Санта Клаус

Санта! Санта едет! Кругом загремели стулья, все встают, двигаются в одном направлении, к узкому проходу, поспешно одевая себе и детям шапки, куртки и рукавицы. Неуклюжее шествие перекатывается, семейными комками, из перенатопленного нутра наружу, на холод, на трескучий мороз, под беззвездное утробное небо. Процессия выстраивается в нечаянную шеренгу, где по одному, где по два, а где и по три, растягивается по всей длине окоченевшей ресторанной веранды. Позади ; развеселые рождествнские огоньки веранды, фонарики, гирлянды, очумевшая от украшений живая елка. Впереди ; дорога, параллельная шеренге. Дорога темная, без единого фонаря, ледяная, скользская, узкая дорога, припорошенная свежим снегом и, поближе к ресторану, гравием. За дорогой лес, черный, острый, колючий, одеревенелый от стужи. Он давлеет и свисает со всех сторон, самодостаточный, полный, счастливый. На многие сотни километров ни огонька.
Все переминаются, бьют в ладоши, подпрыгивают, жмутся. Ну где же, ну где же? Вспомнился Доктор Айболит, «они лежат и бредят, ну что же он не едет, ну что же он не едет, наш Доктор Айболит.»  Все так, только эти не лежат. Лежачие остались дома.  Девочка лет пятнадцати, высокая, в ладных сапожках, от возбуждения извивается в медицинских объятиях матери и бабушки.  Она топает ногами, то ли сердится, то ли радуется, брызжет слюной и широко размахивает скрюченными руками. Мать и бабушка умеют ее понять и уверяют ее, что расстраиваться не нужно, что мятные конфеты остались в машине. Но она не унимается, скорбно воет и ищет глазами под ногами, разрывая снег. Тяжелые пузатые тела двадцатилетних младенцев вытянуты в нетерпении вперед.  Все глаза устремелены на темную полосу. Неопределенного возраста усатый мальчик увертывается он материнкой руки, пытающейся вытереть ему слюни: «Такого тебя к Санте не пустят,» уверяет она его, и он перестает сопротивляться, пытаясь повернуть намертво привинченную голову в сторону дороги. Пятилетние девочки двойняшки сразу, заранее, устали ждатъ. Одна кричит благим матом, заливаясь слехами. Другая сначала смотрит на сестру безучастно и радостно, а потом вдруг пускается впляс, подхватив юбку нарядного платья. Ей аплодируют, хвалят, она не слышит ничего, кружится, кружится на одном месте. Их мать не реагирует и просто смотрит вперед. Молодое лицо ее отрафировано усталостью. Почти пустые глазницы. То же одурение сквозит сквозь маски улыбок и автоматизм приветствий и на других лицах. Тут уже нет ни натуги, ни фальши, ни игры. У них давно и навсегда нет сил. Добряк организатор, толстенький дяденька в красной рождественской шапке, бегает в одном свитере по обледенелой полосе дороги и часто задиристо возвещает, что «уже едет, что он уже слышит колокольчики, видит вдали огоньки.»
Группа даунов спокойно и тихо ждет, взявшись за руки. Но девочка подросток кричит уже в исступлении, выбросив никчемные вывернутые руки вперед в отчаянном жесте. Великан, на котором повисли с двух сторон отец и, видимо, дядя, жалобно клокочет, раскачиваясь всем телом. 
Санта, Санта едет! Откуда то членораздельный детский голос. Наверное, чей то брат. И правда, едет. Катится в веселой музыкальной упряжке, весь в огнях и бубенчиках. Все резко приходит в движение. Родня и все сопровождающие отпускают детей, почти сбрасываются ими на снег, и вся колченогая шеренга в одном движении, со стоном восторга, подается вперед. «И рада счастливая вся детвора, приехал, приехал, ура, ура!» Первой пробивается высокая девочка. Ее невозможно остановить. С диким криком «Мой Санта, мой Санта!» она бросается в объятия тренированного, могучего Санты, плачет в голос, смеется, целует его, прижимается всем телом, прячя лицо в его бархатном искуственном животе: «Милы, милый».  Похоже, он давно ее знает, или уже привык ко всему, но он невозмутимо повторяет положенные «Ох, ох, ох» и «Счастливого Рождества,»  обнимая ее в ответ. Но сзади уже наседают другие. Они подтягиваются к саням на максимальной для каждого скорости, кто боком, кто задом наперед, кто почти ползком. Изможденную девочку оттаскивают назад и ее сменяет верзила. Он не умеет говорить и только тихо плачет от счастья, стиснув в гиганских ладонях красную руковицу Санты. Санта хлопает его по плечу и по спине, незаметно пытаясь привести его в чувство.  Парень отходит без сопротивления, умиленный и притихший. На Санту валятся, в последнем усилии, с хрипом и стенаниями, остальные составляющие расстроенной шеренги, превратившейся за это время в ухабистую и горбатую очередь. Все рыдания, вой, и зубовный скрежет затихают в подушке Сантиного пуза . На помошников Санты никто не обращает никакого внимания, будто их и нет.  «Все счастливы?» залихватски вопрошает Санта. Очередной счастливец, согбенный под тяжестью пережитого волнения, отходит умиротворенный, с блаженной улыбкой на губах. Продрогший Санта привстает в санях. «Все, что ли?» Беленький, пушистый мальчик лет пяти, с непокрытой головой, безмолвно и неподвижно стоит в стороне. «Что же ты не подойдешь?» подбадривает его отец. Мальчик, очевидно перепутав момент, спотыкаясь, как лунатик, подходит к белорозовому бородачу и, почти уже в обмороке, громко произносит: «Самолет!» «О хо хо, самолет, это хорошо», басит Санта, а молодой папа уже тащит ошалевшего мальчика назад: «Ну, что ты, ты все напутал, самолет потом надо просить, внутри.»  Еле переставляя переставшие сгибаться ноги, мальчик завороженно пятится назад ко входу. Все остальные маленькие дети и их семьи уже втекли обратно, и заполнили резервуар актовой залы со сценой, троном и до боли яркой елкой.
Дальше все будет чинно. Санта усядется в свой трон и будет вызывать малышей по очереди, вкупе с братьями и сестрами, у кого они есть, усаживать их к себе на колени, спрашивать об их заветных желаниях и выдавать каждому то, что есть. Вне зависимости от разницы между первым и вторым, малыши неизменно рады содержимому блестящих свертков. 'Больших' больше не видно. Притихшую девочку подростка, и других увезли сразу, незаметно и умело. Им больше нечего было здесь делать. Их, собственно, и не приглашали на благотворительную елку в загородном ресторане, так как они уже не входили в разряд детей. Их постаревшие родители сами разузнали о ежегодном причастии и привезли их, как привозили уже многие годы. Их тут терпели, подпускали, даже ласкали, но путь назад, в теплое брюхо ресторана с охающим Сантой внутри, им был заказан.
Пушистый мальчик взошел на сцену последним. Он ждал своей очереди все в том же почти бесчувственном оцепенении, сидя на коленях в одной позе.  Длинная шея напряженно торчала из белого свитера, а тонкие пальчики застыли на коленках. Один только раз обернулся он к родителям невидящими глазами. Когда папа подтолкнул его к сцене, мальчик сумел сказать и свой возраст, и имя, и повторить заветное желание. Добрый Санта подарил ему красную болтливую машину и мальчик был поражен мистическим совпадением. Потрясенный, он вернулся на место, прижимая визгливую игрушку к груди.
Ресторан опустел. Можно было ехать. Окалевшая до самых железных кишок машина дребезжала от раздражения. На заднем сидении было так тихо, что мать подумала, что мальчик заснул. Она обернулась и встретилась с его взглядом. Мимо нее смотрели огромные расширенные глаза, почти спящие, затуманенные, но еще полные чудом. Рот был открыт и на месте недавно выпавшего молочного уже торчала нежная сахарная гребенка постоянного, взрослого, зуба.