Лисья бухта

Вспомнилось мне прошлое, и вдруг мои плечи  задрожали,
голова  склонилась, и я горько заплакала. Мне стало невыносимо
жаль самоё себя и этого человека и страстно захотелось того,
что прошло и в чем теперь отказывает нам жизнь.

(А.П.Чехов)


                пососи мне

Лиза разомкнула веки. Напряжённо вгляделась в темноту тесной, аккуратно обставленной комнатки. Что-то потревожило её сон, но что… Перевела взгляд на палевую в точечках штору. Та смугло подсвечивалась, то ли луной, то ли торчащими вдоль дороги фонарными столбами, то ли редкими в этот поздний час проносящимися по шоссе автомобилями. Лиза постаралась понять, что её разбудило. Точно не сон – снился шеф, пухлый нетребовательный добряк, он часто являлся ей в образе мамы. Лиза напрягла сонный мозг – завтра, точнее уже сегодня выходной, суббота, за ней воскресение, значит тоже выходной… хорошо. Можно смело спать дальше. Рядом, уткнувшись носом в стенку, посапывает Сашка, му-у-уж, уже полтора месяца как му-у-уж. Именно му-у-уж. Смешной такой… Но что же всё-таки?..
- А! – Лиза непроизвольно дёрнулась, жар стыда залил её.
В комнате несносно пахло калом.
Лиза окончательно проснулась. Теперь стало уже совершенно ясным, что потревожило её сон. А Сашка спит. Смешной… Лиза принюхалась. Пахло крепко, даже не пахло, а… воняло, воняло прямо здесь в комнате, даже больше  того – в кровати. Лиза, холодея от ужаса, потрогала себя в промежности. Сухо. С последней надеждой глянула на окно – фрамуга была плотно заперта.
- Саш. – незаметно для себя она тронула мужа за плечо.
- М-м-м. – Саша нехотя перевалился на спину и, как и минуту назад Лиза, дёрнулся, сжал ноги и замер.
Уже десять минут, как Лиза, молча сидя в постели, глядела в ковёр на стене. Она уже пожалела, что разбудила Сашу. Уже мысленно избила себя за это.  Насекомым роем кружились в голове простейшие схемы того, как могли разворачиваться события, не сотвори она такой глупости. Она ведь могла просто выйти в ванную, громко включить воду, благо смеситель ревёт как раненый лев, Сашка бы проснулся, заметил бы, что обо… боже, что, ну, что наделал в кровать, выбросил бы простынь в окно, а потом что-нибудь соврал. Хотя и этого бы не пришлось делать – Лиза сделала бы вид, что ничего не заметила. Или пошла бы на кухню, ну, дескать, перекусить. А Сашка бы тем временем замочил бы простынь, побрызгал бы в комнате освежителем, подмылся и, как ни в чём не бывало, пришёл бы к ней на кухню. А что бы успело выветриться, они бы устроили миленький ночной ужин, который, чего греха таить мог бы даже плавно  перерасти в секс. «Бы». Коварное и несбыточное уже «бы».
Но…  сейчас всё было кончено. Сашка лежал, словно солдат на плацу – по струнке, не моргал и, скорее всего, умирал со стыда.
- Саш. – как можно нежнее произнесла Лиза. – Ну, чего ты?
Тот молчал.
- Са-аш. Это ерунда.
- Не ерунда. – не задумываясь отчеканил он.
- Ну, помнишь, я пукнула, ну, тогда на карусели. Ну, помнишь?
- Не помню.
- Са-аш. – склонилась над его лбом Лиза. – Ну, это такая ерунда с каждым может…
- Мне не пять лет.
-Ну, что теперь вешаться что ли!? – Лиза нервно ткнула его кулачком в грудь. – Я когда в пионерском лагере была, тоже так. Так воспитательница тогда всё с юмором так, и девочки… ну, похихикали и всё. А то уже десятый класс был. Давай-ка лучше я всё уберу.
Лиза стала стаскивать с него одеяло.
- Я сам. Уйди, уйди в кухню. – вцепился в одеяло Саша.
- Сашка! Ну, прекрати. – Лиза делано рассмеялась. – Ну, не вредничай же.
Разжав мужнину хватку, она сбросила одеяло на пол.
- Где тут у тебя? – Лиза пошарила рукой по простыне. – Да тут совсем ерунда, вот я в лагере навалила. – она снова рассмеялась. – Хорошо, что ты ещё без трусов. А я – дура, новенькие кружевные нацепила, родители на день рождения комплект подарили. И я так хотела его обновить, что в новых трусиках спать легла. Потом запах раз на пятый только отстирался.
- Зачем ты мне это рассказываешь!? – вспылил Саша.
– Нужно свет зажечь. – словно бы не услышала его Лиза. – Хм. Включи ты, я уже руку вымазала.
- А тебе в правду не противно? – Саша дотянулся до торшера, повернул выключатель.
- Хм. – Лиза уставилась на охристое жидкое пятно. – На песок похоже. – она сморщила бровки, словно бы задумалась о чём-то крайне серьёзном. – Морской. Мокрый. А, что ты сказал?
- Тебе в правду не противно? – Саша поджал под себя ноги, опёрся о стенку.
- Это же твоё, а я тебя люблю и люблю всё твоё, глупышка. Ты, лучше, смотри, и вправду на песок похоже. – она размазала ладошкой жижу по простыни. – Точь-в-точь как в Лисьей бухте. Ну, ведь так?
Саша всё ещё смущённо усмехнулся и внимательно всмотрелся в свой кал.
- Только моря не хватает. – ёрно произнёс он.
- А вот и хватает. – задорно подхватила Лиза, вскочила на корточки, ловким движением задрала ночную рубашку и стала мочиться рядом с жижей.
- Что ты делаешь?! Лиза! Какого чёрта!? – Саша испуганно следил за действиями жены.
- Море, смотри теперь и море есть. – Лиза ладошкой подгребла кал к моментально впитавшейся в простынь жёлтой лужице. – Прямо как тогда в Лисьей бухте.
Тут простыня окончательно пропиталась, и сквозь её девственный хлопок проступил синий в неровные полоски велюр дивана.
- Смотри – оно синее. Ш-ш-ш. ш-ш-ш. – Лиза прижалась щекой к мокрому пятну. – Помню, всё помню. Ш-ш-ш-ш… Помню, Саша, каждый твой стон, каждое слово. Ка-ак в первый раз сказал : «Пососи мне». Ш-ш-ш… Как раскраснелся сразу. А-аха-ха. – она залилась смехом. – Да ты и сейчас пунцовый. Стыднуля мой. Пососи мне, пососи мне, пососи мне пососимнепососимнепососимне…
Саша спрятал лицо ладонями.
Помнил и он, помнил всё и даже больше. Десять сахарных дней медового месяца. Десять медовых долей сахарной дыни. Пососи мне. Как заклинание. Как мантра. Пососимне. Черноморский залив Лисья бухта. Нереально ультрамариновая вода. Влажный шелест её. Стенание волн. Стенания альбатросов. Влажный Лизин шёпот. Пососи мне.
Саша не заметил, как коснулся Лизиного бедра, сдавил упругую кожу, ощутил жар мощной молодой плоти скрывавшейся под ней. Не двигая ничем, кроме руки он рывком задрал ночную рубашку до лопаток. Лиза прогнула спинку. Встала «кошечкой». Коленки её и локти привычно упёрлись в мякоть дивана.
- По-по-по. – шептал Саша, всовывая член в раскрывшееся влагалище.
- По. – замерла Лиза, чувствуя как член медленно приближается к матке.
- По-по. – словно в бреду бормотал Саша.
- Пососи мне. – выдохнула Лиза и, не отдавая себе отчёта, окунула лицо в жижу.

               
                какое далёкое детское чувство…
 
Проснулись они далеко за полдень. Лиза лежала на боку, прикрыв лицо руками – она часто так делала. Мятая, в прозрачных охристых разводах рубашка по-прежнему оставалась задранной до лопаток. Круглая белая без единой морщины попа, осиная талия, лёгкий едва уловимый пушок у крестца. Саше нравилась фигура жены, можно даже сказать, что фигура это первое что бросилось ему в глаза в первые секунды знакомства, затем были неприлично розовые щёчки, серые распахнутые на всё лицо глаза, вздёрнутый носик и, конечно же, голос – задорный, словно бы готовый каждую секунду пуститься в пляс.
 Среднего роста, в чём-то даже миниатюрная, но одновременно и крепкая – Лиза в школьные годы занималась чем-то вроде спортивного ориентирования. А если Лиза принимала душ, Саша всякий раз вспоминал Эдгара Дэга и его знаменитое полотно «Женщина с кувшином».  Её грация, белизна кожи, достойная каррарского мрамора, скрытая сила – всё потрясало Сашу.
В комнате стойко пахло их вчерашним, таким неожиданным приключением. Саша потрогал простыни – те были перепачканы, но сухи.
- Лиз. – шепнул он, вдруг испугавшись ждать пробуждения жены.
 Словно бы он мальчик, затаил двойку в дневнике и жаждет побыстрее показать её строгой маме. Раньше мама узнает – раньше закончится наказание.
Лиза, закряхтев, перевалилась на другой бок, лениво потянулась.
- Хм. – сонно усмехнулась она и покрутила в пальчиках засохшую калом прядь. Правая щека её так же оказалась перепачканной. – Ты смотришь на меня? – скипуче произнесла она, не открывая глаз. – А-а? Признавайся. Ты смотришь на меня. – она за чем-то потрогала свою грудь, словно бы взвешивая её. – Мне снова снился этот Иван Иванович, и снова он был моей мамой и снова водил меня на карусели. Сон, конечно, хороший, но он начинает мне надоедать. Надо будет к психологу сходить. У нас на заводе есть психолог. Нормальный мужик, говорят… Са-а-аш.
- Ум?
- Саш, я хочу. – она вяло рассмеялась, по-прежнему оставляя глаза закрытыми. – У меня сейчас такое странное состояние. Я словно бы не отпускаю сон. Легонько так его держу. Я даже сейчас себя кем-то другим ощущаю. Я точно знаю, что у меня русые прямые волосы, ниже попы, о каких я мечтала в одиннадцатом классе. Прямо не знаю, откуда такая мечта взялась. Я просто бредила этими волосами. Са-аш.
Лиза нащупала член, легонько его погладила.
Саше нравился голос жены, а особенно в моменты пробуждения, нравилось, как она говорила, словно бы поскрипывая, иногда растягивая гласные.
- Ни-иче-его се-ебе. – растянула слова Лиза, как раз так, как он любил. – Так у нас тут полная боевая готовность. – она крепко обхватила окрепший уже член ладонью и резко задрочила, «в ладошку».   
Подожди, подожди. – часто задышал Саша. –  Я в туалет сбегаю. – рванулся было он.
- Стой.– Лиза открыла глаза. Те сверкали таким огоньком, какого Саша доселе в глазах жены не наблюдал. – Давай здесь. Давай! – едва не взвизгнула она.
Саша замер в нерешительности.
- Ну же!
- .
- Ну!!!
- Стесняюсь. – скривился Саша. – Н-не получается.
- А ты не стесняйся. – порочно и решительно произнесла Лиза, приблизилась к члену мужа и взяла рот. Нежно облизала его.
Член стал обмякать, Саша задрожал, схватился за борт кровати, Лиза издала какой-то утробный звук и моча брызнула ей в рот.
- А-а-а. – закричал Саша – семя вышло тут же, вслед за мочой. – Какого чёрта!? А-аэ-э!!! К-как… Как-кого чёрта!? – прерывисто дыша, кричал он.
- Хорошо. Хорошо. – словно в бреду бормотала Лиза глотая.
Повалившись на кровати, Саша вцепился в волосы жене, которая в порыве неконтролируемой страсти припала к его губам.
- Са-а-ашка, Са-ашка, мой Са-ашка. – скулила она. – Хорошо-о…
Не веря в происходящее, Саша бешено вдыхал аромат своей парной мочи, своей спермы, что вытекала сейчас изо рта жены прямо ему на язык, вдыхал аромат вчерашнего кала, сегодняшнего пота, его несло в копро карусели по копро рельсам в копро коляске, «с тычками», в маленькой коляске, коляске над которой звенят-переливаются погремушки, время от времени возникает огромное в красных губах лицо мамы, появляется просто гигантская и оттого невероятно желанная сильная и всемогущая рука её, обжигающая ягодицы горячая моча, жидкий младенческий кал, и снова звон погремушки, уже другой, уже любимой. Уже отобранной из всех остальных, такой с жёлтым ободком и глухим тяжёлым звуком. Дбгху-дбгху. Словно в колокол бьют. Где-то там, на краю земли…
Очнулся Саша от собственного крика. Лиза спала спиной к нему, между ног её расплывалась бесцветная лужица.


 какое далёкое детское чувство. Тёплая моча струится между стиснутых ног сон с-о-о-он из самых недр детства из самой утробы


               
                палка говна


- Что ты делаешь?
Лиза стояла в дверях с подносом в руках и смотрела, как Саша сворачивает простынь.
- В стирку… д-думаю.
- Оставь. – нежно произнесла она. Поставила поднос с завтраком на край кровати. - Пускай пока так остаётся. Мне нравится, как она пахнет. Она пахнет тобой и мной. На-а-ми… - молитвенно выдохнула она.
Саша устало посмотрел на жену, казалось, на секунду замешкался, но тут же даже с некоторым рвением, так словно бы только и делал, что ждал приказания,  расправил простыню обратно.
- Глу-упенький. – Лиза прильнула к Саше. – Ты мой му-уж. Мой Любимый Му-уж. Помнишь. – она указала на бледное рыженькое пятнышко посреди простыни. – Это наш первый раз.
Саша сдержано усмехнулся:
- А это ты р-разбавила.
 Они рассмеялись, глядя на зеленоватые разводы мочи.
- Девственность наша сокра-а-альная. – пропела Лиза.
– А вот и поддала. – Саша указал на маленькое с видеокассету буро-коричневое пятнышко.
- Пастозно, пастозно. – с интонацией профессора произнесла Лиза и поправила воображаемые очки.
- Сразу видно, недаром в художественную школу ходила. Талант на лицо.
- На простыню. Аха-х-аха.
Саша с нескрываемым восхищением посмотрел на жену.
- Кстати. – Лиза заговорщески сощурила глазки, приподняв указательным пальцем  Сашин подбородок. – На лицо.
Они встретились глазами.
- На лицо. – причмокнул тот.
- Прямо сейчас. А?... – Лизины глаза горели азартом.
  Саша вопросительно скривился.
- Рассольник, пюре с морской капустой, куриная котлета – две, м-м-м, полторы…
Пока Лиза перечисляла блюда, что она ела вчера, будучи в гостях у приболевшей бабушки, Саша опустил поднос на пол, ближе к середине комнаты, расставил приборы с едой по правую и левую стороны от подноса на расстоянии, примерно, двадцати пяти-тридцати сантиметров и лёг головой на поднос, лицом вниз.
- … салат из крабовых палочек, персиковое варенье, гуляш, торт «кучерявый мальчик», компот из сухофруктов.
- Саша истошно замычал.
 - Пирог лимонник, варенье смородиновое…

Проговаривая меню, Лиза неспешно срала ему на затылок. Срала, помогая себе руками. Срала, размазывая парной, источающий сок кал себе по лицу, коленям, груди. Встав в позу отдалённо напоминавшую мостик, она взяла с тарелки банан, аккуратно неглубоко ввела его себе в ещё не успевший закрыться анус. Уткнулась его мягким кончиком в сужение и… замерла. Видела она внутренним зрением, как сопротивляется кольцо сужения, как нежными стенками своими обнимает кишка податливое тельце банана, как готовится к прыжку её каловый монстр. Мучительно долго и одновременно сладостно бесконечно сопротивляясь позыву, она, наконец, вытолкнула из себя новой порцией кала «начало своё и конец», очистилась и преобразилась в ангела небесного, непорочного и вечного. Фрикция – и кал рванулся в мир необузданной прозой акефала, фрикция – и рухнул он школьником с высотки на газон, фрикция – и кровью девственницы обагрил он жертвенную траву выпускного вечера. Кровьспермакал!
 Песня – и Лиза откусила испачканный кончик анального банана.
- Копчёная куриная ножка, горошек, соус «серый», мороженое…
- Умр-р-р-р. – неистово рычал Саша, молотя руками в пол.
- Насри в меня. – Лиза размазывала кал ему по затылку задом.
- Насру в тебя! – прокричал в поднос Саша. – Насру в тебя!!! – он лежал без движения, словно бы изготавливаясь к важному прыжку, а вопль его больше походил на молитвенное вопрошение, нежели на призыв о дефекации. – Насру в тебя! Насру в тебя.
Лиза затаилась в ожидании.
- Насру в тебя! – издал, наконец, последний, показавшийся особенно жалким выкрик Саша и приспустил трико.
 Приподнял попку. Лбом упёрся в поднос. Создал дугу.
Лиза, обхватив его бока руками и прижавшись животиком к спине его, припала ртом к анусу. Получилась некая невиданная доселе вариация позы 69. Первыми из Сашиного зада вышли газы, сладкие, гнилостные.
- Суп харчо, хлеб с отрубями, шпроты, вермишель, томатная паста…
- Затирка, зелень, перчик красный, какао, гренки, сырок плавленый. Я ведь готовила. Я готовила для тебя пищу. А ты приготовил для меня наслаждение.
Саша снова выпустил газ. Лиза втянула ноздрями аромат, тот стал ещё слаще, слаще любви и оргазма, легла на спину мужу поудобнее, распласталась, развела ему ягодицы и стала наблюдать. После нескольких конвульсивных волнообразных движений сфинктер Саши выгнулся, образовав нечто вроде кожаной горки, замер в таком состоянии и стал плавно раскрываться, края его делались тонкими, проступили венки. Мышца всё раскрывалась под давлением, как казалось Лизе чего-то грандиозного, всё выразительнее становился Сашин кожаный бугор.  И вот показался острый, похожий на банановый, кончик кала. Лиза склонилась к нему на расстояние нескольких сантиметров. Она  сразу заметила некоторую странность – кончик был насыщенно тёмно-коричневый и, на ощупь, очень твёрдый, противоестественно твёрдый. Лизе подумалось, что если бы Саше вздумалось посрать в трусы где-нибудь в общественном месте, например в метро, то он, несомненно, проткнул бы себе трусы и штаны, и все увидели бы его палку говна. Мутнеющими от возбуждения глазами видела она, как завожделели бы Сашу все, моего Сашу, завизжали бы от возбуждения и припали бы к палке трепещущими губами, к палке моего Саши, как к руке владыки с покаянными слезами и мольбами припали бы и брали бы её в рот и сосали. И зачалась бы драка и бесчинства. Бесчинство в метро, бесчинство в школе, бесчинство в маминой кровати, бесчинство в кровати бабушки, бесчинство в голове юной учительницы, пожилого педагога, бесчинство в прокладке, бесчинство в зачётке, бесчинство в аттестате зрелости, бесчинство в коляске с младенцем, во младенце бесчинство в метро молодогопедагогакроватиба
Каловая палка всё выдвигалась из ануса Саши. Она уже сделалась длиной с член. Саша стонал. Как самая настоящая женщина стонал.
- Она уже больше чем член. – прошептала Лиза.
- Что? – сквозь стоны выдавил Саша.
- Она уже больше чем член. Он. Он уже больше чем член. Больше чем член. Что может быть больше чем член. – Лиза рывками облизывала всё выпрастывающийся наружу кал. – Больше чем член. – словно заклинание бубнила она. – Он уже как два члена. Больше чем член может быть только два члена, три члена, четыре члена, сто сорок четыре члена. Говно может быть больше члена. Я обожаю твоё говно, Сашка. Ты слышишь, Сашка! Я! Обожаю! Твоё! Говно!
Лиза уже спрыгнула с Сашиной спины и, сев на коленки сосала торчавший из зада кал. Она сосала его словно член, даже несколько раз, забывшись, пыталась отодвинуть воображаемую крайнюю плоть с воображаемой головки. Когда кал, наконец, выпал,  Лиза схватила его, перевалилась на спину и ввела себе во влагалище. Неожиданно Саша ухватил её за бока, буквально водрузил на диван раком, выхватил из рук её свой кал, в остервенении бросил его о стену, как врага, встал раком сам, анусом пристроился к влагалищу жены и стал снова миллиметр за миллиметром выдавливать каловую палку. Кал плавно погрузился Лизе во влагалище,
                неспешно раскрыл стенки преддверия
                заполнил «карман желания»
                уткнулся в матку
                обволок её
                оплодотворил её говном
В полузабытьи Лиза уже видела, как напишет заявление, по собственному желанию, как Иван Иванович не станет его подписывать, поскольку совершенно серьёзно уверен в том, что уже совсем скоро ему удастся затащить Лизу к себе в постель, как всё-таки уволившись, Лиза сделает визиты ко всем своим родственникам и друзьям, как закончит все свои земные дела с одной лишь целью – запереться в этой комнате с Сашкой и трахаться с его говном ВЕЧНО. Вечновечновечновечновечно трахатьсятрахатьсятрахаться

- Сашка, что это было?..
Лиза лежала на ковре в полуобморочном состоянии, в ладони её хранилось то, что осталось от Сашиного говна, когда тот вырвал его у неё из рук и бросил в стену, влагалище, рот, волосы… всё было перепачкано испражнениями.
- Ты кричала. – увлечённо и сбивчиво тараторил Саша. – Я никогда не слышал, что бы ты так кричала.
- Сашка, что ты ел? – немо одними губами, но железно твёрдо вдруг произнесла Лиза. Словно бы она пронесла этот вопрос через всю свою жизнь, как генная мудрость полученная дочерью от матери,  и вот именно сейчас настало время озвучить его, этот вопрос,  чтобы разрешилось нечто вечное. – Ответь мне только на один единственный земной вопрос – что ты ел?
 - Суп харчо, хлеб с отрубями, шпроты, вермишель, томатная паста, затирка, зелень, перчик красный, какао, гренки, сырок плавленый.
- Мы часто это едим. – Лиза нахмурила бровки. – Я хочу понять, как твой кал смог превратиться из «жидкой дряни» в «моего господина». Вспомни, может, ты ел что-нибудь ещё? Кроме этого.
- Вспомнил.
Лизу тряхнуло от этих слов, как от удара лопатой.
- Что с тобой? – Саша испуганно посмотрел на жену.
- Говориговори. – судорожно скороговоркой выпалила она.
- Хлеб. – Саша не сводил глаз с жены. – Я ночью ел хлеб. Полбуханки съел. Ржаной, тёплый ещё. Ты тогда принесла из магазина очень свежий хлеб. Ночью мне захотелось есть, я пошёл на кухню и…
- Подай мне с тумбочки телефон. – не дослушав, перебила его Лиза.
- Что ты собираешься делать? – испугался Саша.
- Вызову такси. Мы едем на хлебозавод.


               



                хлеб

- Саш? В чём дело?
Лиза стояла в дверях с подносом в руках. Обнажённая и коричневая. На наголо бритой голове её лежала, словно порция крем-брюле, давно засохшая куча говна. На подносе – хлеб. Заполняя и дробя пространство комнатки, словно бы рассыпанный на простынь мак,  мерно жужжали навозные мухи. Это жужжание напоминало урчание холодильника. Лиза тихо прошла к тумбочке, поставила поднос.
- Саш?
Саша сидел на краю кровати со сложенной конвертом простынёй на коленях.
- У нас мухи. – как-то немо произнёс он, проследив взглядом за полётом одной особенно безобразно жирной особи.
- Они наши друзья. – Лиза глупо пожала плечами и пусто добавила. – Летают.
- У тебя говно на голове. – Сашин взгляд застыл где-то на полпути от кровати к двери. Там не было абсолютно ничего. Заваленная мухами и вонью пустота.
- А у тебя – в прямой кишке…  а ещё в тонкой. И в сигмовидной и в желудке и в лёгких и в сердце…
- И в голове. – устало улыбнулся Саша.
- Нет, Саша – на голове. Беда, если ты этого не понимаешь.
     - А ты знаешь. – поле долгого молчания произнёс он. –  Что таракан может жить без головы несколько недель, а умирает… от голода.               
 Саша вяло обвёл комнату взглядом: три слоя штор на заваленном книгами окне, шторы покрывали друг друга настом, так плотно, что у дневного света не оставалось ни единого шанса, чтобы проникнуть в это Царство Уныния и Вони, заросший калом сервант, больше походивший на горную породу, чем на предмет мебели, он лежал на полу, фанерной спинкой покрывая проссаный ковёр – этот «секс-узел» в семье Красницких носил название «подвальчики», рядом с сервантом много хаотично топорщащихся клеёнок, вёдер и тазов, шлангов, полотенец, клизм, грелок – всё бесконечно испачкано,
                снова эта безобразно жуткая муха, летит,  мух много, но эта особая, сумевшая вырасти лишь в этой семье, в этой удивительной семье.  В. Нашей. Семье.
- Хм. – усмехнулся Саша нечаянно посетившей его мысли.
Прямо, муха-урод.
Возле кровати – тумбочка, но тумбочка не обычная – это «секс-узел» под названием «мама-папа туалет», в крышке тумбочки лобзиком выпиленная дырка, как в деревенских выгребных туалетах, створка снята, а внутреннее пространство обито бежевым от бесконечных испражнений матрасом с миниатюрной подушечкой под ним, чтобы за долгие часы лежания в тесном пространстве «туалета» не затекала шея, кровать кишела червями, которых не было видно под простынёй, но было слышно и даже ощутимо. Особенно по ночам. Они толкались. Дальше голая в седых обоях стена. Сваленная скирдой гора заплесневелого хлеба. Снова Лиза. Безликая. Куча засохшего говна на её гладко выбритой голове. Поднос. Взгляд у неё такой… тревожный. Саша зачем-то погладил аккуратно сложенную простыню у себя на коленях.
Как собаку. Как мёртвого друга и спасителя.
- Лиз. – тихо сказал он.
- Да, милый.
- А сколько сейчас времени?
Лиза усмехнулась.
- Когда я выглядывала за штору, там было темно. Непонятно только рассветно темно или закатно… почему-то мне кажется, что закатно.
- А день?
Лиза глупо пожала плечами.
- Мне кажется, мы уже месяц не выходили из квартиры. В последний раз вон за этим. – Саша кивком головы указал на груду заплесневелого хлеба сваленного в углу комнаты.
- А мне кажется, за хлебом ты ходил месяцев шесть назад. Погляди, какая у тебя борода вымахала.
Саша ощупал бороду.
- Действительно – шесть. А-а… как оно у тебя держится? – он так же, кивком, указал Лизе на голову.
- Что?
- Ну, говно. Как?
Лиза потрясла головой. Усмехнулась.
- Я уже даже не замечаю. – она аккуратно коснулась пальцами кучи. – Присохло, видимо. Что с тобой,  Сашка? Ты пугаешь меня.
- Й-я п-побреюсь, д-да?

                з.д.

Саша проснулся от крика. Кричала Лиза. Ужасно кричала, взахлёб. Ей больше не снился Иван Иванович. Всё чаще с недавних пор ей снилась война. Это всё Михалков виноват, шутила она. Наснимает жести, а ты живи потом с этим – она имела в виду продолжение фильма «Утомлённые солнцем». Как посмотрела, так и стала кричать. Саша незаметно поцеловал её в плечо. Редкие чёрные топорщащиеся ёжиком волосы с трудом скрывали гнойники и нарывы, воспалённые превратившиеся в шарики мочки – жёлтые, даже почти зелёные, веки, крылья носа, уголки губ, смешная в одуванчиках пижама – Сашина мама подарила, – казалось, вросла Лизе в кожу, черви, личинки, мухи, мокрицы – это давно уже перестало беспокоить супругов. Ножки поджаты, бурые в сукровице ладони, как эхо из прошлого трогательно прикрывают лицо.
- А-а! Ввыы!!!
 Лиза на секунду замерла и снова закричала.
Саша осторожно, чтобы не скрипнуть кроватью потянулся, потёр глаза. Комнату беспощадно заливал рябой осенний свет. Утро. Новое. Нескончаемое.  Впереди распад и вечность. Саша проскользил глазами по седой стене, той, что прерывалась окном, таким манящим и одновременно пугающим, по другой стене, с дверным проёмом, у которой раньше стоял «секс-узел» под названием «подвальчики» и, бывший некогда тумбочкой, «секс-узел» – «папа-мама туалет», чёрно-сизая гора плесени и тараканов вместо хлеба, кое-где из кучи проглядывали островки штор
вонь
смрад
газовая копоть
слизь
насекомый гул
     Лисья бухта, подумал Саша и сходил под себя поносом. Вспомнилось ему, как два года назад в своё свадебное путешествие отправились они с Лизой в Крым. В Лисью бухту.
Саша незаметно для себя прижался лбом к затылку Лизы.
 Удивительнейшее место. Удивительной чистоты и литературной глубины. Саша тогда первый год отработал на кафедре русской классической литературы и славистики  Литературном институте им. Горького и жутко был увлечён Чеховым. И всё он видел, словно бы через его пенсне, его глазами, его истинами. «Погода была великолепная», - вспоминал он нетленные строки, глядя на необъятную, словно бы зажатую с двух сторон марину бухты. – «но на обратном пути послышались раскаты грома, и мы увидели сердитую чёрную тучу, которая шла прямо на нас. Туча приближалась к нам, а мы к ней».
- У-у-у-у! В-в-в-в. – жутко закричала Лиза, так и не проснувшись, и заплакала.
Слёзный комок подступил Саше к горлу. Ядерные те дни с новой силой атаковали память. Неописуемой ядерной чистоты дни.
- Точь-в-точь как у Антона Палыча. – с восхищением говорил он тогда Лизе, указывая на гигантскую бесконечно высокую тучу. Прекрасной Лизе, хрупкой и прозрачной, как хрусталь.
    «Но вот по ржи и по овсяному полю пробежала первая волна, рванул ветер, и в воздухе закружилась пыль. Петр Сергеич рассмеялся и пришпорил лошадь».
- Лошадь! – крикнул я тогда в тучу, и эхо разбило мою лошадь на десятки долей.
-Какая лошадь? Сашка ты о чём?
- Чеховская! Чеховская лошадь, Лизочка! Не лошадь – движение души. Хорошо-о-о!!! Хорошо-о-о!! – вопил тогда он и наслаждался собственным восторгом.
А туча тем временем накрыла бухту и громыхнула.
Лиза взвизгнула.
«Я, заражённая его веселостью». – продолжал декламировать он. – «и от мысли, что сейчас промокну до костей и могу быть убита молнией, тоже стала смеяться».
- Сашка, и в правду страшно. – Лиза прижалась к его плечу.
Эта стихия, рождение катастрофы, когда задыхаешься от разрежённости воздуха, чувствуешь себя пылинкой, которую в любую секунду может подхватить вечность и забросить в самый дальний свой мир
«волнуют и щекочут грудь».
- Сашка, пойдём. – прохныкала Лиза испуганно и одновременно заворожено глядя в небо.
     Саша ещё тогда понял, что этот взгляд останется с ним на всю жизнь. Всю его оставшуюся… жизнь. В нём было всё: юность, неопытность, трепет, страх и одновременно ожидание катастрофы – то, за что он и полюбил. Полюбил Лизу. Лизу. Этот удивительный хрусталь.
    Саша понимал, что Лиза глядела тогда не на тучу, и не в тучу, с затаившимися там тоннами воды, а сквозь,  через километры влаги, через невесомый разряжённый до состояния Света воздух… на Солнце; в надежде, что оно обязательно победит, прорвёт тучу и разразится, словно в детском рисунке золотым дождём.
- Золотым дождём. – плакал Саша.
 Он больше не боялся разбудить Лизу, она кричала всё сильнее, заходясь, словно бы чувствуя, что именно сейчас именно в эти секунды рушится их Мир, беспощадно рассыпается морским песком, превращается в радугу или в пустынный мираж, что ещё мгновение, и прольётся она этим пресловутым золотым дождём, разломается  на доли забредшим в южные воды айсбергом, чайкой попадёт меж бортов.
               
                Попала чайка меж бортами,
                Меж кранцами и бурунами…

 Боже, сколько же в ней было моря и солнца! Десять дней. Десять вечностей! Бесконечность моря и солнца и песка и чаек и… бескрайние южные воды… Южные воды их с Сашей Лисьей бухты…
- А-а-аа-! Увввввы! – ревела Лиза, мечась по кровати.
Саша обхватил её голову руками, с хрустом рванул на себя, прижался взбухшими губами, всем собой прижался! к холодному липкому лбу.
Противоестественно явно увидел он в это мгновение голубые купола крымских гор, незатейливые нити троп, рябь кустарника, огненную полоску горизонта на краю мира, песок и… тот самый, тот единственный и ядерный, как первая кровь, золотой дождь
                з.д. в грозовом небе над Лисьей бухтой.



                Умирающей рыбы
                Разинут рот,
                Словно в ужасе
                орёт.

                В руках трепещется,
                Бьёт хвостом
                Чешуйки блещутся,
                Хватает ртом.

                А если б рыба
                Могла кричать?
                Немая глыба
                На помощь звать?

                То рвались тралы бы
                Об этот крик.
                И может жалости
                Пришёл к нам миг…
               
                (Александр Красницкий)