Клавочкины проделки

               

           Моя мама, глядя на свою неугомонную внучку-проказницу, часто посмеивалась.
          -« Ну, прямо  вся в меня!» - не раз повторяла она, - «Я в детстве была такой же!»
          - «Ну, уж и такой же? Мне кажется, что хлеще нашей Ленки ребёнка и быть не может» - так реагировала я на мамины признания, а она всё смеялась и повторяла: «Нет,  по сравнению со мной, твоя Ленка – просто ангел!»
          -«И что же нужно было вытворять такое, чтобы Еленины  «проделки» казались ангельскими? Может, расскажешь?»
         И вот, однажды,  мне всё-таки удалось  уговорить маму рассказать о своих шалостях в детстве, по сравнению с которыми, она считала мою дочь «ангелом».
          Мамы уже давно нет в живых, а я так хорошо помню её рассказы, вызывающие до сих пор улыбку на лице. Вот о них я и хочу рассказать.

                *******
         Мама была единственной девочкой в многодетной семье. Пятеро мальчишек и она – одна. Конечно же, баловали её все – и старшие братья, и родители, и дедушка с бабушкой. Клавочка (так звали мою маму) была в семье кумиром. Ей многое позволялось, но и «доставалось» тоже не мало. Была она такой проказницей, вытворяла такое, что не у каждого мальчишки хватило бы  ума такое сотворить.

      Это были 30-е годы прошлого столетия, где-то их середина, тогда ещё не было коллективизации, колхозов, раскулачивания.  Семья жила на хуторе достаточно зажиточно, своим хозяйством.  Отец семейства был грамотным  и работящим человеком, лучший кузнец в округе, хороший столяр, да и на земле – завидный работник. Всё у него в хозяйстве спорилось. Богатства особого не было, но «кузня» была – своя, птица была во  дворе, поросята, корова, две лошади и добротная телега, которую он сам же и смастерил. Хата – не шибко богатая, но просторная – всем места хватало.

       Когда родилась девочка, в семье был Праздник – помощница матери будет. Клавдией назвали, и была эта Клавдия сначала за игрушку и у деда с бабой, что жили неподалёку от подворья сына, и у братьев, да и у родителей – тоже. Но, когда эта «игрушка» стала подрастать, вот тут-то родители стали не только за голову хвататься, но  и за ремень и за хворостину. Да только Клавдии,  почти всегда, удавалось вовремя скрыться от возмездия за свои проделки - в доме дедушки с бабушкой. Заслышав грозный голос отца, вещавший о том, что ей сейчас, ох, как достанется, она пряталась за широкие юбки бабушки и расставленные руки деда, готового  перехватить  сыновий ремень или хворостину.

      Клавочка знала беззаветную любовь  к себе бабушки и деда, готовых ради единственной внучки и головы свои подставить. Их дом был основным убежищем, где Клавочку не мог настичь родительский гнев, и Клавочка пользовалась этим самым бесстыдным образом.

        Как я и сказала, отец Клавочки умел делать всё, почти всё. А вот «тачать», да ремонтировать, обувь у него как-то не получалось, да и времени на то не хватало. Поэтому приходилось обращаться к специалистам. Ходили  в те времена по сёлам, да деревням мастера-сапожники, которых  нанимали на день-другой, пока не отремонтируют всю обувь в семье. Вот и в семью Григория два раза в год приходили эти мастера, чтоб в  порядок всю обувку привести.

       Сапожник был мужчина грузный, с рыжими усами и вечно непричёсанной шевелюрой, в подмастерьях у него был его сын Ванька.

       Поскольку Клавдия была чрезмерно любопытным и всюду сующим свой нос ребёнком, она и тут «залезала» не в своё дело, начинала надоедать своими вопросами: «А как это Вы делаете? А что это?» и  постоянными просьбами дать ей  то лоскуток кожи, то ниточки какой, а то и гвоздика. Сапожник гнал её постоянно, чтоб не мешала работать. Соответственно, и отец не раз выгонял её из сенцев, где работали мастера.

      Затаила Клавочка на  рыже-усатого сапожника обиду, и решила отомстить ему за такое к ней неуважительное отношение.

      И придумала она вот что:  когда  мать позвала работников  на обед, Клавочка, взяла обувной клей, которым  мастера клеили обувь, и намазала  им сиденье табуретки, на которой, обычно, сидел старый сапожник. А табуретки эти были особенные – сверху на ножки крепилась рама, а к ней  навкрест -  широкие холщёвые ремни, наверное, чтоб мастерам помягче сидеть было, да и носить такие с собою – полегче.  Вот Клавочка и решила – пусть он, такой-сякой, приклеится своей попой к этой табуретке и будет знать, как её, Клавочку, обижать. Сделала она своё «чёрное» дело и мигом «умчалась» к деду с бабкой.

       Мастера отобедали и пошли в сенцы, дальше продолжать работу. Вместе с ними пошёл и отец  - отдохнуть немного, а заодно и  посмотреть, сколько ещё работы у них осталось. Пришёл, да и сел на тот стул, что Клавочка добросовестно клеем намазала. Посидел, посмотрел, с работниками после обеда побалагурил. Сколько он на том стуле сидел, неизвестно, но когда  стал подниматься, стул  успел приклеиться к отцовым штанам и стал подниматься вместе с ними.

      Долго думать, чья это работа, не нужно было, и так всё было понятно, как понятно и то,  что брюки придётся выбрасывать – их часть осталась на табуретке.

     - «Где Клавдия? – гремел грозный голос отца, - «Опять к  деду прятаться побежала? Ну, я ей сейчас….». И с ремнём направился к дому родителей.

      Клавочка, предвещая такие события, забилась под  дедову кровать, а когда отцу почти удалось как-то «выковырять» её оттуда, она каким-то образом от него увернулась, выскочила и мигом, пока отец вылезал из-под кровати, «взлетела» сначала на комод, а с него на вплотную к нему стоящий невысокий шкаф-«горку»  с бабушкиной праздничной посудой. Почему-то она решила, что там он её не достанет.

        Горка покачнулась от этого « взлёта» и вместе с Клавочкой грохнулась на вовремя подставленные дедом руки. Клавочку дед подхватить успел, а вот посуда посыпалась из распахнувшихся дверок шкафа и под вопли бабушки начала благополучно  разбиваться. Вместе с бабушкой вовсю орала и Клавочка, только непонятно от чего, то ли от страха, то ли из жалости к разбитой посуде, то ли в предчувствии того, что «одно место» у неё сегодня точно будет «выпорото».

         Отец выхватил из рук деда Клавдию, дал ей под зад ремнём, хотел замахнуться ещё разок, да Клавдию, как ветром сдуло, она метеором умчалась теперь уже к себе домой. Ну а дома защитников было хоть отбавляй, да и Клавочка орала так, что хоть уши затыкай – того и гляди соседи сбегутся – дитя убивают!
               
                *******

         У родителей Григория была своя пасека. Их мёд славился на всю округу.
Пока мёд был жидким, его хранили  в здоровенных бидонах, а когда он начинал засахариваться, его оттуда перекладывали в специально сбитые из дерева «колодки» и выставляли в холодные сенцы. Когда мёд застывал так, что его ножом можно было резать, «колодки» снимали и стоял он так, квадратными брусками на поддонах из дерева.

        Жидкий мёд в бидонах дед возил в город на продажу, а вот почему «бруски»   из мёда подолгу стояли в холодных сенцах, Клавочка не знала. Ей так хотелось хоть раз забраться в эти сенцы и пальцем поковырять-посмотреть, какие же они эти «бруски». Но комната эта, как правило, бывала закрыта на замок и заходила туда Клавочка только вместе с дедом и выходила с ним также. Так что ей не представлялась такая возможность – чего-нибудь там «ковырнуть».

       И вот, однажды, она обнаружила, что  на дверях нет замка. Клавочка приоткрыла дверь, просунула туда голову и  когда  поняла, что деда там нет, быстро юркнула, не забыв при этом дверь прикрыть.

      Своё обследование «брусков» она начала с того, что тыкала в каждый из них пальцем, выковыривала кусочек и «снимала» с каждого пробу. Потом она решила, что будет гораздо веселее этим безликим брускам стоять, если на них будут нарисованы какие-нибудь  рожицы.

      Вспомнила, она, как лепили снежную бабу, а потом вместо носа вставляли морковку, вместо глаз – угольки. Посмотрела по сторонам, угольков нигде не увидела, зато в углу стоял мешок с орехами и ящик с морковкой.

      Вместо угольков Клавочка  повставляла в плоское  «лицо» будущих персонажей глаза из орехов, ну а нос, как и полагается, сделала из морковки.

      На стенках висели сушёные бабушкины травки. Она взяла один пучок, растребушила его и посыпала сверху, вроде как волосы, сделала. При этом Клавочка сначала обрезала, лежавшим тут же ножом, острые углы «брусков»- голова-то круглой должна быть. Получилось смешно, только рта не хватало. Не долго думая, пальцем стала выковыривать место для рта, вместо зубов повтыкала палочки, от травы.

      Когда поняла, что, наверное, ей спасибо дед за её «художества» не скажет, быстренько «вынырнула» из потаённой комнаты и умчалась домой.

      Дед кинулся не сразу. А когда вошёл  в сенцы, то оттуда чуть ли не на всю округу понеслось: «Вот бисова дытына! Прасковья, а дэ Клавка? Ты тильки  пиды - подывысь, що она зробыла з нашим мэдом! Ой, Бисова ж дытына! Ну шо з нэю робыты, га? Зараз пиду, жопу  так отмочалю, шо нидилю на нии нэ сядэ» (Это потом бабушка рассказывала).

       А когда дед вместе с ремнём добрался до усадьбы сына, Клавдию уже и оттуда ветром сдуло. Рассказал он сыну, да невестке, что их сумасбродная дочка «наробыла», ну а тем оставалось только посмеяться – в этом и была вся Клавочка.

                ********
        По воскресеньям и праздникам всё семейство ездило в соседнюю деревню в Церковь. Народу набиралось много, много и детей было. И Батюшка вёл проповеди не только для взрослых, но и для детей, чтоб им понятен был смысл сказанного.

        Ну вот однажды, когда он рассказывал, что нельзя делать то- то и то –то…. Нельзя воровать и т.д. За все эти деяния Боженька наказывает …. Вдруг на всю церковь раздался громкий Клавочкин голос: «И ничего и не наказывает! Вон Колька наш на той неделе украл из комода ложку серебряную, а никто его и не наказал до сих пор, ходит себе живёхонький…». Батюшка замер, замерли и все вокруг. И вдруг Колькин голос (старшего брата Клавочки) произнёс: «Ничего я и не украл, я просто взял…» - все прихожане вместе с Батюшкой  расхохотались.

       Ну а дома досталось и Клавочке и Кольке. Долго потом Колька не разговаривал с сестрой – в обиде был, но потом она  у него как-то вымолила прощения.

                *******

             К Пасхе  Клавочке мать сшила новое нарядное платье, с кружевным воротником, с длинными рукавами, на манжетиках. Отрез на  платье ей как-то муж привёз из города, берегла для себя. Но уж очень хотелось, чтоб на Пасху их дочка была самой нарядной. Вот и решила сделать себе блузку, а уж дочке сшить платье.

         Подошёл День Пасхи. Мать из сундука стала доставать наряды. Как глянула на Клавочкино платье, так и обмерла. Платье было без рукавов. Они оба были отрезаны, один – выше, другой – ниже. У матери от ужаса горло перехватило. Вышла в горницу: «Клава, ты зачем рукава отрезала?»

        -«Мамочка, ну я подумала, что на Пасху моя Танька (кукла) тоже захочет быть нарядной, вот я и решила тоже ей платье сшить» и достаёт искромсанные в нескольких местах рукава от платья.»

         Досталось тогда от отца (на словах, конечно) и Клавочке и матери, за то, что отрез подаренный ей, она извела на их дочку, не девчонку, а  - сплошное наказание.
.                . . . . . . . . . . . . . . . . .

          Не буду больше утомлять читателя воспоминаниями моей мамы о её феерическом детстве, рассказала о самых ярких.

          Добавить могу только одно:  ладно, внучка была характером на свою бабушку похожей, в чём  та и признавалась. Да вот что интересно, и правнучка – уже Ленкина младшая дочка – это такой «фейерверк», такое спонтанное создание, что, пожалуй, если бы «Клавочка» была жива, то опять бы сказала: «Вся в меня!»