первой линии? Какая связь?” Ну, я и не устоял. Когда мы дописали, скачал текст на флешку и отдал ему.
– Отдал. Это понятно. А зачем отдал?
– Да, теперь, когда так всё вышло, легко судить. Да, легко, но тогда… Ведь Алексей так помог, да и не чужой же он. Короче, Лёшка принёс флешку на работу и просматривал её содержимое, когда работы было мало. А однажды получилось так, как объяснил он мне потом, что его срочно вызвал к себе босс. А другу Алексея понадобились какие-то графики, которые Лёшка делал в CorеlDRAW. Без задних мыслей, зять сказал, чтобы друг сам скачал графики себе на комп, так как опозданий шеф не любит. Про флешку он, конечно, забыл и оставил в компе.
– Склероз, он, и не до того доводит. Особенно юный, – невозмутимо констатировала Сова.
– Когда он пришёл с новыми заданиями, срочно надо было связываться с клиентами, куча звонков, переговоры… А флешку он выпустил из памяти и вспомнил о ней только, когда стал собираться домой. В компе её не было. “Кто бы мог взять?” подумал он. В кабинете работают они только вдвоём с другом. Спросил. Тот говорит: "Да, взял. Интернет завис, а график нужно было срочно распечатать. А что, там криминал какой-то у тебя, что ли?" " Да нет,"  зять отвечает. "Просто тесть дал бумаги свои почитать. А они ещё не опубликованы. Мало ли что. Корпел, боже мой, лет десять, да не один, другие есть люди. Что ж свинью-то им подкладывать?"
– Вот и подложили, – заёрзала Сова на стуле, – своими руками и кому же? Самим себе и подложили.
– Да погоди ты петь заупокойную, – одернул я Сову, – может это и к лучшему. Ведь у них-то, у молодых, башка лучше работает, ну, в этом смысле, может, дети и продвинут куда, в издательство.
– Вот и Лёха, с такими же мыслями дал другу почитать, а ведь предупредил я его – из неопубликованного. А у друга другой друг нашелся. Ещё со школы, юморной, приколы любит. Тут-то он к нему, кстати, и заявился. Пивка выпили, засиделся и остался ночевать. Так этот текст он другу своему предложил распечатать и показать знакомому, связанному с издательством. А, как потом оказалось, знакомый этот его – бывший редактор, а ныне – алкаш и дебошир, Александр Сергеевич.
– Вот уж чего-чего, а алкашей нам явно не хватает, – Сова сурово взглянула на меня.
– Короче, распечатали они текст и пошли в выходной утром к Сергеичу. Дома не застали. Нашли в пивнушке, там он был со своим соседом – слесарем. В общем, видя такое дело, что с публикацией Сергеич не поможет, друг Лёшкина друга купил им по кружке пива, показал листы и обещал ещё пятьсот рублей дать, если Сергеич посмотрит текст, на трезвую голову, и составит о нём мнение. Что уж  там у них вышло, и как – Алексей не рассказывал. То ли они спешили куда-то, то ли ещё что. Можно только предположить, что Сергеич со слесарем крепко набрались, перепутали, кто к кому приходил, что просили, а в итоге текст поначалу угодил к слесарю.
– Литераторы, твою качель… сан-литер-алкогорящие трубопроводы! Это что-то из новейшего! – я захохотал и откинулся на спинку кресла. Сова насмешливо нахмурилась.
– Да, подождите вы, с этими… терминами, – осадил нас Приятель. – Это только цветочки, юмор-то весь впереди. Того, что школяр-сыночек вздумает сорвать куш, используя наши бумаги, Алеша и друг его никак не могли предположить. Этот чертёнок влез в компьютер Александра Сергеевича, стащил рецензии, узнал e-mаil Алексея, и прислал, якобы от него, письмо с требованием выслать деньги за содействие в издании трудов. Сначала зять выкупил пару писем, а потом …
– Потом, оно – потом, а теперь что? А теперь чёрти что и сбоку бантик, – я почесал затылок. – Сова, ты что-нибудь понимаешь?
Та, отрицая, мотнула головой.
– Очень, о-о-чень хорошо, – я мягко улыбнулся. И не сдержался, заорал:
– Какой школяр?! Чей сыночек?!
– Так там и рецензия его есть, – Приятель приподнялся, подтянул к себе файл, покопался, – одна из первых. Да вот и она. – Вытащил листок, протянул Сове. Она посмотрела Приятелю в глаза, потом на бумагу. Опустила глаза, опять уставилась на него, протянула руку и взяла листок.
– Итак, что мы имеем?.. Имеем мы рецензию… ученика 9 класса Арапова э-э… Петра Александрыча. Смотрим текст: «Они все считают меня идиотом».
Сова оторвала глаза от бумаги и обратила их на нас. Мы взирали молча.
– Вы поняли? Идиотом. Ничего не скажешь, весёленькое начало. И что же будем мы иметь дальше? 
–  Иметь будем спокойный сон. Оставайтесь у меня.
– Нет, завтра рано вставать, надо домой.
  И тут за окном  пронзительно завизжала сигнализация. Приятель подошёл к окну и посмотрел вниз. Я тоже подошёл  и увидел мигающую машину.
– Моя. Что там такое? – пробормотал  Приятель и, направляясь к выходу, указал на стол. - Вот файлы, ознакомься на досуге. Открывай дверь.
И на ходу, снимая куртку с вешалки, бросил:
– Сова, жду тебя в машине, не задерживайся.
 
Сова облачилась в шубку, погрозила мне пальчиком, кивнула на бумаги и проскользнула в дверь.
Я некоторое время постоял у окна, проследив, как они отъезжают, затем прошел на кухню приготовил себе чаю покрепче с лимоном, выключил верхний свет, включил бра, повалился на диван, поставив рядом с собой табуретку с кружкой дымящегося напитка, надел очки, взял  в руки прозрачную папку и достал первый лист.