Выходные в Москве

ПРЕДИСЛОВИЕ

         Прошло девять дней, как умер мой друг Коваль. Я  не поехал на поминки, а, купив чекушку, остался дома. Его рюмка уже несколько часов стоит наполненная водкой, чего раньше никогда не случалось. Мои слезы исчерпались и  сухие глаза тупо смотрят на компьютерный  монитор. Я уже давно начал писать эти записки и хотел их в первую очередь показать ему. Они бы его позабавили и, главное, чему-то научили. Тогда бы, может быть… Но я опоздал  и сейчас пытаюсь написать нечто, вроде некролога:

        Когда-то мы вместе снимали квартиру. Точнее квартиры.  В городе Москве.  Он работал “подручным“  в филиале итальянской фирмы, который продавал обувные изделия последней.  Именно “подручным”, потому как  определенной профессии у него не имелось, кроме водительской, а таковая филиалу была особо не нужна, он выполнял различные мелкие поручения: то бухгалтеру поможет платежки заполнить, то отвезет что-то или кого-то куда-нибудь, то обед в офисе приготовит.  Получал он за это  двести долларов в месяц. Причем получал вперед, так как предыдущие зарплаты были пропиты и прожиты.   В сентябре, например, получал зарплату уже за декабрь.  Жили мы весело, часто устраивали пьянки и приглашали гостей, в результате чего, ломалась мебель квартирных хозяек. Нас изгоняли, мы находили новые квартиры. Но житейское понимание  жизни становилось серьезней и осмысленей.  Я стал больше заниматься работой,    умеренней отдыхать.  Нашел работу и Ковалю (его филиал прекратил существование), водителем, в банке. Он уже почти устроился, но решил на неделю, перед работой, съездить в Пятигорск, забрать свою машину, но вернулся не через неделю, а через два года  - героиновым наркоманом.
     Я уже жил своей жизнью. Он, “бомбя» на своей машине, пристроился на “полставки” водителем  у тверских сутенеров - там всегда гуляет героин. Затем стал сутенером сам, однако, несмотря на это,  не стал скотом и подонком. Будучи слишком добрым, с точностью до “наоборот”, он  не подходил для этой должности.  “Подчиненные”, пользуясь его человеческими качествами, обманывали, обкрадывая сбегали.
     Виделись мы редко, но во время этих встреч чувствовалась  неподдельная симпатия  друг к другу. Несмотря  ни на что.   Я пытался уговаривать его найти нормальную работу, бросить героин, он соглашался, говорил, что, со временем, будет так. 
         Будучи чувственным и открытым, он не мог долго быть таковым.  Влюбился в одну из проституток, причем сильно, по-настоящему, строил семейные планы на будущее, хорошие жизненные планы,  почти  перестал колоться.  Но...
Умер от передозировки героина.


ВСТУПЛЕНИЕ


      “Минская -12, кв. 31” - адрес сестры Коваля - единственная  запись в моей записной книжке в разделе “что мне нужно сделать в пятницу”.  Поленившись заполнить этот раздел на кануне в четверг, я, разбуженный ковальским телефонным звонком, вписал адрес на всей странице, уже предчувствуя, что  ничего сегодня делать не буду. И не только, подсознание интуитивно нарушило ставший уже привычный и приличный ритм жизни.
Адвокат и рас****яй немедленно заняли свои места в воображаемом зале на слушании моего умственного процесса.
- Ты же серьезный человек, у тебя ответственная работа, которая обязывает тебя быть солидным и степенным, - убедительно гнусил адвокат, - как никогда ты сейчас должен глубже и серьезней вникать в дела, ни на что не отвлекаться.
- С чего бы это мне отвлекаться, - искусно парировал хитроумный рас****яй, - привезу Коваля и буду заниматься делами.
- На практике такого еще не случалось.
- Значит, я создам прецедент.
- Я предвижу развитие событий - сперва по пиву, якобы символически, затем символическая полторалитровая бутылка утроиться, что автоматически приведет к большому количеству водки.
- Ну, это же бездоказательно.
- Куда же деться от статистики?
- Моя жизнь последние полгода разве не статистика?
- Последние полгода действительно, есть, чем похвалиться, работаешь хорошо, ведешь себя ответственно, мало пьешь...
- Не мало пью, а не пью.
- Ну, где же не пьешь, в воскресение к приятелю заходил, где жрал принесенное с собой поддельное “Киндзмараулли”. А ведь хвастался что настоящее.
- Протестую, у истца нет никаких оснований утверждать, что “Киндзмараулли” было поддельное.
- Ну хорошо, пусть не поддельное, но ведь жрал?
- Выпить на троих бутылку сухого вина - какое же это пьянство?
- Согласен, достаточно пристойно, как, в общем, все последние полгода, разве, что одеваться нужно лучше и музыку слушать только хорошую.
- Это какую такую хорошую?
- Классическую, разумеется. 
- Усыпляющие вальсы Штрауса?
- Ну, хорошо, пусть джаз, там действительно, есть что послушать, можно даже блюзгитаристов шестидесятых, на худой конец “Pink Floyd” или “Dire Straits”, но не “Ноль” же.
- С худым концом только вальсы Штрауса и слушать.
- При встречах с Ковалем всегда была водка, не было ее последние полгода исключительно потому, что не было Коваля.
- Ковалю, как раз, очень нравиться Штраус.
- Это все софистика, господин... гм, гм, причем глупая и пошлая.
       Всевышний судья неохотно просыпаясь, умываясь и чистя зубы, продолжал колебаться.



 ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕЙСТВИЕ


         “Минская -12, кв. 31” - адрес сестры Коваля - единственная  запись в моей записной книжке в разделе “что мне нужно сделать в пятницу”.  Поленившись заполнить этот раздел на кануне в четверг, я, разбуженный ковальским телефонным звонком, вписал адрес на всей странице, уже предчувствуя, что  ничего сегодня делать не буду. И не только, подсознание интуитивно нарушило ставший уже привычный и приличный ритм жизни.
             - Шур, - слышал я спросонья бодрый ковальский голос в телефонной трубке, - у меня сейчас две девчонки, мы снимали квартиру, но там обломилось, сейчас я у сестры, но здесь можно оставаться только до вечера, даже часов до четырех.  Приюти на выходные, в понедельник я найду новую квартиру.
             - Почему бы тебе сейчас не найти?
             - Сейчас денег нет, вот за выходные заработаем...
             - Коваль, - лепетал я сонным умоляющим голосом, - я хотел поехать в Дубну, почему бы и вам не поехать.
               -  Там мама и работать надо, на квартиру заработать.
              - И больше идти тебе некуда?
            - Некуда, не на вокзале же ночевать, девчонки разбегутся. Только до понедельника.
              - Ну я не знаю, может как-то...
               - Честное слово, Шур, некуда идти, только до понедельника.
              - Приезжай, хрен с тобой.
              - Они сейчас спят, приезжай ты ко мне.
               - Коваль, мне работать надо. - жалобно молил я.
              - Да?
              - Да.
              - Приезжай, когда наработаешься.
             - Ладно, диктуй адрес.
             

           Было совершенно ясно, что если я поеду, то до понедельника буду нетрудоспособен - а я рассчитывал встретиться и обсудить дела с клиентами, затем написать кассационную жалобу,  подготовиться к судебному заседанию. Колебался я, и выходя из дома, и покупая в ларьке сигареты, и вышагивая по тротуару, но подходя к метро уже не колебался.
            Теплое июньское утро и близость выходных, радовало и вдохновляло  людей.
            Продавщица галантерейного магазина, куда я зашел купить тетрадь, блистала перед подругой остроумием.
          - Я слышала, Маш, ты курить начала, - иронично спрашивала последняя.
          - Нет, я просто стою рядом и дышу на халяву.
          Подруга смеялась.
          Жужжащие людские толпы радостно и с предвкушением устремлялись в метро, желая по скорее отработать и выбраться за город.
           Перед турникетами, обгоняя двух изящных очаровательных  девушек, одетых в солидные деловые женские костюмы (не иначе как офисные работники), я случайно расслышал обрывки  их диалога, из которого, больше половины слов были нецензурными.
           И таким возвышенным, уже расположенным к отдыху, настроением были полны все. Среди делового и служилого люда, впрочем, попадались и поддавшие после ночной смены и опохмелившиеся тунеядцы, что только придавало бодрости и веселья - до Арбатской ни одной кислой рожи. Разве что в переходе, хмурые метрополитеновские бабушки в эскалаторных будках, слегка добавили минорных тонов в гамму поющей  летней пятницы.
             Открытые станции Филевской линии, с видом на зеленое цветущее лето, будили уставшую душу, погрязшую в кодексах, жалобах, ходатайствах и строчках  на компьютерном мониторе, теребили ее, призывая слиться  с всеобщим ликованием июньской эйфории.
Входившие в вагон бомжи, позвякивали бутылками в грязных авоськах и перебивали запах духов бальзаковских женщин, чем  вызывали отвращение на их лицах, на которых и без того, солнце уже успело растопить густые слои крема и косметики.   
Открытые станции отличались еще и тем, что работал пейджер, посредством которого, одна фирма неустанно напоминала, что я должен сегодня быть в их офисе для обсуждения грядущего судебного заседания арбитражного процесса.
“Естественно я поеду, для меня этот процесс очень важен - там большая вероятность выигрыша. Да и люди они хорошие, считают меня грамотным специалистом, серьезным человеком. Так, ведь, так  и есть. Подумаешь, что я в первую очередь предпочел съездить к сутенеру и наркоману, это не значит, что я легкомысленно отношусь к своим обязанностям”.
Близилась “Багратионовская”, я подошел к выходу, где стояла обаятельная, шоколаднозагоревшая  девушка. Она держала в руках  цветы, соломенную шляпу, ела мороженное и,  глядя в окно, очаровательно  улыбалась, чем вызывала умиление и восторг.  Душа проснулась, она выпрыгивала наружу и улыбалась в унисон  этой девушке, пытаясь обнять ее своим восторгом.  Какой офис, какой арбитражный процесс, о чем это Вы?!
Пивная погода надоумила, торгующих сигаретами, бабушек присовокупить к своему ассортименту пиво. Причем, они на распев выкрикивали, что пиво холодное. Видимо, в кустах у них был холодильник.  Армия бабушек была столь велика, что значительно меньшее число проходивших, с трудом протискивалось сквозь плотные торговые ряды.  К базарному гулу примешивалось фальшивое пение, под аккомпанемент расстроенной  гитары, которое старались перерычать две бродячие собаки, сцепившиеся из-за куска недоеденного чебурека.  Не сдавала свои звуковые позиции и, орущая из ближайшего киоска, магнитофонная попса.  Все вместе, это воспринималось как дешевый балаганный спектакль:
- Когда увижу я мать - старушку  и дом родной...
- Берите “винстон”,  “парламент” слабый и дорогой...
- Когда забуду, как полыхают...
- Какие люди, кругом толкают...
- Покупаем горячие котлеты...
- Мой киевский мальчишка, где ты, где ты...
- Ррр, ррр...
Через несколько метров стало еще смешнее.  Из другого ларька орала другая попса, а рядом, в умат пьяный, дед, ужасно пел, бездарно подыгрывая на гармошке. Получалось:
- Убили негра...
- В саду у дяди Вани...
А где балаган, там отдых и праздник. Похоже, мой деловой день клонился к закату.

Небритое и чему-то радостное лицо Коваля показалось в проеме двери. Мы рассмеялись друг другу и обнялись - давно не виделись.
- Ну, рассказывай, - радостно вопрошал он, доставая из холодильника початую двухлитровую бутылку “очаковского” пива.
- Чего тебе рассказывать, наркоман несчастный. Ты то, как? Все  ширяешься?
- Да я не ширяюсь, иногда только, по чуть-чуть.
- Да, да, рассказывай, небось сандалишь, по чеку в день.
- Да нет, совсем редко.
- Вы, наркоманы, патологические вруны, лечиться тебе надо, на полном  серьезе говорю.
- Ладно тебе, Шур, расскажи лучше как ты.
_ Да чего я? Работаю, собственно, наверное и все,  на выходные всегда езжу в Дубну.
- Бухаешь там?
- Да бывает, чего  там говорить.  Это ладно, ты, лучше, покажи свой штат.
- Пусть они поспят, давай пока пива попьем.
- Машина то твоя, где?
- В Дубне, у меня гаишники права забрали, пьяным за рулем попался, на полгода прав лишили.
Ковальского “очаковского”  хватило минут на десять, спустя которые, мы одновременно, с тоской, посмотрели в  пустые стаканы.
- Еще?
- А есть? - спросил я уверенным, развеявшим все сомнения, голосом.  Выбор сделан - выходные начались.
- Сходим. Попьем лучше в кафе на улице.
- Мне нужно позвонить.
 Хитровато улыбаясь, Коваль театрально-услужливым жестом поднес радиотрубку телефонного аппарата.
- Сволочь ты, Коваль, отвлек меня от серьезных дел... Добрый день, девушка,  с директором соедините пожалуйста. Здравствуйте Михаил Федрыч. Сегодня, наверное, не имеет смысла. У меня появились новые мысли, я за выходные, изложу их на бумаге и мы в понедельник, тогда уже, поговорим обстоятельно.  Процесс только в следующую пятницу. Хорошие мысли. Успеем, все будет хорошо, Михаил Федрыч, до свидания.
- Что, уже наработался? - подшутил Коваль.
Я лишь глубоко вздохнул, набирая новый номер, что тут можно было ответить.
- Анна Сергеевна, добрый день, это адвокат. Да, да, в среду у нас суд,  в понедельник - во вторник  надо встретиться. Все при встрече, Анна Николаевна, вы собрали все документы. Нет, сегодня я не могу, в понедельник, лучше во вторник, в десять, вас устроит? Как всегда у метро, не опаздывайте.
Остальное не срочно. Как оказывается просто - все дела сделаны.
- Пошли пить пиво, сутенер.
 
Палаточные коммерсанты не уступали в предприимчивости сигаретным бабушкам. У каждого ларька появилась пара пластмассовых столиков, со стульями и зонтиками,  за которыми можно было выпить купленное, тут же,  бутылочное пиво и даже съесть сосиску.  Так что кафе, у метро, стало не меньше тех самых бабушек.
Плоды свободной рыночной конкуренции проявились как нельзя кстати и достигли наивысшего результата.  Ни за что в жизни, я бы не захотел оказаться сейчас в  советской подвальной пивной, скрытой от остального мира облупленными стенами, где надо сквозь ругань и толкотню пробиваться к заветному пиву, а затем сиротливо ютиться в толпе, у отвратительно грязных столиков, с ошметками воблы и бычков. Ни за что. Я бы хотел оказаться здесь, где летний бриз ласкает десятки свободных столиков, с удобными креслами и зонтиками от солнца, где останавливаешь свой выбор на том, где пиво похолодней и вид получше.
Столик был выбран на возвышенности, с большим видом на окрестности, в частности на выход из метро.
- Сейчас Толик должен приехать, мы договорились встретиться у метро, - объяснил Коваль выбирая именно этот столик.
- А кто такой Толик?
- Классный парень, вот увидишь.
- Собрат по шприцу?
- Он не по герычу, он “винтовой”1.
- Бог ты мой! Великая разница.
- Правда хороший парень, тебе понравится.
- Пусть он твоим бабам нравиться, а мне одного знакомого наркомана достаточно.
- Да ладно, Шур, он не надолго.
При слове не надолго, Толик не замедлил появиться. Коваль, тут же, указал на выходившего из метро здорового, но добродушного детину, в косухе и с длинными волосами.  После знакомства  оказалось, что Толик внутренне также добродушен как и внешне. Они обсудили свои дела пока я ходил за пивом, а затем веселый непринужденный разговор ликвидировал большое количество “Старого Ямского”.
- Шура адвокат, - несколько раз напоминал Коваль радостным, слегка ироничным тоном.
- Вот заладил, успокоишься ты наконец или нет.
- Расскажи что-нибудь,  - не унимался он.
- Что?
- Ну, как защищаешь.
- Во-первых, Коваль,  я не настолько пьян, чтобы рассказывать...
- Так в чем дело, я сейчас водки возьму.
- А во-вторых, все это мрачно и скучно настолько, что я это паскудство не запоминаю, поэтому ничего не получиться, сколько бы ты водки не взял.
 Подобные истории запоминаются только тогда, когда происходит что-то необычное, из ряда вон выходящее или загадочно не объяснимое. И  тогда, участник свершившегося чуда, отпаиваясь водкой, поведает произошедшее.


ГЛАВА ВТОРАЯ
УСЫ    ПРОКУРОРА

Статья 49 УПК РСФСР:  Обязательное участие защитника
Участие защитника в судебном процессе обязательно по по делам:
1) в которых участвует государственный или общественный обвинитель;
2) несовершеннолетних;
3) немых, глухих, слепых и других лиц, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут осуществлять свое право на защиту;
4) лиц, не владеющих языком, на котором ведется судопроизводство;
5) лиц, обвиняемых в совершении преступлений, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь;
6) лиц, между интересами которых имеются противоречия и если хотя бы одно из них имеет защитника.
      Участие защитника обязательно и на предварительном следствии, в случаях, предусмотренных пунктами 2 и3 настоящей статьи, - с момента предъявления обвинения, а в случаях предусмотренных пунктами 4 и 5 настоящей статьи, - с момента объявления обвиняемому об окончании предварительного следствия и предъявления обвиняемому  для ознакомления всего производства по делу.
      Если в случаях, предусмотренных настоящей статьей, защитник не приглашен самим обвиняемым, его законным представителем или другими лицами  или другими лицами по его поручению, следователь, прокурор или суд обязаны обеспечить участие защитника в деле.










п р о л о г

        Свежий ночной бриз, пришедший на смену духоте,  ласково поигрывал куполами зонтиков, возвышавшихся над пластмассовыми столиками, которые примыкали к железному, выкрашенному ярко зеленой краской вагончику, с маленьким, как амбразура окном. В окне, между решеткой и стеклом, торчал кривой кусок картона, с чернильной надписью: “Свежее пиво доступное каждому. 2-50”, а внутри была видна голова полной миловидной женщины. Каждому подходившему она, в соответствии с полученными деньгами, выставляла из амбразуры определенное количество кружек с пивом.
         На одном из столиков, кроме пивных кружек стояла початая бутылка дешевой водки. Стаканчиков не было, видимо ее добавляли в пиво или пили из горла. Вокруг сидела большая компания: кто-то кому-то жаловался на жизнь, кто-то рассказывал анекдот, кто-то с кем-то спорил, кто-то смеялся. Один из них так вообще сидел никого не слушая и смотрел на бутылку.
      - О чем думаешь, Шура?- Обратился к нему сосед в клетчатой рубашке.
     - Об усах.
     - Каких еще усах?
     - Прокурора.
     - Ха-ха-ха, - давай, рассказывай!
     - Да чего рассказывать, кинули меня.
      - Ну?
      - Что ну,  ты же знаешь, что по вторникам я сижу в конторе (юридической консультации) и даю советы гражданам, приходящим консультироваться. Редко, но случается и такое, что они, то есть граждане, желают воспользоваться моими платными услугами. Тогда я заключаю соответствующее соглашение, получаю деньги и работаю. Вот..
      - И что?
      - Но кроме этого, я обязан работать по сорок девятым. То есть, если в нашем районе задержаны за преступление лица, перечисленные в ст.49 уголовно-процессуального кодекса, я обязан ехать и бесплатно осуществлять их защиту. Вот...
      - Что вот, давай, рассказывай.





часть  1
сорок  девятая

     Последние вторники я приезжал в контору не выспавшийся или с похмелья, но в этот раз, хорошо поспав, я приехал туда в новой рубашке и в тщательно подобранном ей по цвету галстуке. Это было неспроста, так как деньги заканчивались и я резонно полагал, что такой вид будет способствовать заключению соглашений с потенциальными клиентами.
     В конторе было уныло и скучно. Маленькая комната для приема посетителей, без окон, отгороженная от остального мира фанерными щитами, резко контрастировала с великолепной июньской погодой, которая была на улице.
      Посетителей не было. Работы тоже. Отрешенно глядя на экран монитора я, задумавшись о несовершенстве мира, жизни и моего быта, играл с компьютером в преферанс и почему-то выигрывал.
     Раньше, играя в преферанс с компьютером, я отвлекался от мрачных мыслей. Но в последнее время это не помогало. Рассуждения на извечные философские темы лишь изредка прерывались вопросами: “ Играть шестерную или рискнуть на семь? Вистовать или пасовать?” “
     Так невесело прошло три часа. Две расписанные пули, до двадцати, были выиграны и я подумывал о том, чтобы что-нибудь почитать, но случилось самое обидное - секретарь сообщила, что требуется адвокат, в порядке ст. 49.
     - А что там, - уныло спросил я, тупо разглядывая мертвого комара. Он лежал на столе, с поднятыми к верху изогнутыми лапками, застывшими в каком-то вялом движении, и поразительно соответствовал моему настроению.
      - Несовершеннолетний афганец. Следователь за тобой заедет с ним и переводчиком и поедете к прокурору.
       - К прокурору?
       - Да ему пятнадцать лет. Допрос в присутствии прокурора.
       - А афганец это... что... гражданин Афганистана?
       - Да, вроде бы.       
       - Бля-я, - тихо и жалобно сказал я, обхватил голову руками и сдул со стола ненавистного комара.   
        Перспектива бесплатной работы и общения с человеком, которого трудно понять, а еще труднее что-либо объяснить меня омрачила до безобразия. Кроме того, это до вечера и означало то, что я сегодня ничего не заработаю. Мысль о том, что мне за это заплатят (хотя такое бывало) показалась мне абсурдной и лишенной здравого смысла.
     Постояв и покурив в коридоре на солнышке у раскрытого настежь окна, с видом на какой-то завод с большими трубами, я успокоился и придя в кабинет действительно стал читать.
      Вскоре приехала следователь. Ею оказалась женщина, наверное моих лет, с отрешенным и скучающим взглядом. В ее глазах читалось безразличие ко мне, к уголовному делу и ко всему остальному.
     - Кто он? - также безразлично (из мести) спросил я, смотря на нее. Ее вид воскрешал воспоминания о том, как тяжела работа следователя.
      Пока мы спускались в лифте и шли к машине, она поведала, что пятнадцатилетний афганец, торгуя на рынке, не поделив с узбеком торговое место, и порезал последнего ножом. Ему вменяется хулиганство - третья часть (с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия). Она собирается его арестовывать и едет к прокурору с соответствующим постановлением.
      Мрачнее ничего быть не могло. Тяжкое преступление - однозначный арест. Моя роль будет  сводиться к роли сочувствующей куклы, которая в течение двух-трех часов будет сидеть в прокурорском кабинете, слушать на двух языках показания, делая незначительные поправки и ставить подписи в протоколах. Даже и сочувствие будет напускное, ибо ничего подобного я не испытывал. Однако все же спросил:   
      - А почему хулиганство, а не причинение телесных повреждений?
       - Экспертиза не дала никаких повреждений.
       - Родители у него есть? Где он живет?
       - Черт его знает. Сама не могу найти.
      Я водрузился на засаленные бронежилеты, на заднем сидении милицейской машины, рядом со следователем и переводчиком. На переднем сидении сидели два милиционера, в серых комбинезонах и, почему-то в тельняшках, которые в упоении мотали головами в такт популярного попсового шлягера. Обвиняемого везли в другой машине.
      Переводчик - юноша, приблизительно лет семнадцати, а то и меньше, небольшого роста, с очень юным лицом, но хитрым и лукавым взглядом, оказался таджиком. В глазах его сквозила насмешка над всем происходящим. По-русски он говорил неважно, видимо был взят с того же рынка.  Я представил  как они будут разговаривать с афганцем, подбирая корневые иранские слова вперемешку с русскими, путая диалекты и наречия, и мне показалось это забавным. Настроение поднялось.
     - Ксюша, Ксюша, Ксюша,
       Юбочка из плюша,
       Русская коса, - выла милицейская магнитола.    
      - Вот дело - почитайте, - безразлично сообщила следователь.
       При других обстоятельствах это бы выглядело подарком, ибо адвокат до окончания следствия не имеет права знакомиться с материалами дела, а может читать только протоколы, где участвовал его подзащитный.
        Из материалов дела я понял, что произошло на самом деле.
        Этот афганец кантуется в Москве с родителями. Живут они черти где, кочуют по разным квартирам (вероятно с какими-нибудь другими южанами). Торгуют на рынке китайской дребеденью - товарами народного потребления. Среди торгующих видимо имело большое значение, где расположить торговое место и они ревностно отстаивали изо дня в день “свои” сантиметры рыночной площади.  В тот  день афганец, с утра, поставил  свой стол и начал торговлю. Позже, к нему подошли двое взрослых узбеков, опоздавших к утреннему заниманию мест, с женами, одна из которых перевернула афганский стол и заявила, что это место их. После этого, между узбеками и афганским подростком произошла какая-то возня, в ходе которой последний пырнул ножом в живот одного из узбеков.  Даже, наверное, не пырнул, а просто, защищаясь, зацепил - акт судебно-медицинской экспертизы говорил о том, что у узбека не было колотой раны, а было нечто вроде царапины, не повлекшей расстройства здоровья.   
      Юный горец, воин в пятом поколении, правнук племен, разгромивших британскую колониальную армию, невольно внушал уважение. Привыкший к подобным жизненным законам, он просто защищался. Если бы не нож, он был бы избит узбеками, может даже сильно.  К тому же тот факт, что он, после случившегося, не стал ни убегать, ни прятаться, ни прятать нож, а оставался на месте до прихода милиции, красноречиво говорил о том, что он был уверен в своей правоте.
       Но это то, что понял я. В материалах же дела были показания этих узбеков и их жен, которые говорили о том, что они (узбеки с женами) вежливо попросили юношу освободить их место, а он, в ответ на это, стал громко и нецензурно выражаться, угрожать им расправой, а затем вытащил нож и вонзил в живот одного из узбеков. Также имелся протокол изъятия у “сына” гор”  ножа, акт судебно-медицинской экспертизы, различные следственные постановления и объяснение афганца, где он хотя и говорил, что инцидент и драку начали узбеки, но факт нанесения им удара ножом признавал. 

      Казенная прохлада коридоров прокуратуры после пыльного  и жаркого салона автомашины была очень кстати. Там я увидел обвиняемого - юношу в черном джинсовом костюме (в жару!), хорошо сложенного, с правильными чертами лица. Его глаза, прямо и спокойно, я бы даже сказал, с чувством достоинства, смотрели из под густых черных бровей.
      - Где твои родители, - успел я спросить подходя к кабинету прокурора.
       - В Москве, - успел ответить он. 
       - Ты вместе с родителями торгуешь.
       - Да.
       - Они присутствовали при этой драке.
       - Да.
         Он довольно сносно говорил и понимал. Не намного хуже переводчика. У меня зародилась идея спасения юнца. И даже появилось на это желание. Нужно “задвинуть” версию: не было никакой драки,  да, была небольшая ссора из-за места,  но без криков, нож действительно у него был, он лежал на столе, а потом, то ли от страха, то ли просто машинально, ибо что-то им делал, ( надо это спокойно обдумать), взял его в руку и происшедшее это чистая случайность - просто не так повернулся, или что-нибудь в этом роде.  Показания узбеков - показания потерпевшей стороны и они будут равнозначны показаниям афганских родителей ( если им подробно, во всех деталях, объяснить, что нужно говорить). Показаний третьих незаинтересованных лиц нет. Нож признан бытовым перочинным. У узбека нет никаких телесных повреждений. Все не так уж плохо. Но времени не было, идея и желание пришли слишком поздно. Все присутствующие расселись за большим прокурорским столом.




часть  2
сцена допроса

       Огромный  перламутровый стол живописно раскинулся буквой “Т” посреди кабинета. Следователь, обложившись грудой бумаг, устроилась по левую руку от прокурора.  Правофланговой оказалась женщина средних лет, с приятной улыбкой - помощник прокурора. Она выглядела непринужденно-беспечной. Казалось, у нее было  “все хорошо”  и обстоятельства нашего дела ее беспокоили меньше всего. Между ними, на центральном месте восседал сам прокурор.
      Переводчик с обвиняемым пристроились на другом краю стола, подальше от зловещего трио, по сторону от “миловидной правой руки”, видимо инстинктивно. Я, поколебавшись, сел рядом с ними, справа, так, чтобы можно было смотреть в глаза переводчику и шепнуть что-либо обвиняемому. Впрочем, я надежды возлагал больше на переводчика. Его плутовской вид давал повод предположениям, что он далеко не глуп, да к тому же шепот был бы услышан и я отказался от этой затеи.
      Они о чем-то говорили и, было видно, что они относились друг к другу с глубокой симпатией. Кстати, говорили  действительно путано и часто вставляли русские слова. Я посмотрел на прокурора. Его дымчатые очки скрывали глаза и он производил вид добропорядочного учителя математики. Если не всматриваться. Но если всмотреться, то можно был заметить усы, которые чутко реагировали на все происходящее. То они принимали зловещий вид, то снисходительный, то щетинились яростью, то впадали в меланхолию. Мне показалось, что между мыслями и усами прокурора существует логическая связь, точнее усы как бы отображают течение мыслей, и я решил, что нужно смотреть в первую очередь на усы.
       Шоу начиналось. Я ломал голову, как можно сообщить обвиняемому  его “правильные”   показания. На ум ничего не приходило. Следователь, заполнив шапку протокола допроса и порывшись в своей большой кипе бумаг, извлекла постановление о привлечении в качестве обвиняемого.
       - Вот обвинение, - произнесла она загробным голосом, передавая мне постановление, не предполагая, что подсказала мне единственно правильный выход.
        Конечно же! Как такая идея мне раньше не пришла в голову.
       Я взял постановление и, повернувшись  лицом к азиатам, стал читать:
       -  …совершил  хулиганство, т.е. грубое нарушение общественного порядка, сопряженное с применением насилия к гражданам, с применением предметов, используемых в качестве оружия...
      Я читал медленно, останавливался после каждого предложения  и ждал, пока переводчик переведет, а дойдя до описания конкретных действий,  начал читать выразительно и вкрадчиво:
      - …в ответ на это, он стал угрожать и громко выражаться нецензурной бранью... гм... гм... а затем вытащил нож, - при этих словах я заговорщески посмотрел на переводчика. Он понимающе улыбнулся глазами. Перевод пошел более эмоциональный и долгий. Парень оказался “не промах””.  Сквозь иранские наречия я расслышал -  “адвокат”, “похуй”,   “позиция”  .   Эти отдельные русские слова, проскальзывали редко и произносились с сильным акцентом, так, что разобрать их можно было только очень внимательно вслушиваясь и то с большим трудом. Обвиняемый начал ему отвечать, отрицательно качая головой.               
       - Он говорит, что этого не было, - заявил переводчик после паузы. (Наконец-то, время действовать.)
       - Что не было? Ты его  не бил ножом?! - Как бы спросил я, опередив чтиво. Мой тон  натянуто можно было посчитать вопросительным. 
        Иностранный разговор. Затем:
      -  Говорит, нет.
      - А как же? Случайно?! - Снова как бы спросил я.
      После разговора:
      - Да, говорит, случайно махнул рукой.
      - А где нож был? На столе, что ли, лежал ?!
      Долгое совещание.
       - Нет, я им резал коробки, - неожиданно ответил мне по-русски сам обвиняемый.
      Гениально! Мне такое и в голову прийти не могло. Так теперь вообще все хорошо.
      - То есть, как все было? Ты резал коробки, потом подошли эти узбеки, и ты случайно...
      Афганец закивал головой.   
      - А ты ругался?! Угрожал?!
      Переводчик снова стал переводить.
      - Нет, он говорит, что наоборот, это они ему угрожали.   
      Полдела сделано. Я искоса посмотрел на прокурора. Его усы  воинственно шевелились, выражая негодование.
      - Если все было так, как ты говоришь, - сказал я с напускным раздумьем, - тогда я тебе советую не признавать свою вину.
      - Так что... Признаешь, - сердито спросила следователь обвиняемого.
      Тот посмотрел на меня. Я повторил свою реплику. Он замялся.
      - В общем так, в этой графе пиши: Признаю полностью, или признаю частично, или не признаю, - повысив голос произнесла следователь.
      Афганец с права на лево вывел несколько арабских символов. Таджик рядом написал - “не признаю“.  Следователь, задавая вопросы, стала записывать показания.
      - С утра поставил стол. Стал торговать. Через некоторое время подошли...
      - А чье это место? Твое или их? - вмешался прокурор.
     На рынке действительно нет каких-либо конкретных забронированных мест. Все торговцы платят сбор за право поставить торговую точку на площади. А конкретные места они занимают сами - кто какие раньше. Именно этот ответ был дан прокурору в моей редакции ( таджик тоже не особенно в ладах был с русским языком. Его долго не могли понять, поэтому, в конце концов, объяснил я).
      - Дальше, - продолжала следователь, - тебе сказали, чтобы ты уходил с этого места? Кто? Жена Каримова? Перевернула твой стол? Дальше.
      - Ты то, что в это время делал? - Вставил я, поняв, что нужно вмешиваться и, делая незаметный взмах рукой, с воображаемым ножом, многозначительно  посмотрел на переводчика, который после переговоров сообщил, что юноша резал коробки.
      - То есть до их прихода у тебя в руках был нож, которым ты резал коробки, - поправлял я.
      - Какие еще коробки? - Вмешалась помощник прокурора.
      - Много коробок. Постоянно надо разрезать, вытаскивать, - ответил  ей по-русски сам обвиняемый.
      Далее, с помощью таджикского и моего перевода (я как бы корректировал речь) выяснилось, что афганец, не отрываясь от работы, ответил, что это место его. Узбек схватил юношу за плечо, а он, повернувшись, случайно задел узбека ножом.
      Прокурорские усы, уподобляясь  собаке, желающей получить кусок сахара, перестали быть  агрессивными и заискивающе встопорщились, ожидая развязки.   
      Как это так, ну-ка покажи, - не унималась помощник прокурора. Она говорила миролюбивым голосом. Было видно, что ей руководит не более чем праздное  любопытство.
       Обвиняемый встал, подошел к ней и, нагнувшись, очертил большим пальцем правой руки около ее носа  невидимую дугу. Это было настолько комично, что, несмотря на серьезность положения, я не смог удержаться от смеха и, отвернувшись, беззвучно рассмеялся.
       Допрос подходил к концу и я предвкушал вкус пива и сигаретный дым.
        - Почему же Каримов и его родственники дают другие показания, - неожиданно спросил прокурор  и усы снова оживились.
        Ответ  “родился” мгновенно, но, к сожалению, только у меня. Те же долго переговаривались  и никак не могли произвести никакого ответа. Переводчик начал было что-то запутано объяснять и я, воспользовавшись этим, посмотрев в невидимые глаза прокурора, “перевел”:
       - Они хотели избавиться от мешавших им конкурентов.
       Ответ был логичным. Усы снисходительно улыбнулись, приняв вид учителя математики.
       - Да мы то потом с ними помирились, - неожиданно, чисто по-русски, вскричал афганец.
             
         Я в душе хохотал!!!    Чего теперь стоит договориться с узбеком и со всей   его многочисленной семьей?! - Ничего! Они там  все - единая братва - сегодня фехтование на ножах, завтра целование. Порядки у них такие. Какое уголовное дело, что вы?!  А что до их узбекских показаний – так они такого не говорили, это их неправильно поняли, узбеки же, в русском языке запутались.  Осталось мелочь - чтобы это понял прокурор. Тогда я вкрадчиво произнес:
       -  А что, с этими узбеками реально встретиться и поговорить?
       Эффект был велик. С усами творилось нечто неописуемое. В порыве возмущения они встрепенулись и, вращаясь, пытались достать своими щупальцами невидимого врага, а потом, признав поражение, уныло обвисли. Допрос закончился. Я был уверен, что парня отпустят.



Э П И Л О Г


      - А дальше?
      - Что?
      - Дальше-то, что?
       - Да ничего, не арестовали его - отпустили. Я потом ему сказал, чтобы пришел ко мне на следующий день с отцом в контору. И переводчик еще пояснил: - «Понимаешь, дело чести! Надо». Я был почти уверен, что придут. И представляешь, суки, не пришли!
      - А зачем?
     -  Как зачем, что я мать-Тереза, на халяву всяких козлов вытаскивать? Не заплатили они мне.  А я то рассчитывал миллионов на пять!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЕЙСТВИЕ


Ничего, конечно же, я им не рассказал, но за водкой Коваль все-таки сходил.  Первоначально, я от нее отказывался, но все больше хмелея с пива, думал: “Чего бы это?  День все равно загублен, ну нажрусь, завтра выходные, которые нужно будет проводить в Москве, с Ковалем и   проститутками. Тем более, по опыту  мне известно, что если я сильно нажрусь, то на следующее утро опохмеляться не буду, так как вкус алкоголя будет противен, а муки совести огромны . Буду страдать, пить минералку и анальгин (или алкозельцер, если не много пропил). К вечеру будет возможность заняться делами. Если же не сильно нажрусь - муки совести будут ничтожно малы, а вкус алкоголя  не так противен, в результате чего, Коваль наверняка соблазнит меня выпить пива... и понесется”.
Обдумывая это, я отстранился от участия в разговоре и, даже, отодвинулся. Это и решило исход судебной баталии моего умственного процесса.
- Я всегда сама готовлю моему любимому, а иногда лапочка сам мне приготовит, - вдруг отчетливо расслышал я женский голос за соседним столиком.   Произносился он подруге,  из уст  красивой девушки, наверное, моего возраста.
Меня, вдруг, пробрала сильная зависть к этому лапочке, который, небось, и готовит дерьмово.  Я придвинулся к столу и налил себе ерша...

…- А ты, Толик, чем занимаешься?
- Да ничем, сейчас, работу ищу.
- А с Ковалем чего у тебя?
- Да жить он у меня хочет. Пусть бы жил, мне не   жалко, на жратву мне бы давал, на бухалово, там, еще... Но с двумя бабами никак нельзя, у меня одна комната, спать негде, да и соседи.
- Понимаю тебя, Толик, еще как понимаю, еще по чуть-чуть?
- Наливай.
- За то, чтобы все было хорошо.
- Давай...

…Кристалловская водка - хорошая штука, прекрасно идет и крышу не срывает...
 …- Толику нравиться “Doors”, - несколько раз напоминал Коваль радостным, слегка ироничным тоном.
- Да, Джим Моррисон понимал толк в музыке, - охотно отвечал Толик, -  у меня дома пять дисков.
- Небось все пиратские.
- Пиратских, к сожалению,  кроме двойного беста  не существует. Они, пираты, клепают только то, что быстро продается.  Если нет беста, так они его придумывают, надергают из разных альбомов наиболее шлягерных вещей и втюхивают лохам.  Лохи то, тупорылые, тащатся, втыкают без разбору, а в творчество Моррисона не въезжают.  Откуда им въехать? Все только и знают: “Doors” - это же “People are strange”. Нет, чтобы послушать весь альбом, понять, как человек его писал, что он хотел этим сказать, понять его. Так ведь нет, только сидят и втыкают. Понимающих людей мало, на них, в отличие от лохов, пиратам работать не выгодно - спрос маленький. От того то, и приходиться фирменные покупать. Я по двенадцать - пятнадцать долларов покупал каждый диск в фирменных магазинах.
- А что Моррисон хотел сказать альбомом “L. A. Woman”?
На лице Толика выразилось недоумение, я бы даже сказал, огорошенность. Он долго тупо смотрел на стол, а затем грустно произнес:
- У нас водка закончилась.
- В стаканчиках по последней разлито.
- Пьем?
- Пьем.
- Пьем.
Коваль сходил еще за водкой...

…Толик слегка обиделся и больше молчал, хотя я спросил его про  “L. A. Woman” без всякого умысла. Я действительно не знаю, что этим хотел сказать Джим Морисон, пойми его, попробуй, эл-эс-де-шника.  Коваль же, пытался подвести итог этому бухалову:
- Ну что, Шур, едем к тебе?
- Сейчас, допьем и поедем, только я не представляю как это все будет. У меня кровать хоть и большая, но только одна.
- Мы же ночью работаем, а ты спать будешь, днем мы отсыпаться будем, ничего, мы уж как-нибудь.
- Ловко ты все придумал.
Коваль азартно засмеялся.
- Ну хорошо, а во сколько вы приезжаете с вашей “работы”?
- Я, где-то, в шесть, а девчонки когда как.
- Когда как, это как?
- Могут в пять, могут и в девять и в десять.
- И что я, по-твоему, до пяти - шести высплюсь?
- Ну, Шур, только до понедельника, я могу подождать, пока ты выспишься.
- Что мы, в Бутырке, что ли? Не надо никого ждать, четверых моя кровать вместит. Но, Коваль, только до понедельника, больше я этого дерьма не вынесу.
- В понедельник у нас будут деньги, мы найдем квартиру или комнату по объявлениям, ты не волнуйся.
- А если не найдешь? В комнату, вас уж точно не пустят - идиотом нужно быть.
- У нас на квартиру будет, я найду, я обещаю.
- Уверен?
- Уверен.
- Ну давай, посошок и поехали. А где Толик?
- Не знаю, нет его ни где.
Мы огляделись, Толика нигде не было.
- Наверное, он  домой поехал,  - решил проблему Коваль.
- Наверное, не значит, что поехал.
- Да поехал, я видел, как он в метро заходил, я вспомнил.
- Не врешь?
- Точно, тебе говорю,  видел, сто процентов.
Я вспомнил, как Коваль приезжал ко мне прошлым летом. Мы, поздно вечером, пошли в летнее кафе пить водку, откуда он вернулся ко мне домой, с неизвестно  каким образом у него оказавшимся, ключом от входной двери. А я проснулся утром на лавочке неведомого подъезда, совершенно обутый, без четырехсот долларов - полученный на кануне мелкий гонорар, который я, идиот, умудрился взять с собой, без документов и пуговиц на рубашке. К счастью, документы потом вернули.
«- Я же сам был пьяный и плохо все помню», - оправдывался он утром, встречая  злого и обутого меня.
С тех пор, я стал остерегался пить с Ковалем.
- Давай подождем немного, вдруг появиться.
Мы покурили, выпили, еще покурили. Толик не появился, наверное, действительно поехал домой...
 
…Ковальский персонал оказался двумя, совершенно разными, не похожими друг на друга не в каких смыслах, девахами. Первая - хотя и молодая - мощная дама солидных габаритов, другая - миниатюрная и стройная. Первая - выебистая1, со всеми вытекающими последствиями: если что -  горло перегрызет; вторая тихая и скромная.  Совершенно разные, но каждое по-своему красивое, лица. Поражаясь такому контрасту, я завел с ними пьяный разговор.
- Ну что, девчонки,  как служба?
Это их не задевало, они, видимо, относились к своему ремеслу как к некому приколу. Вторая сдержано, но весело рассмеялась, первая ответила шуткой:
- ***чим, только в путь.
- По приколу?
- Конечно, работа кипит.
- Водку будете?
- Еще как!
- Будем, - скромно, но весело ответила  вторая.
Знакомство плавно перешло в бухалово...
 
…- И что у вас, в Черниговской области,  нет лошадей?
- В натуре, тебе говорю, ни одной.
- Пора ехать, пора ехать, - постоянно выкрикивал уже пьяный Коваль…

…В такси, сначала было хорошо, а потом невообразимо плохо - сказалось, ранее  выпитое,  пиво.  Причем, сказалось совершенно по-дурацки - неожиданно и остро. Я терпел сколько мог и, почти, до дома. Не хватило всего пару кварталов - по крайней мере, доехали до территории, обслуживаемой моим отделением милиции. Это, к сожалению, мне пришлось узнать. Ибо, только я избавился от гнетущего желания, как подошли два милиционера, даже не милиционера, - что обидно - а солдаты срочной службы дивизии Дзержинского, наряженные в милицейские одежды.  Нормальным ментам я бы мог все объяснить, по крайней мере, договориться.  А эти желторотые пацаны еще играли в солдатики.  Я у них был наподобие пойманной добычи азартного рыболова. К  разумным объяснениям они не прислушивались, а от протянутой сторублевой купюры шарахнулись как черт от ладана, что делало бессмысленным дальнейшие торги.
“Не фига себе, - думалось мне, - бывает же еще такое? Они, прямо, чудом сохранившаяся реликвия. По внешнему виду, конечно же,  безошибочно можно определить, что солдаты молодые2, но все равно, странно”?
Пришлось совершить экскурсию в свое, как оказалось, отделение милиции. По дороге я поучал их взрослой жизни:
- Солдату попить кваску и купить эскимо надо на что-то, и чем на больше, тем лучше.  Вы же, только отсосете, потому что то, что я делал - ненаказуемо.
В дежурной части, за стеклом, восседал, пенсионного возраста, майор милиции, с сильно пухлым лицом, с отвислыми, как у бульдога, щеками, буденновскими усами и большой табличкой, с надписью “дежурный”. Он орал на снующих по деж. части сержантов, часто курил и уныло смотрел на груду документов задержанных чурок, которые, в избытке, томились в обезьяннике. На лице майора был выгравирован печальный вопрос:  успеет ли он всех оформить, хотя бы до пяти утра, и удаться ли ему хоть чуточку поспать.
- Опять кого-то притащили, угомонитесь ли вы наконец, - устало прикрикнул он на “моих” солдат.
- Ссал на улице, - браво отрапортовал один из служивых.
Такой расклад был на руку и я решил пуститься в юридический диспут.
- В моих действиях нет состава мелкого хулиганства, - высокопарно начал я, чем вызвал раздражительно-уставшую гримасу на лице майора, - мелкое, как, впрочем, любое хулиганство, предусматривает нарушение общественного порядка. То есть, объектом правонарушения являются, установленные порядком, общественные отношения. Проще говоря, если бы я своим поведением помешал бы каким-либо гражданам осуществлять свое законное право на отдых, или там, что еще, именно из соображений нарушить, установленные порядком, общественные отношения, тогда другое дело. Но в данном случае, я был надежно скрыт листвой и не кому не мог помешать, а мой умысел был направлен не на нарушение общественного порядка, а на отправление естественных надобностей.   Такого правонарушения в КоАП нет. Вот если бы я своей мочой испортил чью-либо вещь, ну, скажем, разъело бы облицовку забора...
При этих словах майора покоробило.
- ... была бы иная ситуация, хотя опять же,  данные действия произошли бы не в следствие хулиганских побуждений, а из-за отсутствия общественных туалетов. Поэтому, получаются чистой воды гражданские правоотношения. Что же касается...
- Ты откуда, хлопчик, - не выдержал дежурный майор.
- Местный я, из двенадцатого дома.
- Так и иди домой, мудозвон, - исчерпал инцидент дежурный, швыряя мне, отобранное салагами, адвокатское удостоверение.
Выходя, я поймал на себе разочарованные и злые взгляды отсосавших солдат.
Коваль ждал меня на улице, около отделения. Хотя я и отдал ему ключи, когда забирали солдаты, он все же пришел на выручку - молодец. На радостях  мы купили водки и хорошей закуски…

…Девахи попривыкли к пьяному мне и вели себя раскованно.
- И что же ты, адвокат, машину не купишь, сейчас бы отвез нас на работу, так нет, на метро придется ***чить, - первая почему-то любила это слово, употребляя его через каждую фразу, - а что, сутенер, может на тачку дашь?
- Девчонки, экономит надо, на квартиру заработать.
- Вот мурло, нет это не сутенер - это говно, сам ширяется, а нам на тачку не дает.
- Когда я ширялся?
- Как это когда? Вчера зрачки были узкие.
- Так это чуть-чуть, всего лишь на полтинник.
- А позавчера совсем убитый был, втыкал в машине, все пальцы обжог, и чуть пена изо рта не шла, - скромно подтвердила первая.
- Я на свои ширяюсь, - обиделся, вдруг, Коваль,  - ваши  уходят только на жратву и квартиру.  Давайте собирайтесь на работу, на квартиру зарабатывать надо.   
- Нет, вы только посмотрите на него - сутенер несчастный, - не унималась первая, - сам сидит уже в говно, а нас на работу гонит. Ты, говнище, что думаешь? Что мы без тебя работать будем?
- Езжайте, я подъеду.
- Как же ты такой, в ломотину, подъедешь?
- Я сказал подъеду, дайте мне с Шуриком поговорить, мы давно не виделись.
И мы разговорились с Ковалем.  Его бабы растворились и исчезли из моего внимания, которое было сосредоточено исключительно на Ковале.
- Коваль, ты что, совсем охренел? Ты же уже на игле сидишь.
- Да не сижу я Шур, я два - три раза в неделю, по чуть-чуть и то, не каждую неделю.
- Да врешь ты все, ты уже приплыл, у тебя, небось, уже ломки.
- Нет, Шур, чтобы ломки были, надо каждый день ширяться, в течение месяца, а я с перерывами.
- Да с какими, на хрен, перерывами, я что не слышал.
- Они преувеличивают, просто они так прикалываются.
- И что, ты будешь наркоманом до конца жизни?
- Тяжело, сейчас, Шур.
- Что ты вообще,  думаешь делать? Все время сидеть на своей точке? Ты же и подохнешь так.
- А на что жить?  Тут хоть деньги есть.
- Неужели ты не видишь никакого выхода? У тебя есть отец в Пятигорске, ты говорил, у него какой-то мелкий бизнес.
-  У отца нет для меня работы, там у него небольшая торговля, только на него и хватает.
- Но также  нельзя.
- Нельзя, я понял, что мне нужно.


СКАЗКА  ОБ  ОТСТАВНОМ  СУТЕНЕРЕ

Жил-был сутенер Коваль. Работал он на Тверской и был у него приличный штат проституток.  Жил, себе, припеваючи, особо не бедствовал, получал каждый день свои комиссионные, на что и ширялся. Даже на еду, бухло и жилье оставалось. Жизнь свою считал нормальной и подобающей.
Но однажды, прозрел сутенер Коваль. 
- Неправильно я живу  - заявил он себе и своим подчиненным, - надо стать мне другим человеком.
И стал.
Продал свою двухкомнатную квартиру в Пятигорске,  купил в Дубне однокомнатную и коммерческий ларек со всеми потрохами.  И стал дубненским коммерсантом.
- А как же точка, Коваль? А как же герыч3? - спрашивали его.
- Да *** с ней, с точкой, хуй с ним, с герычем, - отвечал он.
Преобразился Коваль. Стал вести здоровый образ жизни, женился, и дети, между прочим, ес0ть. Бизнес свой расширил до сети, из трех магазинов.  Днем работает, следит за продажами, вечерами занимается детьми, по выходным  футбол и сауна.
- Вот теперь я правильно  живу, - воскликнул Коваль.
И стал жить да поживать, да добра наживать.


- Складно все рассказываешь, а сможешь?
- Да почему нет.
- А отец тебе разрешит продать квартиру?
- Куда он денется, зачем она ему, это же моя.
- Дай Бог, Коваль.
Действительно, все было достаточно реально. Всегда хочется верить в лучшее.
- Выпьем, Коваль, за твое будущее.
- Точно, выпьем…


СПАГЕТТИ  ДЛЯ  ДЖЕССИ

Водка разливалась и выпивалась, закуска съедалась, мы вспоминали прошлые времена, нашу буйную и веселую молодость, постоянно вселявшуюся в различные сдаваемые московские квартиры.
Мы вспомнили как Коваль, после очередной пьянки, проснулся в шкафу, а я, разбив стеклянную перегородку, между ванной и сортиром, проснулся голым на полу.
Мы вспомнили, как Коваль бухал, после того, как все легли спать, в одиночестве, перед трюмо,  под музыку Штрауса, чокаясь с зеркалом.
Как пошли мы с Ковалем за продуктами, а в результате купили на все деньги щенка Московской сторожевой, и молока для нее.
О Джесси, конечно же, вспоминали подробнее...
Как можно забыть этот маленький дымчатый комок, смотрящий на нас любопытными глазами.
- Смотри, какая клевая, - говорил тогда Коваль в переходе у метро.
- Можно посмотреть, - просящее спросил он у добродушной бабушки, продававшей щенка.
- Смотрите, конечно же - она игривая, - улыбнулась в ответ бабушка.
Джесси Коваля не испугалась, открыла пасть и протянула к нему неимоверно толстые лапы.  А затем комфортно расположилась на его руках, пытаясь дружески укусить за щеку.
Мы с бабушкой умилялись.
После Ковальских рук Джесси перекочевала ко мне, где предварительно облизав, также пыталась укусить.
- Почем продаете? - заискивающе посмотрел на бабушку Коваль.
- Это Московская сторожевая, внеплановый помет, поэтому...
Бабушка назвала цену, конечно же, не помним какую. Важно ли это? Какая разница, за сколько была куплена Джесси. Помним лишь, что цена была небольшая.
- Давай, купим Шур?
- Ты что сдурел?  Это же щенок, мы не сможем, мы оба работаем.
Но Джесси положила правую лапу мне на нос и победоносно  посмотрела – все было решено. 
По дороге мне вспомнилась одна глупая собака по имени Джесси, которая была, до очень смешного, глупа.  Будучи ублюдком неизвестных дворняжек она, к году жизни, не смогла научиться не мочиться на пол, за что ее постоянно лупили хозяева. Она была тупа на столько, что не могла запомнить даже свое имя и отзывалась на любые. Но самое смешное - было смотреть на ее тупорылую морду - олицетворение тупости - когда в ней пытались проявляться проблески сознания.  Я, лично, просто падал со смеху.  Она почему-то сбежала. Тот вариант, что она это сделала осознанно, даже хотя бы интуитивно,  просто не укладывался в голове. Скорее всего, пойдя погулять, просто забыла свой дом и своих хозяев.
-  Раз это сука, Коваль, давай назовем ее “Джесси”.
- Почему Джесси?
- Так, в честь одной собаки.
- Хорошая была собака?
- Хорошая.
Так Джесси стала Джесси.
Разве можно забыть, как мы, в первое время, ходили за ней с тряпками по всем квартирам, как она постоянно кусала нас за ноги, как смешно лакала молоко из блюдца, путаясь в собственной шерсти.
А как можно забыть, как мы попеременно сбегали с работы, чтобы покормить и погулять с Джесси.  Я тогда, помню, все время пилил пешком через Яузу с плеером, в котором неумолкал “Doors”.
Конечно же “Doors”!  Для Коваля он был нечто вроде символа, смысла и святого писания.  Как, впрочим и сейчас, если не врет.  Тогда он, естественно, не кололся, но уже покуривал анашу.  А я любил шутить: “Коваль, анаша и “Doors” - вещи неотделимые друг от друга. Несколько раз покурив с ним,  заразился “Doors”ом  и я.
Смешно, конечно же, как я впервые покурил с Ковалем травы (он уже был бывалый). После курения, я стал лихорадочно задергивать шторы на всех окнах, боясь, что нас может увидеть участковый.
Как не вспомнить, как Джесси, повзрослев, сжирала, приготовленные для нас, фирменные (настоящие итальянские) ковальские “спагетти”, которые тот воровал в филиале итальянской фирмы.  Счастливое было время и Джесси отдали в хорошие руки. Умная, оказалась собака, и настоящая Московская сторожевая.


- Коваль, анаша и “Doors”, помнишь?
- Конечно помню.
- Почему бы тебе не курить? Героин и это, -  указал я на водочную бутылку, -  самый тупорылый кайф.
- Героин нет.
- А я тебе говорю - самый тупорылый, еще тупее водки.
- Ты пробовал?
- И не собираюсь.
- А чего, тогда, говоришь.
- Ну хорошо, объясни мне, что ты чувствуешь после своего герыча.
- Это не объяснить Шур, это кайф, понимаешь.
- Кажется понимаю о чем ты, у меня есть подзащитные наркоманы, они мне рассказывали. Ты, наверное, имеешь ввиду “приход”4?
- А мне только приход и нравиться, все остальное дерьмо.
- Блин, какой же ты мудак. Все наркоманы, которых я знал, твердили, что им нравиться втыкать5, видят, дескать, свои кинофильмы. У тебя , родемый, все гораздо проще! Ну и сколько длиться твой приход?
- Не знаю,  около минуты, наверное.
- И что при этом происходит? 
- Я не могу объяснить. Какая-то волна, энергия по телу проходит, понимаешь?
- А еще говоришь, что не тупорылый. Ты даже объяснить это не можешь.  Я, наверное, лучше объясню: ты просто кончаешь. Скажи, ведь почти тоже самое?
- Похоже, но лучше.
- Ну это же просто похоть, Коваль. Неужели это то, что тебе нужно в жизни. Что может быть тупее? Я понимаю еще, там, галлюцинагены - эксперименты над сознанием, вся муйня. Если крыша не съедет, то, может, и все хорошо будет, но в этом есть какой-то смысл, я бы даже сказал,  какое-то интеллектуальное начало.  Гораздо тупее стимуляторы - эффект усиления каких-то ощущений, сродни водке, бычий, в общем-то кайф, да и бог с ним, хотя организм изрядно портит.  Но самое дерьмо - это опиумные производные, твой долбанный герыч.  Там сознанием и близко не пахнет, оно при этом напрочь отключено, ловишь только подсознанием какие-то бестолковые фишки. Как будто бы отдыхаешь, а на самом деле после него еще отдыхать надо, при этом организм сажается в десятки раз сильнее, чем после водки. Ну разве не дерьмо?
- Дерьмо.
- Тогда просто кури, как в старые времена и будет все хорошо.
- Знаешь, Шур, для меня сейчас что пива попить, что травы покурить, никакой разницы.
-  Господи, как отупел ты со своим герычем, ну пей тогда только пиво, еще лучше.
- Лучше водку,  - улыбнулся Коваль и протянулся за бутылью, - пьем? ...

Как мы отрубились для меня так и осталось загадкой, но проснулись определенно от того, что вернулись с работы проститутки. Оказывается, они сами отработали, без всякого участия Коваля.
Вместе с ними пришли все симптомы похмельного отравления и вспомнились мамины воспитательные нравоучения.
Сначала мама ругала меня за любое употребление алкоголя,  затем, за употребление не по праздникам, потом, за употребление в больших количествах. Наконец, она привела в качестве примера для подражания такой случай:
- Видела я в кафе на оптовом рынке одного мужчину, интеллигентного вида, с мальчиком.  Он, перед едой, вытащил из сумки бутылку водки, налил себе чуть-чуть, выпил и бутылку обратно спрятал...
Такие бесхитростные воспитательные лекции могут вызвать лишь такой же смех и не более. А я знавал одного папу, который пытался донести силу убеждения в своих воспитательных речах.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
РАССКАЗ  ОДНОГО  ПАПЫ
 О ВРЕДЕ   ВОДКИ


   

        Лифт дома № 18 долго стоял на четвертом этаже. Причиной тому были двое пьяных шестнадцатилетних подростков, пытавшихся выволочь из этого лифта третьего.  Последний, развалясь  посреди кабины, отчаянно упирался и что-то невнятно бормотал.  Наконец, каким-то чудом, он был извлечен, водружен на плечи товарищей и поднесен к двери одной из квартир, где вся процессия, изрядно  обессилев, упала.
       - Витек, звони и сваливаем, - проговорил, отползая к лестнице, один из подростков, тот, что был пониже. оловой к стене, пугливо оглядывал родителя; а последний  хранил философское молчание.
        - Спасибо ребята, что его привели, - выдержав паузу, нарушил молчание папа, после чего пожал руки изумленным подросткам, поднял свое чадо и занес в квартиру.
       - Видал, - завистливо произнес Витек, после того, как дверь закрылась.  Его дружок, о чем-то задумавшись, ничего не ответил, и они в молчании поплелись вниз по лестнице.

       Принесенное дитя, раздетое и умытое, сидело в кресле  и, значительно протрезвев, осмысленно взирало  на отца виноватым, но несколько недоумевающим взглядом. «Чего это он не злиться, не кричит?», - проносилось в его голове, - “Как будто бы понимает? Ведь он то сам в юности как минимум бухал.”
        Папа сидел напротив и, пытливо осматривая сына, тоже напряженно думал: “ Вроде бы он  немного протрезвел. Кажется, все понимает. По крайней мере, что-то запомнит - по первому разу память не теряется.”   И папа начал свой поучительный рассказ:


       “ Знаешь сынок, после армии, пришлось мне около года проработать постовым милиционером. Работа очень вредная, а платят мало, да еще часто выходных лишают - придумывают различные усиленные варианты несения службы.  Начальство издевается - делает что захочет. Да все бы это ладно, есть там еще план по административным правонарушениям: столько-то человек нужно доставить за распитие, столько-то за нахождение в пьяном виде, столько-то за нарушение правил уличной торговли.   Вот Иванов, например, молодец - за смену четверых притащил, а Сидоров разгильдяй, раз никто ему не попался, небось, все дежурство грел жопу в какой-нибудь коммерческой палатке, лишить его, срывающего нам сравнение с прошлым годом,  премии. План этот так завуалировано называется - “сравнение с прошлым годом”.  И лишали премий, если что. До смешного доходило:
       Переодевается милиционер в штатское, заходит в подъезд, ставит на подоконник пустой стакан и ждет. Через некоторое время заходит некий ханыга, видит потенциального собутыльника и сразу с предложением, ибо пить в одиночку на Руси - не принято, более того, аморально. Самый последний алкаш и тот предпочтет выпить с кем-нибудь, а в одиночку - только в крайнем случае.  Так вот, вынимает тот ханыга бутылку и к замаскированному блюстителю:
      - Давай кореш выпьем!
      - Давай, - радостно говорит “переодетый”  и подставляет стакан. 
      - На браток, пей, - милостиво наливает угощающий, - халява!
      - Нет, давай ты первый, ты хозяин бутылки, я после тебя.
       Выпивает на радостях ханыга, передает лжесобутыльнику опустошенный стакан, а тот ему “ксиву” под нос:
     - Пошли, ты задержан за распитие спиртных напитков в общественном месте.
   В общем, работа, что и говорить, вредная. Поэтому там и пьют много.  По началу даже странным казалось. Обратишься к  кому-нибудь с пустяковой просьбой... ну, например: “Ты все равно идешь в дежурку - захвати мой рапорт”, - тебе отвечают: “Стакан!” Не знаю, сейчас, может, такого и нет, тогда спиртное продавалось исключительно по талонам, за ним были большие очереди и это считалось суперконвертируемой валютой, хотя милиционерам, зачастую, продавали и без талонов, и без, соответственно, очереди - с черного хода.  В этом и был основной смысл нашей работы - добыть за дежурство водки, а после дежурства ее выпить.  В каждой работе, согласись, должен быть какой-либо смысл. В нашей - другого мы не видели. А какой еще? Выполнение плана? 
     Распитие происходило в женском общежитии.  Там было, как мне тогда казалось, весело. Его обитательницы - девушки, работающие на ткацкой фабрике, разуверившись  в торжестве семейной жизни, искали последние, ускользающие от жизни развлечения, которые сводились, в основном, к комнатным застольям с водкой и плоскими шутками. Общежитие находилось в большом сталинском доме с огромными квартирами. В квартире комнат по восемь, громадная кухня, с четырьмя плитами, комната для стирки, где несколько кранов - как в общественной бане, сортир, естественно.  Впрочем, мы заходили туда и трезвыми,  без водки - во время дежурства.   Почему бы и нет - сидели в тепле, да еще можно было пофлиртовать с уставшими за рабочую смену девушками. Не в смысле секса - они почему-то “не давали”,  а так... и то хорошо, да и им разнообразие.  А если, например, ночь и все девчонки спят, то игра в домино на кухне значительно сокращала суровые милицейские  дежурства. 
         Как-то раз работали мы в вечернюю смену. Пришли все на развод  чистые и опрятные - поглаженные рубашки, тщательно вычищенные кителя, стрелочки на брюках, отутюженные шинели с новыми погонами. Все это было потому, что на следующий день должен был быть строевой смотр.  На этом смотре - проверяющие с ГУВД, которые  тщательно осматривают личный состав, а затем докладывают своему руководству. Местное наше начальство очень нуждалось в хороших “галочках”, поэтому требовало, чтобы все выглядели “с иголочки”.  Мы дежурили на кануне, сменялись поздно вечером и нас попросили подготовиться заранее.  Что мы и сделали, кроме того, уже давно не пили и пришли с румяными, трезвенническими рожами. Дежурили на этот раз втроем - я, Серега и Костёр (звали его так, потому, что фамилия у него - Костров).
       Серега был веселым человеком, простодушным и жизнерадостным, лет, наверное, двадцати семи. Он не любил хитрить, всегда говорил то, что думает, прямо и не двусмысленно. Его убеждения, также основывались на принципах честности и порядочности, с очень развитым чувством товарищества, и его вид как нельзя лучше говорил об этих качествах: голубые глаза практически всегда улыбались, но без хитринки и поражали прямотой и добродушием, в чертах лица не было ни жесткости, ни своенравности, ни надменности, а белые волосы и усы придавали его подлинно славянской физиономии еще более добродетельный вид.  Раньше он работал в “пересыльной” тюрьме, той, что на Красной Пресне, надзирателем, а как получил жилье, ушел - та работа была еще хуже. Была у него жена и двое маленьких ребятишек.  Любил слушать и рассказывать смешные истории и был “не дурак” выпить.
       Костров - полная Серегина противоположность. Черные волосы, колючие карие глаза, округлые холеные щеки, узкие усики, пухлые капризные губы.  Был он, что называется “хитрожопым”, всегда “себе на уме”, пил не то, чтобы умеренно, но “головы не терял”,  говорил двусмысленно, с издевкой. Хотя и был женат, имел в том самом общежитии любовницу, соседка по комнате которой часто, по ночам, смотрела как мы играем в домино.
       Я - недавно демобилизовавшийся  разгильдяй, заочный студент первого курса юридического факультета. Опьянение свободой после двух лет казарменной жизни еще не прошло и я взирал на все сквозь призму радужных розовых цветов.
       - Возьмете с собой стажера, - сказал на разводе замполит, - пусть с вами походит, посмотрит, как и что. Поучите его. Только смотрите - капля спиртного - держитесь.
       Замполит строго посмотрел на стажера и не без оснований, ибо пристрастие к алкоголю явно читалось на лице последнего.   Это был уже не юноша - взрослый мужик, около тридцати (с кадрами в милиции, на тот момент, были проблемы, поэтому приглашались любые желающие), небольшого роста, в затасканной куртке и старой кроличьей шапке. О шапке, конечно, нужно сказать поподробнее – она была не просто старая, а неимоверно старая.  Несколько раз линявшая и выцветшая настолько, что ее  истинный цвет уже не угадывался, она вобрала в себя всю гамму рыжих, пегих, желтых и бурых оттенков, с сальными отблесками и причудливыми разводами.
         Записав все, что положено, мы вышли из отделения и сразу направились в один из винных магазинов, в который, по слухам, завезли анисовую. К тому же заведующая там “задолжала”.  Больше двух недель она водила нас за нос, уверяя, что без талонов дать не может, что и так много уже раздала нашим, все лимиты исчерпаны, дескать, приходите в следующий раз.
       - А что, действительно возьмем без талонов, - говорил в восхищении стажер, мелко, но быстро семеня за нами,  - за мной не постоит, меня Славиком зовут.
       Огромная очередь у винного магазина подтвердила слухи - действительно завезли. Она причудливо извивалась по тротуару, огибая столбы и урны, а голова была значительно шире хвоста и плотно прижата к дверям магазина, причем настолько плотно, что пробиться к ним не было никакой возможности.  Отстоявшее несколько часов люди остервенело пробивались к “заветным дверям”. Стояла ругань. Блюсти там общественный порядок было совершенно бессмысленно, поэтому, едва взглянув, мы обошли магазин и постучали со стороны служебного входа.   
       Все подсобные помещения были плотно и доверху забиты ящиками с анисовой водкой. Заведующая, плотная женщина средних лет с хитрым лукавым взглядом,  встретила нас с натянуто - радушной улыбкой. 
       - По две на каждого могу дать, - сказала она, понимая, что на этот раз ей не отмазаться.
       На наших лицах выразилось справедливое возмущение.
       - Ну хорошо, по четыре.
       Заплатив, мы наполнили карманы дефицитным продуктом и вышли во двор, где  ждал Славик.
       - Взяли!? - срывающимся от волнения голосом спросил он.
       - А ты думал мы просто так?  Поссать заходили?! - весело ответил Серега.
       Славик был в восторге.  Он теперь твердо и окончательно решил работать в милиции. Да и у нас настроение было возвышенное. Еще бы! Двенадцать бутылок после двух недель трезвости.   У меня, кроме того, был познавательный интерес. Я не никогда не пробовал анисовую, даже не знал, что такую теперь выпускают.  А ведь это любимая водка Ивана Грозного, чью эпоху я особенно тщательно изучал, готовясь к вступительным экзаменам. 
       Добытая водка была оперативно принесена в общежитие, где  после успешной закупки был намечен отдых.
        - Ну что, Марин, готовьте закуску, - закуривая, сказал Костер развалясь на кровати своей бабы.
        - Да у нас шаром покати,  талоны на мясо  отоварить нигде нельзя.
       - А вот сейчас Шурик сходит, принесет мяса, а вы его приготовите. Правда, Шурик?
       Я посмотрел на Серегу. Костер любил злоупотреблять правами “старшего товарища”.  Единственный кто любил. Мне это не нравилось.
         - Да ладно сходи, чего ты, - сказал Серега.
         - Я не знаю, получится ли, один я некогда не брал.
          - Учись, - вставил Костер, - пора.
       Я снова посмотрел на Серегу.   
       - Помнишь универсам, куда позавчера заходили, - сказал тот, - подходишь к заведующей, говоришь: “Марья Семеновна, дайте мне мяса”.
       - И все? - удивился я.
       - А ты думал.
        - Я же не знаю, какое, чего. Я в этом ничего не понимаю: грудинка, вырезка.
       - Разберешься, - снова вставил Костер,  - учись.
       - Ну, если вам все равно, что жрать, - обиделся я  и, взяв палку, вышел.
       Гастроном, где заведовала Марья Семеновна, ослеплял своей величественной пустотой. Пустые прилавки и витрины, напоминая царство снежной королевы, зеркально отражались в мраморном полу пустого торгового зала. Единственные обитатели - три продавщицы,  в белоснежных  халатах, с накрашенными мумииобразными лицами, хранили неподвижность и как нельзя лучше, напоминали эту сказку.  Я подумал, что пришел напрасно, но “ударить лицом в грязь” перед товарищами не хотелось.  Поэтому, набравшись смелости, открыл крышку прилавка и, под равнодушными взглядами продавщиц, вошел в служебные помещения. Но отворив дверь кабинета, я в нерешительности замер. Заведующая, не заметив меня, продолжала разговаривать по телефону: “ Да конечно, да, да.  Я отложила,  триста пятьдесят килограммов, да,  масла девяносто коробок, это я помню, по сколько возьмешь... Нет дорогой, по восемь, не меньше. А как ты думал? Пойди посмотри на рынок? Сколько стоит там?”. Она бы еще долго торговалась, перепродавая государственную собственность, если бы не заметила меня.  Вид блюстителя порядка ее первоначально ошеломил, но оценив мой просительный вид, она успокоилась.
         - Простите, Марья Семеновна, - сперва сконфузился я,  но потом осмелел и твердым голосом произнес, - дайте мне мяса!
       Марья Семеновна облегченно вздохнув, улыбнулась и, фамильярно положив мне руку на плече, выразительно  изрекла:
       - Пошли. 
       Мы спустились в подвал. Там стояли контейнера доверху наполненные мясом. Причем ни какой-нибудь грудинкой (я немного в мясе все-таки разбирался), а действительно отличнейшей говяжьей вырезкой.
       - Почем, - несмело спросил я,  пересчитывая рукой, внутри кармана, выделенную “обществом” на мясо наличность. 
      - По два двадцать. 
      “ Не фига себе”, - подумал я, - “А стоит как грудинка”.
       Отобранное мною мясо она “ приблизительно” свесила на больших весах, одно деление которых пять килограммов, после чего я расплатился и ушел.  По дороге я зашел в комнату милиции, в метро, чтобы позвонить. Местный постовой сидел за столом и с серьезным выражением лица разгадывал кроссворд. Правда, как я обратил внимание, что-либо разгадать у него не получалось - клетки были пусты, хотя он сосредоточенно хмурился и грыз ручку. За решеткой находился, достаточно интеллигентного вида, пьяный мужчина, при галстуке и в шляпе, который, гримасничая, непонятно кому говорил: “Отпустите меня, и дайте мне пять копеек на метро”.   Милиционер не обращал на него никакого внимания.
       - Привет, я позвоню?
        - Звони.
        Выслушав длинные гудки, я поплелся в общежитие, около которого слонялся Славик - его туда не брали.  Он ежился от холода, переминаясь с ноги на ногу. Завидев меня, он подбежал и начал ныть о том, что он замерз, что напрасно, дескать, его подвергают суровым испытаниям, тогда как у него дома есть два литра разбавленного спирта. Пожалев, я взял его с собой.
       Увидев  увесистый  пакет, меня встретили радостными возгласами. Вся квартира вернулась с фабрики и активно готовилась к “празднику”.  Шаром уже было не покатить. Откуда не возьмись, появлялись вдруг соленые огурчики, грибочки, кабачки и даже копченая осетрина. Глаза у всех возбужденно блестели, а по рожам моих коллег я понял, что они уже начали.  Серега с порозовевшим лицом полулежал на кровати и, мутно улыбаясь, трепался с некой Тамарой:
       - Так откуда ты говоришь.
       -  Из Калуги.
       - Где спички?!
        Даже Костер подобрел и куря мне зачем-то подмигивал.  “Неужели вовремя дежурства? - подумал я, - при оружии?”  Но при виде початой бутылки подобные мысли улетучились из моей головы.  Тем более одна из девушек, взяв пакет, расстегнула на мне шинель и поднесла штрафной стакан. 
       - У Славика дома два литра разбавленного спирта, - сказал я, как бы оправдываясь, что его привел.  И это было встречено одобрением:
        - Пусть бежит.
        - Да быстрее.
         - Мы еще девчонок из шестнадцатой позовем.
         Однако, Славик без штрафной бежать отказался, после чего и ему поднесли, а затем он был тут же отправлен.
          Началось...
        Когда закончилось дежурство мы особо пьяными не были, помня слова замполита. Примерно за час до этого, мы перестали пить и активно жевали жвачку. В дежурной части у нас приняли оружие и ничего не заметили.  Я отчетливо помню, что я  очень сосредоточено и тщательно играл роль трезвого: следил за своей походкой, вследствие чего по дежурной части передвигался очень мало, делая только нужные шаги, говорить старался коротко и отчетливо, чтобы не заплетался язык, прятал глаза, выбирал темные углы.  Возможно, это и сыграло роковую роль. Когда мы вышли,  мои мозги, испытав большое напряжение, предались отдыху и я окончательно перестал реально воспринимать действительность, нахлынувшее чувство восторга сорвало так называемую “крышу”.  Мое тело вливало в себя стакан за стаканом, вызывая одобрение бессознательных инстинктов.  Система пищеварения, например, охотно принимала анисовую и доблестно добытое мясо, требовала солений и осетрины, координация движений, объединившись с голосовыми связками,  активно принимала участие в разговорах, роняя пепел на прилежно вычищенный на кануне китель. О половом влечении, я уже и не говорю. Девушки мне казались, забытыми небом, ангелами. В их плоских шутках, бытовых рассказах о долбанной фабрике и каких-то негодяях-мужчинах,  я видел глубинный философский смысл, удивительные лирические судьбы, достойные пера вечных поэтов.  Ведомое этим чувством зрение иллюзорно находило в них  божественные линии,  магические и  до боли сердца притягательные черты.
       - Представляешь, какой козел!  - говорила одна из них, - приехал, ****ь, на тачке, в кабак, мол, поехали. Я, *****, два часа красилась, собиралась. И что ты думаешь?  Тачка - говно. Кабак, какой там кабак - чуть ли не пельменная - срань господняя.
       - Омоновцы на проходной, представляешь, совсем совесть потеряли, - говорила другая, - шмонают по черному, куда хочешь залазят, чуть ли не раком ставят,  будто наша фабрика им публичный дом.
        Только вот Тамара рассказала действительно трогательную историю:
        - Жила я как-то с одним парнем. Он, представляешь, как спать ложимся, ну..., в смысле,  совсем спать, когда засыпаем, обниматься все время лез. То к себе прижмет, то руку или ногу на меня положит и так и спит, ему по кайфу. А я не могла так спать - не высыпалась. А хрен ли, если каждый день так?  Измучилась вся, за год, представляешь? А как-то, на новогодние праздники, гудели мы долго, несколько дней не спали, приходим к нему домой, а там, представляешь, трехкомнатная квартира - битком. Все спят. В большой комнате на диване - его брат с девушкой и друг брата, тоже с девушкой.  В его комнате его двоюродная сестра с  подругой,  со своими парнями, а в третьей комнате тоже, два парня и две девчонки.  Мы говорим, мол, вы как хотите, а нам полкойки нужно, нас не волнует.  В общем, легли мы, я как завалилась на него, оплела и зарылась, прямо вся укуталась в нем,  как в небесной нирване. И так мне стало по кайфу! Так мне это понравилось! Я потом, после этого, все время так и спала. И высыпаться стала, не представляешь. Только спать ложимся, я к нему, прижмусь, оплету, укутаюсь, а он бедненький задыхается. Стал уползать от меня - в последнее время на полу спал.
 
        Незаметное, в таких случаях, время все-таки шло. Кухня, где бухали, стала пустеть. Многие ткачихи пошли спать, даже Костер со своей бабой ушел. Начали появляться какие-то парни. Меня вдруг осенило - неприлично же, все-таки в форме. Надо - подсказывало мне  подсознанье, ибо слово думать было неуместно, - отсюда сваливать. Выглядим как раздолбаи.  И действительно,  один из этих парней мне на  следующий день сказал:
       -  Ну вы даете. Один пьяный, другой в усмерть.
       -  И кто же был пьяный? - полюбопытствовал я.
       - Да ты был пьяный.
        Это меня немного порадовало, хотя - какая там радость. В общем, слушай...
       Серега действительно был чудовищно пьян.  Его нижняя часть тела сидела на стуле, а верхняя живописно лежала на столе, с раскинутыми в разные стороны руками.  При этом голова, в одетой шапке, была повернута на бок, лицом к бутылкам. Наверное, чтобы видеть как наливают.  На мои мольбы о том, что нужно уходить он только шевелил губами.  Славик куда-то  подевался, кажется пошел еще за спиртом.  Делать нечего,  взвалил я Серегу на свои плечи, по-моему, мне даже кто-то в этом помог,  и потащил вниз по лестнице через черный ход.
          Я хорошо помню, как тяжело мне давался каждый шаг, каждая ступенька, я несколько раз с ним падал, запутываясь в полах шинели, то в его, то в своей.   Хотя при каждом падении несколько ступенек удавалось “проезжать”, что увеличивало шансы спуститься, последующие поднятие товарища забирало последние силы.  Я хорошо помню, как морозный ветер освежил меня своим дуновеньем, когда я совсем изнемогший открывал дверь.  Я хорошо помню, что тогда выпал первый снег. Я хорошо помню, дававшийся мне с неимоверным трудом, каждый шаг до главной улицы. Наконец, я хорошо помню, что я дошел до этой главной улицы, а именно, до трамвайных путей. Но там силы оставили меня и дальнейшее я помню очень-очень слабо. Помню, что  рухнули прямо на рельсы, где все мое тело почувствовало небывалую расслабленность, покой и комфорт. О том, чтобы подняться не могло быть и речи.  Пролежали мы, наверное, долго, благо два часа ночи - трамваи не ходят.  Они же не объезжают.  Но все равно, представь себе, какова картина? Проезжавший мимо Пэ-Гэшник потом всем рассказывал:
       - Еду я, вижу лежат двое на трамвайных путях, - порядок охраняют!
       Нет, чтобы подобрать, отвести, так  проехал. Одно слово - сволочь!
       Через какое-то время нас обнаружил Славик. Ему удалось нас поднять, правда с большим трудом.
       - Одного подыму, - рассказывал он потом, - поставлю, начинаю подымать второго. Только подыму второго, смотрю - первый упал. И так много раз.
        Когда ему это удалось, он повел нас ко мне домой - я жил неподалеку. По дороге я начал сам ходить, правда кругами, вследствие чего, мы в скором времени пришли.  Однако, к сожалению, приключения на этом не закончились. Через какое-то время мы со Славиком пошли за водкой к известному ему барыге.  При этом я вышагивал без шапки, в форме, в расстегнутой на распашку шинели и домашних тапочках.
       - На хрена!!! - резонно спрашивал я его через несколько дней.
     - Дык, я и сам не хотел, так вы же на меня накинулись, прямо за грудки, давай, мол, давай!
       - Как? И Серега тоже?
       - Да! Как услышал про водку, сразу проснулся, обезумел совсем.
       - А меня зачем взял?
       - Да ты вроде отошел немного, сам ходил.
       Из этого похода я не вернулся. Как Славик меня потерял он не помнит - сам был изрядно пьян, но по дороге он одел на меня свою кроличью шапку, видимо я совсем был замерший.  В таком виде, на следующее утро, я и проснулся в кустах на одной из улиц - в милицейской форме, домашних тапочках и кроличьей шапке.
       Положение было ужасное.  Уже народ ходит, а я в таком виде, да еще весь окоченевший, запорошенный снегом, руки и ноги не сгибаются, дар речи утерян, способность думать - тоже.  Благо далеко не зашел. Было, конечно же, мне тогда не до стыда - это потом... Пришел - дома Серега спит, в тепле, мертвецким сном - повод для зависти. Сев на стул, я стал отогреваться и закемарил, а когда очнулся сразу подумал - зря отогревался. Боже праведный!  Голова, натурально как  детектор звуков, мало того, что сама по себе раскалывается, да еще каждый посторонний шум отдается в ней резкой чудовищной болью. Настолько, что сознание временами пропадает.  А как вспомню вкус анисовой водки, сразу  тошнить начинает, так, что  все внутренности наружу. До сих пор ее, между прочим, пить не могу.
       Блин! - вспоминаю, - сегодня же строевой смотр, явка строго обязательна. Бужу Серегу - не встает. Какого черта, - думаю, - еще о нем думать буду, и так думать не могу, к хренам собачьим, сам пусть о себе заботиться, посмотрел на часы - пора.  Шинель вроде не грязная, хорошо, что снег выпал, правда мятая. Ничего, что-нибудь придумаю, например, в ночь кого-то подменял или... блин... потом, по дороге сочиню отмазку, сейчас не могу. Разгладил руками шинель, застегнулся, стал сапоги одевать. Думаю, надо хотя бы их почистить, начищенные сапоги - уже хорошо. Самое хреновое в таком состоянии, это делать чего-нибудь нагнувшись - голова как бубен, когда по нему стучат, силы пропадают, задыхаюсь. Но переборол я боль, перетерпел, сапоги блестят как на парад начищенные, правда, от этого стало мне еще хуже, чем было.  Иду по улице - жутко, каждый шаг в голове отдается, организм обезвожен. Подумал я, надо исправить это недоразумение и направился к пепси-кольным автоматам, по двадцать копеек за стакан, как сейчас помню.
       Хорошо иногда бывает пить сильно разбавленную газированной водой пепси-колу, когда она не сладкая, когда имеет натуральный вкус воды, когда содержит сплошные газы, которые с легкостью проталкивают в обезвоженный  организм живительную влагу, да еще, если предельно холодная! Именно такую пепси-колу я и пил - она, словно бальзам - делаешь глоток за глотком и боль в голове пропадает - хорошо.  Правда, только закончишь пить, сразу все по-старому. Я порядком за утро намучался, поэтому долго принимал “обезболивающее”.  Наверное, стаканов пятнадцать выпил.  Ни о каком опохмеливании и речи быть не могло, настолько меня воротило от алкоголя, что даже и пива бы выпить не смог.  Я бы так целый день стоял, медитировал и пил пепси-колу, но служба есть служба, долг есть долг. Собрался  духом и пошел на смотр.
              На плацу, во дворе РУВД стояли ровные прямоугольные колоны милиционеров. Все, в отличие от меня, “с иголочки”, бравые и подтянутые, чистые и опрятные - поглаженные рубашки, тщательно вычищенные кителя, стрелочки на брюках, отутюженные шинели с новыми погонами. Все с румяными, трезвенническими рожами.  Проверяющие между ними расхаживают, придирчиво всматриваются, но придраться не к чему - руведешное начальство в президиуме сияет от удовольствия. Опоздал я совершенно некстати. Надо бы сзади как-нибудь незаметно к своим пристроиться.  Ну, думаю, сейчас одну колонну обогну и нырну в строй.  Да не тут-то было................
       Я, вдруг, оказался в центре всеобщего внимания, все взоры устремились к моей персоне, и тут же весь плац взорвался громогласным неудержимым смехом.  А потом дружными, клянусь, аплодисментами.  Да, да, аплодисментами. Аплодировали, по-моему, даже проверяющие. От их “приветствия” моя голова  чуть не раскололась на три, и я  не на шутку разозлился. Чего это они гогочут?  Ну, подумаешь, шинель мятая, зато сапоги начищены лучше чем у многих. Может шапка сбилась, кокарда где-нибудь на боку?  Я протягиваю руку, чтобы поправить шапку и тут меня парализовывает ужас. Буквально дикий ужас.  - Я, оказывается, в кроличьей шапке так на смотр и пришел...  В той самой кроличьей шапке.
       Однако ужас сковал не только меня одного. Сияющие самодовольные улыбки моментально сползли с начальствующих лиц. Пуще всех выходил из себя, естественно, начальник РУВД.
       Чей это, - кричал он на весь плац, с побагровевшим от злобы лицом, - урод?!   
       В рядах нашего отделения началась паника. Побледневший как воск наш отделенческий замполит, который, кстати, принимал меня на работу, трусцой подбежал  к начальнику РУВД и что-то начал виновато объяснять.  Строй смешался. Начальник  РУВД, как рассказывают, я лично не видел, наотмашь ударил замполита кулаком по лицу.  Я, скованный ужасом, так и стоял на месте, пока вовремя подоспевшие товарищи не сгребли меня в охапку и не отвезли домой, подальше от праведного гнева управленческого руководства и нашего замполита.


       Не дай бог, сынок, испытать тебе такой стыд и ужас. Да и не только это. Несколько часов в снегу пролежать, тоже не безопасно для здоровья.”
       - И что, пап,  тебя выгнали от туда, - спросило протрезвевшее чадо, внимательно выслушав отцовский поучительный рассказ.
       - Ты имеешь ввиду уволили? 
        - Ну да.
        - Да нет. Благодаря моему “концерту”  наоборот,  различные недочеты были РУВД прощены.  Проверяющие,  прослезившись от смеха, радушно выставили самые наилучшие оценки и, поблагодарив, с наилучшим настроением уехали. Замполиту трогать меня запретили, раз все так благополучно вышло.  Да и на каком основании? Я же на смотр явился - не прогулял.  Он, конечно же, после этого, относился ко мне с нескрываемой ненавистью и презрением, затаил злобу и искал удобного момента, чтобы разделаться со мной самым суровым образом. Но повода не было. Я, памятуя о происшедшем, никогда более так не надирался. Пить, конечно, совсем не бросил, но после того, пил очень редко, всегда предусмотрительно и осторожно. Да потом, появились другие интересы, стал изучать право, читать много разного.
       - Так что, выходит, он зря по лицу получил.
       -  Выходит зря. Не в этом дело. Я к чему тебе все это рассказываю? К тому, что умные учатся на чужих ошибках, а дураки на своих.  Вот тебя принесли твои дружки, а меня тогда не принесли и ладно, что еще такое случилось, а ведь могло быть и гораздо хуже. Мало ли кто мог обнаружить в кустах пьяного милиционера. Да хотя бы и не милиционера - много же разных отморозков. Это только одна сторона медали. Есть и другая. Знаешь, сколько преступлений совершается по пьяни? Особенно среди таких молодых пацанов как ты?  Я то на это вдоволь насмотрелся.  Вроде бы совершенно нормальный парень, не подонок не мудак, не дебил, - папа вдруг перешел на жаргон, - а как зальет глаза, крыша его покидает и начинается - грабежи, понты, поножовщина. Потом ведь волосы на жопе рвет: “Зачем? С чего меня так переклинило?” Вообщем, думай сынуля, если не спешишь на кладбище или на зону, то, - папа сделал паузу, видимо подбирая слова, - не жри столько.
       Больше им ничего сказать друг другу не нашлось, и они отправились спать. 

ГЛАВА ПЯТАЯ
ДЕЙСТВИЕ

Расчеты оправдались: я с отвращением отказался от пивного предложения, заказав, шедшему в магазин Ковалю, минералки.
Девки вели себя нагло и развязано. Даже скромная, вышла из ванны укутавшись в мое полотенце. Первая так вообще, не моясь, бесцеремонно забралась в единственную постель.
- “ Не бойся, Шур, они чистые  и трахаются только с презервативами”,  - убеждал вчера Коваль.
Злость и  желание пользоваться законными правами хозяина, буксуя в вязком похмелье, еще не успели проникнуть в мое существо. Оставшись один на один с ковальским персоналом, да еще  трезвым, я испытывал неловкость, даже, наверное, немного страх. Не потому, что я раньше никогда не общался с проститутками...


НА  ДОНБАСЕ  ЖИВУТ  ИЛИ  ШАХТЕРЫ
ИЛИ  НАРКОМАНЫ

Я достаточно покупал проституток, всегда будучи пьяным. И всегда, на следующее утро, об этом жалел... кроме одного раза.

Изрядно подвыпивши, возвращаясь из сауны, где отдыхал с коллегами, я, победив в себе разумного человека,  заказал таксисту  заехать на Лубянскую площадь.
Там меня, первоначально, пробрало отвращение и разочарование. Суетливые сутенерши навязчиво втюхивали свой товар: намазанных до последней безвкусицы жриц любви, которые, развязано выставляя на показ свои тела, смотрели на меня с вызывающим похуизмом. Уже решив уезжать, я заметил в толпе товарок  девушку с тонкой фигурой и приятным лицом. Контраст с остальным выбираемым был огромен.  В ее глазах, кроме застывшей безысходности, читалась наивысшая порядочность и редкая честность. Она смотрела на все сквозь туман утихшего омерзения, и, несмотря на то, что также была не мало накрашена, производила впечатление, так называемой, порядочной девушки (не люблю это выражение). Казалось, что она, перешагнув через какое-то большое горе, закладывала в ломбард истерзанное тело.
Я выторговал ее за сто долларов, хотя просили сто пятьдесят.
Наверное, не имеет значения, что я не запомнил ее имени, она у меня ассоциируется с Наташей.
В машине Наташа вела себя достаточно скованно, односложно отвечая на те или иные вопросы.  Ей, видимо, не  давала покоя мысль о том, что я могу быть дома не один.

Нелирическое отступление

“Попадалово” проституток, собственно, заключается в том, что покупает их, допустим, тот или иной клиент, за положенную, по таксе, цену и привозит в какой-нибудь офис, или что еще, где полно народу.   Трахают ее там в течение, например, трех - четырех суток, человек по восемь - десять, а потом вышвыривают, даже не дав на метро.

- Ты не волнуйся, - говорил я, дружески сжимая ее руку, - все будет хорошо, может купить что выпить?
- Шампанского, - улыбнувшись, грустно сказала она, заметно расслабившись.
- А к шампанскому? Может шоколадку?
- Хорошо бы.
- Может, ты есть хочешь?
- Нет, спасибо.
Поймав дружеский тон, мы почувствовали друг к другу расположение. Я купил  советское псевдошампанское,  коробку шоколадных конфет и некоторые другие мелочи. Вид пустой квартиры убрал, последнее, царившее в Наташиной душе,  напряжение. Напоминая  двух,  шедших по неведомой дистанции, неудачников, и неожиданно встретив друг друга, мы почувствовали искреннюю взаимную симпатию.
- У меня муж остался в Донбасе, я говорю ему, что работаю в компании “Vill-bill-dann”, соками торгую, - тоскливо отвечала она, отхлебывая из бокала “полусладкое”.
- Ну и как, у вас с мужем, все хорошо?
- У нас на Донбасе живут или шахтеры или наркоманы, - просто и не просто ответила она.
Я не стал допытываться, к  какой категории относится ее муж, какая мне разница - мой отдых должен быть моим отдыхом.
- Ну, ты расслабилась?
- Да, спасибо.
- Постарайся быть поестественнее, может и сама отдохнешь.  Я, ведь, в сущности, также продаю какие-то свои  качества. Какая, собственно, разница, кто чем зарабатывает.
- Ты хороший.
- Тогда начнем?
Она весело стала раздеваться.
Что было потом?
Потом было абсолютно невероятное - сексуальное действо,  не уступающее пастельным баталиям, скромно описанным в прошлом веке Казановой. 

Нелирическое отступление

Скромно описанным потому, что если описать более красочно, то многим покажется это пошло.  Как, например,  описать оргазм?  Безусловно с духовной стороны - скажут все.  Но художник,  улетающий в облака от реальных и естественных красок - абстракционист. Его картины однобоки, а кисти слепы и не видят прекрасное в реальности.  Но человечество придумало стыдиться физической стороны прекрасного действа,  на то, что переходит табу “интимность”,  немедленно ставиться клеймо с маркировкой “пошло”.

Да, собственно, и не это главное.  Другое дело, на сколько это искренно?
- “Ни фига себе, - думал я, - возможно ли это?  Казалось, она окунулась в совершенно отличный, до этого, мир.  Ее охватила захлебывающаяся страсть.  Первоначальная покорность и трепетность, вдруг, сменилась, обнимающим все, желанием.  Полностью мне отдаваясь и интуитивно повинуясь, она невообразимо перевоплощалась из ягненка в волчицу, но не в звериную, а в сказочную, любящую  и нежную. Неужели это игра?  Тогда ей место не на Лубянской площади и не за сто долларов за ночь.”
Презервативы закончились совершенно не кстати.
- Я всегда пользуюсь презервативами, а когда прихожу домой, еще промываюсь антисептиком, -  переводя дыхание, трогательно сказала Наташа, нагнувшись, обняв меня за шею.
Сексуальный марафон снова продолжился.  Вплоть до зимнего рассвета, мы лишь изредка в обнимку курили, занимаясь в остальное время положенным ей по работе. А с рассветом, она, всем телом меня обняв, сказала, что устала и хочет спать, после чего, тут же заснула на моем плече. 
Спустя пять часов, все повторилось.
- Я могу и не за деньги, можно просто приезжать к тебе иногда? - спросила Наташа, записывая мой телефон, когда я ее провожал.
- Зачем тебе не за деньги, если они у меня есть, - старался выглядеть великодушным я.
А потом...
Потом я лечил хламидии.  И хорошо еще, что только хламидии.


А Коваль говорит чистые.  После таковой чистоты весь дом дезинфицировать надо.
“Осерчать и выкинуть их, что ли?”, - неохотно думал я, бродя в одиночестве по квартире, так как “ночные рабочие” моментально уснули.  Как ни странно,  донбасские воспоминания навеяли не злость, а меланхолию. - “Они же делятся с Ковалем своими заработками, а в обязанность последнего входит предоставлять им жилье. Он их поселил здесь и они вправе рассчитывать на все удобства квартиры и чувствовать себя как дома. Они, просто живут,  и по хрен им я  - все претензии к Ковалю.  Не слишком ли я глупо рассуждаю?  Да не фиг рассуждать с похмелья, сегодня суббота,  дотерплю до понедельника, раз обещал. Коваль, все-таки мой друг,  можно спать одетым, а белье, со всей фигней, постираю потом у родителей, где есть стиральная машина автомат.  Но только до понедельника”.
Полечившийся пивом Коваль стал еще веселее чем вчера и охотно делился своими жизненными планами:
- А если не получиться с этим ларьком, я куплю газель-микроавтобус, буду заниматься перевозками пассажиров из Дубны в Москву, как маршрутное такси.  Объявить, например, билеты по пятнашке, туда - сюда съездил, ***к, триста шестьдесят.
- Ты б, только скорее, уже, туда-суда-***к, а то я второго твоего такого пришествия  больше не выдержу.
- Я думаю, к осени все получится.
- Ну хорошо, а какие ты с этого, туда-сюда-***к (мне понравился свой каламбурный экспромт) налоги платить будешь? Или ты собираешься работать нелегально?
- Так вот, проблема, нет уж, ларек определенно лучше.
- Давай, Коваль,  не тяни с этим,  сколько можно тебе уже скитаться.
Кроме пива и заказной минералки, он притащил целый пакет овощей и зелени. Соорудив  целую кастрюлю салата, мы долго закусывали сухость и горечь похмелья.  Дивная погода располагала к беседе у раскрытого настежь кухонного окна; был включен «Том  Waits». Сначала тихо, потом все громче и громче, чем вывел из сна не проспавшихся проституток. С опухшими и недовольными рожами  они жрали салат и выказывали Ковалю свое неудовольствие.
- Ты, сутенер, совсем охуел, - беззлобно говорила первая. Видимо у ней была удачная ночь.
- Нормально отработали? - заискивающее вопрошал сутенер.
- Ничего,  клиент быстро заснул, а я свалила и пару видеокассет прихватила.
- А у тебя?
- Тоже все хорошо.  Также, -  меланхолично отвечала вторая.
- И кассеты прихватила? -  любопытствовал я.
- Кассеты не прихватила, но уехала быстро.
- А какие кассеты прихватила, - не унимался я,  обращаясь уже к первой.
Та молча встала, нашла свой пакет, порылась в нем, и бросила мне на колени две кассеты, на обложке которых, тупые рожи, обвешанные оружием, восстанавливали примитивную справедливость.
- Тебе нравятся такие фильмы?
- Да пусть будет, - пожала она плечами и сплюнула в пепельницу, выдыхая табачный дым, -  а что, Коваль, ты и сегодня отдыхать будешь?
- Нет, сегодня будем работать.
- За доблестный труд! - пытался пошутить я, подымая стакан минералки.
Три кислые рожи молча дали понять, что тост неудачный. Веселость Коваля исчезла, он стал молча и часто курить, смотря несмотрящим взглядом на стену. Его персонал стал готовиться к работе. Заключалось это, в облицовке косметикой, опухших от усталости лиц. Гробовая тишина (музыка не в счет) придавала  торжественность этому мероприятию и делало его похожим на ритуальный обряд.
С течением  нескольких часов,  косметическая церемония  стала действовать на меня все более и более угнетающее. Я ходил из угла в угол не в состоянии чем-либо заняться. Густые парфюмерные слои  постоянно окантовывались и подравнивались -  все томились ожиданием.  Четыре, страдающие бездельем, персоны,  рассаженные в разных углах, предавали моему жилищу схожесть с вокзалом.  Тонов к этому сравнению, придавали грязные и скомканные простыни, на которых восседали ожидавшие девицы, такие же и в помаде, наволочки на подушках, сброшенное на пол одеяло, пластиковая бутылка с пивом и стаканами на столе.  Что касается меня лично - то я чувствовал небывалую усталость.  Мозги не в состоянии были даже разгадывать кроссворд, тело с трудом помыло посуду. Подобную  усталость чувствуешь, после посещения следственных изоляторов.  Это происходит в следствие мрачности московских тюрем; их  дизайн, суровость персонала и напряженная обстановка,  угнетает до полного изнашивания нервных клеток, выделенных организмом на определенный день. Такая  аллегория - схожесть моего дома с тюрьмой - невообразимо меня озлобила.  В первую очередь это отразилось  на домашней утвари, которая принимала пинки ходившего по всем углам хозяина.
“Какого хрена мне все это? - думал я, - я же нормальный человек, адвокат, добропорядочный член общества. Во мне иногда просыпается хиповость, но панковство никак не по мне. Я не хочу считать себя за бортом этого мира, в нем много интересного.  Со стороны даже не возможно представить подобную ситуацию. Как это все случилось? Почему именно Коваль попал в такое дерьмо?  Неужели он может терпеть это каждый день, или героин мог убить в нем НОРМАЛЬНОГО человека?  Нормальный, значит  представитель подавляющего большинства, при самых общих психических сравнениях.  Это большинство,  вряд ли желало бы оказаться на нашем месте.  Я лично, не уверен, что выдержу до понедельника.  На ум пришла еще одна ассоциация - пьеса Островского “На дне”.  Коваль, со своим переносным имуществом - зубная щетка, паста, одеколон, бритвенный станок -  просто идеально напоминал Луку, с его чайником; я  -  Барона, с его фрачной манишкой. Хотя манишки, как, собственно, и  фрака, у меня не было, я бы мог  достать из шкафа галстук и повязать его на голое тело, тогда бы сходство было почти полным”.
 Когда мое раздражение перешло на остальных ожидавших,  “пришел их поезд”, они решили ехать на свою дурацкую точку.  Я, видимо, выглядел очень злым,   даже “Горло перегрызи” не стала мне перечить и молча перенесла мое раздражение. Впрочем, им действительно было пора - наступил вечер.
- Поспи, Шур, отдохни, - предложил Коваль уходя.
 Я выразительно и тоскливо посмотрел на то, что когда-то было постельным бельем.  Он, лишь, грустно улыбнулся в ответ.
Настроение было припаскуднейшее, накрывала депрессия, убираться я был не в состоянии, да и глупое было это занятие - завтра будет точно так же. Делать что-либо по работе я был еще больше не в состоянии. Оставаться дома становилось жутко - начинала ехать крыша.
Телефонные звонки, бывает, спасают.
- Привет, Сашк, ну как, проспался?
- Привет, в кои веки ты мне позвонила? Молодец... подожди, что значит проспался?
- Ты что, совсем ничего не помнишь?
- Что я должен помнить?
-  Ну ты даешь, приезжал вчера на Бауманскую сильно пьяный, закадрил там Аллу...
- Во сколько?
- Где-то около часа.
- А... - в мозгах всплыли обрывки памяти. Действительно, около часа ночи я ездил на Бауманскую, действительно, там долго разговаривал с какой-то Аллой, которая, как мне казалось, была смазливая, но с хитроватым взглядом. Пили там пиво, возвращался на каком-то неимоверно старом «опель-кадете», водитель которого говорил, что ездит без тормозов (в прямом смысле - у машины  сломана система торможения).  - И что, сильно был пьяный?
- Ну так, солидно, что правда не помнишь?
- Теперь начинаю вспоминать, а что за Алла?
- Приезжай расскажу, что сейчас делаешь?
- Да, в общем, ничего.
- Давай встретимся, поговорим?
- Отлично, может на “Бауманской”, по бутылочке пива выпьем?
- С удовольствием, когда?
- Мне, чем раньше, тем лучше.
- Хорошо, давай через час.
Мы встретились. Она не изменилась, даже похорошела, но выглядела задавленной жизненными проблемами.  Грустно, когда девятнадцатилетняя особа постигает многие жизненные разочарования. Я купил ей пива, а себе минералки.
- Так что за Алла?
- Она сейчас подойдет.
- Она попросила тебя позвонить?
- В общем да, но я все равно рада тебя видеть.
- Ладно, бог с ней,  как ты?
- Ты меня вчера спрашивал.
- Скажи еще раз.
- Да не очень, с родителями напряги, денег не хватает, работа дерьмовая.
- Когда-то  ты была веселее.
- Жилось веселее.
Мы немножко вспомнили старое.  Вспомнили общих друзей.
 
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ГОРЬКИЙ “ROCK-N-ROLL”

       - Ну, как, Миш,  бизнес? - спросил я его при встрече.
       -  Да хреново, чертов кризис, выручка упала, прибыль тоже, Я, вот,  хочу в Нижнем Новгороде две газели купить, не поможешь перегнать?
        - Зачем тебе две газели?
        - На продажу. Подержанные газели, в хорошем состоянии,  там, на рынке стоят не больше штуки, тогда как я свою старую, совершенно “убитую”, вчера продал за полторы.
       - Чего-то мне не верится, чтобы была такая разница в ценах - дураков сейчас нет.
       - Да я лично видел, когда был там на позапрошлой неделе.
       Спорить с ним не хотелось, к тому же мне это было совершенно неинтересно, но зато сама мысль понравилась с другой точки зрения: такое путешествие  послужило бы для меня большой разрядкой и отдыхом от суровых  будней.  Я твердо верил в то, что  ROCK-N-ROLL  это не только музыка и танец, но еще и стиль жизни.  Это когда  жизненный ритм уподобляется танцу, а испытываемые при этом ощущения - музыке.  Четырнадцать часов путешествия по страшному первому гололеду,  - чем не roсk-n-roll?  По крайней мере никаких мыслей в башке - пару дней без Фемиды. Ночь туда, день обратно, затем, крепкий сон - хорошие выходные!
       - Как мы поедем?
       - Туда, на моей девяносто девятой, обратно на двух газелях и девяносто девятой. Выедем в двенадцать ночи, утром будем там, быстро купим и сразу обратно.  Поедем втроем ты я и Леша.
       - Когда поедем туда, кто будет за рулем?
       - У меня прав нет, поэтому  или Леша или ты.
       - Как же ты собираешься ехать обратно?
       - Права забрали больше месяца назад, талон уже просрочен, если что - откуплюсь.
      - Ладно, идет. Когда выступаем?
      - Завтра в около двенадцати заходи ко мне и сразу поедем.

      В десять минут первого ночи ВАЗ 21099, с нами на борту, выехав на шоссе Энтузиастов, взял курс на Горьковское шоссе. За рулем был Леша, а я, удобно развалившись на переднем пассажирском сидении, наблюдал как исчезает под капотом черная полоса дороги. Накануне я пытался отоспаться, но получилось не совсем удачно - проснувшись в одиннадцать утра, я больше не смог заснуть и весь день бодрствовал.
       Когда исчезли неоновые огни Московской кольцевой автодороги, неожиданно повисла тьма. Шоссе практически не освещалось, а блеском фар отсвечивалась зловещая ледяная корка, покрывавшая дорожный асфальт.   Через полчаса четыре полосы сменилось на две, Миша, на заднем сидении заснул,  а я, на благо всем, отвлекал водителя разговорами. Наверное, даже если бы я захотел, то все равно бы не заснул - коварная узкая дорога, по встречной полосе которой неслись, ослепляя дальним светом, большие грузовики, отшибала весь сон. Так, с  помощью веселого трепа быстро летели часы и селения за окном, я даже не заметил как проехали пресловутые Петушки.
       Перед  Владимиром мы остановились в придорожном кафе выпить кофе.
      Кстати сказать, придорожных кафе на этой трассе великое множество, такое, что с коммерческой точки зрения это поражает своей бессмысленностью - на сто километров, наверное, не менее тридцати, тогда как совершенно нельзя сказать, что там было бы очень оживленное движение. Хотя, с другой стороны, что еще остается делать жителям придорожных селений? Работы нигде нет, а если и есть, то за 300 - 400 рублей в месяц, с задержками на полгода. Торговать? Что-то продавать своим же - еще более бессмысленно - у кого есть деньги?  Поэтому, в надежде на запасшихся деньгами проезжающих,  наиболее предприимчивые стали открывать на трассе кафе, а менее предприимчивые, видя, что соседи имеют единственно возможный заработок, стали им подражать, поэтому все стали одинаково предприимчивые - одинаково бедные.
     Так вот, в кафе, где мы остановились, двое парней пили водку, ели курицу и мрачно разговаривали. А съев и выпив, кстати, бутылку 0,5, попросили у нас насос. “Они еще и за рулем, - подумал я, - смелые ребята, хотя, наверное, наоборот, пили для храбрости, машина то у них “шестерка”, еще со спущенным колесом, - на такой дороге хуже ничего быть не может”.
       После Владимира все было точно также - шли километры, время. В половине пятого Леша остановился, сказав, что устал. Я же чувствовал себя достаточно бодро, поэтому и сел за руль.  Отставной водитель лег спать на заднем сидении, а рядом со мной водрузился проспавшийся Мишка. Он много курил и, время от времени, умоляя меня не ехать быстро, рассуждал о своих коммерческих планах.
        - Эти газели за день “в лет уйдут”1, - задумчиво и монотонно говорил он, нервно куря, - Знаешь, сколько у меня было покупателей на эту “убитую” газель”? Они чуть ли не дрались.  Я, наверное, даже продешевил - ее дороже сдать можно было. Ничего,  сейчас две купим, быстро продадим и еще купим. Такой бизнес! По пятьсот баксов на газели! Да я их могу штук  десять в неделю продавать, Сань, не гони, иди семьдесят. 
        - Так значит, ты купишь две газели, не убитые, в хорошем состоянии, по штуке за каждую, - в ответ иронизировал я, - потом приедешь в Москву, продашь их за полторы, а то и за две, да еще и за день?  Зачем тогда перегонять по две газели - бери кредит, покупай их целый железнодорожный состав и через пару месяцев станешь миллионером.
           - Подожди, надо сначала посмотреть, купить сначала две, - отвечал коммерсант в вполне серьезно, не поняв шутки.
         Это меня развеселило, да так, что всю оставшуюся дорогу не пришлось бороться со сном - было забавно, весело, хорошо и совершенно не хотелось спать.  Около восьми я победоносно въехал в незнакомый мне город  Нижний Новгород, бывший Горький.
         - Ну, где там твой рынок?
        - Дай-ка я сам за руль сяду.
         - А если гаишники остановят?
         - Да не остановят, - торжественно возражал новоявленный автоторговец. Он уже был в предвкушении коммерческого успеха.
       Однако, как только он сел за руль, через двести метров был остановлен сотрудником ГАИ, который, составив протокол, забрал его просроченный талон.
       - Чего ж ты не откупался?
       - Да не берут, сволочи, а ведь я им 150 рублей предлагал. Вот мудаки! Теперь мне за рулем нельзя, придется только одну газель покупать.
       Авторынок разочаровал будущего миллионера.  Вопреки его прогнозам, там газели стоили не только не дешевле чем в Москве - наоборот - дороже.  Но коммерсант духом не упал:
       - Это тут мафия  цены держит. Надо купить местную газету “из  рук в руки”, там найдем.
       Нижний Новгород - странный  город, одно слово - Горький. Чтобы купить это злосчастную газету, пришлось исколесить его весь. “Продаются только на станциях метро,” - отвечали прохожие. Как оказалось, продавали только на одной станции, благо их всего шесть, причем с московскими названиями - “Площадь революции”, “Автозаводская”, “Пролетарская”, “Площадь Ильича” - видимо полет социалистической мысли был ограничен только определенной фантазией. После долгожданной газетной покупки,  пришлось искать жетоны на таксофон, которые тоже продавались только на одной станции, к сожалению, не на той, где продавали газеты. Но телефонные жетоны, вернее магнитные карточки, грубо сделанные из кусков картона, зато, между прочим, очень дешевые - на полтора рубля шесть звонков, оказались бесполезны - слышимость в таксофонах сводилась к нулю.  Зато дешево!
       Я придумал, - прозрел предприниматель, - мы снимем номер в гостинице, там же есть телефон, вы поспите, а я буду обзванивать.
        Ближайшей оказалась гостиница “Заречная”.  Провинциальные гостиницы, красочно и сатирично описанные в прошлом веке русскими классиками  если  и изменились, то только не в лучшую сторону. Клопами там уже не пахло, но все остальное...... совершенно не поддается описанию.

гостиница “Заречная”    

        Треть окна кабины администратора занимал прейскурант, отпечатанный крупными буквами и, особенно, цифрами, для того, наверное, чтобы его было видно с наружи гостиницы,  и малоимущие понапрасну не беспокоили.
 
одноместный с кроватью, телевизором, телефоном  - 153 рубля 00 коп.
одноместный с с\у,кроватью,цв.телевизором,телефоном  - 189 рублей 00 коп.
 двухместный с кроватью, телевизором, телефоном  -  297 рублей 00 коп.
двухместный с с\у,кроватью,цв.телевизором,телефоном - 326 рублей 00 коп.

... и так далее до четырехместных.
       Михаил выбрал первое - за 153.00.  Еще он высмотрел в прейскуранте талоны на обед в гостиничном ресторане, стоимостью 23 рубля за талон.
        - Да брось ты, что тебе там на них дадут, - пытался отговорить я.
        - Да вот меню, посмотри, очень хорошо можно на 23 рубля поесть.
        Действительно, присмотревшись, я увидел меню, висевшее рядом с прейскурантом, правда отпечатанное очень мелкими буквами, в следствие чего я и не стал читать.
        После соблюдения необходимых формальностей он получил ключ и три ресторанных талона.
        - Куда вы? - грозно спросила, чисто вахтерской внешности вахтерша на входе, - оформлен только один. Если остальные к вам в гости, пусть скажут фамилии, где прописаны. Так, на кого оформлен? Так...  в сторону, дальше, вы кто?
        Ее суровый тон, голос и внешность не давала повода для каких-либо споров.
       - Петров, - представился Леша, добавив, что паспорта у него нет, после чего, продиктовал скрупулезно записывающей, в специальный журнал, вахтерше, остальные липовые  данные.
       Мне, почему-то также не захотелось называться собственным именем, но говорить Сидоров или Иванов было уже неразумно - бабушка была чрезмерно строга.
       - Рабинович, - выпалил я первое, что пришло на ум.
       “Робинович” -  вывела вахтерша в журнале, а затем на квитанции дописала: “двое гостей мужчин”.
        Отведенная нам комната вряд ли могла расположить к отдыху.
        “Интересно, в этой гостинице существует дизайнер”, - тоскливо подумал я.
      Выкрашенные ядовито-желтой краской стены, в сочетании с, непонятного цвета, скорее ближе к зеленому, затасканной занавеской, рыжей мебелью, состоящей из узкой кровати, стола и стула, с красной сидушкой, и коричневым облупленным полом, предавали этой ужасной комнате еще более отвратительный вид. На столе возвышался, семидесятых годов, черно-белый телевизор “Рекорд”, пепельница, стакан (уж что-что, а этот атрибут обязателен) и телефонный аппарат. На спинке кровати висело серое, с желтыми и бурыми разводами, вафельное полотенце, которое когда-то было белым.  Я вспомнил, что в армии у нас были такие же полотенца для ног, солдатских, между прочим, ног, после портянок и кирзачей, а здесь оно подразумевалось не иначе как для лица - другого-то не было.   
       Телевизор “Рекорд” сразу же был включен.  Выяснилось, что один канал все же есть, кажется, ОРТ. Или РТР - какая разница, они похожи не только по созвучию в названии, но и, по-моему, по содержанию.   Мы, два водителя, как нам и полагалось, улеглись спать, а скупщик машин водрузился на стул и просидел на нем пять минут  с кислой рожей.
       - Ты же звонить хотел, - сказал я ему сладко зевая, - газели, клиенты, бизнес.
       - Я есть хочу. Пойдем спустимся, жратвы принесем.
       Гостиничный ресторан, в точности такой же, как в фильме “вокзал для двоих” - абсолютный памятник социалистической эпохе - был совершенно пуст. Поиски официантки заняли значительное время. С большим трудом  она была найдена в подсобной каптерке.  Праобраз  метрдотеля, толстая и  в грязном  переднике, нехотя выкатилась из каптерки. Жуя яблоко, сверкая золотым зубом, она придирчиво оглядела наши замусоленные джинсовые фигуры и явно осталась не довольна:
           - Вам чего?
          Мы торжественно предъявили талоны.
           - Ну, здравствуйте, что мы вам, за двадцать три рубля официантки што ли, - угрожающее засверкал золотой зуб.
           - Ну тут же написано - ресторан, обед, - взывал я к справедливости.
           - В буфет идите, там вам дадут на двадцать три рубля.
            - Да, но на талонах написано “ресторан”.
            - А ты читай не то, что пишут, закрыты мы, сказано вам, в буфет идите, - безапелляционно заявил золотой зуб,  - ишь ты, на двадцать три рубля их обслуживай!
             “Чего она прицепилась к двадцати трем рублям? Может она хочет денег сверх талонов?”
              - Хорошо, а как же у вас можно поесть?
            Толстуха презрительно усмехнулась, так, что засверкал еще один золотой зуб.  Нашим джинсовым фигурам заранее был вынесен обвинительный приговор.
              - Иди, иди от суда, нечего, сказано тебе, закрыты мы.
              - Пойдем в буфет, Сань, ну ее к черту, - сказал Мишка.
              Действительно, на фиг нам надо ругаться с ней.
               Победоносно подбоченясь ресторанный работник  проводила нас сверкающей презрительной улыбкой.
              Буфет располагался этажом выше и был закрыт.
               - Простите, а буфет работает, - спросил я у дежурной по этажу, предпенсионного возраста женщины, добродетельного вида, в больших роговых очках .
                - Работает, только они ушли куда-то.
                - А когда придут?
                - Кто их знает.
                - Как же нам быть, у нас талоны, - достал я в очередной раз три заветные бумажки.
              - Вы подождите, наверное, скоро появятся.
            - Мы спать хотим, не могли бы вы нам позвонить, когда они придут.
          - Хорошо, - произнесла она безразлично и записала номер телефона на исписанном листочке.
            - Спасибо огромное.
             - Не за что.
               Как в последствии выяснилось, действительно не за что.
              Когда мы вошли, автоторговец улегся на кровать и отвернулся к стене. Для третьего в односпальной кровати места не было. 
             - А как же газели, клиенты, бизнес, - чуть ли не прокричал я в отчаянии.
             - Я звонил, пока ты в душе был, нет там не хрена, ответил он уже в полусне.
                “Вот тебе номер! А как же я? Что его теперь, выпихивать что ли? Да ну их к черту, кто спал, тот пусть и за руль садиться.”
         Мне ничего не оставалось, как усесться на рыжий, с красной сидушкой, стул. Телевизор был включен.
              Оказывается, был День милиции. С экрана вещал какой-то “серый” генерал. В его речи не было никакой сути - только высокопарные прилагательные и торжественные дее- и причастные обороты. Порою это было даже смешно:
          “...  твердо веря в величие российской милиции, мы, неустанно крепя и повышая моральный облик и дисциплину, достигая поставленных перед нами высоких задач, обеспечивая должным образом правопорядок в наше нелегкое время, при распустившимся криминалитете....”
            В его тридцатиминутной речи прозвучала, пожалуй, единственная более-менее существенная мысль:  “ Милиционер должен быть не пугалом, а защитником.”
          Далее, все шоу звезды, весь цвет попсы, клялись милиционерам в искренней любви и преданности, подбадривали их, высказывали слова благодарности. Всех перещеголяла одна поп –«богиня» (не помню кто, есть ли  разница). Она заявила, что давно мечтала полюбить милиционера и стать ему верной женой, призывала соответствующих телезрителей к дешевому конкурсу: “пишите, дескать, письма и почаще ходите на мои концерты, там будет розыгрыш”.  Вся телевизионная богема не в шутку обсуждала вопрос: как поднять престиж нашей милиции.  В рекламных паузах рекламировались альбомы Евгения Кемеровского “Над сибирской тайгой” и Михаила Круга “Владимирский централ”.   Престиж милиции, в конечном итоге, решили поднять с помощью конкурса “Мисс милиционерша”, который и показали.  Девушки ловко стреляли по мишеням из “Макарова”, а затем прохаживались в бикини по подиуму. Хорошо еще, что не с наручниками и палками, на утеху мазохистам.
           Так прошло часа четыре, никто не звонил, поэтому решил сходить посмотреть сам. Буфет был открыт.
           - Что ж вы нам не позвонили,  - укоризненно спросил я дежурную.
           Ее  лицо выразило безразличие и ничего не ответило.
            Буфетчица, пышная, слегка сердитая дама, тоже неодобрительно осматривала мои талоны, однако, вздохнув и покачав головой, положила их в свою кассу.   
           - На талон - поджарку с гречкой, горошек,  яйцо, беляш и компот.
           - У вас же меню весит, там много всего, администратор сказала, что на эти талоны мы можем выбрать в пределах суммы талона. У нас их три, стало быть, на...
        - Ничего не знаю. Выберет он. На талоны только строго по списку.
        - Ну хорошо, а вы не дадите мне какой-нибудь поднос, и помогите, а то я все один не донесу.
            - Куда ты собрался нести, посуда казенная, никаких выносов.
          - У меня там друзья спят, их разбудить нет никаких шансов, а нам уже нужно ехать. Если я принесу еду они, скорее всего, проснутся, а так нет.
           - Ничего не знаю, приходите со своей посудой.
           - Откуда же у нас своя посуда?
           - Берите у дежурной по этажу. У нее есть прокат.
           Я побежал на свой этаж.  Там мне предоставили на прокат две тарелки, два стакана и вилку. По пять рублей за тарелку и за каждый стакан, и рубль за вилку.  У дежурной по этажу, на котором располагался буфет - предпенсионной безразличной дамы, мне удалось взять на прокат еще две тарелки и стакан, по таким же тарифам.
          - Вот, - обратился я к буфетчице, - все, что есть.
           - Ладно, оставляй двадцать рублей залог.
           На прилавке были выставлены  семь тарелок и три стакана.


Бабушка,  у которой болит бок

         - Есть у вас поднос, я принесу.
          - Нет у нас никаких подносов.
          - Помогите мне, пожалуйста, донести, я... э..., - мне было неловко первому предлагать деньги.
          - Я не понесу, вот если бабушку хорошо попросите, - она кивнула в сторону посудомойки, где находилась действительно трясущаяся и причитающая бабушка, со страдальческим и изнеможенным лицом, -  купите ей шоколадку…
         - Конечно, конечно, я согласен...
         - Только у нее бок болит, - резко оборвала меня буфетчица и строго посмотрела.
        - Так может лучше деньгами, - правильно истолковал намек я.
         Услышав это, бабушка бойко выбежала из посудомойки, схватила тарелки и резвой трусцой направилась к нашему номеру. Я даже не успел с ней договориться о цене. Гостиничный сервис, наконец, начал действовать. Доставка обеда в номер состоялась.  Беда оказалась в том, что у меня не было купюры меньше пятидесятирублевой,  никто разменять не смог. “Пятьдесят рублей за такую услугу - это слишком, тем более у меня больше денег нет”. Трезво поразмыслив, я посчитал, что бабушке будет достаточно и десяти, в крайнем случае, двадцати.
       Когда я вошел с порцией тарелок, бабушки уже не было - она отправилась на вторую ходку. Я с остервенением стал будить коммерсанта.
          - Миш, вставай, тут бабушка обед принесла, надо ей заплатить, а у меня нет меньше пятидесяти  рублей.
           - У меня тоже нет, хотя вот, подожди,  - он пошарил по карманам, - есть пять рублей.
            - Не удобно же мелочь, у бабушки бок болит.
            - Ну нет у меня больше, - он снова отвернулся к стене.
           - Вставай же, - тряс его я, - надо что-то придумать, дело не шуточное,  у бабушки бок болит.
            - Пойди разменяй.
            - Не меняет никто.
             - Сходи на улицу.
            - Нет уж, ты сходи, я уже и так набегался.
             - Ну я не знаю,  мне все равно.
             - А как же бабушка.
              - Да черт с ней.
              - У нее же бок болит.
              Он не ответил, крепко заснув.  Пришлось мне бежать на улицу, а потом приходить к бабушке в посудомойку и дико извиняться за просрочку платежа.   
           -  Я же тебе давал пять рублей,  - оправдывался он потом,  - для бабушки это было бы очень хорошо - подняла2 бы пять рублей.

   
             По дороге домой я решил выспаться  и развалился на откинутом переднем сидении.  “Гостеприимный “ горький Нижний Новгород скрылся за горизонтом.  Машину начало бросать.  Я сел покурить и увидел, возникший неожиданно, сильный снегопад и метель. Впереди, узкая полоса ледяной дороги уже была припорошена былой пеленой.  Весь сон отшибло.  Я сидел и тупо смотрел как машина медленно продвигается по коварной дороге.  Всем было понятно, что мы приедем  не раньше середины ночи, если приедем.  Я с ужасом представил, что будет, если Леша в конец устанет, а это обязательно случиться,  и за руль придется посадить меня, который не спал больше полутора суток. В моих  мозгах, всех членах и органах образовалась небывалая заторможенность, как будто бы между мной и внешним миром существует некая оболочка и несколько километров расстояний.  Тем не менее, не спалось, что-то думалось, я уже начал ощущать, что сон мне больше не нужен и я всегда буду таким заторможенным шизофреником.  Быстро шли часы и медленно ползли телеграфные столбы,  указатели, селения. Два раза мы видели свежие последствия аварий - битые и перевернутые машины, ругань, гаишники.  Снег перестал, но давно стемнело.  Наш водитель держался больше, чем я предполагал, миновали Владимир! Может он продержится до Москвы?  Но в районе Петушков, у очередного придорожного кафе, остановился, сказав, что больше не может.
          Кафе было дерьмовое, а растворимый кофе самый низкосортный в пластиковых стаканчиках. Я заказал тройную порцию в одном стакане, а затем долго пил его, прохаживаясь под колючим ветром без шапки (собственно, шапки у меня и не было), пытаясь как можно больше освежиться и встряхнуться.         
           Следующий водитель я.

          Петушки - Покров

           Все идет достаточно нормально, я тронулся, смог выехать с обочины на дорогу и набрать скорость. Правда, далось мне это огромными усилиями  и  исключительной концентрацией внимания.  Пока дорога в четыре ряда можно  особо не напрягаться, первое: надо держать руль прямо и поворачивать его плавно; второе и главное:  следить за обочиной и не в коем случае в нее не съехать; третье:  краем глаза следить за тем, что происходит впереди, может даже и это главное, потому как если впереди что-то будет, то надо успеть оценить это что-то, подумать над этим, принять какое-то решение, а потом выполнить его. Боже, в нормальном состоянии  об этом даже не задумываешься, все происходит механически.  Как это, оказывается, сложно, столько операций человек делает одновременно, да при этом еще о чем-то думает.  Удивительный, все-таки, феномен человеческий организм. Вот если бы... черт,  дорога пошла в два ряда, а я, поздно заметив это,  проехался по обочине, благо не сразу обрыв и скорость небольшая. Нет, нельзя  отвлекаться, нельзя ни о чем думать. Только дорога, только дорога. Теперь же еще хуже.  У меня и так-то не получается выполнять все эти операции одновременно, а теперь  надо одним глазом следить за обочиной, а другим за встречными машинами, а еще надо смотреть вперед. Третьим глазом что ли?    Ах да,  еще когда появятся встречные машины надо... Вот и они, главное держать руль прямо, поворота вроде нет, надо держаться строго  на своей полосе, вот кромка обочины, ориентироваться по ней.  Так, о чем это я? Ах да,  когда появятся встречные машины надо переключаться с дальнего света на ближний. Блин, и так фары дерьмовые. Опять встречные, переключаюсь. Боже, я же ничего не вижу, совершенно. Без паники, руль прямо,  убрать ногу с педали газа, можно чуть притормозить, только немножко. Вот черт, сколько их еще будет? Куда они все едут?

Покров - Ожерелки

        Населенный пункт это всегда хорошо - дорога освещается. Может газку прибавить? Мне надо успеть выспаться, завтра же у меня суд. Этот чертов процесс длиться уже больше года.  Обыкновенный банальный грабеж. Ну не глупо ли?   Грабитель вырвал у дамы сумку, пытался убежать, и был задержан с поличным.  Начинается расследование. Какое расследование! Чего тут расследовать? Как в нормальных странах? На следующий день везут его в суд, представляют судье рапорта полицейских, вещественное доказательство - сумку.  Допрашивают в суде потерпевшую, свидетелей, обвиняемого, после чего судья выносит приговор.  А у нас?  Сперва опера собирают материалы проверки. Составляют различные доследственные протоколы, берут объяснения у всех участников и свидетелей событий, пишут множество рапортов. Затем следователь на основе этих материалов возбуждает уголовное дело.  Срок расследования дела - два месяца. Боже, опять вынесло на обочину, я, между прочим, давно уже по темени еду, нет, не отвлекаться, никаких мыслей, только дорога. Один глаз на встречную, другой на обочину,  третий вперед и никаких мыслей, предельная внимательность.  Шестьдесят километров в час, не много ли? А как бы завтра не было суда, можно было и по тише поехать, а то и вообще здесь заночевать. Все этот глупый процесс. Два месяца предварительного следствия.  Откуда ж меньше?  Кругом глупость.  После возбуждения следователь допрашивает уже опрошенных свидетелей и потерпевшую. Затем несколько раз допрашивает грабителя - в разных качествах, сперва в качестве подозреваемого, затем в качестве обвиняемого. Причем перед каждым допросом обязан разъяснять все права, что оформляется отдельным протоколом. Если в чьих-либо протоколах допросов будут какие-нибудь разногласия или несоответствия он проводит очные ставки по каждому такому несоответствию.  Опять населенный пункт - хорошо.


Ожерелки – Бол. Буньково

       Все вещественные доказательства должны быть тщательным образом описаны, со всеми царапинами, трещинами и другими подробностями. По этому поводу составляется еще несколько протоколов с понятыми, которые, затем, на предмет этого допрашиваются. После этого всего, он  составляет десятки различных постановлений.  Однако и это еще не все. Следователь обязан всесторонне исследовать личность обвиняемого - без этого направлять дело в суд нельзя.  Исследование состоит в сборе характеристик и справок из диспансеров, которые находятся по месту жительства обвиняемого. (Если обвиняемый иногородний, то по почте направляются соответствующие запросы, ответы на которые приходят через несколько месяцев.) В этом случае сроки расследования продлеваются прокурором.  Когда расследование закончено...  Блин, как они слепят, меня сейчас чуть на встречную полосу не вынесло. Хрена лысого я буду больше переключаться на ближний свет.  Тем более это лишняя операция. Мне и так сейчас сложно, все встречные водители поймут и простят. Когда расследование закончено, следователь составляет протокол об окончании следствия и знакомит обвиняемого со всеми материалами дела (это не меньше 70-ти листов), разъяснив перед этим обвиняемому права, что, конечно же, оформляется отдельным протоколом.
   
       Бол. Буньково - Ногинск

       
          После ознакомления  составляется обвинительное заключение,  дело направляется прокурору, который тщательно его изучает, и направляет в суд.  Дело идет через различные канцелярии – следственные, прокурорские, судебные. Везде регистрируется, штампуется, ждет своей очереди, пока его оформят, отпишут, занесут в различные журналы. На это уходит несколько недель.  После того, как дело отпишут конкретному судье, последний с ним знакомиться и назначает день рассмотрения. Как правило, через месяц-два - суды перегружены.
           - Сань, ты едешь пятьдесят. Это уже смешно, -  неожиданно сказал проснувшийся предприниматель.
           - Ты хочешь доехать? Тогда сиди и молчи.   
     И не удивительно. Ведь банальный уличный грабеж  уже превратился в огромный талмуд, не уступающий по объему “Войне и миру”, а суды и забиты такими томами - грабежами.  Вот так проходит несколько месяцев - в лучшем случае. Потому как, если судья обнаружит процессуальное нарушение (например, неправильно составлен какой-нибудь протокол),  то непременно направит дело на дополнительное расследование. И снова канцелярии, курьеры, регистрации...

Ногинск - Балашиха
         
          Пусть все останется как прежде, ну хоть бы немного упростить. Например, если материалы проверки, по таким грабежам направлять не следователю, а сразу в суд. Что от этого меняется? Если возникают какие-то сложности, если требует действительно расследования, то суд, по своему усмотрению, может отправить дело  на расследование следователю. Ведь проще и лучше будет. Ну вот и дорога в четыре ряда пошла. Я непременно дотяну, я должен. У меня завтра суд и мне нельзя никого подводить.  А еще я должен выспаться. Сейчас половина двенадцатого, за полчаса я должен доехать.  Но я не могу больше, когда же это закончиться, не могу. Еще немного, еще пару километров. Не надо ни о чем думать, надо сидеть и смотреть на дорогу, внимательно смотреть на дорогу и считать повороты.  Раз... два... три... Время идет, расстояние идет, скоро, скоро... четыре... Там что-то светлеет, кажется огни.

Балашиха - Москва

        Балашиха! Неужели?  Она же у самой Москвы. Я почти приехал, я  смог, это просто фантастика, сам даже не верил. Хорошая освещенная дорога, можно прибавить, даже, я думаю, до сотни.
            - Сань не гони так.
             - Как ты заебал.
           Господи, какая она длинная эта Балашиха, уже сколько едем. Вот, кажется, она и закончилась. Опять темно, а где же МКАД?  Я думал, что она сразу у кольцевой. Но, должно быть, немного.


                Вскоре, как громадный дворец среди густого леса, из темноты выплыло, поражающее своей величественностью, грандиозное сооружение - МКАД, а появившееся за ним шоссе Энтузиастов, послужило последними аккордами rock-n-rollа.

          Какие глупые мысли голову посещают, - подумал я на следующее утро, - уголовный процесс упрощать? – Не приведи господь. Так, я, обычно,  получаю два вознаграждения – за предварительное следствие и за суд. А если дело будет сразу в суд направляться – буду получать одно.
 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ДЕЙСТВИЕ

Она пила уже вторую бутылку пива, когда к ней подошла та самая Алла, как оказалось, молодая девушка, не сказать, чтобы,  красивая, но достаточно миловидная.
- Привет.
- Здравствуй.
- Голова не болит?
- Болит, видишь, пью минералку.
Повисла неловкая пауза, которую затем ликвидировал  женский разговор. Они перекинулись незначительными фразами, во время которых Алла странно на меня посматривала.
- Ну ладно, я пока здесь, - завершила диалог Алла утверждением, не понятно в каком смысле.
- Что значит, “пока здесь”? - спросил я, когда та отошла.
- Ну, вообще, на “Бауманской”.
- Сегодня или вообще.
- Вообще, наверное. Она домой уезжала, кажется, в Смоленскую область.
- А здесь, что она делает?
- Она тебе вчера разве не рассказывала.
- Она то рассказывала, но что, я не помню.
- Ну ты даешь.
- Так что она делает?
- Незнаю, тусуется.
- Ты тоже тусуешься.
- Да некогда тусоваться, работа достала.
- Еще пива?
- Нет, мне домой надо, завтра на работу.
- Я тебя провожу, все равно мне делать нечего, да и домой не охота.
Когда же возвращался, у метро, встретил  Аллу.  Она прогуливалась в одиночестве у коммерческих ларьков, а завидев меня тут же подошла.
- Куда собрался?
- Домой, куда же еще?
Плутовато улыбаясь, Алла завязала постознакомительный разговор.
- Ты не врал вчера, ты, правда, адвокат?
- Да.
- Как-то не вериться.
- Почему же не вериться?
- Ну, не знаю, не похож.
- От чего же, не похож?
- Адвокаты, они солидные.
- Что ты имеешь ввиду, толстые или в дорогих одеждах?
- И так и так.
- Значит я не солидный адвокат.
- А с кем ты живешь?
- Один.
- Неужели? - Аллу разговор заинтересовывал все больше и больше.
Хитровато прищурившись, она, поговорив, для приличия, на общие темы, перевела разговор в нужное ей русло:
- А я, представляешь,  к подруге приехала, а ее дома нет. Можно у тебя переночевать?
Я истерично рассмеялся, а успокоившись и попросив прощения, стал объяснять:
- Переночевать, оно конечно, можно, но только у меня сейчас живут. И не просто живут, у меня до понедельника живут проститутки с Тверской.
Алла посмотрела на меня удивленно, затем доставая сигарету и закуривая, серьезно спросила:
- Надеюсь, ты шутишь?
- Вовсе не шучу, понимай как хочешь.
Она стала молча курить, что-то обдумывая.
- Купить тебе пива?
- Купи.
Я никуда не спешил.
На полбутылки она прервала свои грустные раздумия:
- Ты просто разыгрываешь, чтобы от меня отвязаться.
- Да не разыгрываю я, просто один мой старый друг оказался сейчас в плохой ситуации, мало того, что он сейчас сутенерит, ему на данный момент, еще и жить не где. Он попросил меня приютить их до понедельника.
- Зачем тебе все это?
- Друг он мне, понимаешь? Не могу я ему отказать.
- Только до понедельника, - с надеждой в голосе,  спросила Алла. 
- Да, только до понедельника, - ответил я и ужаснулся.  До понедельника меня бы даже позабавило ее общество, все же лучше бы стало, чем теперь. А что делать, если она захочет остаться?
- А ты не приютишь и меня на неделю. Мне нужно неделю, чтобы найти квартиру. Я тебе постираю, обед готовить буду.
- “По идее, одна она не станет меня напрягать. А так,  даже и хорошо, действительно, может, постирает, обед приготовит”. - Ладно, живи,  если тебя устраивает то, что будет до понедельника.
 Алла допила, и мы  снизошли в метро.
В отличие от утренней пятницы, лица жителей города в Московском метрополитене,  не блистали предвкушением выходных и делились на три категории: 1) с пеленой в глазах – тех, кто в говно; 2) счастливые и уставшие, тех, кто хорошо отдохнул;  3) разочарованные, с выражением испорченного праздника. Мы, с Аллой, единственные относились к четвертой категории - в наших глазах читалось ожидание неизвестного, плохого или хорошего.
Рядом, седела пара пожилых людей приличного вида. Дед, сильно пьяный, положил руки на ручку тележки, а на них голову, пытаясь спать.
- Коль, не спи так, руки занемеют, - говорила ему супруга,  пытаясь отстранить его от тележки.
- Уйди, еб твою мать, - отмахивался дед,  на несколько секунд подымая голову и, качаясь, глядя  в пустоту. Затем снова ложился, сладко засыпая.
- Коль, не спи так, руки занемеют.
- Уйди, еб твою мать.
И так продолжалось, пока мы не вышли.
Наверху, у входа в метро, стояла группа пьяных бомжей, которая собирала общак на бутылку дешевой водки.  Банковала непонятного возраста женщина, с сильно пропитым лицом.  Пересчитывая общак, она выговаривала стоящему рядом заблудшему:
- Гони еще рубль, мудила.

Нелирическое отступление

Среди бомжей встречаются заблудшие, которые, собственно, не являются бомжами. Это люди, имеющие жилье и работу, но, вследствие каких-то причин, ушедшие в запой. Какой-то процент из них, затем, действительно превращается в бомжей и растворяется в общей их массе, но очень часто их находят родственники или друзья, а то и сами они, останавливаются и выходят из запоя. Я, например, знал одного участкового, который пропал.  Неделю он не выходил на работу и не появлялся дома, жена и сослуживцы сбились с ног в поисках. А на следующей неделе он был обнаружен в толпе бомжей у Курского вокзала. Я рассказал эту историю одним своим знакомым,  а они в свою очередь:
-  Знаем, это такой-то.
-  Нет, - отвечаю, другой совершенно, вы его не знаете.
- Как же, с таким-то участковым произошло тоже самое.
Не знаю, может  ихний случай просто байка, но то, что работа участкового очень  суровая - факт неоспоримый. А на счет заблудших, то их действительно возможно отличить от бомжей, чем-то они выделяются,  какая-то в них бомжовская искусственность. Настоящий бомж, например,  без проблем  может  подобрать объедки со стола или порыться в мусорном контейнере, для него это работа. Заблудшие, сохраняют  остатки гражданского состояния, со всеми его условностями, правилами приличия и прочее. Это отражается в их поведении, одежде и внешнем виде.


Вид бомжей  подействовал на Аллу очень негативно и усугубил ее хреновое настроение.  Она вышагивала по тротуару, неся в руках пакет, видимо, с переносным, как у Коваля и Луки, имуществом и, куря, смотрела в пустоту. 
- О чем-нибудь думаешь? - полюбопытствовал я.
- Да так, жизнь хреновая.
- Я тоже жалею, что я не на ранчо в Луизиане и не езжу на вороном мустанге  на рыбалку.
- Приезжай ко мне в Смоленскую область, будет тебе и ранчо  и рыбалка, даже кобылу найдем.
- Не хочу повторять ошибки Наполеона.
- В смысле?
- Он приехал из Москвы в Смоленск совершенно голодным, холодным, одиноким и разбитым.
- Не бойся, голодным не останешься, холодным тем более.
- Кобыла может не подойти.
Алла посмотрела на меня внимательно, а затем, обидевшись, отвернулась. Спустя какое-то время, до меня дошел другой, глупый смысл мною сказанного. Я имел ввиду именно животное, лошадь, на которой можно ездить, и  ляпнул не подумав, просто для продолжения разговора.  Получился же, ужасно плоский каламбур. Мне стало стыдно.
- Действительно, мало сейчас хороших лошадей, - стал доказывать я свою невиновность, - в советское время еще разводили, всяких там, рысаков,  различные породы, но сейчас с деньгами всем хреново, все хиреет.
Алла ничего не ответила и насупилась еще больше.
Сохранившаяся дома вокзальная обстановка и запах дыма, оставленного четырьмя курильщиками, не добавили мажора нашему настроению.  Заварив хороший чай, по всем правилам русского фольклора, я,  разлил его в чашки и начал грустный разговор:
- Ты можешь объяснить, чем ты вообще занимаешься?
- Работаю здесь, в Москве, на Пупкинском1 вещевом рынке.
- А кем?
- Да так, никем.
- Не понимаю.
Алла долго думала, монотонно отхлебывая чай и безразлично глядя в чашку.
- Подхожу к клиентам и спрашиваю: что вы ищите?  - решительно сказала она, прикурив сигарету и значительно выдыхая дым, при этом на ее лице читалась неподдельная искренность. -  Они говорят: то-то, то-то.  Я им: пойдемте я покажу, я знаю, где лучшая и дешевая такая вещь. Мы идем и я им втюхиваю товар в два раза дороже. Разницу беру себе.
- А как на это смотрят продавцы?
- Я им отстегиваю, - ответила “безвозмездная” помощница потребителей, также выдыхая сигаретный дым.   
- Ну и как, на жизнь хватает?
-  У меня мама с моим ребенком в Смоленской области, надо постоянно деньги посылать.   
- А живешь здесь как?
- Сначала с подругами квартиру снимали, потом с одним мудаком жила, недавно расстались.
- Почему?
- Наркоманом он стал.
- Кололся?
-  Кажется нюхал, какая разница.
- Хочешь еще чаю?
- Хочу.
- Я заварю, опять так же?
- Завари, у тебя хорошо получается.
- У тебя мальчик или девочка?
- Мальчик.
- Классный?
- Классный, когда меня увидит, всегда ручки тянет, радуется. Даже если давно не приезжаю, все равно узнает.
- Как его зовут?
- Сережей.
- Почему?
- Не знаю, назвала так.
- А отчество у него есть?
- Пока нет.
- Думаешь, появиться?
Алла грустно на меня посмотрела и деланно безразлично пожала плечами.
- Пора, наверное, спать.
-  Пора.
- Пойди в комнату, переоденься, постельное белье в шкафу, я пока покурю.
- Хорошо.
В грустных раздумьях и куря, я мерил квадратные метры моей кухни.  «И что же мне делать?» Здравый смысл подсказывает:
«Ложись рядом, быстро засыпай и не смей к ней прикасаться».
«Но я же мужчина».
«Неужто, так сильно хочется?»
«Вовсе не хочется».
«?»
«Но я же мужчина».
 «Стало быть, ты вообразил, что ей это по кайфу?»
«Думаю, да.  Любая женщина хочет, но другое дело, что они, женщины, ограждают себя глупыми условностями. Видимо всевышний неравномерно распределил наслаждение, а затем, заметив оплошность,  второпях исправил,  в результате чего, получилось так, что женщина физически получает его гораздо больше, но страдает примитивными комплексами».
«Это не примитивные комплексы, это материнский инстинкт, стремление к семье, моногамии».
«Вовсе нет. Это ширма материнского инстинкта. Любая, не имеющая чадо, женщина, страдает подобными комплексами, совсем не думая о потомстве ,  просто ей безумно хочется, но она старается представить получившуюся ситуацию так, что во всем виноват мужчина. Это он, дескать, требовал, а она не нашла достаточно сил отказаться».
«Все гораздо проще, идиот. Ей просто спать не где».
«Да, да. Ей еще и жить не где».
«Вот и именно, о чем тебе толкуют. Будешь виноватый, дескать требовал, а с твоей-то мягкотелостью…»
«Да какой там требовать, я даже слова не скажу, просто поглажу ее, если она ответит взаимностью, то и понятно все, ежели нет, тогда и нахрен все это нужно. Отвернуться к  стене и спать».
Алла, действительно, полностью разделась и легла под одеяло, не оставив право выбора.
- Я возьму другое одеяло.
- Да я с тобой поделюсь.
“ Ну и как же теперь не погладить, лежащую рядом, обнаженную женщину? Тогда, в ее же глазах, я бы выглядел, как минимум, педерастом”.
Сомнения рассеялись. Дальше все было как обычно...
Она оказалась из тех созданий, которые, в ранней юности, вели дворовый, хулиганско-хиповский образ жизни, но при этом  оставались истинными девственницами. Причем из тех, которые всегда, в сумочке, носят презерватив, боясь быть изнасилованной.  Даже не стоит  спрашивать меня, откуда я это узнал.
- Достала меня эта жизнь, - грустно исповедовалась Алла, лежа, приподняв на локте голову, пытаясь разглядеть меня в темноте, - Работы хорошей нет,  а маму с ребенком обеспечивать надо. Теперь еще и жить негде. Я думала о том, чтобы повеситься, но ребенок как?
Я внимал засыпая, стараясь не думать о том, о чем она говорит. Какого рожна? Я, что ли, виноват в ее бедственном положении? По большому счету, чего еше надо?  Как сильнейший индивид, я проявил слабую инициативу, она ее поддержала. Я  был должен делать вид, что  мужчина - просто всегда хочется выглядеть хорошо. 
- Может оставишь меня у себя жить? -  продолжала вопрошать Алла, гладя меня свободной рукой.
Наступил сон.
«Горло перегрызи» разбудила нас в шесть часов утра, подвыпившая и с красивой розой в руках. 
- Ничего отработала, - развязано сказала она, входя в комнату и начиная раздеваться, -  А это еще кто?
- Твое какое дело? - разозлился я.
- Да ниче, - миролюбиво ответила древнейшая профессия, снимая юбку и сплевывая в пепельницу.
Затем она, с этой же пепельницей, бесцеремонно забралась в кровать, потеснив проснувшуюся Аллу, уселась по-турецки и, закурив, продолжила свою мысль:
- Американец какой-то попался, мудила. **** и кричит: корошо, корошо. Розу подарил, на тачку дал... придурок.
Мы молчали.
- Тьфу, - подвела итог своим рассуждениям проститутка. После чего, затушила бычок, отставила пепельницу, улеглась, укрылась нашим одеялом и уснула.
Второй раз меня разбудил уже Коваль.  Он вошел довольный и под героином, держа ладонь у рта, потому что его тянуло блевать.
- Привет.
В ответ меня отстранив, Коваль побежал в туалет.
- К тебе пока поднимешься, - радостно объяснил он свои действия, выходя из сортира.
 Вскоре вернулась и вторая ковальская сотрудница, уставшая и грустная; проснулась Алла. Кровать приняла “вторую смену”, а мы с новой знакомой, сидели на кухне.
- Почему бы нам не жить вместе,  - слащаво выговаривала она, странно на меня смотря, - сходим оба, проверимся, можно будет трахаться без презервативов.
Я, полуотвернувшись, жуя пельмень, ничего не ответил.
- И что же ты теперь морду воротишь,  раньше ты другие песни пел.
- Когда же я пел?
- Позавчера, например.
- Но вчера-то не пел.
- Зато позавчера какие пел, - переходила в наступление “покорительница  мужских сердец”.
- Позавчера другое дело – я был пьян и ничего не помню,  вчера ведь не пел. 
-  Так если бы позавчера не пел, то ничего и не было. Согласись?
В ответ я снова жевал пельмень.
- Ты совсем не помнишь позавчера?
Пельмень.
- Ты был такой славный, говорил такие комплименты, чуть ли не на руках носил.

-  И что же, ты так и выкинешь меня на улицу?
            Теперь моя очередь была бежать в туалет, ибо быстро проглатываемые пельмени скопились в горле.
            До туалета, конечно же, дело не дошло, но подавившись, я долго кашлял.
Аллу это не смутило. Блиц-крик был сменен на осаду, и она начала нашептывать  дешевые комплименты, перемежая это разговорами о том, как нам вместе будет хорошо.
Подавленное омерзение – к себе, к Алле, ко всему происходящему, погрузило меня в себя, раскрашивая глубины моей души поносными оттенками.
         Обстановка стала напряженная. В уставший мозг начали стучаться симптомы психопатии.
        Опять спас телефонный звонок, который, на этот раз, принес предложение  работы и денег.   Я с радостью выехал в предвкушении...
        Стремление к деньгам, конечно, вещь паскудная, но почему я должен от них отказываться. Я, например, хочу купить себе нормальную машину, хороший компьютер, стать пользователем internet. Ну что в этом, скажите, плохого?  Да и более приличную мебель купить  бы не отказался, да еще множество нужных вещей. А как мало у меня  музыкальных дисков?... нужно больше, и  шмотки покачественнее и жрать я хочу лучше.  Я не гражданин Великой Римской империи, страдающий перенасыщением материальными благами и с жиру бесящийся.
            Собственно, и не это главное. Я должен жить так, как хочу. Для этого, мне нужно работать, и стараться зарабатывать большие деньги, а заработав их, зарабатывать еще большие деньги, ибо иного способа жить еще не придумали. Сие есть парадоксальный жизненный закон, который переплевывает весь марксовский  «Капитал», а что касается советского  социализма, то это чудовищная экспериментаторская игрушка: захотелось нескольким извращенцам опробовать свое изобретение на практике - истребили значительную часть населения, подчинив остальную своей касте.  Указывали пидорасы, как нам жить и что делать.  Но вкусившего свободу не остановишь, если снова установиться диктатура, неважно какая (правая, левая, гангстерская),  я любой ценой приобрету  евровизу  и куплю билет на ближайший теплоход, уплывающий в Амстердам, даже с десятью центами в кармане, и пополню ряды беженцев и безработных. Конечно бы, не хотелось. Я люблю свою страну и хочу жить именно в ней. Я сдохну от тоски, не видя  радостно-пьяных бомжей и обоссанных заборов, философски-суеверных бабушек и самодовольно-тупых новых русских.  Дай бог, чтобы я мог честно работать и достойно  зарабатывать. Для этого всевышнему нужно сделать сущий пустяк  -  чтобы все думали так как я.
               Но пока такого нет и моя работа, бывает, превращается в черные комедии...


ГЛАВА ВОСЬМАЯ
НЕГРАМОТНАЯ ДВУХАКТОВАЯ КОМЕДИЯ
(от  первого  лица)

 
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА


Тофик  - торговец средней руки.
Официантка - официантка кафе низкоразрядного, но с фальшивой роскошью, какие часто встреча0ются у станций метро в г. Москве.
Криминаллитет (по народному - бандиты) - крыша Тофика:
Кабо,
Салман,
Рафик – преступные авторитеты, считающие себя ворами, не принадлежащие к определенным группировкам.
Бандиты - крыша Талдомского ликероводочного завода:
Валет – глава одной из подмосковных группировок.
Подкова – член его группировки, не авторитет, но старший пацан, близок к «правлению».
Первый пехотинец   и
Второй пехотинец   - рядовые члены той же группировки.
                Описания приведены по тексту

Я - по усмотрению господ актеров.


Для тех, кто не знает фени:

Фуфло – несоответствующее действительности, плохое, неправое ( не путать с бакланским значением).
Валына – огнестрельное оружие
Косяк – в данном случае – совершение неправильных и наказуемых действий, по воровским понятиям, или отступление от них.   
Базар – разговор.
Банковать – распоряжаться.
Кеш – деньги.
   Жаргон новорусских бандитов не приведен. Это, к сожалению, знают все.



АКТ 1
ДЕЙСТВИЕ 1
на улице
(я и Тофик)
         
         Тофиком оказался невысокий армянин, с патрицианским мясистым лицом, правда с традиционными кавказскими усами.  Одет он был  с подчеркнутым, опять же  кавказским, желанием  выглядеть роскошно ( речь не идет о замусоленных, торгующих овощами, айзерах).
            По телефонному разговору, хотя и Тофик изъяснялся запутанными намеками, можно было предположить,  что мне  бог собирается послать арбитражный процесс - чего я больше всего любил.
       Я:   Вы Тофик? Здравствуйте.
       Тофик:    Адвокат даа!? Здравствуй дорогой, давно тебя жду! Пойдем объясню все, даа!?   
                Обогнув парковочную стоянку и забор, с корявой надписью: “Шумейко - вор”, мы направились к шеренге баров и кафе.
         Я (с легким опасением):    Куда же мы идем, давайте говорить.
         Относился я к Тофику недоверчиво.
         Тофик:   Ээ, сядем за стол. Выипьем, покуюшаем.
         Я:    Зачем же кушать, я вовсе не хочу есть.
         Тофик:    Ээ, нехорошо поступаешь, сядем, покуюшаем, обсудим.
         Я (в сторону):    Да хрен с ним, с этим Тофиком. Пожру, а  то еще не вызову я у него доверие, как он у меня. (в слух):  Ну ладно, пойдемте, я правда недавно ел, ну ничего, перекушу чего-нибудь легкого.
          Тофик:    Идем дорогой.





ДЕЙСТВИЕ 2
в кафе
(мы же и официантка)
         
           С дешевым (из белорусских стройматериалов) шармом отделанное кафе претендовало на дорогие цены.  Имелся бильярд.
             Мы уселись на безвкусно резные стулья, за таким же столом, правда, покрытым чистой белой скатертью.
           Я (принимая умный вид):   Так что у вас?
           Тофик:   Подожди дорогой, даа!?
              Подошла официантка, хитроглазая бабища, в замусоленном переднике.
              Официантка:    Чего будите?
              Тофик:   Шашлык есть? Давай даа!?  Помидорчики, зелень, салатики, хорошо сделай, неси, даа!?  Водки хорошей дай.
               Я:    У вас нет грузинского вина.
               Тофик покоробился.
              Тофик:    Ээ, неси вино, водки хорошей дай, или лучше этот, как его, (щелкает пальцами)  виски.
               Официантка:    “Киндзмараулли” или “Хванчкару”?
               Я (долго соображая, в это время Тофик начинает раздражаться):    “Киндзмараулли”.
               Официантка:    Виски какое? Рэд лэ...
               Тофик (раздраженно) :    Эээ, неси, Даа!?
               Официантка презрительно развернувшись уходит.
               Я:   Так что же за машина. Как я понял, она перевернулась, да?
            Тофик (с неподдельным сожалением):    Перевернулась зараза. Водитель, рот его ****, что с него возьмешь, квартиры неет. (уныло машет рукой перед носом)
                Я:    Какой груз был?
                Тофик:    Водка, дорогой.
                Я:    И что же, все побилось?
                Тофик (качая головой):    Все побилось.
                Я:    Сколько же было? 
                Тофик:      Три тысячи ящиков. (показывает три пальца, причем вместе с большим)
                Я  (изумленно):     Неужели?
                Тофик:     Да, тебе говорю. Большая фура с прицепом.
                Я (в сторону):    Ну наконец-то, хороший процесс. (в слух): А сколько это в деньгах?
              Тофик:   По три доллара за бутылку, дорогой1. 
              От волнения мне трудно было производить математические действия. Цифры не слушались и вертелись в мозгу как развеянный ураганом карточный домик.
                Я (спустя значительную паузу):    Какова же сумма ущерба?
                Тофик (угрюмо):      Сто восемьдесят тысяч.
                Я (в сторону):    Замечательно. (в слух, с  повышенной, до блеска в глазах, заинтересованностью):  У вас юридическое  лицо?
                Тофик:    Какой я юрист, даа!?
                Я:   Ну, вы покупали эту водку как частное лицо, или  от имени фирмы?
Тофик: Ээ, даа, фирма, “Московские пельмени ЛТД”.
Я:   Посредством заключения договора?
Тофик:    Говори понятно, даа!?
Я:    Договор у вас есть?
Тофик (спустя паузу):    Бумага сделать надо?
Я (в отчаянии):    Как же вы так, без договора?
Тофик:    Есть договор, даа!?
Я:    Заполненный на бумаге, с печатями?
Тофик:    С печатями, дорогой.
Я:    С кем заключен?   У  вас есть он, дайте я погляжу.
Тофик:    Поглядишь, дорогой, не торопись.
            К столу походит официантка с большим подносом и недовольной миной. Брезгливым жестом отстраняя пепельницу, выставляет  на стол “Киндзмараулли”, озерковского2 разлива, бурбон “Четыре розы”, две громадных порции шашлыка и несколько салатов. Затем, презрительно ухмыляется и, не говоря ни слова, поспешно уходит.
Я (закрывая стакан):    Давайте сначала о деле.
Тофик (раздраженно):    Куюшай, пей, поговорим. (наливает в один большой стакан, стоящий рядом со мной, вино, а в оба  маленьких бурбон) Выпьем, как хорошие люди поговорим. (подымает стопку с виски) Давай, дорогой.
Тяжело вздохнув я подымаю стакан с вином.
Тофик (еще больше раздражаясь):    Зачем пьешь это. (насильно отбирает у меня стакан и подает стопку)   Не пей дерьмо, пей хороший напиток.
Я:   Так под шашлык.
Тофик  (с отеческими нотками в голосе):    Послушай меня дорогой, под хороший напиток баращик (машет рукой перед носом) как надо ляжет. (несколько слов на армянском)
Чертовски за весь день набегавшись, позавтракав лишь с раннего утра, я изрядно проголодался. От вида, издававшего аромат мяса, сводило желудок, салаты также пленяли своей аппетитностью. Да и бурбона под такую закуску, откровенно говоря,  захотелось.  Кто не может себе представить, как приятно обожженное чрево  принимает, словно божественный бальзам,  парное мясо, разбавляя его вкус  свежими овощами и зеленью.  Останавливало, лишь, вульгарное панибратство Тофика.
Но животная чаша, в таких случаях, неизменно должна была перевесить.
Я (в сторону):    Приятного, конечно, мало, с Тофиком пьянствовать, так я только стопочку. Ухо я, конечно же, с ним буду держать в остро. Он явно чего-то темнит. Но если перевернутая машина не его, а завода, как он уверял по телефону (а я первым делом об этом спросил), тогда дело обещает быть выигрышным, даже если и нет договора - тем лучше. Поэтому, хрен с ним, с его панибратством, подыграю.  (вслух, подымая стопку)  за наш успех!
Тофик (заметно обрадовавшись):    Молодец даа!? Хорошо сказал. Сразу видно, хороший адвокат.
Я (выпив стопку):    Расскажите мне все  подробнее, с кем заключен договор, какой договор, доставки или просто продажи, вообще, как можно подробнее, покажите документы какие есть.
Тофик:    Куюшай дорогой, расскажу.
Я начинаю есть, Тофик начинает рассказывать.
Тофик:   Талдомский водочный завод, давно там водку беру, три года уже вожу, даа!? 
Я:    Сами возите?
Тофик:   Зачем сам, они привозят.
Я:     Значит фура их?
Тофик:    Их, дорогой.
Я:    Вы деньги за эту партию отдали?
Тофик (вздыхает):   Нет, дорогой.
Я:    То есть, вам завод предоставляет машину с водкой,  путем централизованной доставки, вы продаете эту водку, а затем отвозите на завод деньги.  В этот раз, фура до вас не доехала.
Тофик:   Так все и есть.
Я:    Стоимость доставки входит в стоимость цены товара.
Тофик:    Это как.
Я (раздраженно):    За доставку ты им платил?
Тофик:    Платил. За доставку отдельно платил.
Я:    Квитанции об оплате есть?
Тофик (задумчиво):    Бумага вся будет.
Я:    Но если все действительно так, то ничего страшного нет,  я докажу  справедливость...
Тофик (радостно):    Вот, вот, справедливость, молодец, да!? Хорошо сказал!
Я:    Справедливость вашей точки зрения в суде.
Тофик:   Ээ, зачем суд, дорогой.
Я (растеряно):     Так как же?
Тофик (наливая):     Съездим, поговорим, объясним.
Я:   Кому объясним?
Тофик:   Давай выпьем.
Тофик явно темнил. Мы выпили.
Я:    Объяснить заводу? Вы надеетесь, с моей помощью отговорить их подавать исковое заявление в суд.
Тофик (радостно):     Конещно, дорогой!
Я:    Аа... сколько...
Тофик (залазя в карман):    Ээ, молодец, адвокат. (вынимает пачку долларов)  возьми дорогой, пятьсот. Хорошо?
Я:    Так это за что?
Тофик:    За разговор.
Я:    А если не получится.
Тофик:    Как не получится, не должно не получиться.
Я:     Если предположить возможность, что  они не согласятся и подадут иск в суд.
Тофик (раздраженно):    Они должны согласиться, я их маму ****.  Ты говоришь, по закону мы правы.
Я:    Исходя из того, что вы сказали, да, но мне нужно полностью посмотреть все документы, возможно есть какие-то нюансы.
Тофик (уверено):     Нет никаких нью...нью…  Хорошо будет, дам еще тысячу.
Я (в сторону):     А почему бы и нет, (беря деньги)  съездим поговорим,  “покуюшаем”,  если что, отработаю эти пятьсот долларов потом в суде. (в слух):     Хорошо, согласен. (поднимая стопку(Тофик уже успел разлить))
Тофик: Молодец, дорогой, (выпивает)  куюшай.
Я (выпив и изрядно закусив):   Давайте заключим соглашение, у меня бланк с собой. 
Тофик (слегка раздраженно):      Ээ, зачем соглашение.
Соблазн изобразился у меня на лице.
Я:     Ну, если что, мы заключим соглашение на эту сумму.
Тофик (машет рукой и головой):      Ээ.  (“не стоит, дескать,”)
Я:    То есть, вы мне предлагаете пятьсот долларов за разговор, в не зависимости от его результата.
Тофик:     Бери, дорогой, сказал же. (разливает)  последнюю выпьем, покуюшаем, поедем разговаривать.
Я (изумленно):     Вы хотите сейчас ехать разговаривать? (выпиваю) Не поздно,  уже шесть часов?
Тофик (выпивает и в задумчивости):  В семь часов там надо быть, в ночном клубе “Золотые купола”.
Я:    Что, там будут представители завода?
Тофик:    И завода будут, и наши будут.
Я:    Это какие, такие наши?
Тофик:    Кабо будет, Салман будет, Рафик будет.
Я:    Что, вы в месте с ними эту водку покупали?
Тофик:    Давно с ними работаю.
“Джентльмены” в задумчивости молча закусывают.  Звучит тревожная музыка3.  Подходит официантка.

(занавес)



АКТ 2
ДЕЙСТВИЕ 1
в ночном клубе “Золотые купола”
(я, Тофик, Салман, Рафик и Кабо)

Салман, Кабо и Рафик, в отличие от Тофика, выглядели солидно. Эта разница всем понятная, но необъяснимая.  Хотя одеты они были с той же кавказкой напыщенностью, но более, что ли, со вкусом, тофиковского панибратства не выказывали. Кабо держался спокойно и самодовольно, Салман нагло и вызывающе, в отличие от осторожного Рафика.
Салман (оценивающее смотря и затягиваясь сигаретой):    Это и  есть твой юрист?
Тофик:    Адвоката нанял. Хороший адвокат.
Салман:    Точно хороший?
Рафик:    Ээ, Салман, разберемся.
Кабо:    Точно, разберемся,  это Валет со своей братвой, я его по зоне помню.
Салман:    Думаешь, будет понты кидать?
Кабо:    Не думаю, говорят он сейчас по понятиям живет.  Я в авторитете.
Салман (раздражаясь):   А я что, не в авторитете?
Кабо:    И Рафик в авторитете, разберемся.
Я (в сторону):    Ничего себе, вот это я попал. Надо от  сюда сваливать. (в слух): Меня, кажется, неправильно информировали о том, для чего меня наняли.
Тофик (озлобясь):    Как неправильно информировали. Разговаривать приехали, даа!?
Я:    Я думал что мы будем разговаривать с представителями завода.
Кабо:    Это правильные представители, не ссы.
Салман:    С быками всегда разбирались.
Рафик (миролюбиво):    Разберемся, перетрем. Все хорошо будет, пошли. (берет меня за руку)
Все направляются к столику, за которым восседают двое господ (Валет и Подкова). Первый - грузный и томный, второй живой и импульсивный, похожий на Промокашку.  Чуть поодаль, за столиком ближе к выходу, сидят двое дюжих молодых людей в спортивных костюмах и, разумеется, с цепями.



ДЕЙСТВИЕ ПОСЛЕДНЕЕ
там же
(мы же, Валет, Подкова, первый и второй пехотинец, последние играют без слов)

Валет кивком головы приглашает всех  сесть за стол, Подкова по блатному подбоченивается в кресле.
Кабо:    Чего тут базарить, Валет,  наш (кивает на Тофика) машину не принял, так что расходимся.
Валет:     Ты чего, в натуре, на меня сто восемьдесят косарей повесить хочешь?
Подкова:    Думаешь  пацаны на бабки сядут?
Валет:    Умолкни, Подкова.
Салман (грозно глядя на Подкову):    А ты забери свои бабки.
Рафик:    Плохой базар идет, давайте по понятиям.
Валет:    А я и говорю по понятиям.  В завод мои бабки вложены и в общак от туда идет.
Кабо:    Он (опять кивает на Тофика) тоже подо мной ходит и мой  кеш  крутит.
Салман:    Ты на нас, что ли, эти сто восемьдесят повесить хочешь.
Тофик (угодливо):    Надо по справедливости.
Кабо строго смотрит на Тофика, последний виновато опускает глаза.
Кабо:    По понятиям так, не прав тот, у кого в кармане фуфло. Согласен.
Валет:    Согласен.
Кабо:    Машину наш не взял, значит фуфло не у него.
Валет:    У нас, что ли, хочешь сказать.
Подкова:    Да он нам фуфло впарить хочет.
Валет:    Умолкни, Подкова.
Кабо:    Машина против бабок,  машину не взял, бабки не даются.
Салман: На толковище, что ли,  закон знать надо. (презрительно ухмыляется)
Рафик:    А как по ихнему закону, (кивает на меня) пусть он   нам скажет.
Повисает пауза. Все с интересом на меня смотрят. Я понимаю, что нужно говорить, пауза затягивается.
Я (в конце концов):    Для этого, мне нужно задать несколько вопросов Тофику.
Рафик:    Задавай.
Кабо:    Давай.
Я:    Машина, доставлявшая товар, кому принадлежит?
Тофик:    Заводу.
Я:    Ты оплачивал услуги по доставке?
Тофик:    Конещно оплачивал. Триста рублей за каждую доставку, даа!?
Я:    В этом случае, если нет иного договора, на лицо договор доставки. По нему, риск случайной гибели товара лежит на продавце до передачи товара покупателю.   
Валет (делает вид, что впервые меня увидел):    Это еще кто?
Подкова:    Что за фуфло он прогнал, кого вы привели?
Валет:    Умолкни, Подкова.
Рафик:    Это юрист, он в этом шарит.
Кабо (обращаясь ко мне):      Значит не прав завод?
Я:    Если все действительно так, как говорит Тофик, то по НАШЕМУ  закону не прав завод.
Подкова (истерично):    Вы что, мента с собой притащили?
Валет:    Умолкни, Подкова.
Кабо:    По всякому по-нашему.
Валет:    На то, что этот лох сказал, я клал. А по нашему, разобраться надо.
Кабо:    Разбираемся, Валет, я же тебе по понятиям толкую.
Валет:    Вот и мы с братвой потолковали, к Грымзе коронованному съездили...
Кабо:    Не правы вы, по раскладу.  Гамлет Бакинский также рассудил.
Салман:    Грымза новый закон пишет, что ли?
Валет:    Ты законом не банкуй, в нем еще разобраться надо. Взяли водяру, гоните бабки.
Подкова:    Они, Валет, фуфло впаривают, закон тусуют.
Валет:    Умолкни, Подкова.
Кабо (обращаясь к Подкове):    А ты словами не кидайся, за слова отвечают.  (обращаясь к Валету) Кто этот малый?
Валет (спокойно):    Подкова, мой пацан.
Кабо:    Пусть твой пацан за базаром следит, а то ответит.
Салман:    Ему уже давно пора ответить.
Валет:    Вы что, в натуре, войны захотели?
Салман:    А ты войной не стремай, достанем если что.
Валет (кивая на дюжих):    Знаешь сколько у меня пехоты? Полсотни, у всех  ксивы на валыны.
Кабо:    Быками козырять - дело гнилое. Не пройдет твое стадо.
Подкова:    Достанем. Не таких доставали.
Валет:    Умолкни, Подкова.
Рафик:    Сомневаюсь я, мы надежно упакованы.
Валет (философски):    Пехота везде пройдет.
Салман (кивая на Подкову):    Нам быков валить не превыкать.
Подкова (в ярости):    Валет, нарываются, в натуре войны просят!
Валет:    Умолкни, Подкова.
Я (в сторону):    Главное, вовремя слинять.
Рафик:    Гнилой базар, пацаны, давайте разбираться.
Валет:    А что тут разбираться, ваш лох два года на халяву в долг брал.  (обращаясь к Кабо) Бабки против товара, правильно.
Кабо:    Правильно.
Валет:    Он должен сначала бабки, потом товар брать.
Кабо (хитро прищурившись):     Так в этот раз он товар не взял. За что бабки?
Валет (теряя терпение):    Два года ему отступную делали, без бабок товар давали.
Кабо:    Так бабки он все привозил. Всё по закону, бабки против товара. Он ничего не должен.
Валет:    Как это, ничего не должен.  Всегда ему давали, он бабки потом привозил, дали и в этот раз, пусть башляет.
Кабо:    Так товар-то он не взял.
Валет:     Всегда, сначала бабки, потом товар, вам, как своим, отступную делали.
Кабо:    Забываешь, Валет, не прав тот, у кого в кармане фуфло.
Валет (выходя из себя):     Какое, на ***, фуфло.  Заводские накладные есть,  это что, по твоему, фуфло?
  Кабо:    Нуу, если бумаги, пусть очкарик говорит4 .
Опять все взоры устремились в мою сторону.
Я:    В этих накладных есть подпись Тофика о принятии товара?
Подкова (истерично):    Лохи закон вершат! Ты слышал, Валет?
Валет:    Умолкни, Подкова.
Салман:    Значит, по закону говорить ты не хочешь? Накладные суешь.
Валет:    По закону,  сначала бабки.
Кабо:    За бабки товар надо давать.
Валет:    Ему и дали.
Салман:     С ними не договориться.
Рафик:    Надо сходку собирать.
Кабо:    Правильно, пусть решают те, кто в законе.
Валет (второй раз выходя из себя):    Из-за ста восьмидесяти штук? Вы что?  Нас же за лохов примут.
Подкова (радостно):    Куда мы приехали, Валет, это же  шваль!
               Салман:    Что ты сказал?
                Подкова (не обращая внимание):    Это косяк, Валет, бля буду.
               Салман:    Валет, уйми свою шестерку, иначе я сам уйму.
               Подкова (в ярости):    Ты, в натуре, нарваться хочешь.
              Салман (обращаясь к Подкове):    Ты чего вякаешь, ты в законе разбираешься, как я в балете. Откуда ты выскочил. (обращаясь к Валету) Он сидел вообще, что за  лоха ты притаранил.
              Подкова (в ярости):    Ты,  гнида, за базар ответишь!
               Салман (спокойно):    Падла,  если будешь петушиться, заткну,
утухнешь. (обращаясь к Валету) заткни свою шестерку.
            Подкова (в истерике достает кастет):     Попишу козла!!!
            Салман (расстегивая пиджак):     Ты, Валет,  на стрелку с пидором приехал!
             Подкова начинает истерично трястись, размахивая кастетом. При этом издает непонятный звук, похожий на ие.
          Терпение иссякло. Я встаю, молча подхожу к Тофику, бросаю перед ним на стол пятьсот долларов, разворачиваюсь и ухожу. 
            Тофик:    Эээ, куда пошел? Тебе говорю? Слышишь? (бежит за мной)
            
           Валет подает знак, пехотинец хватает Тофика за шиворот, разворачивает и бьет кулаком по лицу. Тофик падает на пехотный стол, сшибая блюда, стаканы и бутылки.
                Я спускаюсь в зрительный зал и начинаю аплодировать. На сцене классическая вестерновская драка, затем стрельба, взрывы, милицейские сирены. 
                (занавес)   
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ДЕЙСТВИЕ

         Хорошо поработав и хорошо заработав, я решил хорошо пообедать в кафе низкоразрядном, но претендующее на дорогие цены.
          Эйфория заработка длилась вместе с голодом. Сносный антрекот ликвидировал оба чувства одновременно, голову загрузили  мысли о доме, куда идти ужасно не хотелось. Он, вдруг, представился амбразурой, где ждала неминуемая погибель.  Вчерашнюю вокзальную обстановку - какого черта, надо называть вещи своими именами,  - наркопритон и проституточный отстойник, живописно дополнила  претендующая на проживание смоленская бабища.  Причем, даже, не претендующая, а рассчитывающая.  И не просто рассчитывающая, в шутку или на авось. Она будет биться за это из последних сил и до конца, как гладиатор на арене амфитеатра. У ней так же нет выбора, она фатально падает, судорожно цепляясь за шаткие камни, а жизнь, выбив последнюю опору, усиливает порывы, стремясь низвергнуть ее. Она с ужасом глядит вниз, к примеру, на   вчерашних бомжей, и отчаяние удесятеряет ее силы. В этом нет ни йоты преувеличения. Безработица дома, плач голодного ребенка и общество алкоголиков или наркоманов, ибо счастливые семьи живут сами по себе,  добьют ее окончательно. Она отчетливо это понимает, реально и без обиняков, поэтому видит единственно возможный выступ, на склоне зловещего жизненного ущелья, на котором можно повиснуть:  более-менее стоящий на ногах мужик, хотя бы такой как я. 
        Послать ее к чертям собачим, пока не поздно?
        Поздно, можно только без объяснения аргументов – пожалуй, единственный выход, ибо аргументы будут ничтожны против, борющейся за выживание, логики, для которой пригодно все, за что можно держаться, пока не рухнет последний остов.  Именно так, без объяснения: Алла, я безумно рад с тобой попрощаться, через десять минут тебя быть не должно.
       После этого, нужно выдержать шквал вопросов и, с какой-то точки зрения обоснованных, претензий. Смогу ли я?
      Я уже чувствую, что нет. 
      Что это, жалость? 
       Скорее всего, малодушие и жалость к себе.
          Тогда я должен быть хитрее  и выжить ее с помощью более замысловатой комбинации -  холодной и расчетливой шахматной защиты, которая не отражает удар сразу, а выстраивает цепь математических ловушек, просчитанных на несколько ходов вперед, с наименьшими потерями изматывая   противника от дебюта до эндшпиля.
       Господи, за что мне все это? Я совершенно ослаблен и разбит,  единственно, что мне хочется  - это зарыться где-нибудь  и переждать, образовавшийся не из чего, геморой (собственно, он всегда возникает не из чего, а  в результате собственной глупости), причем, переждать в во сне, в беспамятстве, не думая о доме, куда пришла беда, по сравнению с которой, ковальские проститутки - эдельвейсы, на пути к эльдорадо.
              Бродить по улицам так же было невыносимо.  Неизбежность  моего появления дома, давила на тело и мозги, которые уже близки к шизофрении. Ожидание предстоящего боя лишь ослабляло силы. Не помогал даже глупенький  похмельный стишок, придуманный мною когда-то для успокоения нервов:
         Гулящий бес в плену сидит
         Поет хоралы мать-метель,
         Сосед мой, с низу, тихо спит
         И не стучит кувалдой в дверь.
         Сегодня будет тишина,
         Сегодня дома будет крыша,
         Душе, уставшей, не нужна
         Тусовка, водка, дым гашиша.
         Ее слова и стон не слыша,
         Увижу глупое кино,
         Сегодня, просто, все равно:
         Желанья дышат
         Мыслей тише,
         А те, устало спят
         И крышу
         Не колышат.
         Спокойный, плюшевый  и трезвый
         Похмельный день почти прошел,
         Сегодня думать бесполезно,
         Расслабься – я; все будет хорошо! 
         
         Жители города были расслаблены, как и полагается быть в воскресение, и набирались сил, готовясь к предстоящей будничной неделе.  Даже бомжи, для которых такая глупость, как  дни недели,  не имеет значения,  и те, трезвые лежали в теньке и лениво разглядывали июньское небо.  Лишь я один был напряжен и измотан, словно загнанная ямская лошадь.
              Вспомнив о ненавистных пельменях, по пути домой я зашел на рынок. В подъезде появилась свежая надпись: жирным ярко-красным маркером было выведено слово Наташа, в рамке, в форме сердечка. 
            “Не фига себе, - безразлично подумал я, - здесь какая-то Наташа поселилась”.
            Дома были все в сборе. Алла успела со всеми познакомиться по ближе и стала себя вести несколько более непроизвольно.  Коваль был весел и попивал пиво, однако, увидя мое настроение, тоже перешел на мрачный тон и стал больше курить.
          - Может, Шур, пива попьешь, - сказал он наконец.
           - Не хочу. Ты лучше расскажи как у тебя дела. Заработали вы?
           - Еще сегодня и будут деньги на квартиру. Завтра с утра я приезжаю с газетой и начинаю звонить.
            - Ты можешь сразу не найти.
            - Я буду  стараться, Шур.
             - Ладно, бог с ним, как вообще у тебя дела, когда собираешься завязывать с этим дерьмом?
             - Я же тебе говорил. Кстати, по поводу прав, мне гаишники сказали, что если я принесу характеристику, или как там, ну, что фирма просит, чтобы мне права отдали, то они отдадут раньше года.
             - Ходатайство, что ли?
              - Во-во, ты не мог бы мне написать?
              - Тебе “левая” печать нужна.
              - А у меня уже есть, - снова повеселевший Коваль достал из карман рубашки листок и протянул мне.
               На нем был оттиск круглой печати “Московская Пивная Компания”.
              Теперь повеселел и я, даже как-то рассмеялся.
              - Пивная компания будет писать о том, какой ты трезвенник?
              - Да пофиг, им любая подойдет. Это же формально.
              - Ладно, - я представил будущий  текст, в котором пивная компания рассказывает о  вреде алкоголя и в качестве примера приводит Коваля и рассмеялся еще больше.
        Все люди в нашей стране пишут рабоче-служебные характеристики на себя, сами. Начальство лишь, потом заверяет.  Я привык писать характеристики своим обвиняемым,  мысленно выработав стандартное клеше для такого документа, поэтому подобные  “произведения” воссоздавал за пять-десять минут. Именно через такое время из принтера вылез листок со шрифтом: 







Начальнику ГИБДД
г.Дубны Московской
области


ХОДАТАЙСТВО


       Коваль Денис Юрьевич работает в ЗАО “Московская Пивная Компания” с  1 декабря 1997 года.  За время работы проявил себя исключительно с положительной стороны, как квалифицированный и исполнительный сотрудник, добросовестно исполняющий свои обязанности.
         Он прилежен и аккуратен в работе, на него всегда можно положиться. Все поручения исполняет со свойственной ему добросовестностью. С товарищами по работе вежлив и корректен, всегда готов прийти на помощь в трудную минуту.
        До 13 июля 1998 года Коваль работал в должности  водителя и четко исполнял свои обязанности, опозданий и прогулов не имел, спиртного не употреблял. 13 июля 1998 года руководству и трудовому коллективу ЗАО “Московская Пивная Компания” стало известно, что Коваль, в свободное от работы время, управлял своей личной автомашиной  в нетрезвом состоянии. В подобных случаях сотрудники подлежат увольнению, однако, учитывая деловые, профессиональные и личные качества Коваля Д.Ю. , руководство компании решило ограничиться строгим выговором и предоставлением испытательного срока.  Он был переведен в должность кладовщика и ему был установлен испытательный срок  - восемь месяцев.
          За время испытательного срока Коваль ни разу не нарушил трудовую дисциплину и не был замечен в употреблении спиртного.  На состоявшемся собрании трудового коллектива он заявил, что осознал всю серьезность и опасность своего поступка и заверил, что впредь никогда не позволит себе подобного. Руководство и коллектив компании выражает уверенность в намерениях Коваля, учитывая его серьезное и добросовестное отношение к работе на протяжении двух с половиной лет и имеет намерение восстановить его в должности водителя.
         В связи с изложенным,  руководство и трудовой коллектив ЗАО “Московская Пивная Компания”     ХОДАТАЙСТВУЕТ  о досрочном возвращении Ковалю Денису Юрьевичу водительского удостоверения.
 
       С уважением,
   
Директор
“Московская Пивная Компания”                Хромов В.С.
 
Гл. Бухгалтер
“Московская Пивная Компания”                Левина М.В.

Нач. транспортного отдела
“Московская Пивная Компания”                Василенко Б.Н. 

 
           - Держи, расписываться будешь сам.
           - Распишусь потом, - радостно ответил Коваль и, не читая собственной характеристики, аккуратно сложил ее и спрятал в карман рубашки.
              Настало время косметической церемонии, которая также продлилась около двух часов.   Опять вокзал, опять «На дне», опять депрессия.         
            Не порадовало и ее(церемонии) окончание, и уезд значительной части «пассажиров» на точку, и то, что уже был вечер воскресения (завтра понедельник!). Тоска и усталость парализовали нервные клетки – не было ни злости, ни переживаний, ни каких-либо иных эмоций, тем более не было и  симптомов психопатии – пришла апатия.
              Сидя на табурете, на кухне, и куря, я безразлично наблюдал как Алла готовит ужин из обилия продуктов, купленных мною “по случаю”:
– И что ты собираешься дальше делать? – спросило, вдруг, мое безразличие.
Она оторвалась от приготовления борща, секунды три подумав, медленно подошла ко мне и внимательно, с тоской в глазах, на меня посмотрев, спросила:
– Я тебе не нужна?
В горле застрял сигаретный дым и я не сразу нашелся, что ответить на столь прямой вопрос.
– Не знаю Алла, я, в сущности, практически все, что зарабатываю, проживаю. Тебе хреново будет со мной жить, я правду тебе говорю, - решил, наконец, примитивно схитрить я.
– Я же тоже буду работать.
– Втюхивать людям говно втридорога?
Я говорил не эмоционально, а грустно – задумчиво, скорее сам с собой, – ты, наверное, даже их и не людьми называешь, а лохами.
Алла отвернулась и молча продолжила готовку.
– Не обижайся, я ничего не хочу сказать плохого о тебе. Каждый зарабатывает как может. Что ты, что Ковальские девушки, что я, хотя в твоем ремесле есть что-то отталкивающее. Я даже затрудняюсь квалифицировать это с юридической точки зрения.
– А что мне еще делать?
– Не знаю.
– У тебя никакой работы нет на примете?
– Нет.
– А что ты сказал по поводу юридической точки зрения? – Заинтересовалась Алла. Причем настолько, что отложила в сторону недорезанный помидор.
– В действиях продавца – однозначно обман потребителей. В твоих… черт его знает. Ты не продавец, значит не субъект, можно сказать в данном случае, чтобы тебе было понятнее – не должностное лицо. Можно ли твои действия признать мошенничеством – вопрос дискуссионный.
– Как меня все это уже достало, если б ты знал.
– Представляю. Я бы, наверное, так не смог.
– А что бы ты делал на моем месте? Как ребенка кормить?
– Нормальную-то работу пробовала искать?
– До сих пор, пробую. Вот если бы мы с тобой жили, я бы обязательно нашла. Мне нужна хотя бы маленькая передышка. Устала я жить, Саш. Не могу так больше, – Она совсем забыла про кипящий борщ и села рядом со мной, – обними меня пожалуйста.
Исполнив просьбу, я почувствовал дискомфорт, но, тем не менее, продолжал так сидеть, в нелепой, неудобной позе. Алла, положив мне голову на плечо, смотрела вниз, а спустя какое-то время продолжила измышления:
– Если я скажу, что люблю тебя, ты мне поверишь?
– Нет.
– Я так и думала.
– Любой так подумает. Не в этом дело, говоришь ты правду или нет. Тебе, просто может казаться. И хорошо бы было так. Я мудак последний, еще раз тебе говорю.
– Сделай меня, пожалуйста, своей женой на неделю. Я не вру. Я не могу больше так жить. Хоть неделю бы отдохнуть.
Внимательно посмотреть в глаза – хороший повод закончить объятия, что я и сделал.
– Хорошо, но только неделю. Договорились.
– Договорились, - Алла снова подошла к плите.
“Пока все идет ничего. Надо бы совершить пару мудатских поступков. Сегодня чего-то лень, может завтра. Вообще, какого черта на меня все это свалилось? Зачем, дурак, трахал? Да даже не трахал, а вообще в дом привел. Хотя, собственно, какая разница; просто я размазня”.
Вспомнился анекдот про Ленина:
– Феликс Эдмундович, что вы можете сделать ради революции?
– Все, Владимир Ильич, – не раздумывая, пламенно отвечает Феликс.
– Спрыгните, пожалуйста, со Спасской башни.
Эдмундович, также не раздумывая, залазит на Спасскую башню и прыгает.
Ленин подходит к лежащему трупу и кричит:
– А говорили: Железный Феликс, Железный Феликс, – с размаху пинает тело (при рассказе это показывается), – Размазня!
“Безусловно, ее жалко, – продолжал рассуждать я сам с собой, – но не приносить же мне себя в жертву ей. Надо, я думаю, дождаться, пока она куда-нибудь пойдет, затем свалить самому и пожить у кого-нибудь дня три – четыре. Не станет же она все это время ждать под дверью. Ну приедет раза два и все поймет. Точно, хорошая идея, чего голову ломать? А по поводу совести – я думаю, здесь все в порядке. Чем я ей реально могу помочь? Совершенно ничем. Вот, только куда сейчас свалишь, когда такое дерьмо в доме. Господи за что? Я же добропорядочный член общества, по крайней мере, изображаю такового. А сейчас у меня дома отлежка проституток. Прямо как берлога. Самое смешное, что это единственные выходные в Москве этим летом”.
Я зашел в комнату и осмотрел бардак, оставленный “ночными рабочими” после лежбища. В чайных чашках были затушенные бычки, всюду валялись предметы женского туалета и косметики. Плед, покрывавший кровать, был смят – я бы даже сказал, перекручен – и в сигаретном пепле. Белья не было, когда я уходил, Алла его постирала, как и полотенце, которое я, придя, немедленно спрятал еще мокрое, потому, что им бесцеремонно пользовалась “Горло перегрызи”. Более того, она им обматывалась, даже, по-моему, без нижнего белья. Второе и последнее использовала вторая “гейша”. Воспоминание о спрятанном полотенце меня порадовало, и я намылился в ванную.
– Ужин готов, – войдя, сказала Алла, – сейчас я здесь все уберу.
– Зря ты белье постирала. Я думаю, что рано. Скорее всего, они утром вернутся. Господи, Всевышний, только бы они завтра нашли квартиру.
– Будешь ужинать?
– Да, только сначала в ванную.
Приготовленный ужин был хорош.
– Спасибо, очень вкусно.
– И тебе спасибо, хороших продуктов купил. Кстати, сколько ты получаешь, если не секрет?
             - У меня нет какой-либо постоянной зарплаты или дохода. Мои гонорары - вещь непредсказуемая. Я могу, например, месяц *** сосать, зато следующий  -  покупать дорогие вещи, жрать в хороших кафе.
         - А я все время *** сосу, - грустно заметила Алла.
         - Не знаю, что тебе и посоветовать.
        - Поразительно, - в еще более грустной задумчивости продолжала она, - вроде пошло сказано,  а на самом деле вовсе не пошло.
        - Это не пошло, просто  жизненно.  Истинный смысл этого словосочетания,  и  разницу его с дословным, хорошо объясняет анекдот про гаишника.
        - Расскажи.
        - Ты, наверное, его знаешь. Про минет?
         - Не знаю, расскажи.
         - Останавливает гишник  эффектную девушку на дорогой машине и начинает ей втирать: “Вы превысили скорость, видели, перед поворотом, висит знак “сорок”, а вы ехали  шестьдесят”.  Радар показывает, между прочим, за квитанциями полез. Штраф, говорит, с вас, десять рублей - старый анекдот.  “Пойдемте, у меня в багажнике деньги” -  томно перебивает его девушка. Подходят они, она открывает, а там... полный багажник денег.  Гаишник, поборов десятисекундное изумление, спрашивает: “Чем же вы занимаетесь?”  “Я делаю минет”, - спокойно отвечет та.  “Это что? ***, что ли, сосешь?” - презрительно переспрашивает гаишник. Девушка медленно вытаскивает из ближайшей пачки одну бумажку, протягивает ее гаишнику и назидательно произносит: “Это ты хуй сосешь, а я делаю минет”. 
            Выслушав, Алла грустно улыбнулась и спросила:
            - Ты хоть помнишь, как позавчера менты подходили?
            - Нет, и что было?
             - Они сами, в общем, были выпившие, но сказали, что тебя заберут в  вытрезвитель, потому, что ты пьяный. Ты спросил: “Какой штраф за это полагается?”  Они ответили: “В размере минимальной заработной платы.” Тогда ты дал им стольник и сказал: “Сдачи не надо1.”
Еще один кошмарный день подходил к концу.
– Завари чей.
– Хорошо
– Знаешь, ты мне действительно очень нравишься, – продолжала она, – почему ты до сих пор один?
– Понятия не имею.
– Разве тебе так лучше? Я буду стирать, убираться, любить тебя.
– Любить, это как?
– Ну как… И так и так.
– А подробнее.
– Я тебе совсем не нравлюсь?
– У меня, сейчас, нервы расшатаны, а чувства ослаблены. Поэтому я сейчас ничего не понимаю.
– Да, действительно, я понимаю, какое у тебя сейчас настроение. Надо подождать неделю… Даже недельки две.
Я закусил губу. Надо же было сделать такой промах. От досады швырнул вилку в тарелку. Алла, зло на меня посмотрев, отвернулась.
“Какого черта, не обращай внимание, – сказал я сам себе, – еще чуть-чуть и все закончится”.
– Почему мне так не везет, Саш? – спустя значительное время молвила Алла, грустно смотря в чашку.
– Мне тоже не везет, и тоже не знаю почему.
– Мне б твои проблемы. У тебя все хорошо. Есть квартира, хорошая работа; детей нет, никаких забот. А у меня знаешь, какой ****ец в жизни.
– Дело не в количестве проблем, у тебя их действительно больше, дело в их причине. Я ее не знаю. Но, честно говоря, хотелось бы знать.
– Да чего тебе нужно? Может ты ждешь офигенной любви? Ее не бывает.
– Не знаю я, что мне нужно, может и любви, впрочем, я уже ничего не жду.
– Смотри на все проще.
– Я знаю, что это надо. Я пытаюсь начать новую жизнь.
– А мне уже без толку, – вымолвила Алла, судорожно затягиваясь сигаретой, – Если бы не ребенок, давно бы повесилась, причем с удовольствием. Ну почему Саш, за что все это? – Алла была близка к истерике, – Ну есть же бабы счастливые. Все у них классно, семья есть, живут хорошо. Почему я такая неудачливая? Не уродина же! Все делать умею. Мужики все попадаются –мудачье сплошное, ребенок сейчас, вот. Работу даже найти не могу.
– Сколько ему?
– Почти три. Мы с одной девчонкой в Москву приехали четыре года назад, жили вместе, квартиру снимали. Она сейчас замужем, муж коммерсант, несколько магазинов у него.
– Ну и как, хорошо ей?
– Наверное, не знаю, мы давно не общаемся.
– Вы вдвоем жили?
– Нет, вчетвером.
– И что, все вышли замуж за коммерсантов?
– Нет, другая села на наркотики, проституткой стала, третья куда-то в Европу уехала, черт ее знает, что с ней.
– А как уехала?
– По туристической визе в Голландию. Сказала, что обратно не вернется, даже если придется объедки из урн жрать.
– Чего ей здесь не нравилось?
– Сам знаешь, как у нас здесь. Озлобленные старухи, бомжи, да говно. Мужики все или скоты или педерасты.
– Ей хотелось джентльменов?
– Не знаю, что ей хотелось, она тоже на наркотики подсаживалась.
– Какие?
– Анашу курила.
– А ты, чего же к ней не уехала?
– Куда я с ребенком? Я не представляю, что мне дальше делать. Нет справедливости в ЭТОМ мире.
Она, куря, задумалась. Я тоже.
Боже ж мой, прямо тема для романа.  Приехали в Москву четыре смоленские бабы искать счастья и получаются четыре разные судьбинушки.
Первая, быстро сориентировавшись и все просчитав, словно на хорошей спортивной машине, ловко зарулила в приглянувшуюся, как любят говорить социологи, нишу. Или, как бы сказал я, не мешкая срубив грот-мачту, выплыла из штормящего океана московской тусовочной жизни в тихую гавань, в виде евроремонтной квартиры, с породистой собакой и мужем – коммерсантом. Пусть не Эльдорадо, но синица в руке. Они смотрят по вечерам голивудскую шоу-продукцию, которую, в числе прочего, продает муж, а по выходным ездят с такими же, как их называют, благополучными семьями за город на шашлыки, на импортном джипе второй свежести.
Три других, в отличие от первой, оказались менее прагматичны. Точнее не прагматичны вообще.
Одну закружило в водовороте ложной романтики ночного сити, с его ночными клубами, барами и гуляющими, по-старокупечески, от души, самоуверенными мальчиками, срубившими на халяву бабло. Ореол романтики сперва подкрепляется псевдошампанским и чуйскими косячками, затем их сменяют виски и кокаин, которые неминуемо приводят к смертоносному белому порошку, получаемому из опиумного мака. А когда сидишь на игле – мирская жизнь уже, как бы, отдельно, на поверхности. Она становится второстепенной, и лишь обеспечивает главную – героиновую.
Срубившие на халяву бабло мальчики засовывают за пазуху китайский “ТТ”, девочки выходят на панель. Вот и получается вторая типичная судьба.
Метавшаяся меж двух этих акваторий Алла стремилась найти нечто среднее – тихий и сытый быт, с псевдоромантическими поворотами, но не вписалась в один из них и оказалась на обочине, превратившись в на хрен никому не нужную, женщину трудной судьбы.
И, наконец, последняя, душа которой. оказалась гораздо тоньше и изысканней, сидящих в кабаках, квадратноголовых мальчиков и, вьющихся рядом, динамонацеленных девушек.
Чуйские косячки ей открыли глаза, показав всю примитивность и мерзость происходящего. Она поняла, что в среде бандитской братвы нет “Робин Гудов”, а принцы, ищущие спящих красавиц, с картой собственного королевства в кармане, не заходят в московские казино и ночные клубы.
Затем она убедилась; что они, принцы, также не ходят по пыльному столичному центру, не ездят в метрополитене и не ждут ее с букетами цветов на остановках. В результате исканий, статус будущего воображаемого партнера по любви был существенно понижен и низведен от рыцаря на белом коне до, просто, хорошего парня.
Но она натыкалась лишь на новых русских мыслящих категориями: дело, бабки, девки, тачки; или компьютерных ботаников, которым “Интернет” и трехмерная графика гораздо интересней женского тела и тем более, души. Скоты и педерасты – окрестила их ранимая душа, которую до боли зажрал суровый быт нищей страны, где по неволе нужно становиться хищником. Получалась четвертая судьба – наиболее редка и оригинальная, и жизнь ее еще может забросить в различные океаны, покидав из одной крайности в другую.
Яркое, звездное мерцание безоблачного летнего неба напоминало о том, что уже пришел понедельник – конец кошмарных, как мне раньше казалось, выходных. Точнее, выходных-то, конечно, кошмарных, но теперь далеко не конец.
– Будем спать? – спросил я, также о чем-то задумавшуюся Аллу.
– Да, конечно, – ласково сказала она и вымученно улыбнулась.
Я достал заначку – новое постельное белье и застелил кровать.
– Обними меня, – попросила она в постели.
– Ты же сама сказала, надо подождать неделю.
– Я хочу тебя, но если ты не хочешь, я понимаю, тогда просто обними.
Я не нашелся, что ответить и сделал вид, что заснул.
– Скажи, я тебе совсем похуй? – приподнялась на локте Алла, – ты меня никогда не полюбишь? Даже как вещь, как игрушку и домработницу?
Я сделал вид, что заснул.
– Мне очень хочется быть с тобой. Сашенька, миленький, может у нас есть хоть какой-то шанс. Я буду тебе такой послушной бабой, что ты даже представить себе не можешь.
Я сделал вид, что заснул.
– Спаси меня, пожалуйста, – услышал  я последние слова.
После этого, Алла долго сидела у окна и нервно курила. Отблески уличных фонарей, освещая профиль, отображали пугающую решимость, читавшуюся на ее лице. Словно она приняла кардинально-важное решение. Самое важное из всех и теперь готовилась к его исполнению, мобилизуя последние силы. Это было последним, что я увидел, засыпая.
Странные существа женщины. Интересно, поймут ли их мужчины когда-нибудь?

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ОФИСНЫЕ ДЕВОЧКИ


          Помниться,   я долго ездил в одну фирму, которая не оплатила сразу мои услуги, а выплачивала малыми частями, на протяжении достаточно длительного времени, причем в рублях и тогда, когда начался пресловутый кризис.  Однако, несмотря на очевидную коммерческую невыгодность, я был доволен длительностью выплат.  А все от того, что деньги мне выдавала не просто помощник бухгалтера, а приятная симпатичная девушка, да и не просто выдавала - это были трогательные лирические пантомимы несказанных слов, когда при закрытых устах говорят глаза, мимика и жесты.
       “Что это, - думал я, - разыгравшееся больное  воображение одинокого мудака? Не может быть, чтобы так, ни с того, ни с сего, глаза, переводя взор с облупленных канцелярских предметов на мою персону, вдруг переполнялись нежностью, читавшаяся в них пустота моментально исчезала и они, приобретая объем, становясь бездонными, выплескивали из лазурных берегов ласку, тепло, почти любовь. В сравнении с канцелярскими предметами я действительно выигрывал, хотя бы новизной, как новый предмет в офисе, но только ли это? Ведь не только глаза, в такт им,  губы, разомкнув сдержанную строгость, изгибаясь, словно в страстном пленительном танце, играли рельефом щек, образуя живую, неуловимо меняющуюся, прелестную улыбку.   Перемены отражались не только на лице, но они действительно могли быть только лишь результатом воображения. Этим плодом могло быть и учащенное дыхание и нежный голос.  Улыбка тоже могла быть не более чем офисная этика. Но глаза! Здесь невозможно ошибиться.”
         Вскоре я стал замечать, что езжу туда и тогда, когда мне не платят, а, например, просто проконсультировать по какому-либо юридическому вопросу. Хотя это можно было сделать по телефону, я ехал на окраину Москвы, да и как могло быть иначе...
         Кому не охота, хоть на миг, вырваться из суровой будничной действительности и очутиться в сказке.  Когда куклообразное офисное существо, одна из тысяч подобных “Барби”, вдруг начинает оживать, приобретать индивидуальность, выражать чувства, и вы, словно находясь в магазине игрушек, начинаете ощущать ирреальность происходящего.  Вы видите, например, что кукла начинает моргать не только тогда когда ее наклоняют, а тогда, когда вы ей что-то сказали или нежно посмотрели, затем вы видите, что  ее стеклянные глаза приобретают осмысленность и, наполняясь необъяснимым, притягательным вакуумом, поглощают вас, вводят в неведомый до селе иллюзорный мир, растворяют вас в этой иллюзорности до такой степени, что вы забываете все мелкое, будничное, ничтожное, все то, чем вы жили минуту назад. Представьте себе, я вижу подобное...
            Кукла, переполненная нежностью, отдает изнутри все свое существо, с его хрупким  офисным миром.   И все кому? Трудно поверить -  мне!
          Естественно я стал ездить.
      Я давно понял в чем причина моих несчастий.   Купив как-то бутылку портвейна,  и выпив ее - не поверите - в одиночестве, я, поразмыслив, пришел к  одному простому выводу:  “Да бабы мне не хватает!”  “Пошло и примитивно,” - можно возразить, но я останусь при своем мнении, может это кому и пошло, но уж никак не примитивно. Эта портвейнная  мысль, между прочим, совершенно не так проста, как может показаться.  Напротив, она емко заключает в себе результат глобальных философских рассуждений. Я, вдруг, отчетливо понял, что времена моей внутренней (внешней особо не было) хиповости давно прошли. Потрепанная у костров и на квартирных тусовках молодость, даже не взмахнув прощальным крылом, растворилась, оставив после себя лишь пустоту и привычку употреблять алкоголь.  Почувствовав, наконец, пустоту  я, к своему ужасу, обнаружил, что ничего полного то и не было, что эта пустота была всегда, прикрытая лишь ширмой несуразного и глупого веселья. Тупо и бездарно летая она, молодость,  ничего не приобрела и не создала, а только трепалась, словно стаксель на бушприте, превращаясь в разъеденное солью полотнище, а полетав, естественно не взмахнув прощальным крылом, сгинула. Что же она искала, тупо и бездарно летая...  может любовь? Но ведь не нашла. Соответственно и смысла в ней не было.  И где же теперь искать этот смысл и какой он? А он то, как раз и скрывается в мудром портвейном ответе - тихий семейный уют, добродушное мещанство, в хорошем смысле этого слова.    Купили, например, добротный шкаф - хорошо, справили дочке пальто - хорошо, и радость и счастье. Это нормальное, доброе мещанство,  всем от него будет хорошо,   особенно мне. Тогда вперед, на окраину Москвы.
        Да, да... Сказать “вперед” и поехать не сложно, найти повод еще проще. Другое дело, как перейти от пантомим к действиям, хотя бы к сколько  ни будь значащим словам.
        Просто слова они не замедлили появиться - она курила.  В этом смысле, просто замечательно, когда девушка курит - можно составить ей компанию, соответственно завести разговор.


        - Простите, где у вас можно покурить.
        -  Курите у меня, я вообще-то сейчас бросаю курить, но если вы меня угостите я с вами покурю, - услышал я смущенный нежный голос, а затем увидел из под встрепенувшихся ресниц бездонные голубые глаза.
        Поговорив о погоде и о музыке и закурив по второй сигарете мы перешли на более близкие темы.
        -  Это, наверное, очень интересно быть адвокатом, - произнесли, вдруг, пленительные губы, вбирая в себя  сизый дым “Честерфилда”.
        -  Как и, наверное, в каждой профессии, в моей есть некоторый романтический ореол,  - я старался говорить изыскано и замысловато, тщательно подбирая и многозначительно мусоля слова, -  он складывается из многих факторов, в первую очередь из многогранности и объемности правовых норм, которые отражают и рассматривают действительность в ракурсе наиболее ее неприглядных, как бы подноготных сторон, - девушка захлопала ресницами, а я продолжал, - что, конечно же, вызывает интерес, кроме того, захватывает и состязательность самого процесса. Со стороны, конечно. На самом же деле это тяжелый кропотливый труд и в нем очень много отрицательных сторон.
         - А чем вы сейчас занимаетесь.
        “Да так, ищем”, - любил я, в таких случаях, отшучиваться известной фразой из фильма “Джентльмены удачи”.  Шутка заключалась в том, что я  имел ввиду, что ищу клиентов, соответственно  - денег.
           - Да так, -  автоматически сказал я и осекся.
           - Боже, как это интересно, а вы и уголовными делами занимаетесь?.
             - Да, и уголовными, - я начинал нервничать, - хотя и не очень люблю, в моем положении не приходиться выбирать, я, вообще то начинающий адвокат и берусь за любую работу, которую предложат.  Сейчас у меня больше уголовных дел.
        -  А вам приходилось защищать преступных авторитетов.
        - Ну...  В общем, - я напустил на себя многозначительный вид, -  мне многим приходилось заниматься... гм, - небольшая пауза, - конечно, морально-этическая сторона для меня лично очень важна, я как любой нормальный человек не люблю негодяев и подонков и... стараюсь отказываться, когда попадаются такие клиенты.
         Я сознавал, что несу полную чушь, более того, мне совершенно не хотелось об этом говорить, а еще более того, я интуитивно понимал, что это далеко не то, о чем нужно разговаривать с молодыми девушками  и в итоге ловко переправил разговор в иное русло:
       - Ну а как у вас, здесь.   
        У них здесь оказалось не особо интересно, точнее не интересно совсем.  Обычный рабочий день от звонка до звонка, балансы, цифры, скукатище, сплетни, бабы, “burda modern” и через каждые полчаса чаепитие.  Я так же  узнал, что их директор - порядочная сука, что после кризиса совсем стало плохо с наличными деньгами и выдачей и без того небольших зарплат, что напарница-бухгалтер в конец растолстела, вследствие чего, теперь соблюдает диету и пьет чай и кофе исключительно без сахара.   
        Она достаточно долго об этом рассказывала -  еще по сигарете  и чашке кофе - и не в таких, а в более простых и невинных  выражениях, со стеснением в голосе и поведении. Могло бы создаться впечатление, что это обычная исповедь юной и безгрешной воспитанницы в строгом католическом пансионе, если бы не приглашающие в них окунуться глаза, то и дело стыдливо прикрываемые неимоверно длинными ресницами, если бы не очень часто возникающие ямочки на щеках, которые словно стебались над тем, что говорили губы, подчеркивая всю не ненужность произносимой речи и призывали понимать нечто иное. Я, при этом, сидел как совершеннейший мудак, изредка вставляя нелепые фразы, типа: “ Неужели от сахара можно располнеть?” Кроме того, глупо и сконфужено улыбался, любуясь ее лицом и колыхавшейся под блузкой высокой грудью. 
        Этим, собственно, все и закончилось, ибо пришли ее офисные коллеги, указав на то, что ей необходимо срочно выписать какие-то квитанции, а меня попросили заняться ведением телефонных переговоров, составлением документов и прочей глупостью.
            Дорога домой была омрачена невеселыми мыслями: “ Опять больное воображение, но что может быть проще, чем проверить это? Сказать, например, что ее болтовня мне безумно понравилась, дескать, разговаривать с вами, мадемуазель, очень интересно, вот, разве что, только работать сейчас надо, да и ваши коллеги откровенно мешают, поэтому, мол, не продолжить ли нам нашу интересную и захватывающую беседу после работы, за чашкой кофе, в уютном месте. А то еще смелее: вы очень красивая девушка, изящная и интересная, вы очень притягательны и безумно мне нравитесь, с вами так легко, весело и интересно общаться, поэтому, не продолжить ли нам общение после работы, за бутылочкой сухого вина, в уютном месте.  А то еще смелее: я давно люблю вас,  сие у меня возникло с той первой минуты как я вас увидел и щемящее чувство неразделенной любви смертельно гложет меня, поэтому не откажите составить мне компанию, после работы, за бутылкой коньяку, в уютном месте.  Ну не смешно ли? Интересное общение -  преступные авторитеты и растолстевшие тетки, сразу понятно, что здесь подвох и не искренность. Да и откуда такой примитив: “ в уютном месте за чашечкой кофе”,  должен быть полет мысли. Примерно так:  Я догадываюсь, любезнейшая, что вы не равнодушны к опере Верди ”Аида”, настолько неравнодушны, что успели просмотреть ее, наверное, раз пятнадцать, во всех столичных театрах, и вам, конечно же, безумно хочется посмотреть ее в шестнадцатый раз. А у меня, как бы случайно, завалялось два билета, так что готовьте на завтра вечернее платье. Или:  предполагаю, сударыня, по вашей спортивной фигуре, что в вас имеется склонность поплясать на какой-нибудь молодежной дискотечке, поэтому, именно сегодня мы с вами непременно должны отправиться на встречу танцам и веселью. Или:  Я давно понял, что вы просто обожаете горнолыжный спорт, а я как раз знаю одно местечко под Москвой, там хорошие трассы, сносный глинтвейн  и уютные домики на ночь. 
       Какой кошмар, неужели я забыл, как нужно знакомиться с девушками? В место того, чтоб заинтересовать беседой, выявить общие интересы, я веду себя как последний придурок - лишь глуповато улыбаюсь и еще более глуповато говорю. Но как же?  Сейчас то я понимаю, все это, стало быть, и тогда понимал, а от чего же выглядел идиотом?  Какая необъяснимая сила парализовала  мозг?  Ничего, в следующий раз все будет совершенно иначе”.


        В следующий раз было несколько лучше.  Я поведал несколько старых и затасканных юмористических историй, над которыми она весело и звонко смеялась, а потом начала  рассказывать о том, как ей скучно, что жизнь ее становиться серой и однообразной, а особенно скучны выходные.
        Это же не иначе как намек! Я должен что-либо предложить, я могу,  во мне осталось нечто романтическое, и, сделав большой глоток чаю,  начал лихорадочно думать. Но не тут-то было, неожиданно появился какой-то необъяснимый беспричинный страх, который сковал все мысли. Я опять превратился в беспомощного идиота - нервно курил и что-то невпопад отвечал.  А последнее, что мне пришло в голову, парализовало совсем: ведь меня-то здесь поят чаем и даже растворимым кофе, который, между прочим, нынче не дешев, а я даже не догадался купить шоколадку.   После этого, омраченный и совершенно сбитый с толку, сидел, уже не любуясь, а насупясь.
        “Ничего, - успокаивал я себя по дороге домой, - до выходных еще есть время, в следующий раз все будет совершенно иначе”.


          Заветная шоколадка лежала у сердца, в левом кармане нового пиджака. Влетев на крылиях амура в заветные двери, я сразу облачился в деятельный вид, желая быстрее покончить с деловой ерундой, ради которой  якобы приехал.  Но деятельным оказался только вид, сосредоточиться на работе плохо удавалось, а под конец мне, выдававшему себя за опытного и всезнающего юриста,  и вовсе пришлось сознаться директору, что я совершенно забыл какие арбитражные пошлины в кассационной инстанции.  Я уже начал сердиться, но тут... О боже! Меня отправили к НЕЙ искать эти самые пошлины, в ЕЕ компьютере, оказывается, есть какая-то правовая база.
        И снова улыбка, и снова приглашающие глаза, и снова неровно трепещущая грудь, между прочим, достаточно большая для такой тонкой фигуры. Уж не “едет ли у меня крыша?”
         - Я плохо знаю эту программу, - она.
         - Я помогу, - я.
         - Давайте вместе, - мило улыбнувшись, она поставила соседний стул прямо вплотную со своим.
          “Точно, едет крыша, - подумал я, - может это зрительные галлюцинации?”
            Но оказалось не только зрительные, усевшись, я ощутил запах ее духов, затем запах ее волос, затем запах ее кожи. Мы склонились над блеклым монитором и наши лица отделяли считанные сантиметры.  “Еще и обонятельные”, - почему-то я мысленно выразился именно так.
Оказалось и это не все - неровное и трепетное дыхание заглушило все ничтожные звуки.
         Этот глюк также не был последним. Мы сидели настолько близко, что наши бедра практически соприкасались. “Осязательные”, - подумал я.  Левую руку пришлось вытянуть вдоль спинки ее стула, так, что заветная шоколадка, передавая ритм моего сердца,  касалась божественного плеча. Какие-то нелепые миллиметры. Нужно обнять ее, да и не обнять, а заключить в объятия, зарыться в ее волосах, прикоснуться  губами... Вместо этого, я сидел как невинный и пугливый школяр, боясь пошевелиться.
         - Наверное, надо искать в разделе “пошлины”.
         - “Можно я обниму тебя, прижму к себе. Я не буду вести себя по-хамски, я  сделаю это нежно и целомудренно.  Я хочу прикоснуться губами к твоим волосам, а если разрешишь, то и к шее, к лицу”.  - Я думаю, что лучше в разделе “арбитражный суд”.
        - А дальше куда?
         - “Все мое существо поглощено лишь тобой, ты в каждой клетке моего мозга, моего тела, моего сознания, и где-то возле края мироздания, я  нахожусь в беспомощном подвешенном бреду: твоя очаровательная улыбка в которой я купаюсь, твои пленительные губы, в которые  бросаюсь, твои лазурные бездонные глаза, в которых я тону.  Я... Мне кажется...  Я не могу без тебя... Я влюблен, даже не влюблен, а люблю!”  - Наверное, здесь должен быть раздел “пошлины”, или “порядок подачи исковых заявлений, апелляционных и кассационных жалоб”.
          - Кажется нашла, вот “порядок подачи исковых заявлений”.
          - “Ты нужна мне! Я пропаду без тебя. Пускай я мудак, пускай я, бывает, много пью, пускай неаккуратен, забывчив и неуклюж. Я часто смешон, малоудачлив, порою глуп... Но, ведь, любовь...  Я понимаю что это значит, я умею жарить картошку и яичницу, даже готовить мясо в молочно-чесночном соусе, я люблю по утрам варить кофе,   я люблю дарить цветы. Я никогда не буду однообразным, скучным, серым и ворчливым, не буду по вечерам валяться в трико у телевизора, не буду приходить домой пьяным. Вместо этого, я открою перед тобой мир дивных и лирических фантазий, полных всеобъемлейшего счастья, безмятежности и восторга, мир воображаемых водопадов, оранжевых рассветов и бьющих ключей, извергающих летящие ощущения, розовых джунглей и провалы мерцающего космоса. Я как стойкий оловянный  солдатик буду сражаться за нашу любовь, каждый день, каждый час, каждую минуту. Утром, днем, вечером, естественно ночью...”    -  Пошлины должны быть в конце ... нашел...
          Даже чаю попить на этот раз не удалось.  Я должен был срочно уезжать, чтобы успеть в арбитражный суд.  Никчемное и ничтожное  в очередной раз убило значимое и важное.
          По дороге домой,  я увидел грязную бездомную собаку, с перебитой лапой, кажется правой,  она лежала возле фонарного столба и безучастно глядела на проходящую толпу. Я подошел к ней, она не испугалась, а наоборот, привстала, завиляла хвостом и посмотрела на меня грустными просящими глазами.  Я развернул бесполезную шоколадку и подал ей.  Дворняжка наклонилась, понюхала и, посмотрев на меня укоризненно, заковыляла в сторону метро.
         - “Говно стали делать вместо шоколада,” -  беззлобно подумал я.
          Пришли очередные выходные.  Изрядно утомившись от покорения женского сердца я, в конец устав  и обессилев, нажрался. После чего, мутный и пьяный,  делился с друзьями своими переживаниями и даже  испрашивал совета, чего раньше со мной никогда не бывало, потому как смысла в этом никакого нет. Ну что тут могут посоветовать, кроме чашки кофе в уютном месте, театра, дискотеки и горных лыж.  Все это старо как мир.
      “А что же ты хочешь,  - думал я с похмелья, - изобрести велосипед? Да... и горных лыж, все фундаментально и незыблемо, еще со времен Шекспира.  Ничего,  в следующий раз все будет совершенно иначе.”
            

         В следующий раз случилось непредвиденное - я заболел. Однако, несмотря на слабость и озноб, все равно поехал: мне почему-то  захотелось предстать в роли великомученика. Вот, дескать, я какой: стойко и самоотверженно переношу болезнь;  вроде бы как герой, должен вызывать уважение, а вместе с тем сострадание, проявление материнской заботы.
         Так оно и получилось. Я дешево переигрывал и выглядел величественно и жалко.
          - Боже мой, ты ужасно выглядишь! - ОНА с порога чуть не бросилась мне на шею. Казалось, что  только какая-то неведомо-невозможная сила смогла остановить этот порыв, в нескольких сантиметрах от  моей персоны.
         - Ничего,  скоро поеду домой.
         - Я дам тебе аспирин, попей чай, у меня есть варение.
        - А у меня есть шоколадка, - произнес я с оттенком некой гордости.
         Следующие двадцать минут пронеслись как в тумане. Я был усажен за стол, мне был поднесен аспирин, чай, варение, теплый и нежный взгляд.
        - Ничего, приеду домой буду лечиться. Ты не подскажешь как лучше, - я явно намекал на то, что я живу один и лечить меня не кому.
         Из всего ей сказанного - несколько подробных рецептов и практических советов -  я уцепился за ингаляцию.
          - А как делать ингаляцию?
          В ответ на это, была прочтена целая лекция с подробным техническим описанием.
           - Мне очень надо  за вечер вылечиться, - произнес я уже жалобно, - у меня завтра много работы.
          - Какая работа, тебе надо отлежаться несколько дней и не в коем случае не выходить из дома.
          - Не могу. Клиенты, обязательства, непрерывные процессы.
           - Бедненький! Забудь про это, поезжай скорей домой и лечись, не ходи никуда завтра, пообещай.
            Пообещал. Как я мог отказать ей в такой пустяковой просьбе.
            Ничего, в следующий раз все будет совершенно иначе.


             В следующий раз я как бы случайно засиделся до окончания рабочего дня и в конце всех концов набрался смелости:
           - Можно я провожу тебя домой.
            Она долго не отвечала и выглядела растерянной и грустной. Казалось, что в ее существе происходила какая-то борьба, то ли в душе, то ли в мыслях. 
            - Нннет, не надо, - наконец послышался тихий голос.
             - Ну... тогда... я пойду, - так же тихо произнес я, спустя, наверное, десять секунд - именно столько мне понадобилось, чтобы осмыслить сказанное.
             При выходе из офиса был  длинный коридор, сейчас он казался в тысячу раз длиннее. Наверное, я шел целую вечность и при этом не о чем не думал, внутри была пустота, концентрированный вакуум -  меня больше не было, осталось только тело, которое механически шло само, как восставший из гробницы зомби.
               Она догнала меня в дверях...
               - Я  сейчас... Я не могу, я замужем, - ее глаза странно блестели, но я уже не был способен что-либо прочесть в них, - может... в другой... Ты придешь еще?
              - Да. Приду,  - ответило тело. 



             Вот Вам и все иллюзии тихого семейного уюта, добродушного мещанства. Нажраться - первое, что пришло в голову после выхода из “комы” (часа, наверное, через полтора). Но как ни странно - не хотелось, воспоминание об алкоголе вызывало лишь омерзение.  Я даже за себя порадовался.  Но ведь то, что со мной, все-таки стресс, что же будет с моей нервной системой, я уже чувствовал приближение великой депрессии. 
       Вдруг мне вспомнилось, что пару лет назад я пробовал курить марихуану. Эксперименты были не очень удачными.  Хотя и временами были хорошие ощущения, особенно, в частности, то, что менялось осмысление многих вещей,  причем понимание их, достигало невиданной глубины и проникновенности; в большинстве же своем, как мне запомнилось,  преобладали так называемые измены и негативные ощущения: преследовали навязчивые, беспричинные страхи, я начинал всего бояться, мне хотелось убежать от всех, прошибал озноб. Раз так вообще, в лесу, я представил себя летчиком самолета,  лежащее у костра бревно взлетно-посадочной полосой, а горящие угли - огни большого города. Мне непременно нужно было посадить самолет и до того это было правдоподобно, что я не на шутку перепугался. 
         “Хуже не будет, - все же решил я, - зато будет возможность поразмыслить над тем, что случилось и как жить дальше”. 
         Найти сейчас в Москве марихуану, как оказалось, дело не из легких. Что ж вы хотите - рынок.   Спрос сейчас, в  основном на героин, его пожалуйста, сколько угодно на каждом углу.  То ли анашовая клиентура перевелась, то ли наркомафия решила больше не заниматься пустяками. Это, дескать, не серьезно,  бизнес должен иметь размах и постоянную зависимую клиентуру, что ж, мол,  мы будем растрачивать себя на неблагодарных лохов, желающих повеселиться на студенческих вечеринках.  Но мне, адвокату, спустя несколько дней по большому “блату” достали.  Я, конечно же, не замедлил этим воспользоваться.

          
           Местом для курения я выбрал туалет, как выяснилось, совершенно напрасно - в маленьком помещении, пропитанным этим дымом, срубает сильнее.
           И вот я, закрыв дверь, прикурил неумело забитый косяк, на приготовление которого у меня ушло уйма времени и несколько гильз,1 и начал затягиваться. 
        Красно-пепельная дымящаяся лава еще не достигла середины камуфляжной части “патрона”, как начало действовать.  Плитки на стенах начали изгибаться и вибрировать в такт музыке, доносившейся с верху,  они улыбались растворными швами и ими же плясали, причем комично и уродливо, словно напившиеся “в задницу” герои мультфильмов. Унитаз тоже не желал оставаться унитазом, а превратился в добрую и веселую рожу, с открытой пастью, в которой самой пастью служила крышка и обруч, а внутри было чрево.  Рожа глупо подмигивала невидимыми, располагавшимися на бачке, глазами и даже разок щелкнула пастью, как бы приглашая расцеловаться. Это было очень смешно.  Весь мир превратился в добрую и веселую мультипликацию. Однако эйфория продолжалась очень не долго.  Все вдруг исчезло и  я призадумался:
     Воскреснувшая было, духовная жизнь закончилась тупо и болезненно.   Только я приспособился быть адвокатом, почти научился выполнять гадкую часть этой работы. Собственно, работа состоит из двух частей: юриста и менеджера. Последний должен продать услуги первой, причем как можно дороже, если точнее сказать столько, сколько клиент в состоянии заплатить, а если учесть, что на этом рынке услуг предложения значительно превышают спрос, то нужно вести себя буржуйски расчетливо и цинично, в месте с тем подхалимски доверительно.  Мне надлежит опять превратиться в  подобное чудовище, а свою жизнь превратить в крысиную гонку, смыслом и целью которой служит зарабатывание денег ради зарабатывания денег.
      Вдруг стало страшно, “наверное перебор”, - мелькнуло в голове. Тем не менее, продолжал и докурил до основания пяточки.
          Можно, наверное, спорить.  Дескать, деньги зарабатываются для того, чтобы купить ту или иную вещь, устроить тот или иной праздник жизни, вкусить пляжную  эйфорию мировых курортов.  Но купив, вкусив и устроив, снова возвращаешься к  нескончаемому марафону, в результате чего, смысл первого теряется и остается только банальная крысиная гонка.  Бросить все! Послать все к чертовой матери!  Выпустить на волю свою душу, спрятать за семи замками все остальное.  И что я буду делать со своей душой?  Ходить и пинать ее?  Как хорошо быть бродячим музыкантом. С каким бы я удовольствием путешествовал по улицам различных городов, до самоотвержения играя на базарных площадях и у пыльных переходов, зарабатывая на кров, хлеб и пиво. Только я не музыкант.
        Пошатываясь, я вышел из сортира и с ужасом водрузился в кресле.
         Значит опять, в крысиную упряжку. Но тошно! Я же не понимаю для чего  впрягаться. На что я убил последние пять лет?  На анекдоты и бухалово? Неужели следующие пять также придется вычеркнуть.
          Я, вдруг, отчетливо ощутил как стареет мой организм. С каждым годом, каждым днем он приближается к одряхлению.  Появляются все новые дырки в зубах, мне уже давно пора к стоматологу.  Необратимо стареют все органы, особенно, наверное, печень - надо бросать пить.  А как давно я проверялся на предмет венерических заболеваний? После этого, у меня было... раз, два, три... боже мой!  Я же пользовался презервативами! Но  это полностью не исключает возможность  заражения, вероятность остается. Мне стало страшно и жутко. Передо мной снова пронеслась моя жизнь, бессмысленная и никчемная.  Затем охватил дикий ужас, с которым неимоверными усилиями удалось справиться.
           Какого хрена я здесь сижу, так точно крыша съедет. Пойду-ка я лучше в бар, выпью пару кружек пива, может с кем-то получиться поговорить,  да и  не с кем-то, а с девушками. Уже ли я такой придурок, что со мной и поговорить нельзя.
           Это меня развеселило, измены исчезли, стало  спокойно, я бы даже сказал, радостно.  Я оглядел себя в зеркало - ну что это такое, рубашка плохо глаженная, джинсы не первой свежести, а  постиранных вроде бы нет. Может костюм одеть? Ну вот еще глупости - костюм это моя рабочая одежда, т.е. спецовка. Буду я еще, в спецовке разгуливать. Вот, что надо -  почистить ботинки.


Ботинки

       Серега Волгин любил чистить ботинки. У кого бы он не был, всегда щетку с кремом попросит и предается  любимому занятию. Чистит часами, они уже блестят настолько, что в их отражении можно распознать не только очертания близлежащих предметов, но и мелкие детали, даже цвет. А он все чистит. Пол на кухне весь кремом и полосами от ботинок вымазан, на радость хозяевам. А он все чистит, радостно ему и хорошо, счастливо и  добро улыбается, по настоящему кайф испытывает.
        И правильно делает. Рубашка, подумаешь рубашка. Вы попробуйте вельветовую рубашку идеально разгладить. В конце концов, не мятая же она, не как из жопы, просто в некоторых местах не совсем разгладилась. Да и джинсы, грязи же не видно, да и кто на них смотреть будет, когда сверкают ботинки.  Вот на что будут устремлены восхищенные взоры. Сразу будет впечатление - аккуратный молодой человек.
          Я несколько раз, с перерывами, долго и скрупулезно чистил ботинки, пока они не засверкали. Конечно не так как у Сереги, но похоже. На душе стало еще радостнее, еще прекраснее, она запела и готова была выпрыгнуть наружу.  Чем дольше чистил, тем было все более и более радостнее, с каждым движением, как будто я очищал свою душу. Действительно - кайф.
          Настроение было приотличнейшее. Вот что, оказывается, нужно, чтобы появилось хорошее настроение - почистить ботинки!    
           “Ни фига себе, - подумал я на следующий день, - а с Серегой трезвым такое случается”.


                ... Американцы  тоже люди. Просто их психология повернута в сторону жизни как таковой. Они не напрягаются  и не задаются глупыми вопросами. Они просто живут.  Приезжая в различное время на новый континент, переселенцы,  вычеркивали из своих мозгов ненужную им европейскую культуру, все то, что мешало бы выжить.  Они строили новый мир, новое общество, не размениваясь на мелочи.  Борясь с бесчисленными бандами подонков, наводнивших Дикий Запад в расчете на кольт и “джентльменскую удачу”, они возводили города,  создавали государственность, провозгласив своим девизом свободу, равенство и безопасность.  Они выработали и оставили в себе только нужную им  практичность, которую передавали своим детям и внукам из поколения в поколение.   И они добились своего, создав могучую страну. Что же касается американцев, то это получилась новая нация - практичная и целеустремленная.  Они знают, что им нужно для жизни, у них, с детства, есть определенный стереотип - как жить правильно. Колледж, хорошая работа, служебный рост, собственный дом,  погашение кредитов, обеспечение старости. И не задумываются почему это правильно, а все усилия концентрируют на достижение поставленных целей...   
              Я чуть было  не прошел один бар, но вовремя спохватившись, свернул и вошел в “импортные”  двери.  Оказалось, что я не был готов к перемене обстановки, беспомощно озираясь подошел к стойке, нелепо и бессмысленно шаря по всем карманам.  Мне казалось, что все, осуждающе на меня смотрят: «что ж ты, мол, негодный, так обкурился, надо бы тебе ментов вызвать».  Денег не нашлось - я забыл их дома. Какое-то время, в беспомощности, постояв, все же принял решение сходить домой.
           ...   Интересно, грозит ли миру перенаселение?  Всякие там социологи или кто еще, утверждают,   что население увеличивается в какой-то там прогрессии. Что в наше, дескать, время, при отсутствии эпидемий и глобальных войн, и при наличии таковой медицины это обязательно случиться,  и произойдет...   Да, но за счет кого оно увеличивается?  Статистика утверждает, что население нашей страны имеет отрицательную  рождаемость. Бедная моя Родина, тяжко  ей,  наверное,  придется. Но бедняжке сейчас не до этого - она в полной заднице, и, что самое  парадоксальное,  не хочет от туда выбираться.  Вернее хочет, но как-то вяло, также как Коваль хочет перейти к нормальной жизни - только в разговорах за пивом.  На деле получается совершенно обратный эффект - все погружается и погружается, беззаботно возлежа на куче говна, с презрением глядя на спасительные соломинки. Может она интуитивно понимает, что это начало глобального конца. Начало  падения в большую клоаку,  где действует  закон всемирного тяготения, и ничего нельзя с этим поделать, разве что улететь, к хренам собачим,  в космос.  Она все понимает, поэтому желает утонуть гордо, приисполненная презрением, глядя на агрессивный, голодный  и жадный восток, и на процветающий запад, который, видя,  горящие  ненавистью,  восточные глаза, тоже становится воинственным, пользуясь своим процветанием желает установить свой мировой порядок.  На пользу себе.  Впрочем, это не самое  худшее.   Они  сытые и добрые. Но за державу обидно...
             -  Мне, пожалуйста, кружку “Staropramen”, - протянул я купюру достаточно миловидной девушке за барной стойкой.  Она показалась мне очень уставшей; моя жалость и нежность выплеснулись наружу.
            -  Да не ждите, пока осядет пена, я и так выпью. Я даже пену люблю.
           Она устало улыбнулась, но, подождав пока осядет пена, долила еще и подала мне кружку.
        - Хорошо у вас, уютно.  Музыка хорошая (гремел “Rolling Stones”, кажется “Mather litlе helper”)
            Она устало покачала головой, давая понять, что все это ее уже достало.
           - Что, сутки работаете.
           - Нет, с десяти утра до трех ночи.
           - Каждый день!?
           - Нет, два дня через два.
           - Сейчас второй?
            Она ласково улыбнулась и кивнула.
           - Ничего,  пятьдесят два часа в неделю, почти как по КЗОТУ, - после нескольких глотков пива, пришло успокоение и расслабленность,   - я помню  случай про  одного  мужика. Он работал на  какой-то вахте и тоже помногу часов, больше чем предусматривает этот самый КЗОТ. Раз пришел в дрезину пьяный, так, что лыка не вязал, хотя вахта у них была какая-то серьезная.  Кого-то нашли - срочно из дома вызвали, а его отправили домой. На следующий день уволили. Мужик не успокоился, стал ходить по судебным инстанциям. Медицинского освидетельствования никакого не было. То, что был пьян - только со слов свидетелей.  Он же утверждает, что просто выглядел уставшим. Это, мол, от усталости его так мутило. Работали, дескать, помногу, больше чем предусматривает закон, стало быть, администрация виновата в его внешнем виде в тот день. А что до того, что запах был - зуб у него болел, поэтому рот одеколоном полоскал. “Да ты же, - ему говорят, - по стенам сползал, на карачках полз и языком не ворочал”.  А он и отвечает: “что до того, что на карачках полз, так это потому, что перерабатываем  на десять часов в неделю больше, а  языком  не ворочал, потому, как рот одеколоном свело”.
           Она рассмеялась.
          - Откуда ты это знаешь?
          - Я ему жалобу в Верховный Суд писал.
          - Так и писал? - она продолжала смеяться.
          - Писал, конечно же, не так,  но я видел судебные материалы.
          - Налить тебе еще кружку?
          - С удовольствием.
          - С пеной?
          - С пеной.  Тебе около двух часов осталось,  будешь отдыхать.
          - Да, два дня отлеживаться, потом опять.
          - Может разумно, например, работать трое через трое?
          - Тяжело.
          -  Но так же нельзя. Должно быть время для какого-то досуга, я бы даже сказал, личной жизни, я имею ввиду приличный смысл, а не только на то, чтобы отлеживаться. 
            - Я уже привыкла, - она сильно погрустнела, - уже не думаю об этом, - попыталась улыбнуться.
            Мне во чтобы-то ни стало, захотелось ее утешить.
             -  В перерывах между отлежками можно запускать бумажного змея  или учиться танцевать “rock-n-roll”, а когда растает, так вообще пускать кораблики, ходить в лес, собирать подснежники. А пока зима, лепить снежную бабу, кататься на санках.  За этой дурацкой стойкой можно тоже придумать какой-либо прикол.  Например, варить глинтвейн и подавать его в стаканчиках из под мороженного.
           Появилось настроение разглагольствовать.  Мы познакомились, оказалось, что ее зовут Ира. Я  рассказал несколько баек и курьезных случаев,  перемежая это рассуждениями о том, что в жизни должно быть и будет все хорошо, что ее, жизнь, запросто можно превратить из постылой в прикольную. Стоит только находить забавное и романтическое в каждой мелочи, что, в сущности, прав Эммануил Кант, на мир нужно смотреть как на свой мир, мир своих ощущений.
             Когда подходили к стойке посетители, Ира отходила, но обслужив, тут же подходила. Ей, видимо,  было интересно.  Пиво напрочь убрало скованность, дало  эффект расслабленности. Появилось вдохновение. Меня несло.  Продолжал гнать. Нечто среднее между бредом и житейской  философией.
          - Уже скоро три, здорово с тобой было поговорить.
          - С тобой тоже.
           - Даже жалко, что все уже закончилось.
          Она кивнула.
          - Ты сейчас пойдешь спать?
          - Не много бы пива попила.
          - Так может по дороге, я провожу.
          - Холодно.
          -  Так заходи ко мне, я один живу и здесь рядом.
           Ира строго и оценивающее на меня посмотрела, затем отошла, вытерла где-то пыль, повозилась, но подошла и, заглянув мне в глаза, сказала:
          - Только я с подругой приду.
          - Приходи с подругой.
          - Мне нужно полчаса, чтобы убраться, сдать кассу.
          - Хорошо, через полчаса я жду на углу.
          - Ладно, - напряжение исчезло, она улыбнулась.
           Я подумал, что нужно подкрепить вдохновение, поэтому по приходу домой сразу сел забивать косяк, но руки не слушались, меня мутило и сказывалась неопытность.  Забить получилось только через полчаса, пора было бежать.
       Ириной подруге, полукрасивой надменной особе, с хищным пронзительным взглядом, я сразу не понравился.  Она постоянно недружелюбно на меня посматривала.  Часто, ее верхняя губа презрительно поддергивалась, так, что из пасти сверкал золотой зуб.
             Они разговаривали, в основном, между собой. Я же, снова стал скован и больше молчал.
              - Я вчера себе классную кофточку купила,  за девяносто долларов, - многозначительно вещала хищная особа, - прошлись мы с Веркой по магазинам в центре, ты же знаешь Верку,  парень ее три  косаря в месяц гринов подымает...
              - Да ну?
              - В натуре, это по минимуму три, иногда больше, а  до кризиса так вообще... Верка с жиру и бесится, покупает разную импортную ***ню и не иначе как в фирменных магазинах.  Накупила она тогда дохренище, и костюм и блузки и туфли на классическом каблуке, такие... ну просто шикарные.  Примеряет везде, вертится.  Я тогда, с досады,  эту кофточку и купила. Сначала она мне очень понравилась, потом одела, Артема спрашиваю: “ну как”? “Говно”, - говорит. Ну,  не сволочь?
          -  Артем, это который магазин на проспекте держит? – благоговеянно спросила барменша.
           - Да фуфло он, этот Артем. Держит! Да что он держит? Только должен всем.  Это все не мужики - срань господня, - она покосилась на меня.
            -  “Я никому не должен”, - хотелось  возразить, но раздумал - этот “базар” и без того угнетал.    
             - У Марины тоже, говорят,  классный парень объявился, - в задумчивой тоске вопрошала Ира.
     - Да,  представляешь, два дня назад, возил ее ночной клуб “Метелица”!
          - Неужели?!
           - Серьезно.  Этот Эрик крутой парень! Представляешь,  приехал за ней на каком-то спортивном “Альфа-Ромео”, такого ярко красного цвета, ну точно, парень что надо, в солнцезащитных очках, этакий ковбой.
             - И как там? Она рассказывала!
           - Рассказывала, вся в слезах.  Вышагивала там, говорит,  точно первая леди,  и чувствовала себя на вершине блаженства. Он, говорит, по моей прихоти, готов был преподнести мне бокал  “Дом Периньон”, или что еще. Он, говорит, есть мое настоящее и будущее.  Есть альфа, говорит, омега, начало и конец.
             - От чего же в слезах была? От счастья что ли?
           - Да нет, - хищная перешла на злорадный тон, особенно, это было видно по ее, скорченному, в презрительную улыбку, лицу, -  просто закончилось все, как всегда, трагично.  Он, увидя  выплясывающую под фанеру поп-звезду, неожиданно начал за ней волочиться. И даже Маринку домой  отвезти, поручил кому-то из пехоты.            
            Я слушал и ужасался: “И на хрен я здесь возник, со своими корабликами и бумажными змеями.    Чтобы покорить эти “чувственные сердца” достаточно спортивного “Альфа-Ромэо” и солнцезащитных очков. Лучше бы, конечно, только очков, ибо такой машины у меня нет”.
            - “А если бы была”?
            - “Если бы была! Стал бы я тут сидеть и слушать этих мегер”.
            -  “А чтобы ты делал”?
             - “Чтобы  я делал!?  А действительно, чтобы я делал? Поехал бы в провонявшую попсой “Метелицу”, с подобной  телкой, которая кончает от глотка “Дом Периньон”, и бил бы в ладошки в такт трехаккордной фанере?
            - “Зачем же с такой телкой?  Ты же был влюблен”?
             - “Она, наверное, тоже бы кончила при виде... ну пусть даже не “Альфа-Ромео”, а, например, “Ферарри”.    
               -  “Кончила бы”?
               - “Да, безусловно.  Психика на этом повернута. В советское время крысиная гонка  имела определенный потолок. Обычные ее составляющие: хорошо обставленная, свободная квартира,  последней модели “ВАЗ” или  “Волга”, аккуратная уютная дача.  Поэтому оставалось место в душе для другого. Даже для  корабликов. Но, сорвавшие крышу, аппетиты уничтожили  культурное начало москвичей (других я не знаю).  Во время передышек от изнуряющей гонки, необходим более тупорылый и расслабляющий отдых. Собственно, и отдых гонка требует престижный, поэтому и он становится частью дистанции.  Новое поколение, с детства становиться на забег и, наплюя на фальстарт, устремляется к, неведомой конца, дистанции, к несуществующему финишу. Успело нацепить спортивную форму и наше, с советским детством, поколение”.
        - “Может в этом есть рациональное зерно”?
        - “Наверное. Они создают какие-то блага, которые передают своим детям, в сущности, следующим поколениям. Это трудовые пчелки,  таскающие  пыльцу за пыльцой в свой улей.  А я получаюсь эгоист, трутень. Мне, видите ли, подавай культурное начало, любви к прекрасному захотелось.  Но передать-то они передадут, но и их научат таскать пыльцу, превратят их в подобных роботов. И остается только крысиная гонка. Может это не я обкуренный, может это они обкуренные и их прибило быть трудовыми пчелками?”
          - “А может не пчелками”?
          - “Действительно, не пчелками, вырвать в нашем говне определенный кусок  можно только друг у друга, следовательно”...
             - “Волками, что ли”?
             -  “Они точно, обкуренные. Что это дерьмо, что офисные девочки, страдающие якобы от скуки. Кстати, избитая сказка о принце предусматривает обеспеченное материальное положение. Собственно, в ней даже это главное и основное, а счастливая любовь, как бы в придачу, для тех, кто с изысками. Мол, тоже нехуёво, остается испытывать вечный кайф – сладчайший женский хеппи-энд.  Скука их, собственно, заключается в тех же неполученных костюмах, туфлях, кофточках, “Альфа-Ромэо” и “Метелиц”, пляжных Анталий, кто по проще, Канарских островов и неонового Лас-Вегаса, кто с изысками.  Всем им грезятся  виллы, “ролс-ройсы”, тысячедолларовые отели, собственные острова и дворцы. Эти выражаются открыто, те в тайне скучают”.
              - “А тебе не грезится”?
               - “И мне грезится. Я такой же участник этого примитивного марафона. Все мы, адвокаты, маклеры, бандиты, банкиры, торговцы, якобы предприниматели, чиновники, депутаты, правительство”...
               - “Что”?
                - “Свора, рвущая на куски,  не успевшее еще сгнить, мясо. Кто рвет непосредственно бывшую имперскую тушу, отхватывая вырезку, кто сидит рядом на задних лапках, перехватывая летящее с зубов сало, кто довольствуется костями и объедками, кто рвет ближнего, выхватывая у него полученный кусок, кто уподобляется лисе, из сказки Крылова  про сыр”.
               - “А сам то ты, кто”?
               - “Наверное, лиса. А, может, я себе льщу. Боже!!! Посмотри на это дерьмо”!    
            Вдруг, стало невообразимо тошно. Дьявольская подруга продолжала рассказывать мерзкие истории, превращающие “homo zapiens”  в  обезумевшую свору.  Я покосился на лежащий на столе косяк,  их взгляды устремились туда же.  Люциферовская особа посмотрела на меня с омерзеньем.   
            - Не хотите, - робко предложил я.
            Девушки выразили знаки неодобрения, даже, наверное, отвращения.
           - Так, может, я выйду на балкон?
           Ира не нашлась что ответить, подруга милостиво распорядилась:
            - Сходи, - недобро сверкнула  она золотым зубом.
            С каждой затяжкой я ощущал, что мне все хуже и хуже. Недружелюбное лицо подруги, презрительно улыбаясь, увеличивалось в  геометрической прогрессии и, с чудовищной быстротой,  вытесняло из моего сознания все то, что там было, пока, наконец, я не почувствовал внутри себя это гнусную и презрительную рожу.  Она, рожа, казалось,  извергала то зло, которое неизменно должно было обрушиться на нашу Великую Родину.  Она заключала в себе весь ****ец. Не тот, который рисовали художники времен Великой Отечественной, не Родину Мать, а то, застывшее ****о, которое, магически сверкая золотым зубом, вовлекало всех нас в виртуальную жопу несметных бед. Это была маска лицедея, на минуту дававшая нам возможность воспользоваться автостопом чудовищного карнавала. Все в мире это понимали, каждый ребенок. И я понимал.  Не докурив, я выкинул косяк и долгое время стоял в оцепенении.
            Дальше?! Дальше я сидел между двух этих демонов, пытаясь сконцентрировался над тем, что делал вид, что внимательно слушаю, внутри царил хаос и смятение. Все мое существо хотело развязки этой драмы.
            Всему есть конец. Пиво было выпито, они стали прощаться. Когда Ирина демоническая подруга потянулась за дубленкой, у нее приподнялся край свитера и я явственно увидел оперативную кобуру, а в ней - боже праведный -  штатный милицейский пистолет “Макарова”.      
            Ангелы господни! Как мне стало плохо - марихуану при опере курил, да еще при таком.
            Я долго лежал под одеялом и, борясь с навязчивыми кошмарами,  молил бога о том, чтобы он ниспослал мне сон, чтобы завершил этот дурацкий день. Всевышний внял моим молитвам не скоро, только спустя несколько часов, за которые я, чуть было, не отдал ему душу.


             С тех пор, я больше не курю марихуану и не влюбляюсь в офисных девочек. А в том баре,  по сей день,  варят глинтвейн и подают его, исключительно, в чашечках из-под мороженного.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ДЕЙСТВИЕ ПОСЛЕДНЕЕ


Коваль приехал с работы первым, в пять часов утра, изрядно подвыпивший с пивом и продуктами, в через чур веселом настроении.
– Давай пива попьем, я купил бастурмы, знаешь как классно с пивом, – радостно предложил он, снимая ботинки.
Я включил свет на кухне, и моему взору предстала Алла, лежащая на полу, с большим кухонным ножом и перерезанным горлом, со страдальческим удивлением в глазах. Она лежала у батареи, залив ее, холодильник и плиту алой кровью. Посреди валялось: куски штукатурки, кухонная люстра с железным крюком, к которому была привязана бельевая веревка, с петлей на конце, и табуретка.
Коваль продолжал что-то бубнить, я не мог разобрать его слов из-за ужаса, который сковал тело и мозг.
Из оцепенения меня вывел звук разбитых бутылок, которые он выронил из рук, войдя на кухню.
Мы с ужасом посмотрели друг на друга. Способность что-либо подумать и сделать, пришла к нам, наверное, минут через пять.
– Что будем делать? – наконец сказал он.
– Не знаю, – шок сменила депрессия и подавленность.
Внутри была тупая пустота.
Труп Аллы взирал на нас с удивленным легким испугом, к которому странным образом, примешивалась страдальческая скорбь. Уставшая, видимо в результате напряженных переживаний, мимика, была слегка напряжена, вследствие чего создавалось впечатление, что в последний момент она испытала не острую, а тупую боль.
Окровавленный нож, выпавший из разжатой правой руки, лежал рядом.
– Что ты наделала, дура? – наконец смог что-то сказать я и, присев рядом на корточки, обхватил голову руками. Состояние начинало подходить к истерике.
– Может, вынесем ее на улицу? – робко предложил Коваль.
Копившаяся в организме истерика, наконец, выплеснулась наружу.
– Ты что, мудила, совсем охренел?! – Орал мой голос, – не смей ничего трогать, я сейчас буду звонить ментам. Съебись на пять минут в комнату, я сейчас немного успокоюсь и позвоню.
– Шур, у меня пятигорская прописка и у девчонок тоже не Московская.
Я с ненавистью посмотрел на Коваля, он ответил жалобным взглядом.
– Дай сигарету.
Он дал. Я закурил. И только после этого ко мне пришла способность думать.
Действительно, как я объясню следователю и, тем более операм, наличие в моем доме сутенера и проституток? Надо быть полнейшим идиотом, чтобы не догадаться об их профессии. Никотин притуплял нервы и давал возможность мозгам разработать план действий. В первую очередь, выгнать Коваля со всеми проституточными манатками и заставить его встречать своих “рабочих” на улице, чтобы они не коим образом не зашли в подъезд. Затем, набрать “02”, непременно “02”, а не телефон местного отделения, взять себя в руки и успокоиться. После чего рассказать отделенческим операм, которые, к сожалению, приедут значительно раньше прокурорской следственно-оперативной группы, всю правду, но без Коваля.
Сигарета, под действием больших затяжек, быстро закончилась, я закурил еще одну.
– Мы тебе только помешаем, Шур, – заискивающе произнес Коваль.
– Я знаю, слушай меня внимательно. Собери все вещи своих девчонок. Только ВСЕ, до единой.
– Хорошо, понял.
– Затем, зайди в соседний подъезд и перехватывай своих девок по дороге. Они не должны зайти в подъезд. Понял?
– Да, Шур, все понял, – Коваль бодро встал, он уже был абсолютно трезвый, и пошел в комнату.
Я несколько раз набирал “02” и тут же нажимал рычаг отбоя, пока, наконец, пальцы твердо, без дрожи, смогли нажать на две клавиши.
– Здравствуйте, у меня дома девушка покончила с собой.
– Ваш адрес?
Я, удивляюсь себе, обстоятельно и спокойно продиктовал все данные, включая номер телефона и отделения милиции. Меня с ним и соединили. Тот самый пенсионный майор – несомненно это был он – полусонный, чертыхаясь, проклиная меня, мою мать и московскую милицию, также спросил адрес, а затем, время происшедшего.
– Не знаю, я обнаружил пять минут назад.
– Время говори, хлопчик, в театре, что ли.
– Не знаю, я Вам говорю. Что у Вас, часов в отделении нет.
– Что ж такое, одни дегенераты звонят. Ладно, хорошо. Будь дома и никуда не выходи, сейчас приедут наши сотрудники.
Через сорок минут в глазке двери показался томный блондин с рыжими усами. Его запросто можно было принять за почтальона, но громко работающая за пазухой радиостанция выдавала его профессиональную принадлежность.
– Так, – деловито сказал рыжеусый, по-хозяйски входя в квартиру, ты, что ли звонил? Ничего себе, хлопчик, обратился он к вошедшему следом молодому оперу с торчащей из-под короткой куртки кобурой и полами цветастой рубашки. А ну-ка, продолжил он, вынимая из карманов наручники, застегнись.
– Зачем же наручники?
– Застегнись, я сказал, безапелляционно заявил рыжеусый, повысив голос, посмотри везде, Валер, мягко сказал он молодому, застегивая браслеты на моих запястьях.
– Труп на кухне, ножевая рана шеи,  отрапортовал через минуту Валера.
– Никого нету?
– Никого.
– Вы свободны, идите в отделение, скажите, что мы разберемся, - обратился рыжеусый к стоящим на лестничной клетке форменным милиционерам. Он явно чувствовал себя волком среди овец.
– Ну, рассказывай, продолжил экс-почтальон беседу, заведя меня на кухню, едва взглянув на Аллу.
– Чего рассказывать?
– Как это чего, как замочил ****ищу.
После этих слов он подошел к трупу и философски, с минуту, посмотрев, весело взглянул на меня и продолжил:
– Хорошо, небось, ****ась?
Мне абсолютно нечего было ответить рыжеусому оперу, и я промолчал.
– Возьми нож и показывай, как мочил.
Я отказывался верить в услышанное, имея слабую надежду на чувство юмора рыжеусого.
– Ты что, оглох, что ли? – занервничал он.
Я молчал. Тогда он подошел и резко, что есть силы, ударил меня коленом в живот.
Я почувствовал боль гораздо позже происшедшего, уже валяясь на ромбо-угольном кафеле кухни, видимо пережив болевой шок. Резкая и сильная, она, мгновенно пройдя по всему телу, сковала все члены.
Рыжеусый опер, в это время, не терял его (время) даром, а брезгливо, двумя пальцами, подняв с Аллиных колен окровавленный нож, стал разжимать пальцы моей правой руки. В результате чего, способность сопротивляться появилась тогда, когда она уже была не нужна: мои пальцы оставили сильный оттиск на рукоятке злополучного тесака.
– Вот, совсем другое дело, – успокоился рыжеусый.
– Зачем Вы это делаете? – спросил я подавлено.
– На всякий случай, – миролюбиво уже отвечал он, - всем ясно, что это ты замочил, поэтому с доказательствами у нас должно быть все в порядке.
– Я клянусь Вам, что я не убивал.
– Да, да. Все вы клянетесь. Умными себя считаете, будто нас можно наебать. Правда, Валер? – обратился он к напарнику, который в это время разглядывал мои компакт-диски, не проявляя внимания к происходящему.
– Чего, он нам палку обосрать хочет? – с угрозой в голосе произнес Валера.
– Не напрягайся, лучше расслабься, смотри и учись, как дедушки работают, – заявил ему рыжеусый.
Он закурил, с минуту победоносно прохаживался по кухне, а затем обратился уже ко мне:
– Как тебя зовут?
– Паспорт у Вас.
– Хочешь официально? Пожалуйста! – посмотря паспорт, – Так что, Александр Вячеславович, чистуху писать будете?
– Не буду.
– Не хочет! – с выразительным комизмом обратился он к Валере.
– Во сколько следак приедет? – переспросил тот.
– Не раньше десяти, да это похуй, он сначала осмотр писать будет, а мы Александра Вячеславовича к себе заберем. Поедешь к нам, Александр Вячеславович?
– Моя личность установлена, у Вас нет оснований держать меня в отделении. Или следователь выписывает сто двадцать вторую1 и я сразу отправлюсь в ИВС, или я буду сидеть дома.
– Валер, а он грамотный, - философски изрек рыжеусый опер, после чего, подойдя ко мне вплотную, спросил: А может Вам, Александр Вячеславович, адвоката предоставить? Сейчас организуем.
После этих слов он пытался повторить свой удар, но я парировал его наручниками, сильно ударив ими по колену опера. К моему удивлению, боль не отразилась на лице рыжеусого.
Он тут же сильно толкнул меня в сторону напарника.
– Держи-ка его, Валер.
Экзекуция была произведена по полной программе. А после,  лежа без движений на кафельном полу, я слабо фиксировал происходящее. До сознания доходили лишь куски действительности, которые тонули в кошмарном бреду.
…Борясь с тупой болью, отдаленно слышал, как Валера звонит в отделение и вызывает наряд милиции для моей транспортировки…
… Приехавшие сержанты, матерясь, тащили меня за руки в машину, пиная сапогами в спину для того, чтобы я сам передвигал ногами…
… Щелчок решетчатой двери милицейского козла …
Банальный безответный вопрос эхом проходил по всем клеткам моего мозга: почему со мной это произошло? Что я делал неправильно? Конечно, я много чего делаю неправильно, глупо, бестолково, нерационально, часто вопреки здравому смыслу, хаотично, импульсивно – не подумав, взбалмошно, излишне лениво и вяло. Но глобально? Я стараюсь быть правопослушным до педантизма. Хотя и нарушал нормы ст. 150 КоАП – не только появлялся в общественном месте в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство, но и, как-то, валялся пьяным на улице, все равно – более глобально. Портил я свое здоровье, оберегая, таким образом другое, – показывая антипример.
Я никому не мешал жить. Никого  не осуждал, не давал даже глупые советы без разрешения. Конечно, я излишне эгоист, но ведь не во вред другим. Что до денег, то мои адвокатские соглашения – равноправный выбор сторон: в Москве сейчас адвокатов как собак не резанных. Я уж и не говорю о том, что я с двадцати лет даже морду никому не был и места пожилым людям в общественном транспорте уступаю. Я, вероятно, люблю себя больше других и занимаюсь лишь тем, что пытаюсь обеспечивать свои физические и, с позволения сказать, духовные потребности, но свято чту главнейший принцип демократии – делаю это, не мешая другим людям. Может, это все произошло от того, что общество у нас как раз не демократическое. Что здесь, наоборот, нужно активно вмешиваться в чужие дела и жить по принципу стада: пытаться доминировать в круговой поруке. Кстати, удачное сравнение. В стаде быков, к примеру, есть разные индивиды – от вожака до изгоев, у них все происходит сообща, но иерархическая лестница определяется доминированием одних над другими.
КОГДА ЛИЧНЫЕ ПОТРЕБНОСТИ УДОВЛЕТВОРЯЮТСЯ ТОЛЬКО ПОД ЛОЗУНГАМИ ОБЩЕГО ДЕЛА, УДОВЛЕТВОРЯЕТ ИХ БОЛЬШЕ  ТОТ, КТО КРУЧЕ.
Может наша искусственная демократия не может быть естественной в принципе? Что, для этого нужны, как говорят, там, разные псевдоученые, объективные предпосылки и этапы общественного развития. Что общество индивидуалистов возможно лишь при наличии определенного материального общественного достатка и определенной ступени развития культуры. Наверное, все это глупости – мои рассуждения и, конечно же, рассуждения псевдоученых, но что же мне теперь делать и почему все это случилось? Я действительно неправильно живу и что в нашей стране нужно жить по другим, неписаным законам, которые гораздо главнее формальнонаписанных, которых я, идиот, так и не смог понять и усвоить. Виноват ли я по этим неписаным законам? Конечно, виноват.
“Где твой ремень, солдат?” – спрашивал меня сержант в армейской учебке.
“С****или,” – отвечал я.
“Нет такого понятия с****или, есть понятие проебал”.
По этим законам, каждый ответственен за действия других, если это касается тебя лично. Нет такого понятия убил или не убил, есть понятие крайний. Не случайно, ведь, есть слово крайний, с его всем известным, значением. Все это от стада.
Но что я должен был делать, чтобы не быть крайним? Не знаю, хоть убейте. Похоже, все к этому и идет.
            … - Не давайте меня, пожалуйста, операм без разрешения следователя, я отказываюсь от дачи объяснения, - умолял я дежурного майора, на минуту придя в себя.
– Не морочь мне голову, хлопчик, иди в камеру …
… Звонкий, с длинным эхом, лязг замка камеры-времянки …
Этот лязг, отгородивший меня от свободы, по сути дела, оборвал мою жизнь, ибо я не представлял ее в заключении.
Она четкими картинами проносилась в моей голове – бестолковая, никчемная, никому не нужная. Похуестическое  детство, шатающаяся юность, бесцельное проживание зрелого возраста. Кому, действительно, она нужна, если я жил исключительно для себя? Ну, подумаешь, одно существо перестанет жрать, спать и срать. Другие-то будут. Точно так же, как мне было насрать на Аллу. И не огорчился бы я ее смерти, если бы не оказался крайним.
… Снова лязг двери. На этот раз он открыл дорогу в преисподнюю. Меня вели к операм на беседу2.
– Смотри-ка, Валер, Александр Вячеславович пожаловал! – сразу заюродствовал рыжеусый опер.
Настроение у него было приотличнейшее.
– М-м-м, промычал Валера, увлеченно расстреливая на компьютере думовских чудовищ.
Кабинет напоминал гараж тинэйджера. Среди старой облупленной мебели встречались дорогие импортные вещи, добытые по случаю, правда, грязные и запыленные. Замусоленный, но дорогой факс находился рядом с колесами легкового автомобиля, в грязном, но импортном офисном кресле лежал машинный аккумулятор, дискеты  рядом с гаечными ключами.
– Садись, указал мне на стул рыжеусый, – чувствуй себя, как дома,  добавил он, когда я сел и пристегнул правую руку наручниками к батарее.
Валеру происходящее абсолютно не интересовало, он запутался в лабиринтах “Дума” и не мог найти выход из очередного уровня.
Чего желаете, Александр Вячеславович? Чай, кофе, может за пиццой сбегать? – продолжал в том же духе рыжеусый.
– Дайте сигарету.
– Вот, молодец, давно бы так. Ты не ссы, на зоне  тоже живут. Скажешь, поскандалили, деньги она у тебя украла, дадут тебе пятерочку. Будешь правильно себя вести, через три года выпустят. Ничего страшного, расслабься.
Я молчал и курил.
– Ну, рассказывай.
– Чего Вам рассказывать?
– Ты дурака-то не включай. Рассказывай, как мочил …
– Я не мочил.
– Да, да, кто-то другой замочил, а ты в это время спал спокойно. Таких хитрожопых, как ты, учить надо. Не хочешь слушать умных советов – дадут тебе пятнашку, а потом на зоне еще опустят, потому, что таких хитрожопых нигде не любят. Я добра тебе желаю. Будешь же потом локти кусать, да мучиться. Не выберешься оттуда, сука. Пятнадцать лет, это тебе не с бабкой в кегли играть.
– Вы место происшествия видели? Неужели не понятно?
– Чего должно быть понятно?
– Поза трупа, веревка с потолочным крюком …
Рыжеусый опер очень долго и монотонно смеялся, изображая на лице блаженство.
– Чего, он этой веревкой нас наебать хотел, вдруг, заинтересовавшись, спросил Валера и тоже засмеялся.
– Ты, паренек, точно дурак, – наконец, прослезившись, молвил рыжеусый, – наивный как овца, ну, юморист. Представь, Валер, я с таким отказняком в прокуратуру приду – самоубийство, товарищ прокурор.
Опера снова долго смеялись.
– Она, товарищ прокурор, хотела повеситься, но случайно упала с табуретки и напоролась на нож … горлом, – острил рыжеусый, после чего опера продолжали смеяться.
– Давай, Александр Вячеславович, потешь оперов, расскажи нам, как она напоролась на нож горлом.
Они снова засмеялись.
– Я увидел только то же, что и Вы, когда проснулся утром, после чего сразу позвонил в милицию. Дайте мне бланк объяснения, я все Вам изложу письменно, сказал я, подождав, пока опера успокоятся.
– В дурака решил поиграть, вдруг разозлился рыжеусый, давай поиграем, я тебе сейчас трижды докажу, что ты дурак. Что за баба, какие у вас были отношения?
– Позавчера с ней познакомился, она напросилась пожить у меня несколько дней, я согласился.
Опера снова засмеялись.
– Добрейший человек, да, Валер? Во?! Надо ему изнасилование до кучи впендюрить. Да так все и было. Она не давала, а он изнасиловал и замочил, сука.
Рыжеусый подошел и вывернув мне рукой подбородок, пристально посмотрел в глаза и таинственно добавил: скажешь, не так?
– Не так.
– Не так?! – разъярился опер и стал мутузить меня, одной рукой отстраняя мои руки, чтобы попадать непосредственно по телу.
– А ты знаешь, мудила, что у нас экспертизы проводятся? – сказал он поостыв.
– Знаю.
– Что ты знаешь? Ты **** ее?
Я молчал.
– Ты **** ее? – орал опер, опять схватив меня за подбородок.
– Вчера нет, – наконец выдавил я.
– А когда? Сегодня?
– Позавчера.
Рыжеусая морда исказилась сомнением, мне вдруг захотелось позлорадствовать.
– Мало того, что позавчера, мы еще и  трахались, словно на только что замерзшем льду – осторожно-осторожно, также как ты жену,   первый раз после запоя.
Я повалился навзничь со стула, какое-то время видя лишь электрополя, а когда вернулось зрение, вплотную увидел облезлый дощатый пол, на которой растекается кровь рядом с моей губой.
– Может, пусть пишет, Валер? – сказал рыжеусый успокоившись, ну что, шутник гребанный, будешь писать, как твоя шалава на нож напоролась, который ты в руках держал?
Тут я вспомнил, как он вложил мне в руку нож. Ужас промыл мозги и вернул способность анализировать.
А ведь у них действительно все получится. Пара экспертиз, дактилоскопическая, судебно-медицинская, вот вам и доказательства по уголовному делу. Почему бы и нет, закроют3, кто там будет потом разбираться. Судья? Да что вы! Судьи, в большинстве случаев считают, что милиция разобралась и на сто процентов знает, как было на самом деле. Крюк с веревкой ни о чем не говорит, да его, для простоты, опера сейчас выкинуть могут, чтобы, дескать, не вводил в заблуждение следователя и судью. Интересно, есть ли хоть какая-то надежда? Если я сейчас напишу чистуху, тогда точно нет. Хоть она и не является доказательством, но имеет очень большое психологическое  значение. Это значит потом доказывать, что ты не верблюд. Подумаешь, побои, оказывал сопротивление при задержании, напишут потом рапорта. Причем много рапортов – убийство раскрыть! За такую палку4 начальник отделения милиции жопу на фашистский крест вывернет. Нет, чистуха означает конец всему – однозначную зону. Надо держаться, не убьют же.
Во время этих раздумий мое лицо, видимо, выражало подавленность, заметив которую, рыжеусый опер успокоился.
– Подумай, подумай, – сказал он, садясь за стол и включая приемник.
Думать действительно было над чем. Что у меня есть? Звонок “02”, что звонил я лично, что опера приехали значительно раньше следственно-оперативной группы и несколько часов шарились по квартире без понятых. На этом основании признать недействительным протокол осмотра места происшествия, а, следовательно, изъятый нож? Сомнительно, но другого выхода нет. Наше правосудие оперирует не доказательствами, а личным мнением конкретного судьи. Значит, нужно призвать к здравому смыслу: если я действительно убил, тогда зачем мне нужно было звонить в милицию? Я бы мог спланировать преступление не у себя дома, а, например, на улице. Только дурак поступит так, как я. А я не дурак, не верите – проведите мне судебно-психиатрическую экспертизу, а то и комплексную психолого-психиатрическую. Все в совокупности дает какие-то шансы. Если следователь меня не поймет и закроет – шансы значительно уменьшатся, процентов до тридцати, а то и меньше. Но это единственная возможность, надо держаться. Я посмотрел на рыжеусого и … Боже праведный! Рыжеусый опер втыкал. Я присмотрелся – сомнение никаких не было, так медитируют под героином … Тут же припомнились его неестественно узкие зрачки, которые я объяснял яростью. Это не ярость – это, сто процентов, героин. Я присмотрелся к Валере, который вообще не проявлял интереса к действительности. Положение было критическое. Да им сейчас ничего не стоит убить меня. Вспомнилось, как Коваль мне рассказывал, что один налоговый полицейский, приехав к ним на точку под героином, задел бампером машину какого-то опера. Опер был пьян, кричал, махал руками и требовал разборок, на что героиновый налоговый полицейский вытащил штатный “ПМ” и в упор завалил опера. Я думаю, не  то чтобы этот полицейский испугался опера или обозлился на него, просто он хотел нирваны и спокойствия, поэтому застрелил его просто так, как убивают комара, который досаждает.
Вот и сейчас я вполне мог оказаться таким комаром. Но что же делать? Писать чистуху? Не буду. Пусть лучше убьют. Надо попробовать выиграть время. Сейчас где-то часов восемь-девять утра. Следователь начнет меня допрашивать не раньше, чем после обеда. Черт возьми, слишком много времени.
– Ну что, надумал, – грозно сказал рыжеусый, будто бы телепатически узнав, что я собираюсь тянуть время.
Он встал, подошел и положил рядом со мной лист бумаги и ручку.
– Пиши, сука, все равно не отмажешься.
– Не буду, хоть убейте.
Опер блаженно-нервически ухмыльнулся и стал снимать пиджак.
– Уверен? – спросил он металлическим голосом.
Оставался единственный способ, коим можно было выиграть время. Я подался вперед и, что есть силы, ударился затылком о стену …

ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ

– Вот, собственно и все, господа присяжные заседатели. Я не скажу, в заключение, высокопарных фраз, не буду вас ни о чем просить, не в чем убеждать. Я рассказал Вам о себе все, что смог и старался быть объективным. Вероятно, я преподнес себя лучше, чем есть на самом деле, но не более, чем интуитивно, если где-то лукавил, так только в мелочах. Я рассказал Вам, потому, что хотел рассказать и мне совершенно плевать на Ваш вердикт. Если Вы, когда-нибудь, нажравшись, вспомните эту историю, у меня есть хоть какие-то основания думать, что я прожил не зря. А вообще, жизнь прекрасна. Мне просто не повезло.
Мне, действительно, не повезло, – думал я, когда меня выводили из зала суда, – с ударом о стену я переборщил и очнулся только уже в изоляторе временного содержания семнадцатой больницы1 спустя трое суток… уже обвиняемым и заключенным под стражу. Следователь, наслушавшись оперов, предъявил мне заочно обвинение, так как трое суток2 истекало и он не знал, что со мной делать. Прокурор, также, санкционировала арест.
Впоследствии, после моих допросов у следователя какие-то сомнения закрадывались, но он относился к этому достаточно безразлично. Не будет же он добиваться изменения мне меры пресечения, искать в мою пользу доказательства и добиваться уголовного преследования в отношении оперов. Это было бы смешно. Он должным образом провел все экспертизы, всех допросил, включая соседа-алкоголика, который засвидетельствовал, что якобы слышал ночью из моей квартиры шум и ругань, а потом, случайно, увидел, что я оказываю сопротивление операм, когда меня выводили. В общем, сделал все необходимое и в рекордные сроки направил дело в суд.
Этот алкоголик, который ходил всегда или полупьяный или пьяный, который всегда меня раньше побаивался и, при встрече, пидористически улыбался, оказался спаленным стукачом рыжеусого опера.
Об этом я узнал в “Матросской Тишине”. Он стучал примерно три года, после чего, его вычислили и чуть не убили. (Это было намного раньше того, как я в его доме поселился). От страха он стал пить еще больше и, с тех пор, трезвым не бывал никогда. Рыжеусый отвечал ему благодарностью: его не трогал ни участковый, ни постовые милиционеры, если он засыпал пьяным на улице, его доставляли не в отделение, а домой.
Мне удалось бы запутать этого пидора на допросе, в судебном заседании, но он был “в говно” и не мог отвечать ни на чьи вопросы. Его вызывали три раза, а затем, поняв бесполезность, судья огласил его показания, данные на следствии. Я протестовал, но без толку.
Коваля, с его бабами не нашли, или не захотели найти. Впоследствии я говорил всю правду и на него ссылался.
Я уцепился за суд присяжных как за последнюю из последних спасительных соломинок, но мне не повезло и здесь.
Присяжные представляли собой  сборище обозленных людей, которых отвлекли от важных дел. Чем дольше затягивался процесс, тем злее они становились. Вся накапливаемая злость неизбежно должна была обрушиться на меня, как на того, кто, собственно, процесс затягивал, как на того отчаявшегося мудозвона, который, из последних сил напрягаясь, скрупулезно исследовал все доказательства.
Один из них – бухгалтер – нервный и в очках, все время, истерично шевеля скулами, посматривал на часы, а под конец заседаний еще обозлено поправлял галстук. Другой – мужчина средних лет, давно забивший на жизнь, но пытающийся держаться солидно, постоянно являлся с похмелья и ждал перерыва, чтобы полечиться. Под конец процесса, он соблазнял к выпивке двух пенсионеров с орденскими планками – единственных членов суда, которые проявляли малейший интерес к делу. Наподобие дам, явившихся на бой быков, ради общения с публикой, они постоянно задавали примитивные вопросы “главному” заседателю – толстому и степенному господину предпенсионного возраста, в дымчатых роговых очках, в золотой оправе, и с полуседой бородой. Он, был постоянно разодет в дорогие костюмы и галстуки, неизменно в белой рубашке, верховодил присяжными и постоянно задавал вопросы из желания употреблять юридические термины.
– Каким образом Вы, реализуя свой умысел, направили орудие преступления…
И прочее.
При этом и он, постоянно посматривал на часы, так как читал где-то лекции.
Три оставшиеся, непонятного возраста, тетеньки-бабушки вообще не проявляли интереса к происходящему. Ничего не поняв в начале, они махнули рукой на наш процесс и откровенно скучали, томясь ожиданием.
Присяжных, почему-то, было восемь. Однако и для тех была проблема собраться. В результате чего, я промаялся в “Матросской тишине” девять месяцев.
С каждым ходатайством, ловя на себе их злые измученные взгляды, я, в конце концов, смирился и заявил о желании закончить судебное следствие. Что, тут же, и было выполнено.
В итоге, я заранее понял тщетность своих стараний и смирился со своей участью. Я ни капли не преувеличивал, говоря присяжным, что мне насрать на их вердикт. Насрать потому, что я его уже знал, как знал свою дальнейшую судьбу… до последних секунд.
Я решил, что я не поезду на зону. Никогда и не за что. Сбегать?! Конечно же нет, не такой я человек. Пусть я был придурком из придурков, но я был хорошим человеком. Мне, просто, не повезло.
В памяти всплыл фрагмент какого-то вестерна, где положительный шериф-супермен пленил бандита, которому в перестрелке простелил ногу. Естественно, рейнджер проявил великодушие.
– Вот тебе фляга с водой, больше дать не могу, иди в ту сторону, – сказал он, указывая в бескрайние просторы пустыни-прерии, где на сотни километров нет живой души, – там, в ста семидесяти милях живут люди.
– Не бросайте меня, у меня сломана нога, я не могу идти, – жалобно сказал бандит.
– Значит, тебе не повезло, – невозмутимо ответил шериф.
Мне тогда показалось это очень смешным. Я провел аналогию с собой и рассмеялся. Впервые за многие месяцы. Я шел и хохотал, трясясь всем телом, на глазах у изумленных конвоиров. Так, что они оторопели в нерешительности.
А может положить на них? Сделать то, что я давно не делал – пойти туда, куда я хочу? Конечно!!! Что мне теперь конвоиры, я должен остаться свободным человеком. Идя по коридору, я увидел незапертую дверь и вошел туда. Просто вошел туда, потому, что захотел.
Я сильно распахнул ее и… Боже мой! Оказался в совещательной комнате присяжных.
У меня “поехала крыша”?! А ведь это к лучшему. Организм подсознательно сделал самый разумный выбор.


– Входи, входи, давно тебя ждем, – с нетерпением сказал солидный бородатый господин, который несомненно был “за главного”.
Я решительно шагнул на середину комнаты и обратился к главному:
– Спрашивайте.
– Давай только поскорее, Михалыч, – язвительно вставил бухгалтер, нервно закуривая.
– Не суетись, бухгалтер, – командным голосом поставил его на место бородатый Михалыч, неспешно доставая сигарету “Парламент” и мундштук из красного дерева, с диковинным восточным орнаментом, – последний раз собрались, надо пообщаться с пареньком. Что ж мы его, прямо так на зону и отправим. Проходи, молодой человек, присаживайся, закуривай, если хочешь. Есть сигареты?
Он милосердно протянул мне свой “Парламент” и продолжил:
– Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечать, как на экзамене. Согласен?
– Согласен.
– Ну, значит, так: как расценивал учения Канта Шопенгауэр?
– Не знаю. Вероятно от считал его мудаком.
– Ну-у… мн… э…, почти так. Но все-таки, в чем сущность их философских различий?
– Не знаю. По моему, они оба мудаки.
– Только вероятные ответы. Плохо, молодой человек, Ну, хорошо. На сколько идеализированными выглядят учения Нитше?
– Я не знаю.
– А что ты вообще знаешь? – иронично спросил бородатый господин.
– Второй закон Ньютона, – неожиданно для себя ответил я.
– Ну, рассказывай.
– “Эф” равняется “Эм” на “А”.
– Правильно, – хвалебно отметил бородатый, - а чему от сюда равняется “А”?
– “А” равняется, “ЭФ” делить на “Эм”.
– Молодец, четыре.
– Что, четыре года?!
– Нет, – снисходительно подобрел Михалыч, – четыре балла. Поздравляю Вас, молодой человек. Вы поступили в “Оксфорд”.
Бородатый господин говорил совершенно серьезно и, было видно, старался развеять все сомнения, предлагая поверить в искренность его слов.
Он снял пиджак, подошел к шкафу, вытащил от туда настоящую Оксфордскую мантию с чепчиком, одел их, и обратился к аудитории:
– Ну что, Митрич, примем паренька в Оксфорд? С королевской стипендией, как особо одаренного?
– Думай сам, Михалыч, ты голова, – рассеяно произнес, с орденскими планками, Митрич, играя в шахматы с другим ветераном.
– Ну, а ты, Трошкин, чего скажешь, – обратился оксфордский профессор к “положившему на жизнь”.
– Может тебе налить? Подходи, – добавил он, вынимая из того же шкафа виски “White Horse” в большой фигурной бутылке.
“Пытающийся быть солидным” охотно подчинился, а, полечившись (выпив большой стакан), занюхал рукавом и закурил.
– Пусть и мне ответит, – сказал он, спустя минуту, приятно порозовев – было видно, что ему “дало”.
– Логично, Трошкин, говори.
– Ты, вот что, мне скажи, – вдохновлено начал “полечившийся”, качая сигаретой, – какого хрена ты эту бабу домой привел? Выебать хотел?
– Совсем не хотел, хотя и… так получилось.
– Чего ты врешь-то мне в глаза. Не хотел! – обозлился Трошкин, Нет, чтобы выпить сто грамм и спать лечь, поперся куда-то. Бабы ему захотелось!
– Я поперся поговорить с другой, а эту, просто, нечаянно встретил.
– Чего ты мне ****ишь?! – в конец обозлился Трошкин.
– Ну-ка, Михалыч, налей-ка мне еще полтишок, – сказал он слегка успокоившись, – чего-то нервы расшалились.
В порыве страсти он пил причмокивая, а затем, уже не занюхивал рукавом, а жизнерадостно глубоко вздохнул одной ноздрей.
– Чего ты хитрить здесь пытаешься. Не хотел жить, как другие, а теперь хитришь?
– Что значит, как другие?
– А так, значит, – охотно отвечал Трошкин, – Поддал с дружками и езжай себе спокойно домой спать. Если чувствуешь, что перебрал – возьми такси. А если бабы захочется – дело, конечно, понятное, так поддай немножко, сильно не надо, и поезжай к ней. Вот как, правильно. А ты приключений на жопу искал.
– И что теперь? – потерянно спросил я.
– Чего еще теперь, если ты жил не правильно.
– А Вы правильно живете?
– Я правильно живу! – совершенно обозлился Трошкин, – Не, Михалыч, ты что? Какой ему, на ***, Оксфорд, – в сердцах махнул рукой он и отошел в угол комнаты, предварительно стрельнув у Михалыча сигарету.
– Ну, кто еще, что-либо скажет? – объявил оксфордский Михалыч и посмотрел на бухгалтера.
Тот демонстративно-презрительно отвернулся к окну и закурил очередную сигарету, нервно сбрасывая пепел на тающий снег.
Бородатый профессор обвел взглядом аудиторию. Воцарилась пауза, если не считать, что тетушки в полголоса переговаривались о своем в углу комнаты.
– Мат! – весело объявил второй ветеран.
Он, усмехаясь, встал и победоносно прошествовал в туалетную комнату.
При этих словах затихли и тетушки. Все застыли в испуганном ожидании. Тишина была полная. Слышно было лязг умывальника и журчащую под напором воду.
Спустя две-три минуты лжеветеран вышел, на ходу выбрасывая шприц и скатывая рукав. Он снял грим. Это был ни кто иной, как… рыжеусый опер.
– Ну что, пока все ничего, – сказал он, по-хозяйски похлопывая бородатого профессора по затылку и сел на стул посреди комнаты, ловя приход3.
Все молчали и смиренно глядели на блаженно-бессмысленную, животную улыбку рыжеусого.
– А ну-ка, бухгалтер дай огня, – строго, наконец, сказал он, доставая сигарету и открывая глаза.
Бухгалтер осторожно подошел, вытащил зажигалку, наклонился и услужливо, двумя руками, поднес ее к сигарете опера.
– Так, – продолжил рыжеусый, – что, ублюдок, в Оксфорд захотел?
– А ну-ка, иди сюда, Оксфорд, – обратился он уже к бородатому.
Профессор покорно подошел.
– Сидеть, – строго сказал рыжеусый и подал знак, какой подают служебной собаке при данной команде.
Тот, подогнув полы мантии, послушно сел задницей на пол.
– Ты, что ли, в Оксфорд подсудимых принимаешь?
– Я прикалывался, кум, – заискивающее улыбаясь, ответил бородатый.
Рыжеусый засмеялся.
– У тебя, борода, приколы еще покруче, чем у меня.
– Я же преподаватель.
– Ладно, молодец. Вставай, иди садись нормально.
Он снисходительно похлопал профессора по затылку, так, что чепчик слетел с головы последнего.
– А теперь с тобой, – рыжеусый обратился ко мне, – не слушался вовремя моих советов. Думал тебе помогут эти доходяги?! А ну-ка, Трошкин, поднять правую ногу!
Трошкин повиновался.
– Видал?! – продолжал он, – Весь этот сброд мы содержим.
– Кто это мы?
– Как это кто? – удивился опер, – скажи-ка мне, кто на зоне главный?
– Хозяин4 и опера.
– Вот именно, опера! А наша страна и есть зона. Или ты видишь отличия?
– Пока не понимаю, объясни.
– Объяснение простое. Никаких отличий нет. Вся система построена по принципу зоны, а как иначе мужичье5 можно держать в узде? Больше никак – начнется черти что, вилами друг друга колоть будут. Такая у нас страна.
– Так что же, ничего не изменилось за девяностые годы?
– Изменилось, но не структура, а хозяин. Решил сделать образцово-показательную зону, а сам жадный до денег, а в месте с ним вся его администрация. В результате и актив6 чрезмерно выступает и отрицаловке7 сильно большую волю дали.
– Объясни подробнее.
– Пожалуйста. Есть хозяин, его администрация, стало быть нужна видимость порядка, чтобы все боялись. Для этого: армия, простая милиция, суды, прокуратуры. Это как вертухаи8 и часовые на вышках. Персонал – все чиновье, также для порядка. Из части зеков делается актив – это все политики, там, ученые, пресса.
Актив больше для прикола.
Надо же показывать видимость образцово-показательной зоны или, как вы это называете, демократии. Вот они и усераются, доказывают за рубежом, что у нас демократия. Раньше, на актив забивали, а теперь нынешнему хозяину, видимо, очередную звездочку получить хочется, вот и прогибается. Но положение в руках, на самом деле, держим мы, опера. От нас все зависит. И хозяина поменяем, если захотим. Впрочем, так и будет, уж больно он распустил все. Вся администрация и персонал во взятках повязли, все деньги делают. Вертухаи туда же лезут. Отрицаловку распустили до безобразия. Иначе-то, быть не может – только воры умеют деньги делать, без них те обойтись не смогли. Как можно заниматься криминальным без криминала. Бог бы с ними, мы и тех и тех держим. Везде у нас свои люди. Все нам друг на друга стучат и все нас боятся. Без нас не обойтись – воры в конец распоясаются, а последних, без нас, мужики замочат. Все мы держим под контролем, но актив, в последнее время громко гавкает – пора прекратить этот прикол. Отрицаловка, с администрацией и персоналом в конец оборзели. Ничего, сменим хозяина, поставим все на место.
– А они кто? – я обвел глазами присяжных заседателей.
– Актив, кто же еще! Ну, этих мы уж совсем для прикола сделали. Суд присяжных! Ха-ха-ха! Показатель развитой демократии!
Рыжеусый долго смеялся, прежде чем продолжить.
– Ну а так как прикол новый, я бы даже сказал, экспериментальный, мы их совсем ручными сделали. Набрали из стукачей. Эй, Оксфорд, подойди-ка сюда.
Тот повиновался.
– Понимаешь ли ты, поросячья твоя рожа, что без нас тебя блоть замочит?
– Понимаю, – притупив глаза, ответил бородатый.
– Так вот, подставь голову.
Профессор спешно снял чепчик и наклонился, опер смачно пробил ему щелбан.
– Ну, понимаешь теперь, кто я такой? – подвел резюме рыжеусый.
Что тут можно было возразить, когда мы – страна халуев и доносчиков, поставили над собой это отребье. Страна, где человек не хочет быть личностью, где он ради пачки чая, сахара, или ради освобождения от работ или иных повинностей, а то и просто, чтоб не трогали, идет стучать к куму или прогибается перед персоналом, неся ему сделанную на производственной зоне, мзду.
И так мне стало обидно за свой народ, за свою боль, за общую безысходность, что сильно захотелось дать рыжеусому по роже. В первый раз за столько лет, со всем размахом души и тела. Первый и, видимо, последний раз захотелось сделать хоть что-нибудь значащее.
– И вы все время будете смотреть на эту гниду и подставлять ей лоб, – пламенно обратился я к присяжным заседателям.
Рыжеусого это не разозлило, а наоборот, позабавило. Он еще был “на приходе” и его животное нутро жаждало прикола.
– К бунту призывает! Ха-ха-ха, – в радостной истерике завопил опер, вынимая пистолет, – Тебя Трошкин, к бунту призывает. Ха-ха-ха.
Он подошел к Трошкину и взял его двумя пальцами за нос.
– Ты, что ли, овца, бунтовать собрался?
– Никак нет, – отчеканил последний, вытягиваясь по стойке “смирно”.
Рыжеусый наслаждался. Оттолкнув Трошкина, он направился было к бухгалтеру. Тот встал и угодливо опустив голову, подставляя ее для щелбана, тоже отчеканил:
– Никак нет.
Ветеран со старухами в страхе закачали головами. Пройдя мимо них размерным шагом, опер лишь ухмыльнулся.
– Остаешься ты, борода. Скажи-ка ты, что-нибудь, – обратился он к профессору.
Последний, лишь, угодливо улыбался и сконфужено пожимал плечами. Рыжеусый оттолкнул его пистолетом и подошел ко мне, развязно улыбаясь.
Он упивался происходящим на столько, что моя злость перешла в торжество. Я больше не думал и, что есть сил, от души и наотмашь, ударил кулаком по рыжеусой морде. Торжество переросло в беспричинную радость. И пока рыжеусый катался по полу, сшибая стулья, стал громко декларировать стихи, слегка перефразируя поэта, применительно к новому времени:
– Товарищ, верь, взойдет она
Звезда пленительной свободы
Россия воспрянет ото сна
И на обломках этой зоны
Сожгут ублюдков имена.
На последних словах, я с большого размаха, ударил ногой начинавшего вставать опера. Конечно же, непременно по рыжей морде. Он снова упал роняя пистолет.
– Вы видели, – обратился я к присяжным, – видели, как нужно…
– Пора кончать этот балаган, – злобно перебил меня рыжеусый, вставая и подымая пистолет.
Он подошел ко мне, на ходу передергивая затвор.
Приговор приводится в исполнение, – сквозь зубы процедил он, передергивая затвор, – оформим потом, все задним числом, у меня друзья в ГУИНе9. Иди, Трошкин, судье скажи, что высшая мера.
Последний послушно вышел.
– Мне особое удовольствие доставит самому замочить такого упрямого козла как ты, – продолжил рыжеусый приближаясь, – судьи, в нашей стране мы, неужели ты, до сих пор, этого не понял. Право казнить и миловать, сажать или не сажать, принадлежит нам. Мы управляли и управляем этой страной.
Сейчас, правда, приходиться считаться с криминалом. Денег у них много стало. Но с ними мы разберемся. Ни кто, кроме нас, не справится с мужичьем. А мы знаем, что нужно делать. С тобой, козлом, нужно поступить так.
Он до предела вытянул руку с пистолетом, направленным в мою сторону, и я отчетливо увидел, как курок, под действием пускового крючка, оттянулся назад и вернулся в исходное положение.

А потом… - потом невесомость, безмятежное кружение, и, многократно повторяющийся сказочным эхом,  космический голос:
ТЕБЕ ДАЕТСЯ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЗАПОМНИ ЭТО, ПОДУМАЙ И СДЕЛАЙ  ПРАВИЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ.
ТЕБЕ ДАЕТСЯ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЗАПОМНИ ЭТО, ПОДУМАЙ И СДЕЛАЙ  ПРАВИЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ.
ТЕБЕ ДАЕТСЯ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЗАПОМНИ ЭТО, ПОДУМАЙ И СДЕЛАЙ  ПРАВИЛЬНЫЕ ВЫВОДЫ.


***

Проснулся я на полу, возле  кровати, сразу, как упал, на глазах у изумленных: Коваля, Аллы и двух проституток. Пока приходил в себя, изумленно и испугано разглядывал Аллу. Она отвечала мне тем же взглядом, как, впрочем, и остальные зрители “великого пробуждения”.
Когда осознание действительности свершилось, я глубоко вздохнул и молча удалился в ванную, где долго сидел на краю ванны и тупо смотрел на кафель. Память воспроизводила кадры из увиденного сна на столько отчетливо, что мне не верилось, что этого не было на самом деле. Я помнил точно, до мелочей, лицо рыжеусого опера, я помнил почти каждое слово из своей длинной судебной речи, я помнил даже камеру № 111 в “Матросской тишине”, всех ее обитателей и год жизни, прожитой там.
В ванной я пробыл довольно долго, но все равно не смог окончательно прийти в себя. Только одевшись и уходя, смог что-то сказать.
– Нашел квартиру, – обратился я к Ковалю.
– Нет еще Шур, но я ищу, звоню сейчас по объявлениям.
– Находи быстрее, я больше не могу.
– Хорошо, я стараюсь. Ты работать пошел?
– Не знаю.
И действительно не знал. Бесцельно бродил внутри садового кольца в мрачной задумчивости, рассеяно взирая на озабоченные лица. Приснившийся кошмар был чудовищно реальным. Невольно начинаешь верить в параллельные миры. Хотя какой он параллельный? Это был наш мир. И все события могли произойти на самом деле.
Замученная жизнью, Алла, могла решиться на такой шаг и дальнейшее происходило бы точно так. Поверьте мне, дорогие сограждане. А в чем не прав рыжеусый опер, когда ораторствовал в комнате присяжных? Разве что, много фарса. По крайней мере, я как специалист Вам скажу, что прав он, говоря, что они решают: казнить или миловать, сажать или не сажать. Во всех остальных инстанциях, обвиняемые души катятся уже «по накатанному», и их участь  на девяносто процентов предрешена, вне зависимости от доказательств, презумпций и УПК РСФСР.
В сущности, прав он во многом. В прочем, что мне до народа, демократии и прочих высоких вещей. Мне нужно в чем-то измениться, чтобы суметь выжить. Но как и в чем? Причем конкретно как и конкретно в чем, а не в общем?
А может прав и Трошкин, в своей правильности.



БАЛЛАДА О ПРАВИЛЬНОМ ЧЕЛОВЕКЕ

Николай Андреевич был правильным человеком.
Была у него жена, с такими же правильными убеждениями как и у него.
Был и сынишка, убеждений каких, пока не понятно, но учился хорошо, неправильных поступков не совершал, неправильных рассуждений не высказывал.
Работал Николай Андреевич менеджером в фирме, которая торговала автозапчастями.
Вышел, как-то, Николай Андреевич, из офиса, где работал, вместе с женой. Как она там оказалось непонятно, да и не важно это.   Важно, что домой им побыстрее хотелось –  посмотреть телевизор, ужин приготовить, у сына уроки проверить.
 Пройдя метров пятьдесят, Николай Андреевич вспомнил об одном важном звонке по работе.
- Подожди-ка меня здесь, я схожу в офис позвонить, - сказал он жене.
В это время, с ними поравнялся шедший навстречу молодой человек, хотя и немного неряшливый, но одетый в солидный костюм и при галстуке.
 Услышав слова Николая Андреевича, он блаженно улыбнулся и, вынув и протянув ему телефон, сказал:
- На, браток, позвони.
- Пошел к черту, пьяная рожа, - совершенно обозлившись, вскричал, вдруг, Николай Андреевич и с испортившимся настроением пошел звонить в офис.
Николай Андреевич был правильным человеком.



Я долго бродил, в конечном счете, по бульварному кольцу, не думая об этом. Надеясь, что ответы сами придут в голову, как по легенде, закон Архимеда пришел к Архимеду.
У “Чистого” пруда присел на лавочку и долго разглядывал, морщинящуюся от легкого ветерка, воду.
            “Странный сон, - думал я, - а вдруг не сон? Но, что же это тогда? Так или иначе, я во сне (или где-то там еще) рассказал господам присяжным заседателям целую историю, фактически целую повесть.  Так как, это последнее слово подсудимого, то я, естественно, что-то приврал. Тем не менее, я не старался выставлять себя с хорошей стороны, я был искренен”.
           “Расслабься, - отвечал я сам себе, - ты ведь рассказал только половину повести, ту, что для присяжных заседателей, что же произойдет дальше? Повесть-то продолжается. Выходные для меня еще не закончены - дома бардак и Алла на шее. Мне остается только взывать к богу о том, чтобы все меня оставили в покое. Дать мне возможность вернуться к нормальной жизни, разве это много?» 
         Господи, что же будет дальше?  Присяжные никогда не услышат “Выходные в Москве - 2”.
          Интересно, могла ли Алла в действительности покончить с собой? Хотя, что я о ней знаю, кроме того, что она любит, как она выразилась, “на животике?” Лучше не знать о ней во все. Пора расставить все точки на “Зю”. Очистить свой дом, сделать это твердо и хладнокровно.
Нужно измениться, чтобы выжить?
Пожалуйста, вот первый шаг. К черту излишнюю мягкотелость, когда речь идет о выживании.
– К чертям, всех к чертям, – неожиданно выкрикнул я, бросая, достаточно увесистый, камень в пруд и распугав прохожих.
Я уверенно направился домой, с каждым километром обретая решимость.

             - Ваш билет, -услышал я гнусавый голос и, обернувшись, увидел расплывчатое мясистое лицо “старшого ревизора Семеныча”.
Билет я, естественно, не купил, как можно в таком состоянии думать о мелочах.
- У меня нет, Ваша Честь.
- Штраф десять рублей, - невозмутимо отреагировал “Семеныч”.
Нужная купюра ему была тут же вручена.
- Квитанцию выписывать нада? - сконфужено выпалил он на меня перегаром, суетливо пряча червонец в задний карман брюк.
- Нет, Ваша Честь, защита больше не имеет никаких ходатайств, решение объявлено.
“Семеныч” довольно улыбнулся, причмокнул и побрел дальше, выкрикивая полагающиеся фразы. Я совершенно уверен, что это тот самый ерофеевский Семеныч, просто он сменил ветку.
Я был полон решимости.
Подходя к дому, я уже твердо знал, кому и что скажу.
В подъезде надпись “Наташа” в сердечке, дополнилась новыми словами. В том же сердечке, чуть ниже, слова “Наташа”, тем же маркером и почерком было дописано: “Сука и ****ь”.
– Нашли квартиру, – тревожно спросил я Коваля с порога.
– Нашли, Шур, – сейчас уедем.
Полдела сделано. Осталась Алла.
Когда же вошел в комнату, то увидел обычную маскарадно-косметическую церемонию. Но…
Но в ней принимала участие Алла. Она сосредоточенно сидела перед зеркалом, превращая свое живое лицо в спящую мумию-царевну.
Я не стал гадать в чем тут дело, а молча сел и стал ожидать развязки.
Она произошла не скоро, а только после завершения “торжественного” обряда, который сопровождался тишиной. Наконец Алла оторвалась от зеркала, повернула ко мне свое, светящееся косметикой, лицо и … долго грустно смотрела на меня и молчала.
– Скажи что-нибудь? – нарушил я молчание.
– Я ухожу с ними, – спокойно ответила она с пустотой в голосе и глазах и, отведя взгляд, стала собирать косметические предметы.
“Сделалось и другое полдела”, – механически подумал я.
Вот вам, господа присяжные заседатели, и конец истории “Выходные в Москве-2”. Все закончилось банально и просто, как в дешевой мелодраме.
А что закончилось – абсолютно точно. Я не какой-нибудь кретин, чтобы отговаривать ее. Да у меня, для этого, и нет аргументов. Что я ей мог бы сказать? Мне не только не чем ей помочь, мне нечего ей даже посоветовать. Мне даже себе не чего посоветовать. У меня у самого в жизни полный … привет. Мне бы о себе подумать. О маленькой песчинке, играющей в, придуманную создателем, жестокую игру: “борьба за выживание”.
Хорошо помогать другим?
 – Безусловно. Но только, когда ты уверен в себе и знаешь, что эта помощь не собьет тебя и не утопит в пучине обстоятельств: водке, наркотиках, беспощадной нищеты, тюрьмы, смерти. Я сейчас стою на краю этих обстоятельств, о чем наглядно мне показал “вещий” сон. Может это предостережение? С другой стороны, могу ли я ей, чем-то, реально помочь? Разве что, сорвавшись в пучину обстоятельств, утянуть ее с собой.
Хорошо советовать другим?
– Не знаю. Но безусловно, советовать нужно тогда, когда уверен. А я, сейчас, не уверен. Ни в чем. Я не научился жить. Я не научился ни чему. Даже не единому ремеслу. Ну что, скажите, за адвокат, который не сумел защитить себя. Пусть даже во сне. Моя слезная история, вряд ли, способна вызвать сочувствие. Надо измениться, чтобы уверенно стоять на ногах и быть способным помочь другим. Надо остервенело учиться, чтобы уметь жить, уметь достойно делать свое дело и быть способным посоветовать другим.
Надо это, ой как надо, поэтому – похрен на Аллу. Шкипер, подымая шлюпки, отчаливает и не берет с собой трупов.
– Волосы распусти, это улучшит твой товарный вид, – все-таки, что-то посоветовал я.
Она не обиделась, жалко улыбнулась и распустила волосы.
Процессия выдвинулась в коридор, приближалась сцена прощания. Я решил упростить ее до прощания лично с Ковалем, и отвел его на кухню.
– Ты, если что, конечно извини, но я не могу так больше. Еще немного и у меня поедет крыша.
– Понимаю, Шур. Я видел тебя сегодня утром.
– А может ты сможешь бросить все это дерьмо? Попробуй, Коваль! И все будет хорошо. Все будет как раньше.
– Я попробую.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Пусть сбудется сказка об отставном сутенере.
Он рассмеялся, не поняв меня до конца.
Мы крепко обнялись. У нас должно все быть хорошо. Остальным я помахал рукой издали. Алла не обернулась.
Наконец-то, можно упиваться одиночеством. Впрочем, незачем упиваться, нужно начинать изменяться.
Наверное, в первую очередь, нужно сказать себе:
Я не дам поглотить себя глупым страстям.
Я буду примерно ходить на работу, а затем играть в футбол или преферанс, судачить с кем-нибудь о президенте или о Кафельникове (какая разница!) или созерцать геройства американских полицейских по телевизору.
По выходным, я подавно, буду утруждать себя каким-нибудь спортом, а затем коллективно расслабляться под пиво и анекдоты. Или “схожу с девчонкой в видеобар10”. А то и вообще, на рыбалку поеду, где я еще никогда не был.
Я должен сказать себе:
Я не хочу, как говорят, грузиться и искать какие-то сложности.
Я не хочу ввергаться в пучины страстей, шторм которых превышает баллы выше среднего.
Я не хочу бродить по канату неизведанного.
Я не хочу бродить по воздушным замкам.
Я не хочу искать неземного.
Я хочу покинуть мир собственных иллюзий.
Я хочу поверить, что рай здесь, в конкретной миске с салатом.
Я хочу погружаться в него каждый день, приходя домой, по муравьиному отработав.
Я хочу искать счастья в мире салатов, футбольных матчей, реклам стиральных порошков в счастливых семьях, рыбалок, веселых сплетен и занятий любовью с более-менее любимой женщиной.
Я хочу регулярно следить за своими зубами, дыханием, легкими, желудком, сердцем, печенью, почками, мочой, говном и вообще здоровьем.
Я хочу бросить курить, а также пить, больше чем это дозволяют врачи.
И вообще – да здравствует обыватель!!!!!!!!!!
Так что ли, нужно измениться?
А может, нужно вообще положить на все
- как на сложности, страсти, с баллами выше среднего, неизведанные канаты, воздушные замки, неземное и иллюзии;
- так и на  мир салатов, футбольных матчей, реклам, рыбалок, президентов и кафельниковых?
А может, просто нужно искать счастья и умиротворения в любых пустяках, которые понравятся?  Просто быть собой и пусть оно все идет, как идет? Главное – не нервничать, не переживать и не «грузиться», а жить в удовольствие, хорошо и качественно делать свое ремесло.
Все-таки, не смотря на нюансы, судебная речь, которая мне приснилась, получилась достаточно хорошая.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ


– Хорошая ли? - позлорадствовал адвокат.
– Да плевать, что вы об этом думаете, - беззлобно заметил рас****яй. Заметно подобрев и развеселившись, он, положив ногу на ногу, на них согнутую в локте руку, а на ее ладошку голову, вступил в прения с состязательной стороной:
– Я устал огрызаться от Вас, любезнейший, волею судьбы – коллега.
– Я устал слушать ваш гнусный лепет.
– Мне надоела ваша мрачная рожа.
– Мне до тошноты безразличны ваши глупые каверзы.
– Даже израсходовав всю слюну, я буду плевать на иллюзорный мир ваших принципов, правил приличия и эталонов поведения, придуманных такими же мудаками как вы. И вообще, пошли Вы …
Изобразив последнее слово жестом, оратор развязано обратился к судье: – Не так ли, Ваша честь?
А не дождавшись ответа добавил: - А я и есть Наша честь.
После этого он, победоносно распрямив плечи, сняв и, торжествующим жестом, бросив на средину зала рас****яйскую маску,  триумфальной походной покинул воображаемый зал заседаний “умственного” процесса, оставив там оторопевшего и подавленного оппонента.
ПУБЛИКА БЫЛА В ВОСТОРГЕ!






ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Прошло много времени.
Я сделал выводы из этого дурацкого сна.
Я ответил для себя на все вопросы.
Я живу весело и счастливо. Меня больше не парят мысли о том, что я могу остаться без денег. У меня хорошая практика, есть постоянные клиенты, я получаю неплохие деньги, даже несмотря на дурацкий кризис. Я живу так, как хочу: да, работаю,  выходные с друзьями, музыкой и пивом. А то и водки попью, если захочу.  Есть еще отпуска - зимой горные лыжи, летом походы на байдарках, а то и просто походы или поездки. У меня есть знакомые женщины. У меня все хорошо, все отлично.
Я ехал в Дубну. Заставляя мощный двигатель  набирать обороты, давил на педаль газа, слушал новую вещь “Машины времени” “Не стоит прогибаться под изменчивый мир” и радовался за себя, поражаясь как  данный сингл точно соответствует моему настроению. Скоро Дмитров, но...
Зазвонил телефон.
- Саня, - услышал я в трубке голос друга, - срочно приезжай в Дубну. УМЕР КОВАЛЬ……………………………………………………


Я держался и на похоронах, и когда прощались с покойным в морге, и на отпевании, и когда несли гроб, и когда засыпали. Держался и на поминках, но потом, когда мы перешли в уличное кафе, где зазвучал “DOORS”,  разрыдался как совершеннейший ребенок.

Спасибо Всем прочитавшим,
                Александр
                Никифоров