Пурга - 6

                ПУРГА – 6

Он знал в общих чертах эту неприглядную историю. Как-то по пьянке Владимир Иванович завел разговор о своем приятеле и сослуживце Александре Семеновиче. Рассказывал, что Сашка слабовольный алкаш, пьет по-черному, запойно. Через полгода после их приезда на Сахалин к нему приехала жена с дочерью. Жену устроили на работу в экспедицию, ну а Сашка и не просыхал. Жена симпатичная, молодая, хотела, мол, жить, а не нянчиться с постоянно пьяным, немощным уже мужем. Плакала и сожалела, что приехала, а потом как-то спровоцировала его на грех, и стали они встречаться за спиной у Сашки. Но экспедицию вскоре перевели сюда, в этот поселок, и она уехала назад, домой: бросила его.

Первые летние месяцы, пока геологоразведочная экспедиция обустраивалась в поселке и проводила первые пробные бурения в районе грязевого вулкана где-то в трех-пяти километров от поселка, все временно жили в полевых вагончиках. Но ближе к осени своими силами перестроили большую пустующую избу под общежитие для работяг,  а неподалеку сняли еще полдома у поселкового Совета для руководства: начальника экспедиции и технического руководителя – технорука, как обычно говорят.

И с тех пор Александр Семенович и Владимир Иванович живут вместе, как ни в чем не бывало, в одной большой комнате с кроватями у противоположных стенок и навечно занавешенными окнами, выходящими на проезжую улицу поселка.
Довольно просторная кухня отделялась от комнаты высокой обогревательной стенкой плиты и дощатой перегородкой. Из кухни, от входа налево, была дверь на так называемый задний двор под единой крышей, вроде пристеночного сарая на всю длину дома для дров, домашнего хлама и для расположенного посредине туалета.

В частые снежные пурги, когда дома до крыш заносит снегом, доступ к туалету был всегда, но в зимние мороза не каждый мог рискнуть обнажить свой зад в таком «скворечнике»: сизым мхом изморози покрывались дощатые стенки со щелями в палец и потолок нужника, снизу угрожающе нарастала пирамида замерзающих испражнений, а из дыры стульчака, через какое-то время почти забитой нарастающим конусом калового сталагмита, сквозило  таким лютым, острым холодом, что через полминуты любой голый зад мог обледенеть до хрустального звона. И тогда мужики, собравшись с духом, долбили этот конус длинным металлическим штырем, иногда и водой горячей поливали. Прекрасная идея строительства японских фанз со всеми бытовыми услугами под единой крышей воплотилась в этой старой избе с
российской топорностью и беспечностью…

В другой половине дома жили две молодые учительницы местной школы. Но каких- либо сексуальных поползновений или просто дружеских отношений между жильцами обоих половин не существовало. Как шутил иногда Владимир Иванович, у них с девушками только туалетные отношения, ибо встречаются изредка у своего туалета и то, когда припрет одновременно обоих. И тогда по-джентельменски уступаешь им первенство со словами: «Здрасте!.. Извините, только после вас»…

        Доктор раньше частенько бывал и с Людмилой, и один у них в доме. Слушали записи Высоцкого, играли в карты, пили чай, кофе, иной раз и выпивали. И никогда не касались, даже намеками, этой темы: почему и как бывшая жена Александра стала любовницей его приятеля. Как будто никогда ничего подобного и не было. Хоть и неприятно, но не трагично: такое бывает в жизни – известный сексуальный треугольник.  Но в глубине души он ждал случая, чтобы выяснить, что же в действительности произошло между ними. И ему всегда очень хотелось расколоть на такой откровенный разговор самого Александра Семеновича, но подходящего момента для такого тонкого разговора не возникало. Ибо в хвастливых рассказах Владимира Ивановича было много недомолвок, логических нестыковок  и неискренности в разных версиях одной и той же сути. А уточнить, выяснить подноготную их  странных и непонятных взаимоотношений было не у кого.

И вот теперь такой случай представился: судя по тону разговора Андрея, он знает об этой истории нечто иное и с большими подробностями, поскольку все видел собственными глазами – непосредственный свидетель, так сказать. Тем более, что ходил, как сам признался, в доверенных.

И он сознательно солгал; хотел узнать подробней о случившемся от непосредственного очевидца, стороннего наблюдателя и сопоставить версии.
- Не верится, чтоб он не трепанулся вам об этом, - медленно и подозрительно произнес Андрей, помолчал. - Я презираю всякие сплетни, но он же, сволочь, наговаривает на меня умышленно всякую гадость, почему я не могу рассказать о нем правду? - словно оправдываясь перед самим собой, перед собственной совестью, с сомнением продолжал он. - Вы знаете, что ваш приятель хлещет водку почище Александра Семеновича?.. Это здесь он немного сдерживается, перед вами пока не хочет быть свиньей, тянется быть на уровне с вами... Если б вы знали, какие они там вдвоем устраивали пьяные оргии...

 Но вот приехала к Александру Семеновичу жена с ребенком - Ольга. Красавица на загляденье, стала работать у нас, а Александр завязал с пьянками... Но этот же гад, - взорвался Андрей, - потерял ближайшего собутыльника, ходил поначалу зверем, а потом начал третировать Александра Семеновича. При всех высмеивал его, что попал под каблук бабы и уже с лучшим другом не выпьет никогда... Ну, тот и пригласил его к себе раз, второй, а потом уж он и сам вваливался с бутылкой туда без всякого приглашения. И начал наш Семенович по новой пить - ему же, бедолаге, мало надо: в глубоком отрубе с первой же рюмки. А вскоре отмечали у них какой-то семейный праздник. Александр Семенович не хотел пить ни в какую, но эта сволочь заставила его напиться, и Ольгу подпоил. Семенович, естественно, сходу же отрубился, гости разошлись, а этот хмырь тут же вернулся и, - он замолк, будто подыскивал слово, потом с ненавистью и горечью продолжил: - уломал... вернее… изнасиловал Ольгу... Назавтра она не вышла на работу, а он явился с поцарапанной мордой и шеей, - как ни в чем не бывало. Медведицу, рассказывал с хохотом, принял за женщину...

Александр Семенович тщедушный, бесхарактерный, поначалу даже и не подозревал ничего. А этот, переждав какое-то время, вновь зачастил к ним с бутылкой, или на работе накачает приятеля, и тот на всю ночь готов. И стал уже нагло атаковать Ольгу. Ну и... понятное дело: от такого быка никакой женщине не отвертеться, когда от мужа нет ни помощи,  ни защиты, ни нормального секса.

Но вот узнал об этом Александр Семенович - ему Ольга сама рассказала. Пошумел, поднял бурю в стакане и... сильнее запил. А Ольга уложила свои чемоданы, забрала ребенка и быстро уехала с Сахалина. Вся экспедиция удивлялась: чего, мол, ей не хватало - жила бы себе с обоими. Но это была порядочная женщина и такой скотской жизни не хотела, - он снова умолк и вдруг яростно выпалил: - Это ваш друг разбил семью, три жизни искалечил, мерзавец!.. Подонок! До какого скотства дойти, чтоб позариться на жену товарища, друга?
 
Он тяжело и гневно дышал. Усталость охватила все его тело, ничего не хотелось больше говорить. Было только одно нестерпимое желание чего-нибудь поесть. От голода сводило челюсти.
Доктор одеревенело сидел на своем месте. То, что услышал, потрясло его, перевернуло в нем душу. Он не находил слов хоть для какого-то оправдания своего приятеля. Да и можно ли оправдать мерзкую подлость, грязную непорядочность?
Досадно горько стало за Александра Семеновича: сам, можно сказать, недавно был в его шкуре.

И тут он начал вспоминать и увязывать воедино все действия Владимира Ивановича, которым он не придавал тогда значения, принимая их за корявые шутки, но порой вызывавшие в нем недовольство. Особенно его раздражали раньше подобострастные и беспардонные ухаживания за Людмилой, когда они бывали в компаниях, потом чрезмерное внимание Елене, которая сразу невзлюбила и остудила его пыл. А его пьяные неопределенные угрозы, что всех построит и будет держать в кулаке, в ежовых рукавицах, а те, кто будет против него, еще поплачут  горькими слезами?

Тогда это принималось за пьяный бред величия, вызывало недоумение, а иногда и смех. Но теперь, зная о гонениях на Андрея и то, что некоторых недовольных  он поувольнял, а молчунов переломал на свой лад, видно, что это его суть: низменная, болезненно-тщеславная и откровенно подлая. Авторитет начальника, понятное дело, должен быть на высоте, но его сначала надо завоевать и постоянно удерживать на уровне делами и уважением к подчиненным, а не хамством, окриками да постоянными придирками.

Сейчас доктор еще раз убедился, что интуиция его не подводит: при первой их встрече года полтора назад, Владимир Иванович ему не понравился, почувствовал в нем какую-то фальш, неискренность и показушность. Но потом как-то подружились и все сходило под видом шуток, подначек, молодецких выходок…
И теперь он вспоминал о Владимире Ивановиче с какой-то брезгливостью, с чувством негодования, и будто говоря самому себе, процедил сквозь зубы с отвращением:
-Сволочь!.. Мерзостный пакостник.

... Постоянный гул и вой, с переменчивой силой давящие на уши, немного приутихли и слышались словно где-то в отдалении. Доносились как из-под земли уханья бушующего моря.
-Или пурга затихает, - задумчиво произнес в темноте Андрей, нарушая затянувшееся неловкое молчание, и включил свет, - или нас уже капитально завалило сугробом.
-Так сутки почти под снегом, - мрачно отозвался доктор и, помедлив, попросил: -Ну-ка, выгляни наружу... Посмотри, что творится вокруг, как пурга, и не завалило ли нас совсем... Давай, Андрюха! Разомнись.

А сам повернулся на сиденье, рукой просунулся под одеяла, нащупал пульс на руке Никиты и отметил про себя: «Пока еще бьется...Но как долго?»
Андрей перелез через больного, согнувшись, опираясь на руки, по-обезьяньи подобрался к заднему борту. Руками через туго растянутую дыру в брезентовой крыше нагребал снег, лепил огромные снежки и укладывал их горкой возле Никиты.

-На ночь... вместо воды будет, - пояснил, обернувшись, к доктору.
Потом осторожно просунул в дыру голову, с минуту поторчал так, пытаясь что-то рассмотреть. Покручивая головой, втиснулся назад, вытер мокрое, исхлестанное лицо, пошарил руками возле своего сиденья и вытащил старое мятое, какое-то узкое и удлиненное ведро. С остервенением выбил ногой дно, насадил ведро на штык лопаты и всунул его конусом в дыру, уперев ручку лопаты в металлическое днище, и пояснил: – Будет как вытяжная труба.

-А, как  там… наверху?
Андрей с грудой больших снежков неторопливо перебрался на свое сиденье, пару штук отдал доктору, смахнул что-то с лица и медленно, как бы взвешивая слова, сказал негромко:
-Пурга то ли затихает, то ли показалось... Темнотища.
-Зимние дни чересчур короткие.
-Но засыпало нас капитально: слой на крыше возле дыры сантиметров пять-семь, но ниже, то есть над нами… думаю…около метра. А снег вона еще как валит, – тревожным голосом пояснил Андрей. - Поставил ведро, чтоб дыру не забило.
-Да, дела, - тоскливо, с глубоким вздохом произнес доктор. - Хуже не придумаешь.
-Хоть бы тент выдержал... Прорвется - всем крышка. Запресует здесь навечно. Как лавиной накроет.

Доктор с опаской глянул вверх на сильно прогнувшийся под тяжестью снега, натянутый до предела темный брезент, на который, по началу, и внимания не обращал, и спросил:
-А что, может лопнуть?
-Черт его знает... По разрезу может пойти. Но подстраховаться не мешало бы. Надо что- то придумать.
-Тогда, может... подпереть как-то надо, а? – посоветовал доктор, глядя настороженно вверх. "Хотя чем тут подопрешь? - подумал с досадой.

Андрей молчал, лениво кусая огромный снежок, потом сказал глухо, каким-то упавшим, печальным голосом:
-Вторая ночь под снегом.
-Это лучше, чем на снегу под открытым небом.
-Пометет так, чего доброго, еще суток двое-трое... и Новый год здесь будем встречать.
-С ангелами, что ли? - весело отозвался доктор. – Или с курносой в обнимку? Да сразу на вечный покой
-Черт возьми! - нервно выпалил Андрей и рывком включил-выключил свет. - Знать бы хоть, сколько мы тут протянем еще.
-Мы-то протянем долго, дружище, - спокойно, уверенно и с явным упорством сказал в темноту Евгений Андреевич. - Сейчас только надо перетерпеть муки голода. Потом притупится это ощущение и все пойдет своим чередом... Холодновато, но терпимо - не одубеем. Пока живешь - никогда не теряй надежды... Сиди расслабленно, думай о чем-нибудь приятном... И меньше всяких движений... Изредка не спеша будем жевать твои снежки.
-Какие уж тут движения?.. Как в гробу запакованы, - перебивая, хмуро отозвался из темноты Андрей.

«Я его как будто подбадриваю... А может... и надо? - с сомнением подумал доктор. - Хоть армейская закалка и не исчезла совсем, но он сейчас в полосе неудач, какого-то внутреннего надлома... Он-то рванулся за мной в надежде на успех, на решительное самоутверждение... А тут опять срыв, облом - очередное невезение. Может и не выдержать, если еще пару суток пометет... Но с ним все же попроще. Главная забота о том, кто сзади молча лежит…  Жаль, что не научены беседовать с Богом… Может… было б  легче.
Уверен – было бы легче. Но в стране оголтелого атеизма само слово «Бог» звучит издевкой».
И зябко кутаясь в большой мягкий шарф, твердо сказал:
-Не падай духом, Андрей!.. Дотянем!
Хотелось сказать еще что-нибудь подбадривающее, но передумал и только громко вздохнул.
-А он? - в упор глухо спросил вдруг Андрей.

В кабине, в этом клочке тишины, спрессованном мраке под толстым плотным слоем снега, осязаемо чувствовалось что-то тревожное, гнетущее и довольно жуткое.
         Доктор молчал.
         С самого начала он не думал об этом, и делал все, что знал и что мог, чтобы поддержать, не дать угаснуть жизни в этом человеке и довезти его до больницы. И сейчас этот вопрос, заданный совсем тихо, раздался внезапно, как выстрел, тая в себе трагическую неотвратимость. И ответить на него он не мог: надвигалась вторая ночь, полная борьбы, тревожного ожидания и надежд.
А сколько еще будет этих ночей?.. Сколько?
Одному только Богу и известно.
Он напряженно молчал.

Время будто остановилось. Казалось, этому безумию стихии не будет конца - только гул, вой и грохот…
Голод цепко хватал за горло, резями прокатывался в животе. Перед закрытыми глазами плыли желтые круги. В голове куролесило от набегающих мыслей и образов: как перед смертью мелькала рваными  картинами вся его жизнь на острове...
Все прошло: одно с болью, другое с безразличием, но в большинстве – с приятными и яркими воспоминаниями.

И вдруг над всей этой круговертью ярко возник образ жены, его большеглазой Елены. И сразу стало теплей на душе, уверенней. Мгновенно мысленно вдвоем они оказались на набережной Немана, на Замковой горе, где он впервые поцеловал ее... Как наяву всплыла та ночь, когда впервые он овладел ею, делая ее женщиной, нежно и сладострастно наслаждаясь ее упоительным телом. Ее крик счастья и пронзившей боли, рвущей запретную грань между прошлым и настоящим, и страстный обхват руками и ногами его разгоряченного мускулистого тела. А где-то сверху, со всех сторон их поглощали, захлестывали мощные чарующие звуки органа. Это для них играл в будний день знакомый приятель-органист Фарного костела, куда завел он свою Елену послушать старинный инструмент...

    От прокрученных в мозгу видений стало вдруг теплей, исчезло на какое-то время ощущение металлической стылости.
Снегопад не унимался. Штормовой лютый ветер все наметал и наметал густой мокрый снег, как старательный могильщик, насыпающий над гробом высокий, плотный холм...
    Доктор находился в каком-то полузабытьи. До его слуха доносились звуки пурги и звуки органа. Все смешалось: черная реальность и светлые воспоминания, манящий, соблазнительный образ его Елены Прекрасной и неодолимый голод, зябкая стужа и затаившаяся смерть...

    Остается единственное, с горькой отрешенностью, освобождаясь от грез, подумал он: использовать все медикаменты, а их еще хватит только на утренний прием, и ждать, что придет раньше - спасатели или...
    А наверху, над ними, приглушенно всхлипывая и нудно подвывая, словно гнусавый пономарь на панихиде, ни на минуту не затихая, бушевала сахалинская пурга...

Холмск – Гродно.               
   1977 - 2013                Конец