Таинство лунной ночи

     Стариков до боли в глазах  всматривался в сверкающую  поверхность  городского  пруда. Под лучами  жаркого, июльского   солнца вода  играла  яркими, вспыхивающими  бликами и казалась живым, переливающимся серебром.  И ему вспоминалось море, огромное, величавое, как будто  слитое с лазурным  небосводом в одну, выпукло-вогнутую чашу.
   Но о какой морской  экзотике  можно было  говорить в этом,  наполненном  промышленными  газами, городе?  Если  даже здесь, на  пляже, тебя  назойливо преследует  ощущение  вездесущей цивилизации. По одну сторону пруда тянулась череда новостроек со стрелами подъемных кранов. На другом берегу, по  линии  горизонта,  просматривались  контуры заводских труб, которые   дымящими сигарами  воткнулись  в белесый, выгоревший от зноя, небосвод.
   Наташа  почему-то задерживалась. Она позвонила  еще утром, и  её неожиданный  звонок в монотонном  ритме начинающегося дня  показался  Старикову каким-то нелепым  анахронизмом,  сгустком ржавчины в чистом  спектре утренних красок.  « Ну, зачем  ворошить прошлое? – хотел  спросить он,   однако  сдержался,  и только слушал, как она изливает свою душу:
- Ты совсем изменился после своей поездки на Север. Не  звонишь, избегаешь меня. Неужели нас ничего не связывает? – В ее  голосе, глухом  и отчужденном, слышались нескрываемая  обида и едва сдерживаемое раздражение.
   Старикова несколько  покоробил её  капризно-назидательный тон, однако он, не выдавая раздражения,  коротко сказал:
-Ладно,  давай  встретимся на пляже у нашего  грибка, - и лаконично положил трубку.
   От нестерпимого  зноя, казалось, плавился  воздух.  Его горячие, прозрачные потоки поднимались над  землей, переходя в зыбкое  марево.
   Стариков  разделся и с разбегу  бросился в воду. Он энергично  проплыл  кролем  несколько  метров,  чувствуя, как за ноги  хватают холодные, родниковые струйки, а возвратившись на берег, с наслаждением зарылся в горячий песок.
   Постепенно им овладело полудремотное, комфортное  состояние,  и он   старался ни о чем не думать. Однако какой-то внутренний, упрямый голос  беспокойно  теребил его  сознание,  все  время   возвращая  к телефонному звонку Наташи.
   В принципе,  Стариков никогда не претендовал  на  повышенное внимание  своей  бывшей одноклассницы. Хотя ещё в девятом классе невольно выделил Наташу Степанчикову  из немногочисленного  девичьего  окружения. Может быть, за её пикантную  фигуру  и синие,  насмешливые  глаза? А, может быть, она  заинтриговала   его своей  вызывающей  смелостью  в обращении с мальчишками, которая  иногда переходила в откровенную кокетливую дерзость?.
   Именно такой он узнал ее в тот памятный  выпускной  вечер,  когда  после  официальных мероприятий  они с Наташей уединились  в актовом  зале, и  она, сев за фортепиано,  начала  играть его любимую «Лунную сонату».  Затаив  дыхание, он  слушал   волшебную  музыку Бетховена,  хватающие  за душу,  печально-светлые переливы  триолей,   и видел  Наташу  с одухотворенным  лицом, будто  освещенным откуда-то сверху    трепетным, «лунным» светом.  А она, неожиданно прервала  игру,  и,   приблизившись к нему,  с потаенной лукавинкой  в глазах...   сильно поцеловала. 
   Наташа появилась в изящном, пляжном костюме. Легкая,  розовая жилетка и голубые  шорты под  ремешок  эффектно  облегали её миниатюрную  фигурку. Её светлые, шелковистые волосы золотым дождем  падали на округлые, тонкие  плечи.
     Она устало присела на скамейку  грибка, и начала раздраженно  жаловаться:
-  С трудом отпросилась у шефа с работы. До чертиков надоела эта канцелярщина. Собирай  отчеты, печатай приказы, подавай  кофе на блюдечке сановитым  гостям.  От этой коммерческой  деловитости  чокнуться можно! – она достала  пачку сигарет и нервно закурила.
- А почему ты  после  школы не стала продолжать  музыкальное образование? Ведь ты  всегда мечтала о концертной  славе. Или за красивой, ламинированной  табличкой торгового офиса  человек  чувствует  себя  спокойнее?
-  Ты  всё  такой  же ершистый  правдолюб, – иронически усмехнулась Наташа, уловив  скрытый сарказм в его тоне. -  Что такое  музыка, искусство, слава?  От  всех  этих  высоких  понятий  сегодня  несет  элементарной  обывательской  плесенью. Зачем   напрягаться  нашему прыткому поколению, когда практически  все  материальные  и духовные  блага  можно   приобрести  за деньги?    Кто-то  правильно  назвал  сегодняшнее российское общество  цивилизацией  троечников. А разве не так?  Самая  ходовая государственная оценка. На «тройку»  сегодня учатся, работают, любят, женятся, рожают детей.  Удобно и легко!  По  всем жизненным  позициям – «удов»...
   Стариков  удивленно  слушал Наташу, не понимая той резкой перемены,  произошедшей с ней за три  года  разлуки. Откуда такой душевный  надрыв  и  циничный прагматизм, эта уничижительная  ирония по отношению к другим людям ?
   Где-то подспудно  он  чувствовал  беспощадную  правоту Наташи, но одновременно  в нем подымалась  какая-то  протестная  волна , и перед  его мысленным взором , будто в режиме замедленной  киносъемки,  проплывали   картинки из его недавней  «сибириады»:  заснеженная тундра  под  крылом  самолета, , негаснущие факелы на газовых подстанциях, нефтяные скважины с качалками, оленьи упряжки  возле  поселковых магазинов,   новые, высотные дома в  заполярном городе Муравленко. Неужели это всего лишь пресловутая  трудовая  романтика, заплесневелые  «высокие понятия», а не самоотверженный, материализованный в дела человеческий  труд?..
   Наташа резко оборвала разговор и начала медленно   и демонстративно раздеваться, видимо,  старясь привлечь  любопытные  мужские  взгляды.  Потом  она шла к воде, сладострастно  покачивая   высокими  бедрами, как бы наперекор  преследующему, укоризненному  взгляду Старикова,   прекрасно  зная  его брезгливое  отношение  к любому проявлению в людях самолюбования и позерства.
     Устойчивая неприязнь к фальши  и показушному самодовольству  родилась и закрепилась у Старикова  в системе  домашнего  воспитания, где  никогда не принимались за аксиому приспособленчество к жизни, двуличие и надменный эгоизм.
   Его мать, Антонина  Степановна, проработавшая более двадцати  лет  библиотекарем,  еще с детства пробудила  в сыне любовь к книгам. Однажды  она принесла  небольшую книжку в старом  переплете:
-  Это  повести Александра Рекемчука. Когда-то наше  поколение зачитывалось его произведениями о Крайнем  Севере. Пишет он о жизни просто и наглядно. Чувствуется, что автор через свое сердце пронес любовь к северной природе и людям труда. А это для писателя  самое главное.
   Вот так, еще в школе  Павел  «заболел» Севером с его c суровой  романтикой трудовых будней. А когда после армии  засобирался в Ноябрьск на освоение нового  нефтегазового  месторождения, его отец, Константин  Дмитриевич, известный в городе  металлург, попытался  урезонить сына:
- Поубавил бы ты, Паша,  свою романтическую прыть. На нашем  металлургическом  комбинате своих дел  невпроворот. У тебя еще вся жизнь впереди, успеешь надышаться туманами и запахами  тайги.  Разве в институт не собираешься поступать?
- Да ладно, батя,  подождет институт. Ведь сам  всегда говоришь, что жизнь на зубок нужно попробовать, - уважительно, но с непреклонным  упрямством ответил  Павел.
   Отец  тогда  обескуражено замолчал. А мать, зная своенравный  и непоседливый характер сына, оставшись наедине с мужем,  осторожно заметила:
- Не насиловал  бы ты парня своими  устаревшими взглядами. Не видишь разве, что он в  деда Василия, пошел – такой же вихрастый,  ясноглазый и характером неугомонный. А мой отец, прирожденный донской  казак, немало в своей жизни  дорог исколесил, всё  правду-матку искал  да в крутые дела впрягался...
   Посвежевшая после  купания  Наташа, бросив на песок  подстилку, улеглась  рядом  со Стариковым. Теперь она  выглядела спокойной и умиротворенной, и от нервного возбуждения, казалось,   не осталось и следа.
- Так почему же ты не стала поступать в консерваторию? – опять спросил Павел,  продолжая оборванный разговор и понимая, что ее ответ имеет для него очень важное и  принципиальное  значение.
- Да просто после развала Союза  почему-то вдохновение пропало, а, может быть, поняла, что таланта  у меня  - с гулькин нос. А потом,- она немного замялась, - в стране либерально-демократические реформы  начались, и отец  пристроил меня к своему дружку в торговую фирму...
 - Чем  бы  дитя  ни  тешилось, лишь бы не плакало,  - опять  съязвил Стариков. - Твой предприимчивый  папаша считает, что все  можно купить за деньги – дом, машину, любовь, счастье, человеческие убеждения и интересы...
- Не смей говорить таким тоном о моем отце, - вспыхнула Наташа. – Что   ты к нему прицепился со своими  высокоморальными  понятиями. Сегодня  так многие  живут.
- Кто живет, а кто выживает. Неужели  не замечаешь, как талантливые музыканты в подворотнях гроши сшибают?
- Ты всегда был отъявленным максималистом. Мне кажется, чтобы не голодать и быть счастливым, нужно просто уметь зарабатывать деньги  и не претендовать на  невозможное. Помнишь у Есенина: «Успокойся, смертный, и не требуй правды той, что не нужна тебе»...
-   Удобненькая   философия, - не сдавался Стариков.- Она ,  скорее  всего, подходит таким педантам, как  наш бывший одноклассник  Славик Пинаев. Помнишь, ты ещё в школе  была без  ума от его классического баритона?  Даже на концертах  ему  аккомпанировала.  Ведь мы  вместе с ним призывались в армию,  а потом богатенькие  родители  сумели его  как-то  отмазать.   Интересно, как сложилась его  судьба?- Стариков  пристально  посмотрел на девушку.
    Наташа  почему-то  стушевалась и мучительно  покраснела.  А потом  с каким-то вызовом спросила:
- А ты на философский  факультет  поступать не передумал? Ты же у нас  в числе «умненьких» ходил, раскрыв рот ,на уроках Спинозы сидел.
   Стариков  вспомнил, что  имя знаменитого  голландского философа послужило  основанием для прозвища их преподавателя  по  обществоведению   Павла Ивановича, умнейшего человека и заядлого курильщика. Бывало,  он частенько ходил по классу, и,  делая  многозначительные паузы,  назидательно  говорил:
- Философия, друзья, – это царица наук, это – альфа и омега в изучении природы и   человеческой истории...
    Может быть, уже тогда  и родилась  у Старикова сокровенная мечта – познать жизнь во всем единстве и борьбе  противоположностей?..
 Он смотрел, как Наташа  кончиком холеного  пальца с ярко окрашенным  ногтем  сбрасывала  пепел сигареты, и ему опять  вспоминался город Ноябрьск,   несколько  огрубевшие от  работы, но такие ловкие, женственные  руки  девчат  из  строительно-монтажной бригады. У тех девушек, работавших  штукатурами-малярами,  не было импозантности  и  городского лоска Наташи, они  не так  элегантно одевались, но от них  исходила  какая-то  чистая,  внутренняя  энергия, здоровая  убежденность в правильности того, что они делают.
   Стариков  запомнил  ее длинные, изящные пальцы еще на выпускном  вечере, когда Наташа  играла «Лунную сонату».  И, может быть, уже тогда  смутно  начинал осознавать  ее принадлежность к другому миру, в  котором  прежде  всего  ценится  солидный  материальный  достаток, переходящий в морально-нравственное превосходство  над другими. А ведь в финальной части сонаты  как  раз и слышится  протест  бунтаря  Бетховена против устоявшихся  морально-нравственных стереотипов светского общества, к  которому принадлежала Джульетта  Гвиччарди, Ведь   безответная  любовь к этой кокетливой, светской  красавице   и стала причиной  душевной  драмы  композитора...
-А ведь ты тогда на  выпускном вечере сыграла  мне  только первую часть сонаты, - с каким-то упреком произнес Стариков.
   Наташа не ответила. Накрывшись махровым  полотенцем, она безмятежно спала.
   А на горизонте  закипала огромная, сизо-черная туча. Погода резко испортилась. Подул свежий ветерок, по воде пошла беспокойная  рябь,  и в преддверии   грозы по воздуху испуганно  заметались  ласточки. Хлесткий  порыв ветра сбросил с лица Наташи  полотенце. Она  проснулась,  и, посмотрев на посеревшее небо,  многозначительно  сказала:
- Кажется, скоро  грянет буря. Нужно удирать, - и неожиданно предложила:
- Пойдем ко мне,  предки сегодня  ночуют на даче... Будет интересно,- в синеве  ее глаз Стариков прочитал  не  каприз  юной  школьницы, а долгожданное, выдержанное временем, обещание уже взрослой  женщины.
   Пока они шли, небо затянуло сплошной свинцово-серой хмарью. Порывистый  ветер заламывал кусты и деревья, раздавались  глухие  раскаты  отдаленного  грома, а небо то и дело озарялось вспышками  молний. 
   Они жили  в одном микрорайоне. Недавно  Степанчиковы  купили квартиру в новом, двенадцатиэтажном  доме из светлого, силикатного  кирпича. Своим  современным архитектурным дизайном этот дом  резко отличался от окружающих его безликих,  крупнопанельных «хрущевок», в одной из которых  занимали  двухкомнатную  квартиру родители  Павла.
    Конечно, предприимчивые Степанчиковы  могли  позволить  себе  такую роскошь.  Они одними из первых в городе  занялись торговым  бизнесом и сегодня были владельцами  крупного мебельного  магазина.
   Проходя мимо их  дома, Павел часто замечал, как из подъезда суетливо  выскакивал отец Наташи, плотный толстяк, с самодовольным, сытым  лицом. Он подобострастно  распахивал дверцу дорогой иномарки перед  дородной и красивой  женой.  А она, подхватив  полы  норковой шубы, небрежно  усаживалась  в мягкое сиденье «Форда».
   От этих встреч  у Старикова  всегда оставался на  душе  неприятный осадок. Он знал, что отец Наташи, бывший  партийный  секретарь , в 90-х годах резко сменил  коммунистические убеждения  и без зазрения совести принял обличье  крутого предпринимателя. А двоедушных и вероломных  людей Стариков на дух не переносил,  и потому с отцом Наташи  даже здоровался сквозь зубы...
   Скоростной лифт бесшумно  остановился на площадке седьмого этажа. Наташа открыла обитую полированным  деревом дверь – и  на  Старикова  пахнуло  дорогим, ухоженным жильем.
   Он  никогда не бывал в элитных квартирах. И войдя в просторный, светлый холл,   с растерянным любопытством всматривался  в изысканную, частично скрытую в стенах мебель  под  цвет светлого  дуба, застекленные стеллажи,  шкафы  и полки с  дорогими сувенирами, аудио- и  видеоаппаратурой. В мягком освещении огромной, хрустальной люстры  узкая  тахта с обивкой из светло-серой  кожи и фигурными  спинками  казалась  изящной  гондолой, плывущей  по венецианскому каналу.
   Наташа гостеприимно засуетилась.
- Туалет  прямо по коридору, на журнальном  столике - свежая пресса, а я – в душ...
   За окном опять громыхнуло, огненная  змейка  молнии  юркнула  в тяжелых, набухших  влагой тучах, порыв  ветра рванул балконную занавеску – и по  карнизам  весело забарабанил долгожданный  дождь.
   Внимание Старикова привлекло  пианино, которое  светло-коричневой  полировкой  гармонично вписывалось в общую цветовую гамму  комнатного  интерьера.  Над музыкальным  инструментом  висел портрет уже немолодого Бетховена, и Стариков  как  всегда  с волнением смотрел на  этого великого человека,  с  волевым, раздвоенным подбородком, умным, пронзительным взглядом и небрежной  копной  волос. Разве предполагал Стариков в тот далекий выпускной вечер, что этот музыкальный  гений навсегда перевернет его душу,  и мелодия  сонаты  преобразится в   неожиданное откровение, помогающее  уверовать в чистый порыв  юной  Наташи? И Стариков, тогда мог бы плюнуть в лицо любому, кто посмел бы сказать, что дерзкий поцелуй Наташи был  всего лишь прихотью  капризной, эгоистичной девчонки...
    Дождь усиливался, громыхая  по водостокам и обрушивая на город  лавину воды.  Не успевая  поглотиться  канализационными  коллекторами,  она тут же застывала на улицах и площадях огромными,  зеркальными  лужами, в которых отражались  разноцветные огни магазинных витрин.
   Наташа появилась в легком, шелковом халате. Когда она проходила мимо  Старикова, он уловил волнующий аромат её чистого,   молодого тела. И неожиданно  поймал себя на мысли, что Наташа нравится ему  ещё больше, чем в школьные годы.
   В комнате, несмотря на ранний вечер, стоял плотный  полумрак. Наташа зажгла свечу и подошла к пианино.
- Ну что, сыграть твою любимую? – спросила она, откидывая  крышку пианино.  Полузакрыв  глаза, она нежно прикоснулась к клавишам  инструмента – и томительно-грустная  мелодия «Лунной сонаты»  поплыла по комнате.
   Стариков  напряженно  вслушивался, как на фоне  медленных, спокойно-величавых триолей чей-то скорбный  голос рассказывает о своей трудной и неразделенной любви. Он  как будто  слышал  пронзительную боль человека, бросившего на алтарь любви все – свой  незаурядный талант, творческую энергию, жажду жизни и презрение к смерти...
   Наташа на мгновение остановилась, как бы прислушиваясь к грозовым перекатам за окном. А затем с какой-то  легкостью и изяществом  начала играть  вторую часть сонаты. Размеренное, мрачноватое «adagio» сменилось  живым и проворным «allegretto». Яркими, контрастными полутонами  композитор  как будто рисовал портрет Джульетты Гвиччарди, прагматичной светской красавицы, которая отвергла любовь Бетховена, отдав  предпочтение заурядному композитору, но богатому графу Роберту Галленбергу.
   Наташа опять сделала паузу – и неожиданно взорвалась ураганным «presto». В стремительном, всепоглощающем ритме музыки её руки, словно обезумевшие птицы, заметались в черно-белом пространстве клавиатуры. Этот неудержимый поток  звуков то и дело подхлестывали резкие акценты, которые  как бы концентрировали все  человеческие чувства – ревность и отчаяние, глухую тоску, боль и надежду. И каждый обертон, каждый  аккорд  сонаты рассказывал о нелегкой любви и драматической судьбе человека.
   Раздался  оглушительный  удар  грома. Казалось, что небо с треском раскололось, и в этот проем  на город хлынула вся дождевая  вода, скопившаяся в облаках  за день. Взбесившийся ветер  ломал деревья и шифер на крышах домов, выдергивал телевизионные антенны и срывал афиши, а молнии своими огненными  росчерками  рисовали  по черному небу  таинственные знаки,  как будто ставя перед  людьми  вечные и неразрешимые вопросы.
   Неожиданно  музыка оборвалась, и  Стариков почувствовал, что Наташа плачет.
- Ты же знаешь, что у меня дороже тебя никого нет,- глотая  слезы,  возбужденно говорила Наташа, как будто продолжая  давно начатый разговор. -  Я целый  год ждала тебя из армии. А потом подкатился этот  самоуверенный  пижончик  Пинаев, который  ещё со школы  ухлестывал  за мной. А я ведь всегда была  слабачкой, избалованным ребенком  преуспевающих родителей. Это они  настояли, чтобы я вышла за него замуж,  как они считали, будущую звезду оперного  искусства.  Уже потом  я поняла, что  мой  муж не талантливый  певец, а  всего лишь самонадеянное  ничтожество. Мы с ним развелись перед  самым  твоим  приходом из армии.  Он начал  петь в  каком-то  ВИА,  и, в конце  концов,  спился. Но почему ты не встретился со мной после демобилизации и, как оглашенный, сразу же  рванул на Север?
- Теперь это не имеет  никакого  значения,- сдержанно ответил Стариков, как будто отмахиваясь  от  чего-то  назойливого и наболевшего. - Да и  дело вовсе не в твоем замужестве. Главное в том, что ты  тогда на выпускном  вечере   сыграла  мне всего лишь первую часть  «Лунной сонаты»...
   Она с недоумением посмотрела на него, и, не скрывая досады, спросила:
-Ты что шутишь или как всегда умничаешь?
- Да нет  же,  когда-нибудь перечитай  биографию Бетховена ,- ответил  Стариков и пристально посмотрел  на неё,  уловив  в  нежной синеве  глаз  холодную тень  непонимания..
   Наташа подошла к нему,   и с каким-то  отчаянием,  как  тогда  на выпускном вечере, сильно  поцеловала.
- Вот видишь, я уже второй  раз  целую тебя без  разрешения, - сквозь  слезы  проговорила Наташа, страстно  прижимаясь к нему. 
   Стариков  целовал  её податливые, мокрые от слез губы, подсознательно  понимая, что  навсегда прощается с иллюзиями  юности.
   А потом он шел по ночному, умытому  дождем  городу. Небо  очистилось, каплями  жемчуга  переливались  звезды. Круглая  луна  плыла по небосклону, наполняя все вокруг таинственными  полутенями.
   «Бог, мир, человек... Неужели  это  всего  лишь тайна?» - подумал он. - Ведь сегодня никто не знает, что видел перед собой Бетховен, когда создавал свою гениальную  «Лунную сонату». А, может быть,  это был  очередной  взрыв его неуёмной, музыкальной фантазии?..»