Судьба

                «Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?
                Не согрешил ни он, ни родители его,
                но это для того, чтобы на нём явились дела Божии» (Евангелие)

Кто согрешил, что младенец Алёша родился с фатально поврежденной ножкой, фактически калекой? Единственный внук обычной пары героического военного поколения и единственный сын их дочери Майи и ее мужа Игоря… Кто согрешил – дед, участник войны, которому повезло выжить после обширного ранения, а потом работать инженером на электромеханическом заводе до семидесяти лет или бабка Алеши – скромная и незаметная, кажется, всегда пожилая женщина, никогда не носившая ни норковых шуб, ни бриллиантов, так и не успевшая  покататься на выданных мужу-ветерану в начале двухтысячного «Жигулях» пятой модели? Кто согрешил – дочь их Майка, библиотекарь, не пьющая, не курящая, больше двухсот рублей в месяц никогда в руках не державшая или муж ее, то есть, отец Алёши, детдомовец, связист в коммунальных сетях, подрабатывавший в послеперестроечную эпоху на мебельной фабрике водилой и своими большими рабочими ладонями перетаскавший сотни Камазов с гарнитурами и диванами?
Кто согрешил? И в чём? Нет святых среди людей...

Алёшу, конечно, лечили. Много лет - и в клиниках Москвы, и Питера, и у знахарей разных. Особенно старался дед, души не чаявший в мальчике. Всю пенсию и зарплату отдавал на медицину. На заграницу, правда, денег не нашли. Постепенно, годам к  четырём, Алексей научился ходить, но хромать не перестал. И рос болезненным, не догонял сверстников. Родители и дед с бабкой страдали, и любили его от этого еще сильнее. Но Алешу редко можно было увидеть веселым и беспечным. Всё больше отсиживался он в комнате дедушки, разглядывая календарики, значки, старые коробочки и фантики, собранные еще его мамой. А телевизор он также недолюбливал – там показывали жизнерадостных ребятишек, задорных девочек, прыгающих через скакалку и прочие спортивные снаряды. К тому же после тяжело перенесенной ветрянки в десять лет на лице мальчика появилось много заметных красноватых оспинок, тоже не украшавших его облик.

Скованность и нелюдимость Алеши росли, несмотря на внимание родни и всяческие ухищрения для облегчения и увеселения его жизни. Казалось, что он понимал много больше, чем все они – любящие и покушать, и на природу выехать, и посмеяться веселой передаче. Отец владел гитарой еще с подростковых лет и по пятницам-субботам садился на стул у окна, с самозабвением погружаясь в томные с оттяжкой звуки-стоны чувственного инструмента.  И его жена, мать Алеши, глядела на гитариста блестящими глазами, любовалась, потихоньку подпевая. И тогда Алеше казалось, что  мать несравнимо больше любит отца, чем его. Поэтому всё чаще он оставался на выходные у деда. И он не мог видеть, что мать плакала чаще, чем пела…

Шли Алешины трудные годы. Его отдали на секцию спортивной гимнастики, потом в шахматный кружок, предлагали музыкалку. Но не загорался огонёк в серых глазах ребенка, взрослеющего, но мало меняющегося характером – как был бука, так и оставался. Только чуть-чуть оживлялся, когда садился рядом с дедом за руль, и они кружили по нешироким улочкам их подмосковного городка, или когда ездили на рыбалку. В школе – тоже ни шатко, ни валко, без особого пристрастия к какому-либо предмету или учителю. А вот с женским полом – совсем плохо. Сторонился девочек как чумы, но зато никогда не обижал. Они тоже к концу школы потеряли к Алеше всякий интерес. Называли то соней, то недотёпой, то гусёнком. Хорошо хоть не гадким утёнком… Фамилия его была Гусев. К десятому классу определилась одна кличка - Монах.

Меж тем атрибутика современного молодого человека у мальчика имелась. В основном благодаря деду-ветерану, у его единственного внука рано появился велосипед, хорошие теннисные ракетки, настоящие джинсы и кроссовки. Он учился водить,  как у деда, так и у отца, и быстро освоил эту нужную практическую науку. Но без восторга.

Алёше исполнилось семнадцать, когда не стало бабушки, и что бросилось в глаза присутствующим на похоронах, это то, что юноша совсем не боялся покойницы. Он просидел около неё всю ночь, без отчаяния, без слёз, но с чрезвычайно глубоким вниманием вглядываясь в застывшее лицо, словно ища там ответы на накопившиеся вопросы, на которые никто из живых не мог ему ответить. Да и он сам не в состоянии, видимо, был  внятно сформулировать и озвучить эти вопросы…

И до самого момента окончательного прощания, когда гроб уже опускали в разрытую желтоватую траншею, он держался ближе всех к бабушке, абсолютно не чувствуя, как другие, неестественности этой близости. Казалось, что мальчик неким необъяснимым образом  связан с потусторонним миром. Эту странность отметили многие. Но потом как-то забыли. Алексей никого не пускал в свой внутренний мир, четко проводя границу между ним и всеми внешними попытками проникнуть хотя бы на его порог. Даже любимый  дед не мог похвастаться здесь успехом. Однажды он видел, что Алеша писал что-то в записной книжке, но сразу захлопнул ее при виде старика. Так же, как и душу свою, рано состарившуюся и ожесточенную.

Армия мальчику не грозила, и он пошел на заочку в технический вуз, куда посоветовали родители. Ему, похоже, было всё равно. С возрастом хромота н прошла, оспины тоже, но в чертах лица появилась мужественность, пусть и несколько угрюмая, расширились плечи. Словом, парень как парень, если смотреть со стороны. Майя с мужем в это время бились в неравной борьбе с рыночной экономикой за будущее семьи, и уже не приставали к сыну, привыкнув к его странноватой натуре, да и к его увечью – бывает ведь и хуже. Вон, у соседки так вообще жуть: парень-первокурсник  утонул на пляже – то ли сам, то ли судорога, так и не ясно…

Деньги у деда Алексей брал тоже равнодушно – как должное, без жадности, но и не рассыпаясь в благодарностях. Ноль эмоций, как говорится. А тот и не требовал ничего – ради чего же еще и жить, как не для драгоценного внучека? Со временем правда, появилась цель – женить Алешу на хорошей девушке, и дождаться правнуков.
- Хватит ходить на кладбище к бабке –категорически  заявил он однажды двадцатидвухлетнему Алексею, - пора семью строить!

И к весне она нашлась – претендентка на руку и сердце созревшего для брака юноши. Знакомые порекомендовали. Вскоре сыграли свадьбу – не то, чтобы развесёлую и лихую, но вполне нормальную: двадцать приглашенных, кафе приличное, три машины…

Но напряженность и скрытность Алексея не проходили и после этого важного для обычных людей события. Напрасно молодая жена старалась растопить холодный панцирь своего мужа, попытки свить теплое гнездо, в том числе, с изрядной помощью деда и родителей, финансирующих съемное жильё, не увенчались ничем. В конце концов отстраненность Алексея отбила ей охоту к этому непростому делу, которое всегда  требует взаимности. Но по-прежнему раз-два в неделю молодой человек исправно посещал городское кладбище и подолгу сидел там, глядя то на могилу бабушки, то на горизонт над невысокими разноцветными – в зависимости от времени года – холмами О чем думал он в эти часы, не знал никто...

- Лёш, ты хоть рюмку выпей – для веселья, вот смотри, какую я настойку сделал, закачаешься – не раз предлагал дед,  с огорчением и недоумением глядящий на такое положение вещей.  Но алкоголя внук не принимал. Вот курить – научился, после женитьбы И всё вглядывался  с балкона в нечётко очерченную урбанистическую даль, затягиваясь дымом без жадности, молча и сосредоточенно.   
- И что ты высматриваешь там, в этой дали, созерцатель? – не без раздражения спрашивала его жена. Он возвращался в комнату и обнимал ее, но как-то механически, будто по необходимости.
- Ты не веришь, что я тебя люблю? Да? Какой же ты глупый…
Алексей отмалчивался. Зарплату приносил, кое-что помогал по дому, а после  снова ускользал в своё невидимое убежище.

Детей у пары не случилось. И через три года, к огорчению родни, молодые разошлись – довольно спокойно, без драк и душераздирающих сцен. Делить им тоже в общем-то было нечего.

Прошло десять лет – одинаковых, за малыми отличиями, для Алексея - не менялось ни выражение его лица, ни его сумрачная фигура, разве только слегка отяжелевшая за эти годы.  Без больших провалов, равно как  и без высоких взлётов тянулись дни. Один раз, в 2000-м он всё же рискнул – вложил деньги в какой-то сомнительный бизнес, втянули, как потом оказалось. Но тоже не вышел при этом из себя, продав мопед, часы, фотоаппарат и что-то еще, а также взяв кредит, и тем расплатившись с долгами.
Время, судя по всему, не являлось для Алексея ни другом, ни врагом. А вот в жизни  деда наступали уже необратимые перемены: он пережил инсульт, боролся с недугом, как истинный воин, вроде бы даже стал ходить, но через месяц скончался от повторного удара. Алексею осталась его квартира и светлая память о советском офицере-защитнике родины, по совместительству ангеле-хранителе мальчика на этой земле. Впрочем, не мальчика, а уже вполне взрослого мужика.

Теперь и вовсе он оставался один - с матерью и отцом говорить было особенно не о чем - обходились минимумом слов и вопросов о здоровье. У них за тридцать лет сложилась-таки и текла своя отдельная личная жизнь, весьма похожая на настоящее счастье. А дед, говорят, перед смертью, пришел к вере и покаялся, попросив священника. Последний, с кем он говорил по телефону в день смерти, был Алексей. А о чем говорили, осталось их тайной.

Но спустя  около года после ухода деда окружающие с внезапным удивлением обнаружили, что в Алексее наступила резкая перемена. Оказалось, что он умеет улыбаться! Да еще так светло и заразительно! В ближайшее время загадка открылась - рядом с ним появилось воздушно-розовое существо – малышка лет пяти, худенькая и невесомая, с кнопкой-носиком и смешными хвостиками,  стянутыми заколками в виде божьей коровки. А вскоре в поле зрения возникла и ее мама – высокая, статная блондинка в броских нарядах. Добрые соседи не могли нарадоваться, глядя на эту троицу, когда они шли к подъезду, взявшись за руки, иногда Алексей держал девочку на плечах, и та весело смеялась и пищала от удовольствия. Вместе грузились в машину, носили покупки, выбивали ковры, гуляли с довольным ребенком, подкармливая бездомных котов и собак.  Такая  идиллия продолжалась несколько месяцев, кажется семь-восемь. Казалось,  что вот, наконец повезло Алексею, нашёл он свое так долго прятавшееся в тумане счастье. И не просто счастье, а – любовь! Вот, мол, когда она его достала-таки! Слава Богу!
 
Ан нет – поторопились. А может, сглазили досужие сограждане. Потому что стали замечать блондинку изрядно выпившей, да не раз, не два, а практически регулярно. В квартире деда, а теперь Алексея, участились громкие шумы и разборки, с преобладанием визга блондинки, резко хлопали двери, что-то билось.... Алексея стали видеть расстроенным, в красных пятнах, нервно срывающимся  места в карьер на своих жигулях. Слышали, как не раз просил-умолял он любящую «принять» сожительницу бросить это занятие – «пусть не ради меня, так хоть ради Настюхи». Тщетно. Не по силам видать, эта болезнь среднему человеку. Если уж привязалась…

Нет, не выдержал Алексей хронически пьяной женщины в доме, где всё хранило память бабушки и дедушки, еще висели их фотографии в строгих костюмах, торжественные и правильные, стояли их старые книги и проигрыватель. Менять всё это он пока не хотел, не считал обязательным. А вот свежие цветы приносил любимым девочкам чуть не каждый день. И сладости-игрушки для Насти. Всё это рухнуло. Блондинка съехала, прихватив кое-что из не ей принадлежавшего, а также початую водку из шкафчика. Девочка плакала, как взрослая.

Никто не видел, что вместе с ней плакал и Алексей, пожалуй впервые за всю свою жизнь он плакал горячо и обильно, не пряча свое горе. Он успел полюбить эту бедную женщину, но еще больше он полюбил ее дочь. Он лелеял мечту вскоре назвать ее так и удочерить официально. Смысл, который он искал так долго и мучительно тридцать семь лет, высветился перед ним ясно и радостно – глазенками и пушистыми волосами этой малютки, этого ангелочка с божьими коровками на косичках.

Так устроено, что горе приносит нам не только едкую соль боли-обиды, зачастую оно приносит и мудрость. Вернее, мудрые решения. И Алексей понял, что развод вовсе не означает расставания с Настей. Тем более, что мать девочки вовсе не стремилась посвятить ей свое молодое время. Ей уже было всё равно – что делает ее дочь, кто ее заберет сегодня из садика, что она будет делать в выходные, что съест на обед и на ужин... И Алексей стал забирать девочку – возить в зоопарк, по магазинам и «Сладкоежкам», в детскую библиотеку. А еще в церковь. Он настоял на том, чтобы окрестить ребенка, с большой радостью записав себя в крестные отцы. У него изменилась походка, почти не заметна стала хромота, просветлели глаза, и как выяснилось, они имели яркий голубой, а вовсе не серый цвет. Настя тоже светилась ему навстречуи с гордостью говорила всем встречным:

- Вы знаете, а вот это мой папа! Плавда же, папа?
- Правда – отвечал с улыбкой Алексей.
- А  в восклесенье мы пойдем в целковь и возьмём с собой куклу Свету! Плавда, папа?
- Конечно, правда! – голос Алексея звенел счастливой уверенностью.

Не случилось этого. Не то было записано про это воскресенье на небесах. Вечером в субботу после необычно долгого рабочего дня у Алексея произошёл обширный инфаркт. Он умер почти мгновенно, не мучаясь. Он думал в этот момент не о болезни, не о своей злополучной хромоте, не о смерти, - он думал о том, как они завтра пойдут с Настюхой в церковь, о том, что обещали хорошую погоду, и аванс сегодня кстати дали - надо ей шубку купить к зиме. И сапожки… Дочке!...

Девочка Настя твёрдо знает теперь, что у нее есть папа. А раньше не было... Теперь он есть - самый настоящий и самый лучший. А о том, что случилось в субботу, пока нет, не знает.
Жигули пятой модели пока стоят во дворе. На заднем стекле их написано белой краской: «Спасибо деду за победу!»

Через полгода родители Алексея решили взять Настю к себе. Как спасение своё от безмерного горя... Девочка теперь живет с ними. И вспоминает папу Алёшу уже без слез.