Стихотворение в прозе

Предстоящее путешествие обещало быть далеким, но недолгим, по деньку-два в разных селениях необъятного ближнего зарубежья, короче, везде, где наша сеть открыла свои магазины.

Сначала я приземлился в Астане. Стюард казахских авиалиний был похож на японскую модель. Когда я проходил мимо него в тесный туалет, мы обменялись огненными взглядами, а когда прощались на выходе с персоналом, он протянул мне обгорелую по краям бумажку с телефоном. Мой первый казахский вечер я решил подарить ему.
-Але, это я. Из самолета, моложавый такой, помнишь? Ты Азиз?
-Да. Где вы? Я приеду.

Он не спрашивал, он сообщал! Конечно же, я согласился! В зеркале в ванной комнате я с удовольствием осмотрел свое лицо и тело. Хм. А я еще вполне ничего. Ну кто мне даст столько, сколько мне на самом деле есть? Максимум 45. Кожа гладкая, родинки я свел. Цвет лица, правда...ну, с лица не воду пить. Друзья называют меня Рина Зеленая. Рина - за возраст. Сволочи. Но я прощаю, вот сами с мое поживите, тогда на ваши рожи посмотрим. Я тщательно умылся, отчистил зубы, вставил их на место и съел таблеточку.

Азиз ждал меня в ресторане под древним восточным названием Ам. Он был в обтягивающей футболке! Наконец я мог его нормально разглядеть. Азиз. Он был строен, высок, даже выше меня, где-то метр семьдесят пять, не меньше. Его раскосые глаза со скифской дикостью в глубине и шикарными ресницами по краям хотели меня, я это чувствовал. Барашковые ребрышки были отменны. После чая мы отправились ко мне. Войдя, я подошел к окну, чтобы закрыть шторы. Обернувшись, я обомлел. Он был уже гол, мой Батый, мой поработитель! Ключицы бежали в стороны параллельно глазам, я видел, как сердце его бьется под левой из них и в такт сердцу шевелилось его обрезное изделие степных мастеров, пык-пык. Он смотрел на меня и возбуждался! О, эта восточная страсть, о! Я подбежал к моему коню, к моему Пржевальскому, и жадно прильнул к его узкой кожаной фляге, вогнав ее в себя, как поршень и о, как сладка была его, о!.

Следующим вечером я был в Тбилиси. У молодого портье в гостинице под древним грузинским названием Кхле волосы на груди выбивались поверх футболки, как некошенный луг. Я спросил Реваза, прочтя имя на бирке, где можно поблизости перекусить, и он ответил, что принесет мне в номер хачапури с сыром, изготовленный его бабушкой Деспине. И он пришел ко мне в номер, мой гордый Багратион. Из форточки дуло, травка над его футболкой тихонько шевелилась, в штанах торчало и пахло специями. Я отошел к окну, чтобы закрыть деревянные жалюзи со старинным орнаментом. Обернувшись, я был сражен: Реваз стоял обнаженный, его стальной кинжал, его твердый оловянный солдатик смотрел на меня в упор. О, эти остатки хачапури в зубах, этот терпкий запах его подмышек, о!

В Кишиневе все получилось совершенно по-другому. В самолете было два стюарда, но оба без огненных взглядов. В гостинице под красивым названием Дутенпулэ работали одни женщины. Я шел после работы по парку и мучился, я не мог решить, по кому же я скучаю больше, по Ревазу или по Азизу. И тут я увидел его, Раду. О, Раду, кровь древних молдавских князей бежала по твоим пещеристым телам, кокетливые искры выпрыгивали из глаз, длинных и зеленых, как Приднестровье.
Раду пришел ко мне в гостиницу с плачинтой, испеченной его женой Балдагуль, за 40 лей, и домашним вином в чудной склянке из-под кока-колы, за 10. Мне все казалось чудным тогда. Я разрезал плачинту на части, вымыл гостиничные стаканы и разлил в них вино, а вернувшись с яствами из туалета, вдруг перестал дышать: мой Раду, мой Кантемир, совершенно голый, задергивал занавески с национальным орнаментом и молодая кожа натягивалась над его дельтовидными мышцами. Попка Раду пахла грецким орехом, а волшебная расселина была чуть кисловата на вкус. Волоски по краям приятно щекотали мои ненасытные губы.

И вот я в Москве. Текстиля встречают меня радостным шумом, чужие говоры будоражат проверенные в боях перепонки. Во всех встречных пареньках я узнаю своих недавних друзей.
А дома меня уже ждут: кактусы, компьютер и пыльные подоконники.