Домой

Ему, наверное, нет семи. Вертлявый, шустрый, отчаянно рыжий, - поэтому сразу бросился в глаза среди прочих. Они идут из школы, переругиваясь, перекидываясь колкими словечками, - одна гурьба с другой. Толстый, с добродушным лицом, испуган. Уши горят предательски. Неподалёку – Рыжий. Бесстрашный, пружинит легко, нагоняет Толстого, немного даже перегоняет: прикрыл плечом.
- Иди, не бойся. Давай же, ну! Я сам с ними здесь…

Сейчас дозреет что-то в воздухе острое и бойкое, - и будет драка. Горячая. Толстый успевает увернуться, тяжело бежит, не оглядывается.
- Я тебя!...
– Да на, на, ко-о-озззёл ты!...
– Сбей! Завали!...
- Давай, ну!!!
Злая драка. Настоящая.
- Ан-нэ бр-р-рысь! – шуганek мужик какой-то, и стайка воробьиная врассыпную. А рыжий – он нет. Не бежит. Отряхнул брюки, рюкзак бережно так поднzk с земли… Слишком аккуратно. А, ну вот… Из рюкзака выныривает мордочка: кожаный нос, глаза голубые – такие щенячьи, любопытные, испуганные слегка. Рыжий хмурится ещё. Ладонь облизывает: ссадина всё-таки осталась, кулак свёз… Горит пятно на скуле, - будет синяк… Эх! Вот, дружище, - бывает, ты уж извини…
Прячет щенка в рюкзак, пытается закрыть, но нет: не получается. И на солнечном веснушчатом лице – улыбка. Хорошая такая, яркая.
Вздохнув, вынимает бережно щенка, рюкзак – за спину. Пойдём домой, пойдём…

На перекрёстке Толстый стоит. Спрятавшись за угол дома, выглядывает: кто там на Улице… Вдалеке, в конце улицы Несколько. Пинают банку, обрывки фраз неясные. Толстый втягивает голову в плечи. На спине – унизительный белый отпечаток узорной подошвы, пятерня смазанная чуть ниже. Лицо раскрасневшееся. По вискам струится пот. Кулаком вытирает глаза, - от слёз плохо видно, что там на улице…
- Пойдём! - Рыжий, проходя мимо, будто невзначай окликает. Надежда в глазах такая… Не один – по Улице! С Рыжим – не страшно.
- На вот, подержи, - протягивает ему щенка.
- Ух ты! Твой?
Пожимает плечами.
- Самсонова притащила. Гыськин щенок. Всех бабка её утопила, а этого Гыська под сараем родила - не достать было…
Рыжий отряхивает куртку, пыльные пятна на брюках.
- …А теперь подрос, и сам бежит к бабке. Вот, Самсонова в школу притащила, а домой его боится нести. Говорит, бабка поймает – всё равно убьёт.
Толстый сочувственно прижимает щенка к лицу. Рыжий отряхнулся. Смотрит на Толстого, на след на спине. Поморщился с досадой…
- А ну, стой.
- Чего? – прижимает боязливо щека, или прикрывается… Не поймёшь.
- Стой, сказал! – рукав натянул, в кулак сжал и стирает с куртки след ботинка и пятерни. Толстый пристыжено молчит.
- Ну, ты чё, вмазать не мог?! Ему? Нашёл, кого бояться… Чего он на тебя опять полез?..
- Гаврюн сказал ему, что я сказал, что он ссыкло. А я…
- А! Ну тебя! - Рыжий махнул рукой. Гладит щенка, - тот мордочкой уткнулся в подмышку Толстому, тихонечко похрюкивает. - Твоему бате собака не нужна?
- Да нет… Нет. Мать на охоту не пускает его больше.
- И моя.
Помолчали. Компания впереди остановилась, - ждут, переговариваются. Лиц ещё не видно, но понятно почему-то, что ещё несколько метров – и снова драка… Но Рыжий идёт и Толстый – за ним, хоть и с опаской.
- Тоха, а у тебя правда батя сидел?
Помолчав, забирает щенка, прячет за полу куртки.
- Сидел, - глухо, как из бочки.
Толстый мнётся… и любопытно, и неловко… Но больше любопытно.
- А он правда этого, географа, шилом заколол?...
Тоха вскинулся. Глаза – острые, губы – плотно сжал, страшно. Толстый шагнул назад. Машинально.
Тоха заметил: испугался. Толстый – он безобидный, добрый даже… но вот дурак дураком!
- Нет. Он на батю драться полез, - батя его с себя скинул… ударился он виском об угол..верстак у нас во дворе…
Толстый молчит. Сопит, смотрит под ноги. Больше не спрашивает ничего: всё понял. А Несколько – уже совсем близко. Молча смотрят на них с Тохой. Вот – пара метров, и они упрутся лбами. Самый высокий – тощий, угловатый, в вытянутой зачуханной майке, играет связкой ключей. – Дзынь-дзынь… Тревожно: дзынь-дзынь…
Рыжий как будто не видит. Только щенка покрепче прижал.
– Дзынь-дзынь…
Толстый смотрит под ноги.
- А ты смотрел «Перевозчика» второго? – непринуждённо, неожиданно. Толстый удивлённо смотрит на друга.
- Да-а-а…
– Дзынь-дзынь…
Эти – стоят, не отходят. Вот, ещё три-четыре шага…
- Дзынь-дзынь…
- Мне мать досмотреть так и не дала. Чем закончилось?
Эти – в шаге. Рыжий – вперёд. Эти нехотя разомкнулись, расступились. За спиной холодное: дзынь-дзынь… Кто-то шепнул что-то короткое, неразборчивое. Но ответа не последовало. Рыжий проходит будто насквозь, и Толстый – холодея, следом.
- Да…я… - пересохло в горле, - не помню…
Идут молча.
За спиной снова : – Дзынь-дзынь…
Прибавляют шаг.
- Быстро во двор, я побегу – надо спрятать щенка, а то убьют же его, - резко произносит Рыжий и, сорвавшись с места, - вперёд, вдоль штакетников цветных… Пыль взметнулась следом. Толстый – прыг, - и во дворе. Щеколда – Бряк! – закрыт двор! Всё! Смотрит в щель забора, прижавшись лбом к тёплому дереву… Вот – в секунды мелькнули Эти. Значит, следом… Нет, не догонят.
- Козззлы…
Постоял,отдышался.
- Па-а-апка, - крикнул в глубь двора. – Па-а-ап!..

Во дворе – батин УАЗик. Приехал, значит. Рыжий по сторонам – зырк. Щенка – в сарай, быстро, в какую-то коробку. Слышно из дома – что-то кричит мать. Опять. Зачем приехал только!
- Прячься, прячься, - в коробке старая рубашка клетчатая, - надо отсидеться. Уедет он – я тебя домой заберу.
- Что, не ра-а-ад бате, да-а-а-а? – тянет пьяно, глаза больные совсем, тёмные…
- Не лезь к нему! Не лезь Христом-Богом прошу, - у неё дрожат руки. Рыжий видит – так дрожат, что она не может застегнуть распахнутый на груди халат. Вспыхнуло лицо: пуговицы на халате… Одна…на нитке болтается… Вторая – с мясом вырвана… Сволочь! Сволочь батя! Она запахнула полы халата, руки сжала так – побелели… Видит как Тоха смотрит на Него. Страшно. Ох, страшно…
- Сына, - жалобно, - сынок, иди, я тебе налила уже ушицы… Иди.
Мольба. Страх. Любовь. Ненависть. Всё.
- Мам, иди в дом.
- А-а-а… Вы посмотрите! Мужи-и-ик… Ну, мужи-и-и-ик…
Шатаясь, идёт к сараю. Издевательски протяжно, пьяно…
- Э, слышь, мужи-и-и-ик, да?!...
Рыжий стоит. Слышит, как за спиной в глубине сарая завозился Щенок. Рыжий напрягся. Спиной чувствует Щенка… Глупый… Только не сейчас…
- Что-о-о?! Взрослый стал? Батю ни в грош..?!
- Сыночек…
- Мам, иди в дом.
Мать руками лицо закрыла, по крыльцу - шох-шох тапками, всхлипнула, сдавленно вскрикнула. В веранде затихла: прислушивается. Батя удивлённо оглянулся.
- И-и-ишь ты… Слушается, да?! Тебя слушается, а меня – нет?!.. Иди сюда!
Остановился посреди двора. Покачивается. Руки плетьми висят. Лицо глупое от водки, нехорошие глаза, взгляд нехороший.
- Что смотришь, гадёныш?! Иди с-сюда, я сказал!
Щенок тихонечко скребётся там, в коробке. Слышно как он пытается выбраться…. Ах, как слышно…
- Пап, ложись спать, я тебе постелю на веранде…
Рыжий знает, что надо осторожно с ним… очень осторожно…
Ухмыляется в ответ. Качает головой, сам раскачивается от этого ещё сильнее. Повело в сторону… Нет. Удержался. Рыжий – струной вытянулся. Напряжённо молчит.
- Дневник!..
Протянул руку. Рыжий дёрнулся от неожиданности.
- А-а-а, - заметил жест, - бои-и-шься?! Правильно. Убийца я! Уби-и-йца! – кричит, вены на шее вздулись.
Сбросил рюкзак с плеча. Дверь в сарай ногой быстро – хлоп! Щенок пискнул. Мысленно : «Ох, глупыш, извини, но нельзя тебе сюда сейчас, нельзя – убьёт!»… Мать испуганно выглядывает из веранды, вот-вот бросится снова во двор. Быстро открывает рюкзак, достаёт дневник.

За воротами Эти – гурьбой, прильнули к забору: сквозь частые щели видно широкую спину Мятого, в нескольких метрах перед ним – Рыжий.
- Убьёт же, - локтем один другого в бок тычет.
- Тс-с! Не убьёт.

В дальнем конце улицы – в облаке пыли приближается Толстый. Шагает уверенно, на лице – светится радость. Разрешили! Взять! Щенка!
- Раз-решили взять щен-ка, - вслух, едва слышно, нараспев.
Что это?.. У забора… Да! Точно! Назад!
Остановился как вкопанный. Эти суетливо льнут к забору… Что ж такое… Щенок! Щенка нашли и убивают! А Тоха не может один отбиться…
- Тооооха!!! Я сейчас!!!
Закрыв глаза – вперёд! Ну и что, что Эти!
- То-о-о-оха!
Эти удивлённо расступились, пропустили. Во дворе – Мятый крепко держит Тоху, придавил почти, прижал к себе накрепко, обхватив под руки за грудь. Мать тянет выгибающегося Тоху на себя, - халат порван, то и дело прикрывает грудь, - плачет. Тоха вцепился свирепо в руку Мятому, рычит… Щенок – вот он, под ногами.
За шею – и вниз, хорошо потянуть вниз и назад… Толстый рывком валит Мятого на спину. Тоха падает рядом, но быстро вскакивает. Мать – плачет, отряхивает Тоху, рыжего отряхивает так, машинально, - жалеет…
Мятый лежит в траве. Щенок лижет скулы, дышит тепло, ласковым носом тычет в щетинистую щёку.
Мятый переворачивается на живот, лицом в траву – вздрагивают плечи.
Тоха смотрит на Толстого не мигая… Щенок прыгает вокруг Мятого, поскуливает. Голодный.
- Мне это… Тох, мне батя разрешил…

- Что? – Тоха растерянно смотрит на Мятого. Мать – на коленях, лицом уткнулась в спину Мятому, нараспев причитает тихонько, жалобно.
Тоха смотрит на Толстого. В глазах – испуг, слёзы, любовь вот к ним – к плачущим, несчастливым, родным.
- Мам, папка… Ну вставайте… Пойдём…
Толстый подхватывает щенка, прячет за пазуху.
- Тох,ну это… Приходи. Папка разрешил,я заберу…
- Ма-а-ам, папка, - Тоха садится в траву рядом с ними. Дневник валяется рядом, угол странички примят. Красными чернилами аккуратно выведена гордая пятёрка.
«Молодец!» и подпись размашистая. Кулаком размазывает слёзы по лицу. От солёных слёз саднит сбитый кулак. Плачет. Маленький.

17 ноября 2010г.