За чистым, за новым, за словом

То, что рабов стало меньше – не худо,
Жаль, что не стало больше свободных.
      А. Пряжников. Подражание Бродскому.

Когда они уезжали (Александр Пряжников и его друг, поэт Николай Егоров), Александр огляделся вокруг и сказал, осторожно, словно боясь обидеть нас:
– Такое ощущение, что вы живете на кладбище… Извини…
  – Так и есть, – невесело усмехнулась я. – Было кладбище… Стихийное… В войну здесь хоронили погибших прямо во дворах. После войны в Сунже никто не купается и не ловит рыбу – она стала рекой смерти…

Александр Пряжников…

У него абсолютный слух. На фальшь. С ним или нужно быть абсолютно искренним, или лучше абсолютно не знаться.

Поэт, публицист, переводчик, бард, лекарь, инженер-эколог…
Но это всё – из области приоритетов и наклонностей.
Гораздо важнее то, с чем он идет в мир и как он этот мир воспринимает.
Вот здесь-то и происходят – на первый взгляд – не стыкуемые вещи.
Редкий жизнелюб, где-то сибарит. Эстет, тонкой душевной организации. Интеллигент в лучшем понимании этого слова. Не религиозный ортодокс, а в чем-то виталист. Удивительный лирик…
И – тут же – горечь от осознания непреодолимых «свинцовых мерзостей» мира и сарказм по отношению к закулисным играм «сценаристов» современной истории… 
И тогда возвращаешься к списку «наклонностей и приоритетов»…
Всё-таки не случайно это сочетание: поэт, лекарь, эколог… В этом пространстве, в котором нам предписано провести срок созревания душ наших, поэт – целитель нашей сути…
Каждый в этом мире творит себя сам. Творит то, с чем придет к Нему – на Его Суд…

Мне тошнотворно славословие
Шутам, убийцам, подлецам…
Живое слово пахнет кровью…
(«Современнику»)

Его поэтический голос не теряется в нарастающей какофонии скрипящих на ветрах времён «флюгеров»-рифмоплетов. Наверное, потому, что Александр верен себе, раз и навсегда уяснённому для себя предназначению – не декларируемому на каждом перекрёстке, но ставшему неким духовным стимулом – быть миротворцем.    

Где ты, горец отважный, разве мы кровники?
Красоте, а не горю призван служить твой кинжал.
Невесёлой истории золочёные многотомники
Освещают наши судьбы, прямые, как лезвие ножа.

Мы с тобой не враги, разве ты сомневаешься в этом?
Но душа грубеет быстрей, чем древесная кора,
А властители нам обещают с тобою билеты,
По которым мы сможем посмертно отправиться в рай.
(«Сосцы Эльбруса»)

В нем нет ни капли великодержавной спеси, которая нет-нет да прорывается у многих наших «великоросских» собратьев по перу – в непреодолённом ли желании поучать «меньших братьев», в принятии ли на грудь «тяжкого креста» дурно понятого вселенского мессианства...
Он слишком умён, чтобы принимать всерьёз навязанные временем и обстоятельствами благоглупости, предпочитая рабскому послушанию познание мира в его первозданности.
Он слишком поэт, чтобы чужую боль не принимать, как свою…

Зарницей дальней взор распорот…
Идет гроза, и под ребром
Опять болит фантомный город,
Фантомный сад, фантомный дом.
Фантомный плач, и смех, и радость
Не народившихся детей.
Не состоявшаяся старость
Не постаревших матерей.
Не будет прошлое отмыто
И через сорок сороков
Дождём, что льётся через сито
Тяжёлых, низких облаков.
(«Грозный»)

Он, может быть, единственный из ныне здравствующих русских поэтов, распахнувший сердце Кавказу, ставший братом для многих из нас – кавказских поэтов.
Наверное, таким и должен быть настоящий современный поэт – открытым миру и людям, творящим гармонию во славу Изначальной Божественной Гармонии…