Не так давно, или недавно. Былинка

Как-то весной был я в районе Коломенской и оказался свидетелем следующей былинки. А свидетелей не выбирают, хотя как так?

Значит.

Иду сначала в одну сторону по переходу, смотрю -- молодой чачик торгует носки. Думаю, ну тебя ментосевич, наверное, гоняет. Посочувствовал даже ему изнутри. И краем глаза вижу, чувак рядом с ним стоит, как будто слегка странный, как будто знает что-то, чего я не знаю. И чачик этот не знает. Как будто приплюснутый слегка такой чувак. Выспрашивает что-то заунывно.

Иду уже обратно, с покупками-покупоньками. Что уж там надо мне было, не помню, но смотрю -- в переходе этот чачик опять носки торгует, но уже на другом месте. Думаю, да, ментосевич тебя шуганул, конечно. А чувак этот всё рядом ошивается, теперь канючит что-то у бабки с цветами. Я прислушался. Он спрашивает у неё:

-- А простите, а Вы не знаете, где здесь кровь торгуют?
-- Какую тебе ещё кровь? Ты ненормальный что ли? -- это бабка у него интересуется.
-- Кровь где-то тут продают, донорскую, мне литр нужно, -- заунывно талдычит приплюснутый.
-- Как же ты достал меня, что ж ты здесь весь день крутишься-то, ты, козел е**ный?? Что ж ты мяне покоя не даешь, ишак ты е**чий? -- выходит из себя бабка. -- Сказала тебе, нет здесь никакой крови, иди отсюда, ковыляй уже совсем легонько, недоносок ты рахитный! -- это она уже заводится, ясное дело.

Чувак на скандал не стал нарываться, отошёл на пару метров, стоит, мозгует. А я как бы в сторонке за этим всем наблюдаю, я как бы звезданутую собаку мну. Уминаю эту собаку за обе щеки, можно сказать.

Кажется, чуваку и впрямь не до носок, но нет. Постоял он минуты две и опять за своё. К чачику нашему молоденькому подкатывает.

-- А простите, а Вы не знаете, где здесь кровь торгуют?
-- Я носки продаю, носки не надо? -- чачик о своем заботу держит.
-- Кровь где-то тут продают, донорскую, мне литр нужно.
-- Кровь не знаю где, я только носки могу продавать. Вот смотри, и щерстяные есть.
-- А Вы не хотите кровь сдать? Донором будете, тыщу дам за литр.

Проходит минутка в молчании. Мир застыл вокруг двух букв "че", материализовавшихся перед взорами почтенной публики благодаря маленькому усилию моей крошечной воли. Все движения глубоко погрузились в густой воздух спального московского одиночества. На минуту повисла гудящая тишина, как в банке сгущённого перед самым вожделенным открытием молока.

И чачик так неуверенно кивает, слегка. Будто сомневается вовсе, будто не уверен, что донором станет. Почтенным. И глазками бегает, Aппaхaло в толпе ищет. Сглатывает нервно и наверное.

А чувак неуловимо быстро (кто бы ожидал такого проворства) достает нож-заточку, полуторалитровую бутылку из-под "Виноградного дня", хватает за руку чачика и порывно задирает рукав ему до плеча. Выдавливает пальцами вену в сгибе локтя и резким движением ножика делает на ней засечку, пережав её поверх разреза. Подставляет бутылку, прижимает к месту рассечения вены и отпускает кровь течь. Кровь течёт. Сам он достает мятую тыщу и засовывает в нагрудный кармашек носкопродавца, подтыкая её пальчиком, чтоб не вытекла на грязевой асфальт.

Мы с бабкой, да и, кажется, все вокруг, какими уж есть глазами смотрим на пульсирующий механизм виноградного дня. Вся тяжесть мира ложится на наши плечи.  Давление в чачике понижается, давление в окружающих людях смыкается кольцами, поднимается вдоль позвоночников, рвётся ввысь, сквозь стены черепных коробок, в которых все мы заперты, и в которых все мы сидим и надеемся, что в гости заглянет кто-то, кроме сердобольного работника морга. Вся тяжесть мира ложится на плечи каждого из нас.

Тем временем, бутылка заполняется на две трети, почти до талии. Чачик, уже заметно побледневший, хлопает синими губами -- рыбка из аквариума -- и прикрывает томные глаза. Зрачки укрыты веками, белки сверкают ярко. Чувак отпускает его руку, пережав вену канцелярской прищепкой, закрывает бутылку и идет к бабке с цветами. Доверительно сообщает ей:

-- Одни торгуют мертвые трупы, другие проливают кровь во славу жизни на Земле и во веки веков, а меня Вы зря обзываете, ведь это вербы Ваши -- все ракитные!

После этого он жадно и расточительно обливает все её цветы, прилавок, фартук, руки, баночку с мелочью, мысли, надежды, пенсию и ещё не купленный сосновый гроб кровью чачика, бережно ставит пустую бутылку на столик рядом со всем перечисленным  и, кривовато вышагивая гнутыми ножками, отчаливает в сторону парка. Видимо, чтобы проветриться и подышать весной. Весна ж.

А тут такой аморальный тип...