Рождённый ползать

 (Вертолёт МИ-2. Фото из интернета)               

Говорят, что на свете есть две вещи, на которые можно смотреть бесконечно – вода и огонь.  Для меня существует ещё одно чудо, на которое я готов смотреть часами – идущие на посадку и взлетающие самолёты. Детство и юность мои прошли недалеко от алмаатинского аэропорта и, как зачарованный наблюдал я за приземляющимися на фоне заснеженных гор ИЛами, АНами и ТУ. Нет, я никогда не мечтал стать лётчиком. Просто скудным своим умом пытался и не мог постигнуть, как же такая махина, весом в десятки тонн, может подняться в небо. Не понимаю этого и до сих пор. Однако, жизнь сложилась так, что лётчиком я всё-таки стал. Не пилотом. И даже не бортмехаником. Лётчиком – наблюдателем. А произошло это вот как ...
               В июне 1977 года, на территории Киргизской тогда ещё ССР, в общежитии атбашинского противочумного отделения, мы пили спирт и ели обалденно вкусное национальное блюдо, приготовленное из внутренностей только что убиенного барана. Было мне тогда двадцать шесть лет, я работал инструктором – дератизатором в зоологической лаборатории Среднеазиатского НИИ противочумного института и учился на пятом курсе вечернего отделения биологического факультета КазГУ. Прибыли мы с тогдашним моим шефом в Атбаши  в научную командировку. Шеф, кроме того, вёл консультативную работу в эпидотрядах киргизской ПЧС*, а я должен был собрать и доставить в Алма – Ату материал для дальнейших исследований и, параллельно, для своей дипломной работы. И вот, в самый разгар этой научной и консультативной деятельности, у ворот отделения возник пыльный ГАЗ – 69 с номерами талдыкурганской области Казахстана. Из газика вышли пожилой, как мне  тогда показалось, европеец с суровым ликом, молодой, улыбчивый казах и водитель Саня Козляков, с которым я познакомился, когда пятнадцатилетним пацаном ездил на заработки в Баканас.
- Старший зоолог Талдыкурганской противочумной станции, Эдуард Максимилианович Шпес, - представился суровый европеец.
- Заведующий баклабораторией той же станции, Ханат Мухамедрахимович Тлеугабылов, - сказал улыбчивый казах и, обратившись уже непосредственно ко мне, добавил, - Хреновая у тебя память, Сашка! Не узнал меня?
               А я и правда его в первый момент не узнал. Когда я был сопливым пацаном, его отец возглавлял противочумный институт. Жили они на территории нашего городка. Ханат был старше меня лет на шесть и, естественно, дружеских отношений у нас быть не могло. Потом они получили квартиру в центре города, переехали и больше мы до этой неожиданной встречи не виделись.
                Ханат в компании – это ураган. Там, где он появлялся, скучно быть не могло. Гитара, весь репертуар Высоцкого, женский смех и писк сопровождали все мероприятия с его участием. Вот и в этот раз в наш сугубо научный и до зубной боли скучный праздник Ханат внёс радость и веселье. Но каким же трудным было утро следующего дня …
               Мы с Ханатом  вышли к заводи кристально чистой  речки Атбашинки, молча разделись, и мрачно рухнули в ледниковую воду. При температуре воды 5 - 7  градусов хватило двух минут для того, чтобы наше самочувствие нормализовалось, а синдром похмелья течением понесло вниз, в сторону Токтогульской ГЭС.
- Когда заканчиваешь учёбу? – спросил Ханат.
- Через год. Осталось только дипломную работу защитить.
- Потом куда?
- Не знаю пока. Отец хотел, чтобы я работал на Мангышлаке, но он в январе умер, а просто так в Шевченко не попасть.
- Да… Приезжал я на похороны твоего отца. Заметный был человек в «чуме». А давай к нам, в Талдыкурган? Нам нужен зоолог с опытом работы в горах.
- Так ведь целый год ещё.
- Ничего, мы подождём, - улыбнулся Ханат, - место я придержу.
               Через час, в кузове раздолбанного ГАЗ-51, я трясся в сторону находящегося в долине Аксай полюса холода Киргизии. Мне предстояло провести весёлый месяц в урочище с романтическим названием «Джаман ичке», что в переводе с киргизского означает «Плохая коза».  А в противоположную сторону, к перевалу Долон, ехали Ханат и Максимильяныч.
               Прощёл год. Защитив свою дипломную работу, вволюшку попив клубничного самогона в Краснодаре, у тёщи, и наплескавшись до посинения в водах Чёрного моря недалеко от Новороссийска, я прибыл к месту своей новой работы, в Талдыкурган.
               «Забудьте всё, чему вас учили в школе!», - говорят первокурснику, впервые переступившему порог аудитории в ВУЗе. «Забудь всё, чему тебя учили в университете!», - сказали зоологу, впервые переступившему порог кабинета начальника. Была середина августа, а поскольку отряды выезжают на эпидобследование первого сентября, начальство закрепило меня за опытным зоологом Цоем и велело готовиться к выезду в поле. Горами от группы, в которой мне предстояло работать, и не пахло. А пахло от неё машинным маслом, выхлопными газами, тряской, грохотом, болтанкой, корейскими приправами, от которых, если пукнуть, прогорало сиденье стула и бескрайними просторами Южного Прибалхашья. Группа называлась вертолётной.  Эта  группа была своего рода разведкой. Обычно она выезжала в командировку на неделю – две раньше эпидотрядов, чтобы частично облетать территорию и предварительно оценить состояние численности носителей чумы – песчанок и её переносчиков – блох и клещей.  С первого же дня работы я включился в подготовку к выезду. Для меня она заключалась в заготовке продуктов на предстоящий сезон. А какие могут быть продукты, когда фамилия начальника – Цой? Вот один из рецептов корейской кухни: на килограмм жгучего (офигенно жгучего!), красного стручкового перца нужно начистить килограмм чеснока, перемолоть всё это на мясорубке и добавить соль ПО ВКУСУ … Всё. Приправа готова. Она может стоять годами и не испортится. Нет такого микроба, который способен выжить в этом харче богов. Этого лакомства я накрутил литров 10 и долго страдал, когда в процессе работы вытер рукой пот под носом. Приправа напоминала о себе и после посещения туалета…
                Первого сентября, в соответствии с приказом по станции, мы выехали в мою первую, в качестве зоолога, командировку.   Базировалась наша группа в Баканасском противочумном отделении, в той самой общаге, в которой в 1967 году мы, три сопливых школьника, пили вермут и ждали вылета на стационар Капалы. Одну из комнатушек заняли мы с Костей, вторую повариха, неряшливая и запитая Таня, коридор между комнатами оборудовали под столовую. Лётчики поселились в соседнем домике.
              «Не трогай технику и она тебя не подведёт!», - говорили древние мудрецы. В аэропорту, который друг мой Старый много лет назад обозвал «Шереметьево», нас  ожидал ревущий двигателями вертолёт. До сих пор я видел такие аппараты только на стоянках и в кино. Летать на них мне предстояло впервые. Пригнувшись почти до земли, я побежал к дверце, добежав, оглянулся и увидел за собой спокойно идущего в полный рост Костю. Он улыбался, глядя на то, как я подползаю  к вертолёту. Геликоптер  оторвался от такыра, вертикально поднялся метров на пять, завис, клюнул носом и помчался вперёд и вверх … Полетели, блин! Три года предстояло мне  летать в этом ревущем, трясущемся ящике.
                Вы летали когда-нибудь в вертолёте? Ну, это такая большая
кастрюля с ручкой, а сверху у неё бант. Так вот, когда этот бантик крутится,
кастрюля имеет свойство летать. В классификации, распространённой среди лётного состава тех времён, кастрюля, на которой посчастливилось подниматься в небо мне, из-за турбин, расположенных над фюзеляжем, называлась «Конёк – горбунок», официально – МИ-2. В отличие от него МИ – 4, например, был известен как «Добрыня Никитич» за серьёзное выражение «лица», а К-26 – «Танец с саблями» за два несущих винта, вращающихся в противоположные стороны. Ну, и так далее …
               Что такое летать по опорным точкам? Это взлёт, перелёт приблизительно 20 км, поиск ориентира, известного только тем, кто его устанавливал, посадка, быстрая рекогносцировка с записями в блокноте о количестве жилых и нежилых колоний грызунов и наличии в них блох, взлёт, перелёт 20 км, и так до обеда. После обеда и короткого отдыха – взлёт, перелёт до последней обследованной точки, от неё 20 км, и так до вечера. Санитарная норма – 6 часов в день.
                После первого дня полётов Костя подвёл меня, совершенно оглохшего от грохота и обалдевшего от впечатлений, под лопасть винта:
- Достань!
Я её достал. В прыжке. Он улыбнулся и пошел с аэродрома. Я за ним. С этого дня я подходил к вертолёту в полный рост, медленно и с гордо поднятой головой, и очень любил наблюдать, как подходят к нему те, кто не знает Костину тайну. Вот так и начались они, мои (и не только мои) воздушные приключения. А приключений было достаточно. Вот вам пример:

      Вчера в отделении топили баньку. Баня – это праздник. Это – очищение тела и души. Сегодня командир МИ-2 Васька Бойко как-то странно пилотирует летательный аппарат. Вертолёт набирает высоту метров 200, куда мы обычно не забираемся, начинает заваливаться на бок и косо идёт к земле. Сидящий рядом с пилотом Костя с размаху тычет Ваську кулаком в печень. Машина выравнивается, снижается и идёт на нужной нам высоте. Минут через 20 всё повторяется. Так мы летаем до обеда. В обед, немного оттухший Васька, рассказывает:
- Пацаны! Помните, я вчера, часов в восемь ходил в баню?
- Ну?
- Потом мы выпили, потом ещё. А потом я опять пошёл в баню. Попариться!
- Ну???
- Просыпаюсь от холода, на верхней полке. Лежу в позе покойника. Из одежды на мне только часы. Время – 3 ночи. И после этого вы хотите, чтобы я не спал за штурвалом?!
- Сука ты, Вася! – только и сказал ему Костя. А что можно было ещё сказать?
            А сказать иногда хотелось очень многое. Вот другой пилот – Шурик. Вы, конечно, помните, что СССР был самой читающей страной в мире. Так вот, Шурик имел привычку во время полёта, зажав костлявыми коленками ручку штурвала, читать книгу.  И читал он отнюдь не инструкцию по эксплуатации вертолёта МИ-2. Он очень любил Агату Кристи! После того, как Костя сделал ему серьёзное внушение, Шурик читать во время работы перестал, но у него появилась новая привычка – высовывать из форточки за борт левую ногу…   На наш вопрос, для чего он это делает, командир воздушного судна ответил: «Жарко», и улыбнулся светлой, детской улыбкой. А на выхлопную трубу из дренажного крана во время полёта хлестала струя керосина толщиной в палец! А температура на выхлопе в полёте – 800 градусов!! И вполне могло случиться, что однажды озарится пустыня Сарыесикотрау яркой вспышкой, и грохнутся оземь три шкварки, две из которых были зоологами, а одна – пилотом Бурундайского ОАО**.
             Ко всему привыкает человек. Постепенно и я привык к вибрации и грохоту вертолёта, и даже научился дремать во время длительных перелётов. Подсознание, однако, бодрствовало и я всегда улавливал изменения в режиме работы двигателя. Вот так однажды, во время полёта я обратил внимание на появившийся новый звук и сказал об этом пилоту. «А что пилоту нужно? Пилоту нужно мало …», как поётся в одной песне. Пилоту нужен налёт часов, ибо на земле он получает в три раза меньше, чем в воздухе.
- Херня, Саня! – говорит командир, - Обшивка где-то отошла!
Так мы летаем день. На следующий день посторонний звук усиливается.
- Не твоё дело! – говорит командир, - Считай своих песчанок!
На третий день звук работы двигателя напоминает звук циркулярной пилы.
- Не полечу! – заявляю я, - Пока не установите причину, к вертолёту не подойду!
Костя со мной согласен. Крайне недовольный техник открывает двигатель, а во время обеда радует нас новостью:
- Чуть не долетались, мужики. Шестерня главного редуктора накрылась. Максимум пол-часа вам летать оставалось.
Три дня ушло на доставку из Бурундая и замену двигателя.
                С баканасским зоологом, Касымжаном, летали по точкам на левом берегу реки Или. Пески Таукум были территорией Касымжана, поэтому Костя остался на базе, заниматься бумагами, а я с Касиком полетел на рекогносцировку. Мы облетали почти все точки и, на предпоследней, подходя к вертолёту, я заметил потёки масла.  Мы взлетели. Масло потекло по окну, в которое я смотрел. Сели на последней точке, пробежались по колониям песчанок. Весь левый борт был залит маслом. Взлетели. До Баканаса около 60 километров, минут 20 лёта. Это были не лучшие минуты в нашей жизни. Вертолёт клюнул носом, пилот резко взял ручку на себя, машина стала заваливаться на хвост и в сторону. Пилот отдал ручку от себя и вправо, вертолёт клюнул носом … На панели ярким, красным цветом горела лампочка с надписью: «Отказ гидросистемы». Я сидел за Касымжаном и видел, как голубая  рубашка пилота за пару минут стала тёмной от пота. Так мы, в «пьяном» вертолёте, летели до Баканаса. Сначала я тупо пялился в окно, потом подумал, что совсем не хочу видеть, как мы гробанёмся, свернул и положил под голову штормовку, и лёг на заднем сиденье. Минут через пять я решил, что всё-таки встречу смерть с открытыми глазами. Касымжан окаменел в переднем кресле. Он сидел со сжатыми, как у женщин коленками, на которых лежала красная папка с записями. Лётчик боролся с ручкой штурвала. Вертолёт выписывал кренделя, но держался в воздухе. Наконец, мы прошли над рекой, перелетели окраинные дома Баканаса и зашли на взлётную полосу. Обычно вертолёт при посадке снижается, зависает и вертикально опускается на землю. На этот раз мы летели метрах в полутора над полосой и не садились. Я глянул в окно. На краю аэродрома стояли «Скорая» и пожарная машина, а по такыру за вертолётом пылил газик из противочумного отделения. Вертолёт снова стал набирать высоту. Прошел над рекой. «В воду будем прыгать», безразлично подумал я. Как сообщил мне потом Касымжан, он подумал то же самое. Прыгать мы не стали. Вертолёт вновь потянул на бреющем над полосой, пилот поймал точку, при которой машина сядет на все три колеса, и грохнул её об землю. И тишина … Мы с напарником, как два раненых сайгака, неслись с аэродрома. Машина, которую за нами прислали, осталась где-то позади.
- Саша, ты как? – спросил Касымжан, остановившись на полпути до отделения.
- Нормально. А ты?
- Да что-то вот сердце прихватило.
- До дома дойдёшь?
- Дойду, наверное.
- Ну, иди. А я в аптеку.
Мы разошлись. Он пошёл домой, а я в магазин, где и купил водки на все деньги, которые были в моём планшете. Мы два дня лечили больное сердце Касымжана, а на третий, с Костей, снова летели на Каратал. На обратном пути я вновь увидел масло на стекле, и мне стало страшненько. Но на этот раз мы успели. Вертолёт дотянул до аэродрома прежде, чем отказала гидравлика. Вечером Костя собрал вертолётную группу и устроил большой разнос всему лётному составу. Он сказал тогда много слов. Некоторые из них были цензурными.
               Видимо качественный мне при рождении достался ангел – хранитель, или кто – то крепко молился за меня в талдыкурганский период жизни, но однажды я понял, что жить так дальше нельзя. Жена с сынишкой в Алма – Ате. С обменом квартиры на Талдыкурган ничего не получается, поскольку весной я два месяца провожу в небе над пустыней, летом два с половиной месяца в горах, а осенью, два месяца, опять в небе. Беспробудное  пьянство в одиночку в общаге зимой и не в одиночку в командировках, в остальные времена года. Неприятности с милицией. И так в течение трёх лет.
- Александр Леонидович! - заунывным голосом вещал начальник станции при очередной нашей беседе о моральном облике строителя коммунизма, - Ну, когда вы прекратите вести свой нездоровый образ жизни?
- Когда вы дадите мне возможность обменять квартиру и перевезти сюда семью, - отвечал я. – Для этого мне нужно один сезон не поехать в командировку.
- Но, вы же понимаете, что у всех семьи и заменить вас нет возможности.
Я понимал. А когда понял окончательно, пошёл к зав. лабораторией и заявил, что если меня не снимут с вертолётов, уволюсь. Начальство с утра было не в духе.
- Сказал «А» - говори «Б», - кратко отреагировал зав.
Через пятнадцать минут я положил ему на стол заявление об увольнении.
- Что это? – не понял начальник, - Ты чё, Саня, ё@@улся?!
- Сказал «А» - говорю «Б»! 
               Мне ещё много приходилось летать по работе, будучи зоологом в Чимкенте, куда я перевёлся из Талдыкургана.  Элениум и реланиум тогда выдавались в аптеках строго по рецепту врача, а водка продавалась без рецепта, поэтому в полётах меня всегда сопровождали бутылка и боевой друг – гранёный стакан. С ними мне леталось спокойно и радостно, а без них, на земле, было страшно залезать даже на табуретку….
               Говорят, что на свете есть две вещи, на которые можно смотреть бесконечно – вода и огонь.  Для меня существует ещё одно чудо, на которое я готов смотреть часами – идущие на посадку и взлетающие самолёты.
«РОЖДЁННЫЙ ПОЛЗАТЬ» - как сказал один Буревестник революции …

*ПЧС - противочумная станция (прим. автора).
** ОАО - объединённый авиаотряд (прим. автора).


26.10.2013.