Эльга

Краткое содержание: Удэгейская девушка Эльга становится случайной свидетельницей и жертвой нападения конкурентов на местного «крестного отца», а «крестный отец», увидев, что девушка осталась неуязвимой для пуль, решает выпытать у неё, почему это произошло.

Примечание: Покровительница охоты у удэге — Сангия-мама. Удэгейцы устраивали ей жертвенник у дерева близ селения; в жертву приносили кусочки рыбы, жгли багульник. (Энциклопедия «Народы России»). В языке удэге ударения в основном падают, как во французском, на последний слог: удэгЕ, ЭльгА, СангиЯ-мамА и т. д.

От автора: Этот рассказ — дань моей Родине. Она прекрасна. И сурова. Как Эльга.

* * *
«Реальней сновидения и бреда,
Чуднее старой сказки для детей -
Красивая восточная легенда
Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.
И кто нырнет в холодный этот омут,
Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, —
Ни заговор, ни смерть того не тронут;
А кто потонет — обретет покой и тишину».
(В. Высоцкий)

* * *
— Меня зовут Эльга.
Наверно, именно эту фразу в своей восемнадцатилетней жизни она произносила чаще всего.
Эль-га — с ударением на «А».
Когда Эльга сдавала документы на получение паспорта, паспортистка райцентра, пожилая дородная тётка, Ольга Петровна, спросила, жалостливо на неё воззрившись, не хочет ли она поменять своё непонятное имя на имя Ольга — красиво же, и по-русски. Эльга только молча покачала головой.
Она давно притомилась всем объяснять — и в школе, и в соцприюте, и вот теперь в училище, что она не Ольга никакая, не Элька и не Эля, а Эльга — с ударением на последнем слоге, как это принято у удэге, а не на первом.
Ещё она давно привыкла к тому, что это объяснение никому не нужно. Элька и Элька. Всё равно так зовут и будут звать. Но Ольга — да ещё и в паспорте — это было уже слишком.
Соцприют в райцентре, где она очутилась после смерти бабушки, остался в прошлом, как и заколоченный бабушкин домишко в родном заброшенном селении, откуда уже сбежало всё живое, даже кошки и собаки.
Так что после соцприюта возвращаться Эльге было решительно некуда, и дорога ей лежала одна — в расположенный рядом, сравнительно большой, рабочий город. В ПТУ, или, по-современному, в лицей.

* * *
Город угнетал Эльгу. Здесь было грязно, шумно, постоянно резко воняло какой-то химией, и даже деревья росли редкими островками посреди асфальта и бетона, хотя город стоял посреди тайги, на берегу огромной таёжной реки, которую соплеменники Эльги называли Мангбо. И деревья эти — тополя — были посажены уже после того, как приехавшие сюда со всех концов страны люди вырубили тайгу, чтоб построить город, и потому деревья казались здесь пришлыми.
Впрочем, как и сама Эльга.
Она часто уходила с занятий, чтобы посидеть на каменном парапете набережной, а потом спуститься по ступенькам ведущей вниз лестницы к полосе серого замусоренного песка и окунуть руки в желтовато-бурые волны огромной реки, которая спокойно катила их прочь, как и сотни лет назад.
Потом мастер группы заметил эти отлучки и строго выговорил Эльге. Она выслушала его, опустив глаза, и стала навещать реку после занятий.
Хотя это бывало опасным — в большом городе хватало уродов, норовивших прицепиться к одинокой девчонке, симпатичной и беззащитной.
К своему сожалению, Эльга была симпатичной и знала это давно. Отцовская, чужая их роду кровь дала ей светлые волосы и светлые же глаза, приподнятые к вискам, как и положено удэге, и при её очень смуглой коже и точёной небольшой фигурке это смотрелось необычно и притягательно. Но такая притягательность казалась ей отвратительной. Слыша позади себя: «Я бы ей вдул» или «Я бы её помял», она вся внутренне передёргивалась от омерзения, оставаясь внешне совершенно бесстрастной, будто глухонемой.
Но, будучи симпатичной, она не была беззащитной.
Дедов старый охотничий нож, отлично сбалансированный и острый, как бритва, всегда жил у неё под одеждой, в чехле на поясе, прижатый к голой коже бедра, как продолжение тела. А другим оружием стала готовность убивать без колебания.
Убивать так же бестрепетно, как убивала попавшую в капкан лисицу или переламывала хребет вытащенному ею на берег сазану.
Зверь всегда чует силу другого зверя. Однажды вечером гопники остановили её, когда она шла от трамвайного кольца к общежитию, возвращаясь с набережной. Она даже не слушала, что они, гогоча, толкуют ей, все эти «я-бы-вдул» и «я-бы-помял», а примерялась для удара. И они притихли, заподозрив или почуяв неладное. Старший из них, мерзко вонявший одеколоном, — Эльга была по-звериному чувствительна к запахам, — протянул руку, чтобы схватить её за плечо ли, за волосы ли. И отпрянул, застыл, увидев прямо у себя перед носом лезвие ножа.
— Я им хозяина, медведя, завалила, — спокойно сказала Эльга. — Жалко в ваших вонючих кишках пачкать, но придётся.
И так же спокойно подождала, когда они растворятся в темноте, цедя ругательства.
Ещё пара таких же встреч, и все «на районе» её запомнили и перестали задевать.
В училищной общаге у неё вообще не было проблем. Как, впрочем, и подруг. Туповатые и шалопутные девчонки её попросту боялись, а иных она вокруг не замечала. И была абсолютно одинока, но, поскольку она всегда, с самой смерти бабушки, была одинока, это её совсем не тяготило.
Ей некого было любить и некого бояться. Так же, как нечего было терять.
Пока в её жизни не появился этот человек.

* * *
Андрей Петрович был старше неё ровно вдвое. А ещё он был хозяином города. Он «крышевал» самый прибыльный в этих краях бизнес — лесной, и у него было несколько собственных предприятий, включая золотодобывающее. Пересечься с удэгейской девчонкой-сиротой ему был решительно негде, да и ничем заинтересовать его она не могла.
Тем не менее, Эльга и пересеклась с ним, и заинтересовала его.
А он — её.
Он был тигром — так она определила его при первом же взгляде. Медведь — хозяин тайги, но тигр — хозяин хозяина.
У Андрея Петровича было много врагов, как у любого хозяина, силой удерживавшего власть. Однажды поздно вечером, торопясь вернуться в общагу, где она осталась почти одна, — все, кто мог, разъехались на летние каникулы, — и пробегая мимо какого-то кафе, Эльга увидела, как к крыльцу кафе подъехала едва различимая в темноте «тойота», и вывалившиеся оттуда люди открыли стрельбу.
Как в каком-нибудь бесконечном сериале про ментов, что так любила смотреть в своей каморке вахтёрша Наталь-Пална.
Эльга не знала, что кафе принадлежит Андрею Петровичу, не знала, что сам он со своими людьми находится внутри. Автоматная очередь прогрохотала совсем рядом с нею, что-то сильно ударило её в грудь, отбрасывая к бетонной стене, а мир вокруг померк и исчез.
Она даже не успела толком сообразить, что происходит, и совсем не успела испугаться.
Вновь открыв глаза, Эльга увидела перед собой спокойное, с резкими чертами, лицо немолодого мужика. Левый висок его пересекал белёсый шрам, спускаясь на щёку, а взгляд светло-карих глаз был немигающим и пронзительным, как у беркута.
— Привет, — весело сказал мужик. — Меня зовут Андрей Петрович Ситников. А тебя?
Эльга облизала сухие губы и сипло выдавила:
— Эльга.
У неё отчаянно ныли рёбра — с левой стороны, под сердцем, и она незаметно провела по левому боку рукой, ища бинты. Но на ней была та же старенькая клетчатая рубашка на голое тело, джинсы, и никаких бинтов. Она огляделась и обнаружила, что полулежит на чёрном кожаном диване, над которым тускловато горели затейливые светильники. Значит, не больница.
Мужик с интересом наблюдал за ней своими прищуренными хищными глазами.
— Это не больница, — всё так же весело сказал он, будто отвечая на её последнюю мысль. — Тебе больница ни к чему — на тебе ни царапинки, синяки только. Даже рёбра не сломаны. А ведь тебя очередью зацепило — прямо под сердце, милка.
Эльга сглотнула.
Она сразу же поверила в это невероятное — не ужаснувшись, не удивившись.
Мужик продолжал испытующе смотреть ей в лицо, ища на нём этот ужас и удивление, но так и не нашёл.
Протянув большую загорелую руку, он без церемоний дёрнул в стороны полы её рубашки, и Эльга едва успела поймать его за широкое запястье, на котором синела татуировка, и сжать его изо всех сил.
Так они и застыли, меряя друг друга взглядами. Наконец она разжала пальцы и рывком села, а он неторопливо убрал руку и врастяжку проговорил:
— А теперь расскажи-ка мне, как ты выжила, милка. Иначе пожалеешь, что выжила.
Внутренности у Эльги противно скрутились холодным ужом, но глаз она не отвела.
— Сангия-мама спасла меня, — полушёпотом, но ровно проговорила она. — И я не Милка. Я Эльга.
Мужик задумчиво поерошил широкой ладонью свои коротко стриженые, тёмные с проседью волосы.
— Ты удэге? — резко спросил он, и Эльга молча кивнула.
— Про маму там какую-то свою грёбаную не заливай мне. — Твёрдые губы его скривились в жёсткой усмешке. — Три пули из «калаша» под сердце — никакой Бог не спасёт, ни Христос, ни мама ваша удэгейская. Есть какой-то секрет, и я хочу его знать. И узнаю. Говори.
Эльга упорно молчала, хотя сзади по шее и между лопаток у неё поползли капельки ледяного пота. Инстинктивно она понимала, что ей стоило бы поплакать, покричать и даже повизжать, чтобы выглядеть перед ним такой, какой она фактически была — перепуганной до одури малолеткой. И это, возможно, помогло бы ей, но она не умела переломить себя.
— Не понимаю, про что вы, — сказала она всё так же ровно. — Я… плохо знаю русский, извините. Я удэге.
Его тёплая рука теперь легла ей на макушку и небрежно погладила, а потом сжала пряди волос так крепко и больно, что Эльга сперва невольно зажмурилась, но опять с усилием распахнула глаза и сквозь набежавшие от боли слёзы прямо взглянула в его жестоко усмехавшееся лицо.
— Говорю, не заливай мне, милка, — произнёс он почти ласково. — Допустим, смертью тебя не напугаешь, если тебя пули не берут. Но есть вещи похуже смерти. Я ведь тебя прямо здесь расстелю, на этом вот диване, а потом отдам своим пацанам. Они тебя просто на тряпки порвут, милка. Вряд ли тебе это понравится. Говори.
Эльга снова облизнула губы. Да, были вещи похуже и пострашнее смерти. Она качнула головой, пытаясь вывернуться из-под его руки, и отозвалась:
— Вы всё равно не поверите.
— Я разберусь, — легко пообещал он. Взгляд его из-под густых бровей всё так же насквозь пронизывал её, и она едва удерживалась, чтоб не поёжиться. — Давай, милка.
— Эльга, — твёрдо повторила она. И, помедлив, продолжала, не отводя глаз. — Там, где я родилась, есть Озеро…

* * *
Озеро в окружении осоки, будто глаз в окружении ресниц, лежало в котловине меж двух сопок, которые Эльга про себя всегда называла именами двух братьев из бабушкиной сказки — Кандига и Индига. Нагромождения чёрных валунов на их вершинах напоминали ей лица воинов — суровые и грозные.
Озеро было безымянным даже для Эльги. В мыслях она называла его просто Озеро.
В Озере был омут без дна.
Без-дна. Бездна.
— А кто сможет достать до дна, — зазвучал у неё в ушах певучий голос бабушки, — и наберёт в руки ракушек-кяхту, того смерть не тронет…
— Правда? — широко раскрыв глаза, спросила Эльга, и бабушка так же певуче рассмеялась:
— Старые люди так говорят: меж двух сопок Сангия-мама вырыла чашу и наполнила её водой, чтобы получилось озеро. И в этом озере есть омут, а в том омуте, на самом дне — небесные ракушки-кяхту. Кто эти ракушки достанет, тот будет могучим, как сама Сангия-мама. И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старые люди говорят — Сангия-мама взяла Бангу к себе, потому что влюбилась в него, увидев его нагишом.
— А если бы он вынырнул? — взволнованно спросила Эльга.
Бабушка ласково провела морщинистой рукой по её волосам:
— Тогда смерть — от чужой злой руки ли, от когтей зверя ли, никогда не взяла бы его. Он умер бы только от чёрной болезни или от старости.
Каждое бабушкино слово запало Эльге в самое сердце.
Эльга выросла на берегу таёжной реки и умела плавать, сколько себя помнила, хотя в её народе не было принято без толку болтаться в воде. Снова и снова она приходила на берег Озера. Раздевшись донага, бросалась в тёмную воду и подплывала к омуту. И, набрав полную грудь воздуха, ныряла в бездну, раз за разом возвращаясь оттуда ни с чем.
Лёгкие у неё разрывались от нехватки кислорода, в ушах гудело и звенело, а разглядеть, далеко ли до дна, она не успевала. Тьма, непроглядная тьма царила в омуте на расстоянии вытянутой руки, а холод прожигал её тело до самых костей, и Эльга боялась, что мышцы вот-вот сведёт судорогой. Извернувшись, она прорывалась сквозь бурую толщу воды на поверхность, к едва различимому солнечному свету.
Сотрясаясь от озноба, она разжигала на берегу костерок и, кое-как натянув одежду на покрывшееся гусиной кожей тело, долго сидела, согреваясь и напряжённо обдумывая, как же ей добраться до дна омута.
Посоветоваться ей было не с кем. Если бы бабушка узнала, куда отлучается внучка, она бы, во-первых, страшно испугалась и расстроилась, а во-вторых, строго-настрого воспретила бы ей эти опасные походы.
Остальная ребятня в посёлке была куда младше Эльги, да и вообще ребятни этой было немного — в школе едва набирался десяток учеников. Эльга была среди них самой старшей, шестиклассницей.
Всё её тогдашнее тринадцатое лето было отдано Озеру.
Упорно размышляя над тем, как ей лучше выполнить свою задумку, Эльга училась как можно дольше задерживать дыхание, ведя при этом счёт — сперва до двадцати, потом до двадцати пяти. В конце концов, она научилась досчитывать без воздуха до сорока пяти. Это был предел.
Бабушка, привыкшая к тому, что внучка без конца пропадает в тайге и возвращается то с корзинкой ягод, то с кедровыми шишками, то с уловом карасей, не тревожилась из-за её отлучек.
И без того хорошо плававшая, Эльга теперь чувствовала себя в воде, как рыба, и иногда пальцем проверяла, не выросли ли у неё жабры, как у кеты или сазана. Позже, в библиотеке соцприюта, она прочла книжку про Ихтиандра и подумала — вот кто был нужен ей тогда в напарники!
Чтобы ускорить погружение в холодную воду, ей понадобился какой-то груз, и она натаскала на берег Озера небольшие валуны с сопок Кандига и Индига и училась нырять, крепко зажимая валун под мышкой. Она соорудила небольшой плотик, чтобы отталкиваться длинным шестом от дна и выгребать на середину Озера, к омуту, не тратя сил на то, чтобы добраться туда вплавь.
И вот в один из жарких августовских дней, уже нанырявшись вдосталь и сидя, как есть, голышом, у своего костерка, Эльга поняла, что пора.
Она не могла объяснить себе, откуда взялось это ощущение. Будто огненная волна подымалась изнутри. Солнце касалось её голых лопаток, подталкивая горячей ладонью. Эльга поднялась, взяла крупный чёрный валун, положила на свой плотик и оттолкнулась шестом от берега.
Наконец шест перестал упираться в дно. Омут ждал её, и Эльга, в последний раз взглянув на солнце и взяв валун под мышку, набрала полную грудь воздуха и нырнула.
Вода обожгла её тело, но она была уже привычна к холоду и темноте омута и стремительно погружалась вниз, вниз, вниз… стремительней, чем когда-либо раньше.
Неожиданная мысль пронзила её — а что, если Сангия-мама решит оставить её у себя, как оставила Бангу-охотника? Как же бабушка станет жить без неё? Ведь та даже не знала, что Эльга ходит к Озеру! Бабушка решит, что внучку заломал и утащил в берлогу хозяин-медведь!
«Не время сейчас думать об этом!» — с силой сказала себе Эльга, продолжая равномерно считать утекавшие, как вода, секунды. Пусть будет то, что будет, и всё.
Двадцать один.
Двадцать два.
Двадцать три.
На двадцати пяти она внезапно увидела прямо перед собой черноту дна, которое было гораздо темнее воды и, вздрогнув всем телом, выпустила из рук валун. Тот булькнул вниз, взмутив облачко песка. Вытянув руки, Эльга начала судорожно рыться на дне, перебирая песок и гальку.
Её время стремительно уходило.
Двадцать семь.
Двадцать восемь.
Двадцать девять.
На тридцати трёх Эльга наконец нащупала в песке плавное закругление раковины. Крепко-накрепко стиснув пальцы, она извернулась и, что было сил, оттолкнулась ногами от дна.
Лёгкие у неё жгло огнём, отяжелевшая голова гудела, как пустой чугунный котелок, по которому били колотушкой.
Свет солнца приближался медленно… слишком медленно!
Тридцать восемь.
Тридцать девять.
Сорок.
На сорока четырёх судорога свела ей левую ногу, и она, преодолевая боль, отчаянно загребала руками, пробиваясь сквозь толщу воды. Не раскрывать рта! Не вдыхать воду! Не…
Во рту было солоно от крови.
«О Сангия-мама! Я не хочу здесь оставаться!» — взмолилась Эльга и рванулась вверх из последних сил.
Солнце ударило ей в глаза, и она наконец разлепила закушенные губы, хрипло, со стонами хватая широко разинутым ртом драгоценный воздух. Дышала и не могла надышаться.
Несколькими лихорадочными гребками она подплыла к своему плотику и опёрлась на него локтями и грудью, продолжая хватать воздух ртом. Ногу по-прежнему сводило болью, но это было уже неважным.
Всё было неважным.
Эльга сжимала в руке ракушку-кяхту.
Раковину, буро-зелёную снаружи и перламутровую внутри.
Пригнав наконец плотик к берегу — руки и ноги у неё дрожали так, что она едва могла отталкиваться шестом от дна, — Эльга накинула на плечи припасённое раньше одеяло и просидела у костра до самого вечера. Она бездумно подкладывала щепки в костерок, а другой рукой всё так же крепко сжимала кяхту, впивавшуюся острыми краями в ладонь. На ладони проступила кровь, но это было хорошо. Кровь омыла кяхту в знак того, что Сангия-мама позволила Эльге уйти живой и с волшебным даром.
Когда солнце начало касаться сопок огненным краем, Эльга встала, тщательно залила водой и затоптала костерок. Она оделась, перекинула одеяло через плечо и пошла прочь, даже не оглядываясь на свой плотик, покачивавшийся на волнах.
К Озеру она больше не возвращалась.
Через восемь месяцев умерла бабушка. Её похоронили на маленьком лесном кладбище, где уже покоилась мать Эльги, которую та помнила очень смутно. Мать умерла совсем молодой — как говорила бабушка, «от сердца», когда дочери было два года. Эльга всегда думала: как можно умереть «от сердца», ведь сердце есть у всех живых существ, даже у рыб и лягушек. А отца Эльга и вовсе не знала. Какой-то пришлый русский, как однажды объяснила ей бабушка, сердито поджав губы. Пришёл и ушёл. И отчество Эльге досталось от имени дедушки, который умер, когда внучке сравнялось девять, — в её свидетельстве о рождении стояло: Эльга Надыговна.
В общем, Эльгу, как круглую сироту, привезли в райцентр и определили в соцприют, где она и закончила школу. Её родное селение тем временем совсем опустело — старики умерли, а молодые с детьми разъехались кто куда.
И Эльга тоже оказалась в городе.

* * *
Всего этого она не стала рассказывать Андрею Петровичу. Как и того, что до перестрелки у кафе ей не было случая убедиться в полноте дара, полученного от  Сангия-мама. Злые люди раньше не грозили ей смертью. А то, что зимой того же года, когда она достала ракушку-кяхту, ей удалось уложить дедушкиным ножом напавшего на неё на охотничьей тропе тощего медведя-шатуна, можно было посчитать счастливой случайностью. Медведь тот был годовиком-подростком, как и сама Эльга, и еле волочил ноги с голодухи.
Она рассказала только о том, как ныряла за ракушкой — по-прежнему бесстрастным и ровным голосом, глядя в его недоверчиво прищуренные глаза.
Его жёсткие пальцы вдруг дёрнули её за воротник рубашки — так, что две пуговицы отскочили, и полы разошлись. Эльга мгновенно стянула рубашку на груди, но раковина-кяхту всё равно выскользнула наружу и закачалась на цепочке.
Андрей Петрович оскалился в улыбке и поднялся:
— Да видел я уже всё. И твою ракушку, и твои сиськи.
Он так и стоял, сверху вниз глядя на Эльгу, а потом властно произнёс:
— Завтра полетим туда на вертолёте. Покажешь мне своё Озеро.
— Сангия-мама не даст своего дара чужим, — медленно, с усилием проговорила Эльга.
Он снова оскалился:
— Она не даст, а я возьму.
— Вы умеете плавать? — спросила Эльга тихо, хотя в груди у неё разгорался острый жаркий уголь гнева. — Нырять? Вы можете вычерпать Озеро до дна и забрать все ракушки, но они уже не будут даром от Сангия-мама, как вы не понимаете? Пропадёт… — Она вспомнила чуждое ей, но зато понятное ему слово: — Магия. Пропадёт всё.
Андрей Петрович продолжал тяжело смотреть на неё, а потом проронил:
— Я умею плавать, да. И нырять. И я своё получу. Если ты, соплюха, смогла, то я и подавно.
«Посмотрим», — хотела сказать Эльга, но промолчала.
Утром огромный чёрный «круизер» отвёз Андрея Петровича и Эльгу на аэродром под городом, где их уже дожидался вертолёт. Хотя джип хозяина сопровождали до вертолёта две машины с охраной, в вертолёт «пацаны» Андрея Петровича не сели, сел только пилот, и Эльга с некоторым облегчением поняла, что хозяин не хочет огласки своей авантюры.
Она по-прежнему не верила, что ему удастся сразу донырнуть до дна, и украдкой рассматривала его крепкое на вид, худощавое тело. «Новый русский», бывший «браток», где он мог научиться нырять? Где-нибудь на Канарах с аквалангом, что ли?
Перехватив её испытующий взгляд, он вдруг усмехнулся своей ленивой хищной усмешкой, и она поспешно опустила глаза.
Вертолёт шёл низко над верхушками сосен и кедров, и Эльга с дрожью в сердце узнавала знакомые места. Прошло четыре года с её отъезда, и она никогда раньше не видела сопки с высоты, но всё равно узнавала их. Вот родной заброшенный посёлок — жалкая кучка домов на речном берегу, вот братья Индига и Кандига, вот Озеро.
Озеро!
Она повернулась к Андрею Петровичу, а тот больно сжал её локоть и проговорил сквозь шум мотора прямо ей в ухо:
— Не вздумай меня дурить — из вертолёта выброшу. Поняла?
Она снова взглянула в тёмную глубину его глаз, как в озёрный омут, и кивнула.
Едва они приземлились на берегу Озера, Андрей Петрович отпустил вертолёт, как отпускают такси, со словами:
— В шесть прилетишь, Игнат. У нас тут с девочкой… пикник намечается.
И растянул губы в ухмылке.
Эльга решительно выдернула из-под сиденья пару одеял, которые заприметила раньше, и выпрыгнула из вертолёта на землю. Оглядевшись по сторонам, она деловито насобирала щепок и принялась разводить костерок на своём обычном месте.
Эльга будто вчера ушла отсюда — даже валуны, которые она когда-то натаскала на берег, лежали на песке возле бревна, даже её старый плот, чёрный и разбухший, покачивался невдалеке на волнах.
Она спиной чувствовала взгляд Андрея Петровича, но не подымала глаз от костерка. Вокруг вилась мошка, и ей не терпелось поскорее развести огонь.
Краем глаза она всё-таки покосилась на Андрея Петровича, поняв по его движениям, что он раздевается, сбрасывая одежду на расстеленные ею одеяла.
— В каком месте этот твой омут? — отрывисто спросил он, расстёгивая ремень джинсов.
Эльга указала в сторону омута пальцем, добавив просто:
— Там вода темнее. Возьмите камни… груз. Вон мой плотик, а вон — шест.
Краем сознания она удивлялась тому, что он подчиняется её правилам, правилам тайги, правилам Сангия-мама, а не притащил сюда с собой свинцовый балласт и акваланг.
Магия.
Она запрокинула голову, глянув в белёсое небо.
А он опять хрипло спросил:
— Что ещё надо? — И криво усмехнулся: — Заклинания, может, какие ваши?
Эльга качнула головой и, поколебавшись, так же криво усмехнулась, кивнув на его плавки с модным лейблом:
— Надо снять с себя всё и остаться голым, как при рождении… — И добавила: — Но вода… очень холодная.
— Авось не отморожу, — небрежно отмахнулся Андрей Петрович, так же небрежно сбрасывая плавки, и она опять торопливо отвернулась под его смешок.
Плот заплюхал по воде, и тогда она обернулась.
Андрей Петрович сильными толчками гнал плот к омуту и, вполголоса матерясь, отмахивался от вившейся вокруг мошки.
Эльга чуть улыбнулась и впервые с тревогой подумала о том, как ей быть, если он утонет. Его люди не простят ей гибели хозяина. Но потом она решила, что навряд ли Сангия-мама захочет оставить у себя Андрея Петровича.
Он нырял трижды. После его первого возвращения на берег к костерку Эльга открыла было рот, чтобы посоветовать ему не рисковать больше, но он только смерил её свирепым взглядом и завернулся в одеяло. Как какой-нибудь… Нерон в какую-нибудь тогу или что там у них было.
Во время его второго возвращения Эльга даже глаз не подняла от костерка. Подкладывала и подкладывала туда щепки и слушала его витиеватую ругань.
«Сейчас он выбьется из сил и сдастся», — подумала она с облегчением.
В третий раз Андрей Петрович отсутствовал так долго, что она всерьёз забеспокоилась и вскочила на ноги. Она считала про себя секунды всякий раз, когда он уходил под воду, и сейчас счёт дошёл уже до пятидесяти, а он…
Он вынырнул рядом с плотиком, кашляя и отплёвываясь, и, как она когда-то, хватая воздух жадно раскрытым ртом. Но рот этот почти сразу расплылся до ушей в широченной, радостной, мальчишеской улыбке. Андрей Петрович потряс над головой крепко сжатым кулаком и что-то ликующе проорал.
Эльга с дрогнувшим сердцем поняла, что ему всё удалось. И ещё поняла, что невольно улыбается в ответ.
Когда он, бросив плотик у берега, прошлёпал к костру, его колотило от озноба, и Эльга сама накинула ему на плечи одеяло. Она старалась на него не смотреть, но всё равно видела всё его сильное, поджарое и загорелое тело.
А он торжествующе повертел смуглым кулаком у неё перед носом и разжал ладонь, хвастливо выпалив:
— Во! Видала?!
На его большой ладони лежала такая же раковина-кяхту, что и у неё — бурая снаружи и перламутровая внутри, блестевшая на солнце.
— Теперь всё, — возбуждённо продолжал он, всё ещё тяжело дыша. — Никакая тварюга меня не достанет!
Эльга собралась было ещё раз ему напомнить, что он чужой крови для Сангия-мама… но Андрей Петрович внезапно дёрнул её к себе за плечо и больно впился губами в губы, шаря свободной мокрой рукой по её телу. Она возмущённо замычала и забилась, сопротивляясь, и тогда, оторвавшись от её рта и наматывая на кулак её распущенные волосы, он жёстко усмехнулся ей в лицо:
— А ну-ка, погрей меня.
Эльга гневно затрясла головой, не обращая внимания на боль, а он резко разжал пальцы и продолжал почти шёпотом:
— Я подгоню сюда бульдозеры и засыплю эту лужу к хренам. Слышишь?
Глаза его горели хмельным волчьим блеском, и Эльга, замерев, поняла, что он так и сделает, если она не уступит.
Он легко мог взять её силой, сломав, как озёрную тростинку, но он хотел, чтобы она сломалась сама.
Эльга посмотрела на Озеро, которое безмятежно лежало в окружении осоки, — будто глаз Сангия-мама в окружении ресниц, — и, длинно выдохнув, начала медленно расстёгивать свою рубашку под торжествующим прищуром Андрея Петровича.
Его загорелое тело было тяжёлым, твёрдым и ледяным, с его волос на неё капала вода, он был нетерпелив и совсем неласков. Но Эльга и не ждала от него ни ласки, ни нежности, как не ждала бы этого от тигра. Когда всё наконец закончилось, он, словно тигр, лизнул её грудь шершавым горячим языком и с довольным смешком спросил:
— Так ты девка, что ли? Была…
— Нет, парень! — огрызнулась Эльга, и он беззвучно затрясся от смеха, так же лениво и довольно водя жёсткой ладонью по её бёдрам. Потом рассеянно подёргал цепочку с раковиной у неё на шее.
Его раковина-кяхту — символ его победы — лежала рядом на песке, отливая на солнце перламутром.
Эльга не спеша вымылась в Озере, так же не спеша оделась и затоптала костерок. Вместе они дождались, пока к берегу спустится вертолёт. Больше они не сказали друг другу ни слова.
Когда вертолёт приземлился всё на том же аэродроме, Эльга решила было, что Андрею Петровичу она больше не понадобится. Но его сильные пальцы снова ухватили её за локоть, подталкивая к подъехавшему джипу. Она посмотрела ему в глаза, холодные и глубокие, как вода омута.
— То, что было моим, чужим не будет, — проронил он вполголоса. — Лезь в машину.
Эльга на миг прикрыла веки, пытаясь остудить пылающий уголь своего гнева, ворочавшийся в груди. Не время было противостоять ему. Она чувствовала себя разбитой и больной, всё женское нутро её саднило, губы и соски воспалились.
Эльга знала, когда стоит отступить перед чужой силой, чтобы собрать воедино собственную. Андрей Петрович владел всем в городе, который жил по его законам. Сейчас сила была на его стороне.
Она коснулась пальцами своей раковины, и странное умиротворение снизошло на неё. Эльга точно знала, что на её стороне — сама Сангия-мама. Город стоял на её земле. Чужак сумел найти раковину-кяхту, потому что был бесстрашным, как тигр, но он всё равно оставался чужаком.
Эльга спокойно обошла его и села в машину.

* * *
Андрей Петрович забрал её документы из училища и поселил её в своей громадной спальне на втором этаже особняка. «Тебе уже восемнадцать, педофилию не пришьют», — объявил он, ухмыляясь. Камеры видеонаблюдения и охранники следили за каждым её шагом.
Эльга копила силы. Днями она спала, читала, — библиотека в доме была огромной, купленной у вдовы какого-то профессора «для понту», как опять же со смешком пояснил Андрей Петрович, — или возилась во дворе с собаками. Андрей Петрович любил собак, и у него дружно жили кавказец, лабрадор, ньюф и, как ни странно, два весёлых маленьких кокер-спаниеля.
А ночами хозяин раз за разом брал её в своей постели, часто причиняя боль, но чаще — удовольствие, которого Эльга ранее не знала. Но она ни стоном, ни вздохом не выдавала ни своей боли, ни своего удовольствия, терпеливо снося и то, и другое.
Как-то ночью, оторвавшись от неё, Андрей Петрович вдруг сказал — хрипло, с каким-то странным сожалением:
— Я бы на тебе женился. Но я женат.
Эльга промолчала.
От домоправительницы Марьяны, словоохотливой чернявой хохотушки, она знала, что жена Андрея Петровича с двумя дочками-погодками, уже закончившими школу, «гарцует», как выразилась Марьяна, в столице. Там у Андрея Петровича была огромная квартира в центре. Хозяин щедро переводил жене и дочкам деньги, но сам в Москву наведывался редко.
Через три месяца его убили.
Застрелили прямо в его офисе. Три пули в упор — сказал охранник Илья.
Андрей Петрович стал совсем беспечен, получив дар от Сангия-мама, и его враги наконец воспользовались этим. Но Сангия-мама не защитила чужака.
Эльга тут же собрала свои немногие вещи и ушла прочь из особняка.
Стояла тихая тёплая осень. Рыжие и жёлтые листья устилали тротуары. Горько пахло дымом — как обычно, по осени вокруг города горела тайга.
Эльга шла и шла. Пора было возвращаться в райцентр. Поближе к своему бывшему дому. И к Озеру.
Она знала, что в соцприюте поворчат, но выделят ей комнату. И оформят на работу, хотя бы библиотекарем, чтоб она могла спокойно уйти в декрет. Все там — от директора Ивана Филипповича до нянечки Ксюши — знали, что Эльга — терпеливая и работящая.
Больше никто ничего о ней не знал, да она этого и не хотела.
Потом можно было бы восстановиться в училище, снова устроиться на работу — теперь уже в городе, и поступить куда-нибудь заочно.
Но всегда возвращаться к Озеру.
Она коснулась пальцами раковины на груди, а потом положила ладонь на живот.
Мальчик родится в мае. Она точно знала, когда, и точно знала, что это будет мальчик. И знала, как его назовёт.
Банга.
Охотник из бабушкиной легенды.
Когда настанет его время, он нырнёт в Озера и выплывает с раковиной в руке, как она, Эльга, и как его отец.
Но, в отличие от своего отца, он будет неуязвим для злых людей и зверей.
Потому что он будет её крови. Будет своим для Сангия-мама.
Эльга коротко и судорожно вздохнула. Рыжие листья на тротуаре, стёкла витрин и светофоры — всё на миг расплылось у неё перед глазами. Она крепко сжала кулаки, закусила губу и так постояла.
А потом пошла дальше — на автовокзал.
Озеро ждало её.
И её сына.

29 мая 2013 г.