Мидвест

Пейзаж Мидвеста, американского Дикого Запада имеет одну особенность ; это полное отсутствие пейзажа. Едешь вот так по нему, катишься, и глаза катятся тоже как шары, без всякого искушения за что-нибудь зацепиться. Пусто, ничего нет… В Оклахоме хоть лошади, коровы. Едешь, бывало, с ветерком и то и дело кричишь ребенку, прицепленному на заднем сиденье: «Смотри, какие лошадки, смотри какие коровки, смотри какие…» Нет, ничего там больше нет. В Оклахоме озера искусственные и леса вокруг них тоже. Но звери настоящие. Они, бедняги, поверили в эти искусственные леса и озера, развелись, расплодились, разбегались и валяется теперь их по обочинам распрекрасных американских дорог великое множество. Мне даже на эти самые искусственные озера ездить не хочется из-за этого, на эту бойню смотреть.
В Оклахоме земля красная. Кроме земли и неба там все искусственное. И ничему там больше быть не положено от Бога. Едешь, смотришь на эту голь красную и представляешь индейцев, тоже красных, красивых, в этнографических костюмах. Индейцы ходили пешком и смотрели на небо. В Оклахоме оно стоит того чтобы на него посмотреть. Небо там невиданное, дикое, красивейшее и прекраснейшее в мире. Если бы белые не смотрели все время в землю, чтобы там еще что-нибудь выкопать, просверлить и туда всобачить, то они бы тоже очень гордились своим небом, символом штата сделали бы. Но они как земляные черви, слепые и все время шевелятся. Мы и сами такими тут стали, только мы скорее книжные черви, чем земляные.
Небо в Оклахоме все время разное и все время прекрасное. В Оклахоме ничто не должно было бы мешать поцелую и соитию неба и земли, ничего не должно было быть между ними. Так и кажется иногда, что земля возьмет и стряхнет с себя все эти экскаваторы и элеваторы, отхаркнет искусственные леса, выплюнет правильной формы озера и водохранилища, чтобы снова стать голой и чистой и красной.
Такое же чувство посетило меня в Израиле, где смотришь на все эти замечательные трубочки и палочки, понатыканные по склонам, на все эти чудесные рукотворные сады и огороды, вырванные у пустыни, и вдруг пугаешься хилости всего этого, того, чего здесь быть не должно.
***