Учитель рисования

Все знали, что у учителя рисования несчастье и относились сочувственно. С ним судьба сыграла злую шутку ; у него было трое детей. То есть должно было быть только двое, да и то случайно, по недосмотру и мягкотелости, а тут бац, близнецы, шутка природы и получилось неслыханное, передаваемое из уст в уста приглушенным, соболезнующим шепотом, таким, каким говорят «у него мама умерла», мол, побойтесь Бога, у человека трое детей! Те, которые это слышали в первый раз, отказывались верить в такое и говорили осуждающе что-то типа «Зачем это?» или «Как же это?» И тогда им объясняли про несчастье с близнецами, и все становилось ясно: попался человек, пропал. «А ведь красивый мужчина, молодой, вы подумайте», так говорили женщины. Мужчины ничего не говорили, но думали «да, жалко мужика». Или еще, «ну уж со мной такой номер не прошел бы». И ведь мог бы бросить жену с тремя детьми, как любой нормальный поступил бы на его месте, его бы всякая оторвала в одну секунду « и с восторгом», как убежденно говорила моя мама. А он бегал по трем школам учителем рисования и его окружал ореол мученической святости.
Он был высокий, зимой и летом ходил всегда в кожаном пальто, и волосы носил подлиннее, ну то есть по тем временам вообще длинные, вызов обществу. Школьная администрация оставляла это без внимания, рисование, все знали, это не предмет. И он бегал в шикарном, но холодном пальто, и, хоть школы находились рядом, все равно не успевал, вечно опаздывал и шагал по школьной лестнице через ступеньки. Как говорили, ему не хватало часов, а троих ненасытных детей, предательски исковеркавших его жизнь и карьеру художника, надо было кормить. Я так себе это и представляла: они сидят, эти дети, а он им кашу из котла поочередно во рты запихивает. И как я завидовала этим детям, что их трое и у них есть такой папа, который их не бросил, как бросили половину из нас, хотя мы и были-то всего в единственном числе. Я часто видела его бегущим с портфелем по улице. С ним здоровались, но он никого из нас детей не знал в лицо. Однажды я его увидела с этими злополучными близнецами в парке. Они спали в специальной двойной коляске, а он сидел на лавочке и читал. После этого видения уважение к нему перешло в трепет.
Когда мы заходили в класс, он уже там был. Фамилия у него была Орлов и мама говорила, что он потомок крепостных. Наверное, это ее утешало. Он сидел и читал. Он никогда не отрывался от книги и, распознав по звуковым эффектам, что мы уже сели, доставал, не отрываясь от книги, из огромного портфеля куб, шар и пирамиду из папье-маше, ставил их, не глядя, перед собой на стол и говорил нам: «Так, рисуем натюрморт, линейкой не пользоваться, сразу два поставлю, оценивать буду по теням». И продолжал читать. Я мучилась с тенями, которые с тех пор не люблю и игнорирую, и завидовала аккуратным, чистеньким натюрмортам своих одноклассников. Мои были мокрые от избытка воды, расплывчатые, грязноватые, бурые какие-то, а главное кубы и пирамиды у меня всегда были отчаянно кривые, прямо перекошенные. Но он ставил пятерки мне, а не им, с презрением отодвигая даже безупречный листочек безупречной девочки Тани Жариковой, глядя на которую загадочное слово «прилежность» обретало смысл раз и навсегда. А потом был тот день моей жизни. Мы, как всегда, выстроились в конце урока к его столу со своими серыми художествами. Орлов, в очередной раз ставя мне загадочную и глубоко незаслуженную в глазах общественности пятерку, впервые поднял на меня глаза и сказал: «Тебе надо бы заниматься рисованием». Почти теряя сознание от счастья и гордости, я ответила, что уже занимаюсь. Он еще раз посмотрел на меня, отдал листок и сказал: «Хорошо». Хорошо! Еще бы не хорошо! Это значит, можно жить, это разрешение на жизнь, это значит, меня приняли туда, куда принимают не всех, куда никогда не принимают и не примут всех и только там можно жить, и только там я буду жить!
Я вышла из кабинета и стала спускаться, как пьяная, по лестнице. Вверх поднимался, перешагивая длиннющими ногами через две ступеньки, огромный старшеклассник. Не заметив меня, он, проходя мимо, прижал к перилам мою правую руку. Стало больно, я выдернула пальцы. Три пальца оказались сломаны, и я долго не смогла рисовать.