О Валентине Стениче

   К сожалению, я очень мало знаю о жизни поэта и переводчика Валентина Иосифовича Стенича (1897-1938) и даже о том периоде, когда он был женат на моей маме, поскольку меня тогда еще не было на свете. Но кое-что я запомнила о нем со слов моих родителей, Веры Николаевны и Александра Артуровича Иотковских, маминой сестры, Марии Николаевны Харитон, и из дневника ее мужа, Юлия Борисовича Харитона.
   Из рассказов встает образ человека яркого, красивого, остроумного и талантливого. После 1918-го года, когда его арестовали в первый раз и чуть не расстреляли, стихов он больше не писал. У меня сохранились автографы около сорока его стихотворений, которые я в 1996г. передала в музей Андрея Белого. Эти стихи чудом уцелели в бумагах моей мамы, хотя хранить их было опасно: в разгар сталинского террора Стенич был арестован и в 1938г. расстрелян (дата приблизительная). Мама не уничтожила стихи даже тогда, когда в 1944-м прямо из действующей армии был взят и мой отец. Стихи были по форме футуристические, с почти обязательными сложными рифмами, а о содержании судите сами, не забывая, однако, что поэту было меньше двадцати.
 
                ***
     Идти все вперед и вперед, чтоб упасть,
     Терять над пространством и временем власть.
     Упасть и зарыться в бесплодных песках,
     И биться у солнца в жестоких тисках.
    
     И снова вставать, и идти, и идти,
     И Бога проклясть в исступленном пути...
     Завыть, застонать и ослеппнуть навек,
     Закрыть не успев немигающих век...

                ***
     Воплями про страданья и про косметику
     Души не удивить мне ничей -
     Ведь слезы ночью во тьме текут
     У миллионов Валентинов Стеничей.

                ***
     Я ищу Его везде, везде
     И не верю в его правду.
     Кривляюсь и хохочу весь день,
     А ночью пью горькую отраву дум.

                ***
     О, панель - веселая Голгофа!
     Я говорю о боли urbi et orbi.
     Господи, Господи, эти сделанные строфы
     Полны неподдельной скорби.
                (1917-1918)

   Переводчиком он был классным, в свое время знаменитым. "Улисс" Джойса примерно на треть был опубликован в его переводе в журнале "Интернациональная литература" (с 1944 года - "Иностранная литература"). Закончить не успел - его расстреляли, грубо говоря, за
длинный язык. Тогда за анекдоты убивали. В 1957-м посмертно реабилитирован. Современный "Улисс" переведен В.Хинкисом и С. Хоружим, но Стенич был первым. Он перевел также три романа известного американского писателя Джона Дос Пассоса: "1919-й", "42-я параллель" и "Манхэттэн".
   Однажды Стенича позвали к телефону. Взяв трубку, он услышал: "Hello! Hear is Dos Passos!" и ответил: "Идите вы... Так я вам и поверил!" Трубку перехватил сотрудник посольства: "Стенич, бросьте валять дурака. Дос Пассос в Ленинграде и хочет вас видеть".
   Стенич и моя мама прожили вместе два года: с 1925-го по 1927-й. Жили они в Ленинграде, на Ивановской улице, в большой коммунальной квартире. Там же, в одной из комнат жила мамина сестра, Мария Николаевна. Она тогда была актрисой и работала в театре "Балаганчик". У меня сохранилась фотография: на берегу реки около пришвартованного парохода расположилась группа участников так называемого "агитпохода", очень в те годы распространенного мероприятия. Думаю, агитации в тех походах было меньше, чем веселого общения. По-видимому, этот поход был организован "Балаганчиком", хотя кроме тети Муси (маминой сестры), судя по фотографии, в нем участвовали и Стенич, и моя мама.
   Они разошлись тогда, когда мама решила, что Стенич - человек легкомысленный и ненадежный.* Она уехала, а Стенич какое-то время продолжал жить там же, на Ивановской. В то время за маминой сестрой ухаживал ее будущий муж, Юлий Борисович Харитон. Увидев как-то Марию Николаевну на сцене "Балаганчика", он влюбился на всю жизнь и вскоре случайно с ней познакомился на вечеринке у общих друзей. Стал навещать ее. Был он тогда очень молод, до самозабвения предан науке. Два года стажировался в Англии, у знаменитого Резерфорда. При этом скромен, молчалив и застенчив. Внешне полная противоположность Стеничу: тих, не высок и не очень хорош собой. Приносил цветы, присаживался на краешек стула, поджав ноги. Бледнел и краснел от смущения. Заходил по-соседски Стенич, импозантный и самоуверенный. Оценив обстановку, заявлял беспардонно: "Опять букет принесли. На что ей цветы? Ей питаться надо!" И, глядя с притворной жалостью на мою очаровательную тетушку, добавлял мечтательно: "Принесли бы ветчины, что ли..."  Ю.Б. не смел ослушаться, а Стенич, естественно, не оставлял ветчину без внимания во время общих трапез.
   О его остроумных репликах и о сомнительных ситуациях, в которые по легкомыслию попадал Стенич, ходили легенды. Многие из них напечатаны в известных мемуарах (Н.Чуковского, М.Ардова и других). Приведу эпизод со слов мамы. Случилось это, якобы, во времена НЭПа. Приходит Стенич в москательную лавку и просит гвозди. Хозяин, старый еврей, не поднимая головы: "Нет гвоздей". Стенич настаивает: "Посмотрите лучше, очень нужны гвозди!"Хозяин раздраженно, не поднимая головы: "И смотреть нечего, я же сказал - нету". А Стенич был франт, персонаж очерка Блока о русских денди. Ходил с тростью. И тут он как стукнет тростью в пол, как загремит: "А когда Господа нашего, Иисуса Христа распинали, у вас нашлись гвозди?!" - Немая сцена. Вот такой был человек. Антисемитом он не был, поскольку сам был еврей, но для "красного" словца... К тому же, внешность -  типа Маяковского, отнюдь не еврейская, и лавочник еврея в нем признать никак не мог.
   Однажды, году в 34-м, Валентин Иосифович навестил мою маму. Мне тогда было года три. Несмотря на возраст, я оценила мужское обаяние Стенича и запомнила его облик. Он принес мне книжку "Как от меда у медведя зубы начали болеть", которую я любила и берегла до самой войны.
   ________
   * Вторая жена Стенича, Любовь Давыдовна Стенич-Большинцова, надолго его пережила. Дружила с А.А.Ахматовой, которая впоследствии, приезжая в Москву, не раз у нее останавливалась.