Сказ о ночлеге. для взрослых. Часть третья

 Часть третья

 Это было последнее наше утро на природе в этом году. Уже завтра, мы встретим рассвет в доме престарелых. Заберут нас около четырех утра, и мы не успеем встретить еще одно утро здесь, рядом с глубоким озером, где некоторые из нас успели покупаться, в тесных, но уютных палатках, где я отогрел от вечного сна свои окоченелые чувства рядом с Кирой, близ костра, который побуждал нас рассказывать былинные истории... Конечно, печально прощаться со всем этим добром, которое окружало всех нас, стариков, но все не вечно.
 Писать я больше не буду, ведь, заметив меня медсестра за этим делом, может надругаться над написанным и разорвать все записи при мне. Дабы такого не было даже в моих кошмарах, я упрячу этот дневник и никому его не выдам. Завещаю его только моей маленькой Катрине, чье чувство долга перед дедом было выполнено и она преподнесла этот, теперь очень дорогой для меня подарок, в виде старенького блокнота.
 Однако сейчас я с Кирой сижу около этого самого озера и смотрю в наше с ней отображения, которые сильно искажает вода. Но и ей не под силу испортить ту старческую красоту, которой владела эта удивительная женщина, японка Кибри. Я не знаю, почему она кажется для меня удивительной женщиной. Возможно то, что она неконтролируемая и вольная, а может, потому что диковинная и смелая. Я до сих пор не пойму, но такой, я никогда не встречал, даже когда был молод телом. И вообще, иногда мне кажется, что когда ты был парнем, то многого не видел, не замечал в своей бурной и активной жизни. На самом деле, так и есть. Если бы я скинул сейчас лет пятьдесят, то я бы никогда не поехал в лес, и уж тем более не сидел бы на месте. Меня всегда смущали границы, правила и ограничения. Зачем они нужны вовсе? Да, чтобы был порядок во всем, но найдется же всегда человек, который эти границы нарушит, установит свои правила и снимет все ограничения. Есть такие люди, но они, как правило, платят за это свободой, что очень дорого для них. И тогда напрашивается снова вопрос: а зачем было все нарушать, если лишаешься того, что нарушил? Возможно, этот человек хочет хоть на какое то время почувствовать себя безграничным и свободным от всех законов, которые есть. Это как адреналин, если не мощнее. И, когда человек уже сделал содеянное, он становится немного счастливее, чем раньше, живя в «дипломатических» границах, или лже-свободе. Но я не нарушал законы, хотя надо было бы. И тогда, мне бы было хоть и немного стыдно за себя, зато даже те воспоминания вызвали у меня бы шквал эмоций и заредили положительной энергией на всю оставшуюся жизнь.
 К сожалению, я обычный гражданин российской федерации, моя молодость прошла в лагерях и на полях военных действий, и этот отрезок жизни я прожил достойно, и даже не погиб за Сталина.
 Но время бежит и я состарился, моя дочь предложила мне съехать со своей квартиры в Москве, чтобы ее отдать съемщикам, и я согласился. Я ей помог, с деньгами трудно сейчас, и таким образом, я спас дочь от разорения. Хоть в старости есть от меня польза и от моих поступков, и люди, благодаря этому, становятся счастливее. Они получает именно то, что я сам когда-то недополучил. И тогда я сам, становлюсь счастливее, за то счастье, что я принес людям.
-Ты какой-то задумчивый, - сказала она и посмотрела на меня.
-Есть такое, - ответил я и улыбнулся.
-О чем ты думаешь? – спросила она и заглянула в мои очки, пытаясь своими прорезями вместо глаз отыскать ответ на свой вопрос.
-Да о жизни думаю, - выдохнул я и обнял ее. Она доверчиво опустила взгляд на озеро и тихо усмехнулась.
-Все вы, русские, о жизни думаете.
-А вы, нет? – удивился я, и Кира странно снова посмотрела на меня:
-Мы, когда сидим с дорогим для нас человеком, думаем только о нем и о нашей с ним гармонии, - уверенно отрезала она и хотела встать, как я взял ее руку и не дал ей это сделать. Она в недоумении, как статуя, исступленно ждала моих следующих действий. Я же, медленно поцеловал ее руку и сказал:
-Дорогая, неужели вы хотите меня покинуть, в такую минуту? – на что она снисходительно улыбнулась и села ближе ко мне, чем раньше. Я снова ее обнял и мы оба, как влюбленные, смотрели вдаль озера. Казалось, что оно бесконечно, несмотря на свои скромные размеры, но для нас это было чем-то большим. Ведь я никогда не видел моря, а Кира видела. И иногда мне хотелось как нибудь выпытать из нее эти ощущения, от взора такого безграничного количества воды. Ведь океан, словно пустыня вод, и ты не видишь точных его границ, но есть условные, невидимые его границы, в виде суши и островов. Но порой, не хочется замечать и этого. Хочется поверить, что нет границ, их нет. Только свобода и неограниченность во всем, что есть и может быть…
-Ну-с, ты сделаешь мне предложение? – спросила она шепотом и поцеловала меня в щеку.
-Ты этого бы хотела? – шепнул я на ухо и тоже поцеловал. Она немного покраснела и крикнула на всю округу:
-Да! – я не удивился ее реакции, но еще больше не удивился реакции Петровича. Он, как настоящий шпион, на цыпочках подкрался сзади и заорал громче Киры:
-Нет фашистам! – после чего, я одним махом, набрав в ладонь воды, обрызгнул в возбужденного старика и тот с испугом убежал в неизвестном направлении.
-Герой! – лишь промолвила она, и мы слились в единый, крепкий и долгий поцелуй…
***
 Этот волшебный вечер и дивный закат запомнился нам, старикам, на долго. Хотя куда уж долго? На оставшуюся жизнь, скорее.
 Мы в последний раз собрались за костром. Все нарядные, вычесанные, вымытые и даже, некоторые, подстриженные.
 За то время, пока мы были здесь, образовались две новые пары: Мила с Костей, и, конечно, я с Кирой. Я не беру в счет любовный треугольник Ната-Павлик-Любовь Константиновна, потому что он существовал еще до нашей поездки.
 Тем более, как мне стало известно, Любовь Константиновна разлюбила Павлика, и яростно предпочла себе в кавалеры Петровича, на что тот презрительно отмахивался. Но, поняв, что эта странная женщина никуда не денется от него, то привык к ней, и, стал считать ее своей собственностью, словно завел собачку. Любовь это не смущало, и она преданно сидела рядом со своим новым хозяином. Забавная, все-таки, эта старушка. Особенно было смешно смотреть на ее реакцию, когда кто-то ругал Петровича, она странно огрызалась и издавала внутриутробные звуки. Ее короткая стрижка-каре немного подымалась вверх, оголяя морщинистый лоб с пигментными пятнами, а глаза выпучивались до такой степени, что моей Кире становилось не по себе и она не могла смотреть на это. Казалось, что вот чу чуть и этот симбиоз женщина-собака залает и кинется на обидчика, но Петрович был на чеку и не давал спуска своей «спутнице».
 Но мы прощали такое поведение больной Любови Константиновне, ведь она чокнулась не просто так, ну, а если и просто так, то она в любом случае не виновата, такова ее психическая неуравновешенность и причины кроются в его прошлом, которого мы не знаем.
  Зато наше настоящее было нам под властью, и мы радостно смотрели друг на друга, как в последний раз. Конечно, мы встретимся еще в доме престарелых, но будет уже не так, как сейчас. Не та будет обстановка, не то настроение, не те мысли…
 Меня бы полностью поддержала Кира, если бы могла читать мои мысли. Но она довольствовалась тем, что у нее было: это я под боком, согревающий ее костер и приятная компания стариков. А что надо еще для счастья? Деньги? О них никто из нас не думал, хотя разговор как-то заходил. Материальность всех нас немного покалечила, все мы боролись за наибольшую выгоду, содержание семьи в достатке… у кого-то получилось, а у кого-то свело это все дело в могилу. Разные у людей были возможности, цели. Кто-то не смог правильно выбрать для себя путь, по которому он мог бы заработать столько-то и стать тем-то, и все – человек не счастлив. Работа не приносит для него радость, не становиться любимым местом для провождения. И это самое ужасное, что может случиться с человеком: заниматься всегда тем, чего ты недолюбливаешь.
 Я сразу понял для себя, что выберу такую профессию, на которую я могу потратить всю свою жизнь. И я не ошибся, действительно, выбрал то, что было по душе. Я стал машинистом. Мне было не в тягость проезжать по несколько городов сразу, наоборот, я чувствовал себя проводником, который делает других людей счастливее. Ведь мои пассажиры мечтали из одного города поехать в другой, и я это осуществлял. Я безопасно перевозил, не подвергая опасности, не попадая в аварии, своих пассажиров, таким образом, выполнил их намерения. И это всегда подбодряло меня: радостные лица, улыбающиеся встречающие… И каждая доброжелательная энергетика человека, в моем поезде, отдавала мне свою частицу радости, с помощи которой я сам наполнялся этим безграничным позитивом и с хорошим настроем приезжал точно в срок и без происшествий. Это была не столь моя заслуга, сколько людей с их положительной энергетикой. За что я им благодарен и сегодня. Наверно, то, что я так долго живу и мало болею, тоже заслуга моей работы. Поэтому я не перестану повторять, что если у человека есть хоть что-то, что отравляет его жизнь, с этим надо бороться. Надо меняться, перестраиваться, сменить место жительства, все что угодно, главное, нельзя оставлять. Всегда надо двигаться по жизни, таким образом, показывая, что ты живешь. И тебя не съедят ни горести, ни болезни.
 Серафима, в это время, тоже вела речь о здоровье, которое у нее в недостатке. Как послушные дети старшего наставника, мы внимали каждое слово этого самого пожилого человека среди нас. Но мы, старались не принимать возраст как ранг. Для нас – чем старше, тем ближе к Богу. Поэтому, как самая приближенная к высшим силам, Серафима не упускала возможности напоминать об этом статусе и укорительным взглядом сверлила отвлекающих ее внимание. Благо, сегодня провинился только Радик с бесконечной чихотой, но и то быстро унялся. После восстановившиеся тишины, Серафима, потрясая головой и приглаживая оставшиеся седые с проплешинами волосы, продолжила:
- Вот таблетки. Из чего они, вы знаете? – все покачали головой, увидав перед собой прозрачный пузырек, в котором болталось три розовых таблетки, - И я не знаю. Врач говорит от головы, но вы знаете, тот факт, что никакая таблетка не вылечивает боль в голове? Она ее только притупляет, - тут Серафима плюнула в кусты и продолжила, - Значит, временный эффект. И что? Остается, как наркотик, всю жизнь принимать, если боль постоянная? – тут началось нарастающее жужжание среди нас, как вдруг встрял Радик:
- Мой, это, брат тоже врач, и он бы посоветовал обратиться к его коллегам, в таком случае! – Серафима удивленно подняла седые брови и возразила:
- Друг мой, мне врач же и выписал их пить.
- Ну, другого нет, это, выхода… - выдохнул Радик и покорно замолчал, оставив нас снова в глухой тишине. Ни у кого не было предложений.
- Вот и я о том же. Но, дорогие, не верю я, что мать моя иль бабка, так же как я от боли мучались в старости, - все одобрительно закивали, - значит, дело во времени.
- Обстановка? – поправила Мила.
- И это. Произошли изменения, которые вынуждают стариков ложиться в гроб раньше времени.
- Серафим, ты мудришь. В древнее время и до сорока не доживали, - сказала строгим тоном Ната, и посмотрела на Павлика, тот, соглашаясь, обнял ее.
- Наташенька, сейчас другое время. Стали лечить болезни и многое другое. Наука расширяется, но старые болезни прогрессируют и от этих новых вирусов не придумали пока лекарства.
- Видишь, ты сама ответила на свой вопрос: болит постоянно голова, потому что болезнь прогрессировала. В таком веке живем, - утвердительно закончила Ната и сложила голову на плечо Павлика.
- Но что, нам остается постоянно, как замбированным, ходить в аптеки за новой и новой дозой обезболивающего? Выкачка последних денег… эх… - после этого Серафима еще раз плюнула в кусты, посидела немного с нами в тишине, и, пожелав спокойной ночи, встала и ушла, кряхтя, в свою палатку.
 Мы оставались у костра, который не желал потухать, словно он понимал, что он дает надежду этим старым и больным людям наслаждаться этой их на сегодня последней прихотью. Его язычки пламени радужно переливались из рыжего в бледно желтый, а затем и вовсе в черный цвет. Дрова под ним совсем тихо трещали, как будто знали, что уже кто-то ушел спать.
 Я поднял наверх голову, как только мог. Забавно смотреть на небо. Оно мне напоминало городские столичные небоскребы, в которых никогда не потухает свет. Звезды не были такими яркими, какими я их видел молодым. Краски потускнели из-за моего плохого зрения, но то величество и преимущество, которым обладал бесконечный раскат неба, все так же хранил силы оставаться таковым. И, казалось, что человек беззащитное существо, которое ни ядерным оружием, ни ракетами, ни чем не сможет навредить этой необъятной вселенной. Она, как бы высмеивает его, показывая ничтожность своим безграничным видом, которое мы наблюдаем каждый раз ночью.
 Я всегда благодарил Бога за то, что он мне дал зрение. Если бы не оно, я бы никогда не увидел этой ночной красоты, ни моей семьи, ни новой компании, среди которой, была моя любимая Кира. Я никого так никогда не любил. Можно сказать, я впервые влюбился, не смотря на то, что был женат и имел прекрасную образованную дочку, которая вскоре родила мне двух внучек: Катрину и Мишель.
 Получилось так, что Света, моя первая и единственная жена, была стюардессой. Она часто летала и на очень долгий срок. Бывало, что я и вовсе забывал, как она выглядит. Это было невыносимо, и решил развестись, как Света сообщила мне, что беременна. Хотя я прекрасно понимал, что интимной связи у нас с ней было, к тому времени, уже два месяца, но я не развелся.
 Она родила дочь, а после начала гулять. Я узнавал через ее подруг, что Света разгульно себя ведет с персоналом в самолетах, и это было последней каплей. Через три года, когда дочь немного подросла, я официально развелся с ней и воспитал ребенка сам.
 Дочь до сих пор не простила мне развода и упрекает даже при любом напоминании о Свете. Она считает, что если бы выросла в полноценной семье, то была бы счастливее. Дабы исполнить ее прихоть, я мирился даже с бывшей женой, но у той была уже своя семья. К сегодняшнему дню Света на пенсии и живет заграницей с сестрой. Меня она приглашала, но я, как патриот, остался на родине в доме престарелых.
 Так что, подводя итог, я могу сказать, что Кира моя первая любовь и вторая женщина за всю жизнь. За что я очень благодарен судьбе, что смог испытать это святое и чистое чувство, хоть и в таком преклонном возрасте.
 Тем временем, я не заметил, как кто-то уже завел новый разговор. Его инициатором была Мила. Сегодня она выглядела особенно привлекательно для противоположного пола: накрашенные красной помадой узкие губы, необычно причесанные два хвостика, напоминающие мне время юных октябрят. Так же немного короткое летнее платьице, которое подчеркивало тонкие щиколотки Милы и упругие икры. Сама она была миниатюрной, худенькой и приятной женщиной. Это, одна из немногих представительниц идеальной фигуры в старости. Настоящая, расцветшая дама постбальзаковского возраста в самом соку! Да, иногда я завидовал Косте. Да не я один, косо на него поглядывал и Витька. У того ни жены, ни внуков, только его трактор. Но, так как трактор у него был не с собой, то все внимание он переключил на Милу. Хотя, что уж там Витька, все мы, старики, с легкой завистью поглядывали на хорошеющую подругу Кости. Ведь, что, как не женщина, радует мужской глаз. И сегодняшней звездой была именно это женщина, которая то краснела, то кокетничала с каждым из нас. А речь вела она не очень, но это было ей простительно. За красоту и не такое прощали.
- В общем, мой третий муж ушел от меня к Лариске, - договаривала она с непонятным весельем – это моя родная сестра. И, как вы понимаете, раздор был еще тот в семье. Родители, царство им небесное, встали на мою сторону, а брат с двоюродной сестрой, на Ларискину. Были у нас постоянные дебаты, ссоры и даже, доходило дело до драк. В итоге, моя родня сильно попортила психику бывшего, и он повесился в гараже, - тут она истерически засмеялась. Было жутковато слышать старческий, хриплый смех в темноте, особенно, когда голос в лесу преображался в зловещее эхо. Петрович подскочил на месте и побежал к Миле, которая чуть не падала с пенька от истерики. Когда Петрович почти достиг ее, одновременно вскочили и Костя и Витя. Оба посмотрели друг на друга с обескураженностью, и быстро все осмыслив, остановили неуравновешенного старика.
- Ты, как друг, помог? – с ухмылкой спросил Костя, заламывая руки Петровичу, тот нехотя сопротивлялся и извивался как змея.
- Ну, испугался просто за его реакцию, - оправдывался Витька и туго веревкой завязал заломанные руки старика.
- Понятно, - сказал Костя и плюнул. Он резко взял за подбородок Петровича и уставился в полуслепые глаза старика. Они пристально смотрели друг на друга несколько секунд, пока Петрович сам не плюнул на Костю. Тот брезгливо отошел и вытер глаз, в который оказывается целился в это время старик, - Что у тебя с головой?! – закричал в бешенстве на всю округу Костя и побежал на Петровича с кулаками. В это время, проснулась от гипноза Любовь Константиновна и с диким рыком бросилась на обидчика ее хозяина.
  Бойня или потасовка? Не знаю точно. Все остальное я помню как сон: крики, удары, всхлипы… Произошло все быстро и медленно одновременно. Как старый черно-белый фильм, в котором некоторые без движения, а некоторые покоряют мир. Так и мы: кто-то так и сидел за костром, кто-то разнимал ребят.
 В итоге побитый Петрович, невредимая Любовь Константиновна, весь в синяках Костя и с фингалом под глазом Витя. Ничего ужасного, но и ничего хорошего. Инициатор, которого, был странный смех Милы, из-за чего, как потом сказал Петрович, могла проснуться Серафима, а ему бы этого не хотелось. И все равно Серафима проснулась и отчитала каждого, как малого ребенка.
 После этих боевых действий мы молчаливо ушли каждый к себе спать. Печаль оставалась в душе, ведь последняя ночь у костра, а так испорчена. Но мы - старики, и это нам сошло с рук.