Свойство памяти

Он ехал по неровной дороге через заснеженный лес на своем старом «Москвиче». Дорога была узкой и скользкой, машину иногда заносило. В багажнике лежал мешок картошки и ящик соленого сала, где каждый кусок сала был завернут в плотную бумагу. Картошку и сало ему дал двоюродный брат, у которого он был в гостях.
Механик сказал, что проблема в карбюраторе. Оставлять машину на несколько дней в мастерской не хотелось, поэтому он продолжал ездить с поломкой. Двигатель иногда начинал работать неровно, обороты падали и машина останавливалась, но стоило несколько раз быстро нажать на педаль газа, как неисправность пропадала. «Наверное, и правда карбюратор барахлит…» - думал он, смотря вперед. Встречных машин почти не было.
Звали его Аркадий Иванович. Он ехал домой и торопился доехать засветло. В запасе оставалось еще три-четыре часа, дорога была ему хорошо знакома, поэтому он ехал в уверенности, что успеет.
У невысокого километрового столба, на котором значилась цифра 58, стоял и приплясывал от холода одинокий человек в пальто и шапке-ушанке. Когда человек заметил машину Аркадия Ивановича, то поднял руку и принялся ею махать, словно приветствуя его. Аркадий Иванович немного снизил скорость, отвернул чуть в сторону и проехал мимо стоящего у дороги человека. Несмотря на погодные условия, попутчиков он старался не брать – его сильно и надолго испугала история о человеке, который убивал и грабил тех, кто его подвозил. История эта случилась неподалеку, о ней писали во всех газетах, и после этого случая многие перестали брать попутчиков, хотя того убийцу поймали.
Когда он проезжал мимо, то увидел, что человек в пальто – усатый мужчина. Его усы были покрыты инеем и стали совсем белые, потому их не было видно издалека.
Эта картина – заснеженные деревья у дороги, стоящий возле столба с цифрой «58» человек с белыми от инея усами и поднятой рукой, пар из его рта и угрюмый взгляд, черное пальто с поднятым воротником, изморозь от дыхания на шапке – запечатлелась в мозгу Аркадия Ивановича словно моментальная фотокарточка. Запечатлелась и сохранилась среди десятков и сотен подобных картин, скопившихся за все сорок три года его жизни. Таким было странное свойство его памяти: прочно запоминать отдельные моменты в виде ярких и очень детальных картинок.
Эти картинки-фотокарточки складировались в памяти отдельно от всего остального. Они не смешивались ни с бытовыми воспоминаниями, ни с интимными, ни с воспоминаниями из детства или из института, где он получил высшее образование, остался работать, а затем и преподавать. Тем не менее, они были неразрывно связаны меж собой и создавали цепь застывших событий, протянувшуюся через всю жизнь Аркадия Ивановича.
Диапазон его фотокарточек был велик и охватывал всё многообразие жизни. Но как бы ни пытался Аркадий Иванович, он никогда не мог предсказать момента, когда его память создаст новую карточку.
Он постоянно анализировал эти картинки, стремясь понять ту связь, что пронизывала их. Это занятие стало для него чем-то вроде хобби, и временами было даже поинтересней, чем разгадывание кроссвордов. Например, самой явной зацепкой было присутствие цифр почти на всех карточках. Они встречались на плакатах, в номерах железнодорожных вагонов и автобусных рейсов, на стадионных табло, в растопыренных пальцах, на часах и в газетах. И вот уже в третий раз на километровых столбах. Цифры из воспоминаний подвергались всем мыслимым и немыслимым экзекуциям: Аркадий Иванович их делил, перемножал меж собой, высчитывал корни, возводил в степень, снова делил, разбивал на группы, искал и, как ему иногда казалось, находил последовательности и закономерности. Аркадий Иванович преподавал на кафедре самолетного приборостроения, и потому знал толк в математических манипуляциях. 
Так же знал он и общее число карточек. Правда, не смотря на это, все его попытки найти разгадку или хотя бы намек на нее, никакого результата до сих пор не принесли. Единственное, что поддерживало это его редкое хобби по нахождению смысла в воспоминаниях, была вера в некие сверхъестественные способности или некий дар, которым он обладал, но который до сих пор до конца не проявился.
Одна из этих мысленных фотографий была для Аркадия Ивановича особенной. Она находилась в его списке под номером один – самая первая, которую он помнил. Историю ее возникновения он не знал, казалось, она была всегда, сколько он себя знал. Возможно, она появилась в самом-самом глубоком детстве Аркадия Ивановича. Настолько глубоком, что в обычной памяти воспоминаний о тех днях не сохранилось.
На той фотокарточке был поезд. Поезд приближался по мраморному тоннелю из-за поворота. Вдалеке был виден то ли тепловоз, то ли паровоз, а за ним тянулась вереница вагонов. Лучше всего в памяти отпечатались рельсы – черные, в масле, с блестящей наезженной полосой посередине, – они уходили вдаль и сходились вместе там, откуда ехал поезд.
Некоторые из картин в его памяти хранили не только зрительный образ, но и ощущение, что ему сопутствовало. Были картины несущие в себе безмятежное спокойствие: одна из его любимых – она появилась на отдыхе в Пицунде, когда он задержался дольше обычного у моря и сидел на песке и смотрел на заходящее в море Солнце. Сама фотокарточка вышла скудной и не содержала никаких цифр – спокойное море, Солнце и кусочек пляжа, – но эта общая скудость с лихвой компенсировалась теплым, приятным ощущением покоя, которым была пропитана картинка. Некоторые карточки были тревожными. Некоторые были томительными, пропитанными скукой или нетерпением. Вспоминать их  не очень-то хотелось. Но от той, самой первой, не веяло ничем. Если бы попросить Аркадия Ивановича как-то охарактеризовать ту первую картинку, то, скорее всего он описал бы ее как будничную, бессодержательную и ничем особым не приметную. Единственным, что делало ее особенной, было ее место в жизни Аркадия Ивановича – эта карточка была самой первой.
Дорога сделала крутой поворот. За поворотом, на обочине стоял дорожный знак, предупреждающий, что впереди железнодорожный переезд.
После знака дорога сначала опустилась в овраг, а затем стала подниматься. Вот уже показался деревянный настил, по которому автомашины переезжали через рельсы. Настил был обледеневший и посыпанный песком.
Аркадий Иванович переключил передачу на своем «Москвиче» и поддал газу, чтобы въехать на подъем перед переездом. Привычно посмотрел право, а потом влево и въехал на рельсы. Так же привычно он несколько раз быстро надавил на педаль газа, когда двигатель стал терять обороты и машина начала останавливаться. Все происходящее было привычно и обыденно для Аркадия Ивановича, с той лишь разницей, что в этот раз двигатель не вернулся к нормальному режиму работы. Двигатель просто заглох.
Аркадий Иванович включил нейтральную передачу и попробовал его завести. Стартер жужжал, но двигатель не заводился.   
Спустя минут десять, Аркадий Иванович вытащил бесполезный ключ из бесполезного замка зажигания и открыл дверь. До этого он не смотрел по сторонам, лишь вперед, страстно желая всем своим естеством, чтобы машина поскорее завелась и поехала туда. Под ногами захрустел песок, его «Москвич» стоял ровно посреди переезда, и рельсы выходили из-под днища машины и уходили куда-то вдаль и вправо.
Аркадий Иванович осмотрелся вокруг. Его внимание привлек какой-то звук. Звук был далекий. «Ту-уу-уу!» - говорил тот звук.
Аркадий Иванович повернулся в сторону, откуда доносился звук и по его телу пробежали мурашки. «Вот оно, вот оно!» - судорожно думал он, всматриваясь в сторону звука. Через тоннель заснеженных деревьев к переезду приближался поезд.
Все, что происходило сейчас перед глазами Аркадия Ивановича, до мельчайшей крупицы совпадало с той особенной, самой первой его мысленной фотокарточкой. Точно так блестела наезженная полоса на рельсах; точно так же расходился перед поездом мраморный тоннель, который в действительности оказался тоннелем из заснежных деревьев; в точности так тянулась вереницей череда вагонов за тепловозом. Из трубы тепловоза валил серый дым.
«Ту-уу-уу!» - поезд снова издал гудок. На этот раз звук был сильным, и он вывел Аркадия Ивановича из ступора. Поезд летел, грохотал, и Аркадий Иванович поспешил отойти в сторону, дабы его не зарезало. Он до сих пор был под впечатлением от происходящего, от того, что таким невероятным образом замкнулся круг его воспоминаний. Разные мысли роились в его голове: и о даре предвидения, и о «вещих» воспоминаниях, о теории вероятности и о том, что делать с этим дальше.
Машинист в тепловозе теперь нажимал на гудок не переставая. Было видно, как он машет рукой, высунувшись из окна.
Тормоза заскрипели так, что у Аркадия Ивановича заныли сразу все зубы. Он схватился обеими руками за голову, закрыл ладонями уши, но все продолжал смотреть на поезд.
Его, ни разу в жизни не бывавшего в подобных переделках, поразила та странная, жестокая, чуждая всякому человеку неотвратимость, с какой разворачивались события. Про свою машину, стоявшую на железнодорожных путях, он совершенно забыл. Все его внимание приковала громадная туша тепловоза, что сначала неслась, потом экстренно тормозила, а потом мягко и плавно, будто и не случилось ничего, остановилась в полуметре от его оранжевого «Москвича». Тело Аркадия Ивановича дрожало от сильнейших вибраций, создаваемых этим железным монстром.
Машинист отвесил Аркадию Ивановичу пощечину и потом еще долго бранился, называя того «психом ненормальным». Вдвоем откатить с рельсов машину у них не получилось. Тогда машинист привязал «Москвич» веревкой к тепловозу, плавно поехал назад, и тянул тепловозом до тех пор, пока «Москвич» не съехал с рельсов на обочину у переезда. Потом Аркадий Иванович отвязал веревку, а машинист два раза нажал на гудок, тронул поезд вперед и уехал, грохоча десятком пустых вагонов.
Через какое-то время к переезду подъехал грузовик с надписью «Хлеб». Водитель сам предложил взять на прицеп машину Аркадия Ивановича. Тот уже совсем окоченел от неподвижного сидения в холодном салоне автомобиля и с радостью принял предложение водителя грузовичка.
Аркадий Иванович иногда подруливал, иногда подтормаживал, когда его машину заносило. Стекла «Москвича» заледенели, и он соскребал изморозь медной пятикопеечной монетой, вычищая на лобовом стекле маленькое окошко, через которое смотрел на габаритные фонари идущего впереди грузовика.
Ни на железнодорожном переезде, ни за все последующие годы жизни Аркадия Ивановича, его память не сделала больше ни одной мысленной фотографии. После случая на переезде, свойство памяти фиксировать моменты его жизни безвозвратно пропало. Мысленная картинка с человеком у километрового столба «58» оказалась последней.
Откуда появилась та самая первая в его памяти фотокарточка с поездом в снежном тоннеле он так никогда и не узнал.