Башмачники. продолжение

       И тут же над станцией разносится из динамика механически-бесстрастный голос диспетчера. Говорит он медленно, вполголоса, будто читает он для себя, стараясь вникнуть в смысл слов, и не подозревая, что кто-то может его услышать.

       - Семнадцатый..., четыре полувагона..., тринадцатый..., две бочки.         

       Из тьмы у здания депо на горке видна уже задняя стена полувагона с усеченным конусом. Четыре в сцепке полувагона с лесом, как бы переламываясь, наклоняются, и сначала медленно, потом все быстрее катятся под уклон, стучат колесами на стрелке под горкой, плавно разворачиваются, уходят влево на соседний участок. Они скрываются за стоящим составом и тут же с той стороны слышится протяжный визг башмака, лязг сцепок, и раскатистый, постепенно замирающий, как накатившаяся волна, грохот стронутого с места состава.

       - Кислотка..., девятнадцатый....

       Иван Степанович выпрямляется, но не встает, а лишь поворачивается, чтобы окинуть взглядом свой участок. Ему виден только ближний путь, на котором стоит почти готовый состав, закрывая от него три другие пути. Но заступая на смену, он осмотрел их, и теперь как будто видит желтеющую в полумраке где-то на середине двадцать шестого пути цистерну; дальше, на двадцать пятом, в метрах ста от него, две или три платформы с песком. Последний, двадцать четвертый путь был свободен – с него уже под конец дневной смены тепловоз потянул поезд в парк отправления.

       - Бочка... двадцать четвертой…

       Иван Степанович вздрогнул, весь напрягся, чтобы встать.

       - Сиди, Степаныч,- остановил его Павел.

       Он не торопясь подошел к лежащему на земле башмаку, с ленивой небрежностью поднял его на вилку и положил на рельс.

       Иван Степанович сидел, подавшись чуть вперед, и внимательно, выражая этим вниманием свою признательность, следил за каждым движением Павла. Он видел, как Павел мельком, будто без всякого интереса, глянул в сторону приближающейся цистерны, и так же не торопясь, ленивым движением подвинул вилкой башмак метра на два навстречу цистерне; как-то мягко, без малейшего признака спешки перенес свое сытое тело назад, и когда раздался сухой щелчок от соприкосновения переднего колеса с задником башмака, он уже держал на вилке второй башмак, застыв на мгновение в напряженной позе.

       Цистерна будто споткнулась, зашипела зло, выбросив из-под башмака снопик искр, еще раз дернулась, наткнувшись на второй башмак, завизжала как от нестерпимой боли, зарычала на низкой ноте, резко замедляя ход, поползла, словно из последних сил.

       Иван Степанович поднял руку, невольно выражая досаду, уверенный, что цистерна сейчас вот остановится на башмаке, не дотянув до сброса.

       - Зарубил,- медленно проговорил Николай Иванович.

       Но вот из-под колеса выпал один башмак, звякнул об него второй, и цистерна медленно, очень медленно покатилась дальше.

       - Второй башмак зря он положил, - заметил Николай Иванович,- если бы порожняя - обязательно зарубил бы.

       Цистерна не дошла метров пять до впереди стоящего вагона, замерла на месте. А Павел уже бежал к своим путям. Четыре платформы, набирая скорость, спускались на его путь, а диспетчер объявлял еще о вагоне, и тоже - на его путь.

       Теперь Павел двигался быстро, даже с какой-то неожиданной для его тела стремительностью. Положив башмак на путь, по которому катились платформы, он мягко, по-кошачьи перескакивая через рельсы, перебежал к другому пути, ловко подхватив на вилку башмак, почти сбросил его на рельс, и тут же, без заминки, словно продолжая равномерный бег, вернулся к платформам.

       Иван Степанович успел увидеть, как Павел брал башмак, прежде чем платформа закрыла его.

       «Молодой – управится»,- подумал Иван Степанович, не испытывая угрызения совести.

       Павел был из той редкой породы людей, от которых легко принимаешь услуги, не обременяя себя грузом долга. Так легко, обычно, пользуешься услугами детей и слабоумных. Павел не был дурачком, но его молчаливость и добродушие, пожалуй, были причиной снисходительного к нему отношения товарищей. В его отношении к работе было заметно что-то детское. Может быть увлечение. С таким увлечением играют дети, ничуть не заботясь о том, что отдают игре свои силы, всю свою энергию, отдают принадлежащее им, и поэтому должны получить какое-то вознаграждение за это.

       Павел работал с той же естественностью и увлечением с каким играют дети, радуясь своей ловкости, выносливости. С особым удовольствием и азартом он заканчивал поезд, когда оставалось вагона три-четыре, и когда до последнего стоящего вагона оставалось расстояние, которое можно было довольно точно определить на глаз. Эти последние три-четыре вагона он принимал с особым тщанием, стараясь затормозить их так, чтобы они вошли в сцепление с стоящим вагоном не стронув его с места. И, может быть, Павел был бы даже немного огорчен, если бы Иван Степанович не дал бы ему принять эту цистерну.

       -Да где ж он? - ворчит недовольно Николая Иванович.

       - В этом уже не будет. - Ивану Степановичу приятно выказать свою сообразительность. - Если вагон стоял против вокзала, значит, он был где-то в середине поезда, а этот скоро должен кончиться.

       А про себя с удовольствием отметил, что на его пути может уже и не быть вагонов, и можно спокойно посидеть, пока ни подтянут следующий состав.

       И он расслабился, плотней привалился к стенке, когда увидел, что на самом деле, маневровый тепловоз спускает с горки десятивагонную регенераторную секцию.

       - Теперь уж за проводником пойдет, - повеселев, проговорил Иван Степанович, когда тепловоз, оставив секцию, усиленно работая дизелями, на большой скорости пошел в сторону вокзала.

       Его оживление каким-то образом воспринимается Николаем Ивановичем, как выражение готовности выслушать его, и он, было, совсем уж решает рассказать о случае с фельетоном. Может это и есть начало? Во всяком случае, начало всех его огорчений.

       Конечно, и раньше бывало всякое, но именно после опубликования того фельетона в городской газете он не чувствовал больше уверенности в себе, покоя. Именно тогда он утратил веру, что жизнь его течет в правильном русле. Притом случилось это как раз в то время, когда он был полон давно не посещавших его, неясных надежд, и ожидания чего-то, может вознаграждения за многолетний труд, за упорство и терпение.

       Разве не выполнил он свой долг? Разве не достиг всего, чего желали бы достичь, к чему стремилось большинство людей, которых он знал? У него был новый большой дом, мебель, холодильник, телевизор; сын его окончил институт, дочь - техникум. И вот теперь во дворе стоял новенький темно-вишневого цвета "москвич", который распахнул перед ним даль, расстелил дороги, манящие таинственной волнующей свободой.

       Николай Иванович уже окончил курсы водителей, и на следующей неделе должен был получить права.

       Он никогда не задумывался, оправдались бы его ожидания, если бы ничего не случилось? Смог бы он хоть на время отпуска сбросить с себя путы семьи, хозяйства, путы привычного ритма жизни, и уехать в эту таинственную манящую даль? Ровное гудение мотора, серая гладкая лента асфальта, стремительное, похожее на полет, движение, и невероятное ощущение свободы и покоя, словно ты один в беспредельном пространстве.

       Эта картина волновала, тревожила его воображение, пока он ждал своей очереди на получение машины, пока учился на курсах. После фельетона он уже не мечтал.

       Продолжение следует...