Диди

Сочетание ультрамариновых шорт с вопиюще-оранжевой футболкой меня поразило. Их обладатель, отливая гладкой асбестовой синевой мускулистых ног, сидел изо дня в день за столом наискосок, что-то штудируя. На ногах у моего соседа по читальному залу были африканские сандалии, кожаные, мягкие, видимо страшно удобные. О том, что было в это время на моих ногах, даже вспоминать не хочется. Я зубрила ТОФЛ, выписывая от руки примеры и упражнения. Однажды мой тропический сосед вдруг оторвался от своих занятий, и, подойдя ко мне вплотную и понизив голос, выразил удивление, зачем это я переписываю задания, когда можно сделать фотокопии этажом ниже. «Извините, что вмешиваюсь, но я подумал, может, вы не знаете. Это всего 6 центов стоит.» У меня неприятно сдавило горло и защипало в носу. Пришлось признаться ему, что у меня нет денег. «Шести центов нет?» У меня действительно в кошельке не было ничего кроме гринкарты (этот самый кошелек, кстати, пытался украсть, в той самой библиотеке, бедолага-вор за которым я бежала, повиснув у него на рукаве, пока он мне его не отдал, в конце концов поверив моим отчаянным крикам, что там ничего нет кроме все той же гринкарты). Африканец внимательно посмотрел мне в лицо, взял у меня учебник и велел подождать. Скоро он вернулся с копиями. « Вот, и не вздумай отдавать мне деньги. Добро пожаловать в Америку». Так мы познакомились с Диди.
Диди был аспирантом из Нигерии, будущим кандидатом наук. Он сочетал редкую усидчивость с известной всему миру нигерийской деловой хваткой. Он все время что-то кому-то продавал и покупал, куда-то ездил, с кем-то встречался. «Это ты рисуешь?» спросил он, указывая на стены в нашей квартире. «А где ты это продаешь?» «А что, разве это можно продать?» «Продать можно все», убежденно сказал Диди. С этого момента Диди взял надо мной бескорыстное шефство. По воскресеньям, он заезжал за мной на своей древней, ржавой, совершенно раздолбанной, и пахнущей горелым, американской машине, куда я залезала со свойственным юности бесстрашием. Залезала в буквальном смысле, так как сесть в нее было нельзя. Да и сидеть в ней тоже было невозможно. Спинки кресел давно приказали долго жить и поэтому мы с Диди катили по пыльным дорогам Оклахомы в положении от полулежа до лежа. Вообще, дно машины сильно проседало, и наши попы провисали, почти касаясь асфальта. Несмотря на потенциально эротическую расположенность наших тел, никаких неприятностей, кроме ломоты во всем теле, мои поездки не имели. Вождение драндулета требовало от Диди огромного напряжения, казалось, что расслабься он на секунду и машина рассыплется на запчасти, а мы провалимся на шоссе.
Диди был джентльменом и казался мне нигерийской версией Остапа Бендера. По воскресеньям он таскал меня по огромному ангару, где располагался негритянский рынок, контролируемый несколькими группировками у которых, у всех без исключения, Диди умудрялся быть на хорошем счету и в самых сердечных отношениях. Группировки разделяли рынок невидимыми границами и в каждом отсеке Диди встречали как родного. Рынок был абсолютно закрыт для белых. Они туда и не думали соваться, даже полиция. Но с Диди я путешествовала по этому архипелагу в полной безопасности. Он не вводил меня в курс дел, и моя полная неосведомленность была гарантией моей сохранности. По-первости я пряталась за Дидиной спиной, проявляя максимум дискретности. Потом ко мне привыкли. Диди сплавлял золотозубым торговцам сделанные индейцем Чарли и расписанные мною ложки, доски, яйца и коробочки, гангстеры проявляли чудеса обходительности, а наши воскресные командировки вошли в привычку и у меня, и у Диди, и у гангстеров. Иногда Диди подолгу зависал на рынке, о чем-то договариваясь с «клиентами». Тогда я бродила между нескончаемыми прилавками одна, разговаривая с продавцами и их пышными подругами для которых понятие ‘Россия’ не было отягощено ровно никакими ассоциациями. Это было еще до того, как русская мафия донесла российскую действительность до оклохомской глубинки. А тогда мы были приятно друг другу в диковинку. Один раз я все-таки спросила Диди почему он так фанатично привязан к синим шортам и оранжевой футболке. «Как, изумился Диди, потому что красиво!» Негритянский рынок стабильно поглощал мои художества, Диди не брал с меня комиссионных, и я накопила на билет домой. Многие годы единственной целью моих приработок и накоплений оставался этот самый билет домой. Видит Бог, с тех пор мне никогда больше не посчастливилось иметь ни таких благодарных покупателей, ни, уж конечно, такого агента как Диди. Он был не только беззаботно бескорыстен, он продавал, перекупал и сбывал любой товар артистически, с блеском и азартом. Мое восхищение его окрыляло.
Как мы потеряли друг друга, я не помню. Мое небывалое, хоть и весьма скромное, коммерческое счастье длилось целых два года. Кажется, он поехал в Нигерию за товаром, а в это время навсегда покинула Оклахому я. Диди был первым заговорившим со мной в Америке человеком, моим первым знакомым, моим талисманом на самых первых, таких невыносимо тяжких порах. Диди ; мое “Welcome to America.”