Остров

Краткое содержание: После офисной вечеринки дизайнер Арсений обнаруживает, что он очутился на необитаемом острове вместе с самой неприятной из офисных мымр – Глафирой. Оба они не могут понять, что произошло и как им теперь выжить, но пытаются как-то сосуществовать в мире друг с другом…

* * *

Когда Арсений очнулся, голова у него была пустой и гулкой, как соборный колокол. Он, правда, никогда не бывал ни на каких колокольнях, но легко мог себе это представить.

Он вообще очень многое мог представить себе, даже слишком многое, и фантазии его являлись конкретны до дрожи в кончиках пальцев. Девицы на офисных вечеринках, где Арсений иногда бывал, даже не подозревали, что застенчивый и улыбчивый дизайнер со старомодным именем, тихо отсиживающийся в углу дивана, в своём воображении вытворял с каждой из них по отдельности и со всеми скопом такое, что позавидовал бы любой порнорежиссёр.

Но даже его богатое воображение не смогло подсказать ему, что наутро после такой вечеринки, проходившей, правда, на арендованном фирмой катере, он очнётся с гудящей, как колокол, головой и пересохшей, как Сахара, глоткой — на необитаемом острове.

Рядом с самой неприятной из офисных девиц — Глафирой, начальницей рекламного отдела.

Слава всем богам, хотя бы не нагишом.

Хотя фигурка у Глафиры была весьма и весьма ничего. И Арсений был бы весьма и весьма не прочь. В том случае, если б Глафира была привязана лианами к ближайшему дереву, а рот у неё был бы надёжно заткнут кляпом.

Как же она его доставала во время дедлайнов! И то было ей не так, и это не эдак. Зряшно торопила, подгоняла, дёргала. С какой стати, спрашивается? Он всё прекрасно успевал, даже поигрывая попутно в какую-нибудь сетевую игруху. А уж как она бесилась, застав его за этим занятием! Подумаешь, горе какое…

Однако, что они делают здесь вдвоём?

Где все? Куда подевались?

Приподнявшись на локте, Арсений нерешительно взял Глафиру за упругое плечо под полурасстёгнутой блузкой и сдавленно окликнул:

— Э-эй…

Голос у него сорвался.

А вдруг она мертва?

Вдруг катер затонул, напоровшись, к примеру, на бревно?

Вдруг какая-нибудь мафия захватила в заложники всех, кроме них двоих, и вывезла куда-нибудь на вертолёте? На Тайвань, например…

Вдруг..?

Глафира приоткрыла правый глаз, голубой и яркий, и уставилась на Арсения сквозь спутанные пряди тёмно-русых волос. А потом стряхнула его руку со своего плеча и отрывисто осведомилась:

— Ты что это делаешь, Миронов?

Она всегда звала его по фамилии — казённо и пренебрежительно. А ещё — Мистер Недотёпа. Он же в ответ церемонно и ядовито величал её Глафирой Дмитриевной — прилюдно, а себе под нос — шваброй.

Такой вот обмен любезностями.


— Я? — растерялся Арсений, забыв даже обрадоваться тому, что швабра всё-таки жива. — Я ничего…

Глафира распахнула второй глаз, а потом прищурила оба. И мгновенно села на песке под навесом, где вчера шла развесёлая гулянка и где сейчас они оба очнулись:

— Ничего, Миронов, — это пустое место. — Она аккуратно застегнула выбившуюся из юбки блузку. — Где все наши? Где катер?

Арсений всё так же растерянно пожал плечами:

— Не знаю. Я проснулся и… никого, кроме тебя.

«Швабры эдакой», — добавил он про себя. Сказать это в лицо Глафире он нипочём бы не рискнул.

Маленькая деревянная пристань, к которой вчера вечером причаливал их катер, была абсолютно пуста. И гладь реки, насколько хватало взгляда — тоже.

Как и противоположный берег.

— Так что же ты расселся тут, пялишься на меня и даже не пытаешься ничего выяснить? — Глафира вскочила на ноги, поправляя юбку и охлопывая себя по крутым бокам.

«Сотовый ищет», — догадался Арсений. И правда, швабра выхватила из кармана свою «Нокию» и раздражённо потыкала в неё пальцами. Судя по её разочарованно вытянувшемуся лицу, «Нокия» не подавала признаков жизни.

Его собственный телефон тоже был безнадёжно разряжен ещё со вчерашнего вечера. Но Арсений всё-таки вытащил его из чехла на брючном ремне, повинуясь выразительному Глафириному взгляду и, пожав плечами, повертел в руке, демонстрируя, что новёхонький «Самсунг» сейчас не полезней, чем какой-нибудь… лапоть.

Засунув телефон обратно в карман, швабра поглядела на наручные часы — мужские, на широком кожаном ремешке — и ахнула:

— Полвторого? Ничего себе... Вставай давай. Надо всё разведать.

— Да куда идти-то? — вяло возразил Арсений и неохотно поднялся. Если она такая шустрая, и голова у неё, судя по бодрым телодвижениям, не болит, пусть бы одна и разведывала.

Разведчица, подумаешь. Радистка Кэт.

— А почему это у тебя рации нет, а, Глафира Дмитриевна? Непорядок, — съехидничал он, ковыляя следом за резво мчавшейся начальницей рекламного отдела к причалу и исподтишка обозревая её крепкую попку.

Таких баб раньше ставили на носу парусников. Деревянных, с мощным бюстом и развевающимися волосами. Кажется, они назывались ростры или что-то в этом роде.

Ну вот куда она несётся-то так? Ведь упадёт, не дай Бог, подвихнёт ногу или что ещё хуже, сломает, а возиться с ней кому? Ему?

Глафира меж тем легко взлетела на причал и пробежалась взад-вперёд, постукивая по серым доскам каблучками и внимательно глядя по сторонам и вниз, в воду. Она, как никогда, напоминала пресловутую ростру, особенно потому, что её светлые волосы сейчас трепал свежий и довольно противный, кстати, ветерок.

— Миронов, ну что ты опять застыл там, как надолба? — укоризненно осведомилась она, спрыгнув с причала.

Этого слова Арсений раньше не слышал, но резонно предположил, что это что-то сродное столбу. Глафира то и дело употребляла какие-нибудь простонародные словечки, барышня-крестьянка.

— Отчалили они не так давно — соляркой ещё разит, и пятна на воде. Почему же они нас тут оставили? — продолжала она рассуждать, сосредоточенно сдвинув брови.

— Их кто-нибудь похитил? — предположил Арсений. — Взял в заложники? Или же… нас снимают для какого-нибудь реалити-шоу! Или же явились какие-нибудь… томминокеры, помнишь, у Кинга…

Он мог побиться об заклад, что Кинга Глафира не читала.

— Ерунду не молоти, — сухо оборвала его Глафира. — Какие ещё томминокеры?! Ты издеваешься, что ли?

— Нет, — огрызнулся Арсений. — Я делюсь. Ты спросила — я ответил. У тебя же ни на грош воображения нет.

Он действительно почти не издевался. Все эти мысли панически промелькнули в его голове, пусть даже гудящей и раскалывающейся с похмелья, едва он только раскрыл глаза и обнаружил, что они с начальницей рекламного отдела валяются под навесом рядом с пустым мангалом, как два полена, а катера с остальной компанией и след простыл. Да, возможно, это были бредни, бредовые бредни, но всё же…

— Это всё Илюха, это его шуточки идиотские, — отрезала Глафира. — Ну, попадётся он мне!

— Но на реке же вообще никого нет. И на том берегу — тоже, — тихо и очень серьёзно промолвил Арсений. — Пусто. Совсем пусто. Ты только погляди!

Они оба поглядели на реку, равномерно катившую мимо них грязно-сизые волны.

Потом — на противоположный берег, абсолютно пустынный.

Потом — друг на друга.

Скуластое Глафирино лицо с веснушками на переносице слегка побледнело.

— У Кинга есть ещё… — снова начал Арсений, но Глафира вновь решительно его перебила:

— Так. Никаких Кингов и прочей ерунды, Миронов. И вообще хватит тут торчать и нести неконструктившину. Ясно, что они слиняли обратно в город, а оставили нас тут нарочно или нечаянно, уроды эдакие. Прочухаются — вернутся. Или кто-нибудь ещё приплывёт сюда и подберёт нас — самый сезон пикников ведь.

Ясно ей, надо же… Догадливая какая, оптимистка. Жарьте, Жора, рыба будет.

— А вдруг… — опять заговорил Арсений, и Глафира гневно на него покосилась:

— Вдруг бывает только пук! — Она широкими шагами направилась обратно к навесу, и Арсений, помедлив, побрёл за ней. — Всё, хватит болтологии! Надо дров насобирать, костёр развести. Если дождь пойдёт, мы тут заколеем, как цуцики. Воды хорошо бы накипятить. Я помню, там какие-то котелки валялись. А на первое время у меня в сумке минералка есть.

Арсений облизнул слипшиеся губы.

— Минералка?

Против воли голос его прозвучал жалобно.

— Сначала надо найти сумку, — распорядилась Глафира, и он покорно принялся заглядывать под каждое лежавшее возле навеса бревно, а ростра-швабра деловито пошуровала возле мангала.

Её бежевая сумка завалилась за одно из брёвен, и Арсений торжествующе выхватил её оттуда. Была она весьма объёмиста, состояла из нескольких отделений, и в чреве её что-то булькало.

— Молодец! — снисходительно одобрила Глафира, и Арсений вдруг ощутил резкий укол раздражения. Почему она так с ним обращается, будто бы он… детсадовец какой-то, а она — воспитательница?

Он рывком сунул сумку ей в руки и сердито отвернулся, краем глаза, впрочем, наблюдая за ней.

Глафира проворно извлекла из сумки литровую бутылку «Пилигрима», открутила крышку, отпила немного и, обтерев горлышко возникшей невесть откуда салфеткой, протянула бутылку ему:

— Держи, пей.

— Не хочу, — строптиво фыркнул Арсений, не поворачиваясь, и надрывно закашлялся — почти что не нарочно. В горле у него действительно драло, будто наждачкой, хотя что он там вчера пил-то, ничего особенного не пил, он вообще не был любителем этого дела.

— Бери, говорю, не выпендривайся! — Глафира обеспокоенно насупилась, пихая ему в руки бутылку. — Ты что, обиделся, что ли? Ну извини тогда, хотя не пойму, за что.

«То-то же», — удовлетворённо подумал Арсений, заглянув в её растерянные глаза, и минералку взял. Сделал несколько длинных глотков, а потом, с неохотой оторвавшись, поставил бутылку возле бревна и облегчённо присел.

Глафира тем временем тоже уселась на бревно и сосредоточенно стала разгружать свою сумку, весьма похожую на небольшой баул. Из недр этого баула на свет Божий появилась сперва газета «Молодость Сибири», куда аккуратно легли: расчёска, пачка гигиенических салфеток, косметичка, упаковка лейкопластыря, пачка печенья «Юбилейное», две зажигалки, ежедневник с заткнутой внутрь ручкой, баллончик с антикомарином, увесистый на вид фонарик, сильно початый рулон туалетной бумаги в отдельном пакетике, кошелёк и складной нож с наборной рукоятью.

Довольно солидный.

Как говорил Хрюн: «Внушаить».

— Холодное оружие — это статья, Глафира Дмитриевна, — не выдержал Арсений. — Зачем тебе нож?

— Нужен, — отрезала та безапелляционно. — Нож всегда нужен. Вот прямо сейчас, например. — Она внимательно поглядела на Арсения, отбросив с лица пряди волос и, помедлив, осведомилась: — Слушай. Миронов… Ты что последнее помнишь перед тем, как… отрубился?

Тот добросовестно поморгал:

— М-м… Илюха затеял какую-то идиотскую игру…

— На раздевание! — подхватила Глафира. — Я ещё подумала, что он совсем уже… того… — Она осеклась: — Знаешь… это тоже последнее, что я помню.

Они уставились друг на друга несколько ошарашенно.

— Ты вообще много выпил? — нарушила напряженное молчание Глафира.

Арсений покачал головой:

— Только красное, пару стаканчиков.

Тогда почему же его так… развезло?

Пластиковые стаканчики, кстати, по сию пору валялись вокруг, отнюдь не украшая пейзаж.

— Я тоже, — пробормотала Глафира. — Что же это получается, Миронов? Остальные напились как хрюшки, в хлам… Дарья совсем никакая была, Алёна тоже хороша, и Илюха, и Егор, и Пал Васильич… да все! А мы пили меньше всех… и мы же отрубились?

— Я же тебе говорил! Говорил, что это всё не просто так! — загорячился Арсений, подымаясь с бревна. — А ты мне не верила…

Глафира тоже встала и насупилась:

— Говорил он! Конструктива я от тебя так и не услышала… гон какой-то про инопланетян!

— А тебе что, не кажется разве, — почти прошептал Арсений, наклоняясь совсем близко к ней, — что мы остались… одни в этом мире?

В наступившей тишине ему показалось, что он услышал, как заколотилось у Глафиры сердце.

— Нет! — воскликнула она, тем не менее, отпрянув. — Мне не кажется! Прекрати это, Миронов, иначе…

— Что прекратить? Что иначе? — прищурился Арсений, саркастически вздёрнув левую бровь. Черноволосый, с резкими чертами остроносого лица, он при этом выглядел совершенно по-мефистофельски и точно это знал. По крайней мере, в зеркале выглядел.

— Замолчи! — выпалила Глафира, пронзая его укоризненным взглядом, и Арсений снова кривовато усмехнулся.

Липкий холодок страха и самых что ни на есть нехороших предчувствий расползался у него в душе, но он обнаружил, что, несмотря на это, ему весьма и весьма нравится дразнить самоуверенную и до отвращения практичную начальницу рекламного отдела.

Напрочь лишённую воображения швабру.

Ростру.

И вполне себе аппетитную швабру и ростру, надо сказать.

Вообще-то такие боевые и деловые красотки никогда его не привлекали в сексуальном смысле — от них легко можно было получить по зубам, если что-то пошло бы не так, но на безрыбье…

Кстати, о безрыбье.

— Я читал один рассказ… — начал Арсений, с удовольствием наблюдая, как вздрогнула Глафира при слове «рассказ», — так там пару вроде нас инопланетяне поймали и посадили в специальную камеру, чтобы понаблюдать, как у землян происходит процесс размножения.

Глафира закатила глаза и демонстративно передёрнулась:

— Успокойся уже, Миронов… Размноженец, тоже мне! Пойдём дрова поищем и костёр разложим лучше, чем гнать тут… пургу всякую бестолковую.

Но Арсений заметил, как круглые щёки её на миг залились румянцем, и опять возрадовался от того, что ему удалось хоть чуть-чуть пошатнуть её непоколебимый апломб.

— Не командуй. Не хочу я никуда идти и не пойду, — пробурчал он упрямо. — Надо же кому-то наблюдать за рекой, а вдруг катер какой появится или ещё что. Иди, собирай свой хворост, если тебе так уж приспичило. А я лучше силы сэкономлю. Пригодятся.

— Вдруг война, а ты уставший, что ли? — уничтожающе усмехнулась его спутница, скрестив руки на груди и вздёрнув подбородок. — Слушай, Миронов, я давно знаю, что ты великий мастер отлынивать от дела, но тут тебе это не удастся, понял? Предупреждаю, кто не работает — тот не ест, знаешь такое революционное правило? Пошли, говорю! Нечего выпендриваться, когда сам ни на что не способен и во всём от меня зависишь.

— Я?! Я ни на что не способен?! Зависю? То есть завишу? — Арсений вспыхнул, захлебнувшись от нахлынувшего негодования и жгучей обиды. — Да как ты смеешь, ты… броненосец «Потёмкин» в юбке!

Чего ради у него в памяти всплыл этот легендарный крейсер, он и сам не понял —очевидно, дух крейсера был вызван словами Глафиры про революционное правило.

Та тоже вдруг вся зарделась, сжав кулаки, и Арсений похолодел, почти увидев, как один её крепкий кулак — правый — летит ему прямиком в нос, ломая нежные хрящи. Следующим кадром этой мысленной кинохроники, мгновенно промчавшейся в его мозгу, стал расплющенный нос Николая Валуева… и он еле удержался, чтоб не отпрыгнуть в сторону.

Это было бы совершенным позорищем, хуже разбитого носа.

Но Глафира только ещё раз смерила его с головы до ног брезгливым взором орлицы, узревшей червяка, развернулась и, увязая в песке, зашагала прочь — к прибрежным кустам и деревьям.

Арсений раскрыл рот, чтоб крикнуть ей вслед ещё что-нибудь язвительное, но удержался. Не стоило совсем уж портить отношения со шваброй-рострой. А что, если они действительно застряли тут надолго? Если действительно стряслось что-то… экстраординарное?

Он поглядел на небо. Оно было затянуто омерзительно унылыми тучами того же грязно-сизого оттенка, что и речные волны. Ветер взъерошил ему волосы, и Арсений вдруг почувствовал в воздухе явственный запах гари. А в подбрюшье туч ему почудились промелькнувшие багровые отблески близкого пожара.

Он сглотнул.

Война, что ли, началась?

С кем?

Ему живо представились полчища, неотвратимо надвигающиеся с юга, желтокожие и зеленомундирные полчища, под которыми прогибается земля, и он даже вздрогнул, беспомощно оглядевшись.

И тут из кустов донёсся вопль Глафиры.

Точнее, не вопль, а вскрик, но Арсению он показался именно воплем, полным боли и ужаса.

Запыхавшись, он с разбегу вломился в затрещавшие кусты и обнаружил, что Глафира сидит на прогалине, смотрит на него с каким-то непривычным смятением и зажимает ладонью правую ногу изрядно выше колена.

— Что такое?! — выдохнул Арсений, в панике воззрившись на неё. — Вывихнула ногу, что ли?

— Нет… — выдавила Глафира с некоторой даже виноватостью. — Змея укусила. На пеньке сидела, вот тут… чёрная такая… — Она ткнула пальцем в берёзовый обломок, зловеще торчащий из земли, как гнилой зуб.

Перед глазами Арсения с ужасающей ясностью возникла картина: яма в песке, скрюченный труп чёртовой революционерки на дне этой самой ямы и собственные изодранные в кровь руки. И полное, беспросветное одиночество перед лицом надвигающегося Апокалипсиса.

— Какая ещё… змея?! — прошептал Арсений, едва шевеля губами.

— Надеюсь, что это был уж… я не разглядела… не успела… — пробормотала Глафира ещё более виновато. Щёки её побледнели.

— Я же говорил… я предупреждал… — Арсений даже зажмурился. — Строишь из себя крутую супервумен, а сама! Лезешь куда не надо… Ну и кто, кто тут теперь обуза и кто от кого зависит?

— Никто, — буркнула Глафира мрачно и отняла ладошку от места укуса. — Говорю же — это, наверное, был уж!

— Уж! Замуж, невтерпёж! — передразнил Арсений, указывая вздрагивающим пальцем на её смуглое бедро, где краснели две яркие точки — следы змеиных зубов. — Смотри, распухает…

Глафира посмотрела вниз, а потом опять на него — потемневшими глазами.

— У тебя зрачки расширяются… — Арсений присел рядом с нею на корточки, испуганно глядя ей в лицо. — Это яд… Во рту небось пересохло? Сердце колотится? Голова кружится?

— Отстань! — зашипела на него Глафира не хуже змеи. — Ничего не кружилось… пока ты не начал тут… живописать! Если это яд, нужно надрезать место укуса и отсосать кровь.

Вот, опять командует, видали? Нет, некоторых людей жизнь ничему не учит… Стоп! Что? Что она такое говорит?!

— Отсо… что?

— Ну или сцедить, — поспешно уточнила Глафира и принялась судорожно шарить в кармане. — Как получится.

Арсений лихорадочно припомнил разные приключенческие романы, прочитанные им в детстве. Он любил читать разных старомодных Майн Ридов и Куперов, воображая себя на месте их романических героев — спокойных, надёжных и немногословных. Как эти самые герои поступали, если на их глазах слабую беззащитную девушку кусала змея?

Это Глафира-то? Слабая и беззащитная?

Своими расширенными зрачками она как-то неуверенно заглянула прямо в глаза Арсения, доставая из кармана нож.

Арсений даже дышать перестал.

Неожиданная догадка пронзила его.

Ей было больно. Она растерялась! Она испугалась! И, испугавшись, действительно стала на какой-то миг слабой и беззащитной.

Он получил наконец шанс доказать ей, что он — мужчина!

Зверобой, а не Мистер Недотёпа.

— Дай сюда нож, — сквозь стиснутые зубы процедил Арсений, властно протягивая к ней ладонь. — У тебя вон как руки трясутся. Мы теряем время! Яд дойдёт до сердца… и всё, конец.

— Что ты такое городишь… — пробормотала Глафира, облизав губы. — Ничего у меня не…

Она осеклась, посмотрев на свои пальцы с зажатым в них ножом. И действительно, при словах Арсения они задрожали.

Стремясь закрепить свой успех, он назидательно добавил, сверля Глафиру непреклонным взглядом:

— Если промедлить, может наступить паралич дыхания и… и слепота.

Про слепоту он брякнул по наитию, но Глафира, ещё немного помедлив, тяжело вздохнула и наконец протянула ему нож:

– Ты прав. У меня почему-то действительно… руки дрожат.

Арсений возликовал. Непрошибаемая ростра слушалась его! Повиновалась!

Он повертел нож в руках. Зверобой на его месте бы сразу… что? А, вот, наверно, что... Арсений нажал на боковую кнопку, и лезвие мгновенно вылетело из рукояти.

Ну и что вот теперь с ним делать?

Зачем он только за это взялся?!

Пусть бы она сама… сама…

Сверху вниз он опять поглядел на Глафиру. Та взирала на него настороженно и растерянно — как же, наверное, впервые в жизни кто-то ею командовал. И не кто-то, а персонально он, Миронов!

Несмотря на всю нервотрёпку, Париж стоил мессы, как говорил Генрих Наваррский, ещё один любимый герой его отрочества.

Арсений присел на корточки рядом с Глафирой и стисну пальцами её тёплое, почти горячее, упругое бедро по обе стороны от места укуса.

— Может, дай всё-таки я? — тревожно вопросила Глафира, косясь на него. Глаза её были совсем близко, ярко-голубые, широко раскрытые, окружённые длиннющими ресницами.

— Молчи, женщина, — хрипло распорядился Арсений-Зверобой и резко чиркнул лезвием по посиневшей коже. И ещё раз. Крест-накрест.

Какой всё-таки кошмар…

Ужас просто.

Он несколько раз судорожно сглотнул, завороженно глядя, как по смуглой коже резво побежали вниз алые капли, и сморщился.

Зверобой, ну где же ты?!

Арсений решительно сдавил пальцами бедро Глафиры так, чтобы кровь заструилась резвее. Глафира прикусила нижнюю губу, но в обморок, кажется, падать не собиралась, слава тебе, Господи.

— Больно? — пролепетал он, на миг выйдя из образа. — Ты потерпи…

У самого него в ушах противно звенело, во рту стоял противный медный привкус, но пальцев, слипающихся от крови, он не разжимал. И это он-то, который даже таракана тапком никогда не мог прихлопнуть…

Чёрт возьми, он действительно мог гордиться собой!

— Хватит уже, — вымолвила Глафира, нетерпеливо поёрзав под его руками. — Что вытекло, то вытекло, что попало…

— То пропало, — перебил её Арсений, снова превратившись в Зверобоя. Последнее слово должно было оставаться за ним, как и действие, поэтому он ещё раз крепко надавил на её упругое бедро и разжал пальцы, залитые багровым.

— К костру! — скомандовал он, продолжая находиться в образе, и, что удивительно Глафира не возражала. Впрочем, ей, наверное, было совсем уж хреново, куда там спорить… Арсений невольно вздохнул, и тут Глафира, прижав к ранке носовой платок, пробормотала:

— Да… там у мангала… я видела, бутылка недопитая валялась… «Пять озёр», что ли… там я продезинфицирую. И… ты, может, дрова подберёшь и насобираешь ещё немножко, а? Я бросила… не успела…

Голос её стал совсем виноватым, и Арсений демонстративно возвёл глаза к небу, но направился в заросли. Вот же настырная какая, помирать будет, но о том, что не доделала, вспомнит! Сдались ей эти дрова…

Он кое-как обтёр ладони сорванными с куста влажными шершавыми листьями, всё ещё удивляясь тому, что сам не упал в обморок, а воспринимает весь этот кровавый сюр как должное… и вдруг застыл, словно пресловутая надолба. На полянке неподалёку от него свернулась клубком черная змея, внимательно уставившись на него поблёскивающими бусинками маленьких глазок. С оборвавшимся сердцем Арсений повёл глазами по траве, лихорадочно высматривая палку потолще, чтоб защититься от наглой твари, но тут разглядел два жёлтеньких пятнышка по бокам её плоской головы и обалдел.

Уж!

Уж, замуж, невтерпёж…

Первым желанием Арсения было радостно проорать это во всё горло, чтоб успокоить Глафиру, но он практически сразу же прикусил язык.

Той Глафирой, что он видел минуту назад — испуганной, растерянной, было так приятно управлять.

Пусть бы она побыла такою, скажем, до утра. А там она всё равно оклемается, опять начнёт командовать, распоряжаться, строить из себя всезнайку и всеумейку… пускай её. В конце концов, это было очень удобным, хоть и бесило. Честно говоря, Арсений предпочитал, чтобы кто-то всё решал за него. Но сейчас… сейчас…

Он посмотрел на ужа почти что с благодарностью, поспешно похватал с земли разбросные Глафирой сучья и вернулся к ней.

Зверобой, ау!

Сурово сдвинув брови, Арсений без лишних слов протянул Глафире руку, косясь на её окровавленное бедро, и, вздохнув, подставил ей плечо, крепко обхватив за бока свободной рукой.

Горячие, тугие бока, оказавшиеся внезапно в полном его распоряжении.

Глафира дышала тяжело и опиралась на Арсения всё сильнее, когда они добредали до навеса. Арсений терпел и только молча пыхтел.

Тяжела ты, шапка Мономаха. То есть, Зверобоя.

Он глянул в сторону причала — речная гладь и противоположный берег по-прежнему были абсолютно пустынны. А багряные, кровавые отблески на сгущавшихся тучах стали ещё более заметны.

Так. Всё это потом.

Усадив Глафиру на бревно, он оглянулся, ища глазами недопитую бутылку, хотя совершенно не верил в то, что кто-то из коллег способен оставить недопитой водку. Особенно Илюха.

Тем не менее, бутылка «Пять озёр» действительно закатилась за мангал и смирно там лежала, дожидаясь, пока Арсений её подберёт. Глафира, сосредоточенно и напряжённо прикусив губу, протёрла смоченной в водке салфеткой место его хирургической операции, а потом аккуратно заклеила его полосками лейкопластыря. Наблюдая за этими манипуляциями, Арсений неожиданно для себя брякнул:

— Знаешь, в детстве я мечтал стать ветеринаром…

И запнулся, сообразив, что сейчас запросто может получить бутылкой по кумполу.

Но Глафира только подняла на него глаза и слегка улыбнулась — с искренним интересом, вдруг ужасно тронувшим Арсения:

— И что же тебе помешало?

— Я подумал, — так же искренне ответил он, неловко разводя руками, — что я от вида крови тут же отрублюсь, и всё такое. Да и вообще… — Арсений самокритично хмыкнул, — Я тяжелее мышки в жизни ничего не подымал…

— А тут пришлось бы овчарок поднимать! Немецких! — подхватила Глафира. – Под тридцать кэгэ!

Они покосились друг на друга и внезапно прыснули со смеху. И так же внезапно примолкли.

— Регочем, как идиоты… — поморщился Арсений, забирая бутылку и сосредоточенно начиная отирать собственные пальцы. — А что смешного? Торчим посреди реки на необитаемом острове, как два дурацких Робинзона, и неизвестно когда отсюда выберемся… да и что вообще случилось, тоже неизвестно… — Он спохватился. сообразив, что забыл упомянуть про самую главную, по идее, задницу момента, каковая и должна была бы его сейчас больше всего тревожить: — И змеюка эта ещё! Ты как вообще… себя чувствуешь?

Глафира добросовестно нахмурила брови, прислушиваясь, видимо, к внутренним ощущениям, и наконец отозвалась:

— Ничего.

— Ничего — это пустое место, — ехидно усмехнулся Арсений, припомнив недавние Глафирины слова, и она, видимо, тоже их вспомнила, ибо вдруг опустила глаза и неловко пробормотала:

— Я тебя не поблагодарила за то, что ты для меня сделал. Спасибо тебе. Спасибо, Арсений.

Она впервые назвала его по имени, и в голосе её прозвучала такая горячая благодарность, что Арсений даже побагровел, с некоторым раскаянием вспомнив про ужа, и промямлил:

— Да за что спасибо-то… не за что… и вообще… ты, может быть, ляжешь? Э-э… то есть… приляжешь?

Оба они рефлекторно огляделись. Прилечь было абсолютно не на что. Не на сырой же песок! Хорошо, хоть ветер стих, и комарьё не донимало…

— Надо разжечь костёр, — деловито, как раньше, проговорила Глафира. — И придвинуть эти брёвна друг к другу. Всё ж не на песке… ночевать.

Представив себе фронт работ, Арсений чуть слышно застонал, но деваться было некуда. Тем более что Глафира сидеть на месте и слушать, как он пыхтит над брёвнами, конечно же, не стала, а принялась ему деятельно помогать, подкапывая эти самые брёвна, чтобы извлечь их из песка и подтащить под навес, складывая рядком.

— Ленин… на субботнике… — задыхаясь, проворчал наконец Арсений и плюхнулся на последнее, четвертое по счёту бревно. — Может, хватит уже, а?

Глафира окинула получившееся ложе и степенно кивнула, оборачиваясь к мангалу.

— Теперь давай разожжём вот эту бандуру.

— Да я и так запарился! — взвыл Арсений. — А ты нет? Тебя же змея укусила!

— Я броненосец «Потёмкин», — невозмутимо ответствовала та, — я не парюсь.

И рассмеялась, довольная, увидев его округлившиеся глаза.

А потом они развели огонь в мангале, съели печенье и допили минералку.

Не спеша жуя, Глафира рассуждала:

— У меня есть иголки и капроновые нитки, можно сделать крючки, чтоб ловить рыбу.

— Или острогу, — неожиданно для себя сказал Арсений, уплетая печенье. — Я читал… у Сетон-Томпсона, в «Маленьких дикарях».

Как будто, чёрт возьми, они тоже были детьми, удравшими из дома и наслаждавшимися вольной лесной жизнью! Но он старательно гнал от себя мысли о том, как страшно и странно бугрятся в чернильном небе над их головами багровые, словно кровь, тучи.

Лучше уж думать о крючках, остроге и Сетон-Томпсоне.

Когда начало темнеть, Арсений и Глафира улеглись рядом на импровизированном ложе из брёвен. В мангале потрескивали сучья, распространяя тепло, дым из-под навеса выносило лёгким ветерком. Арсений посмотрел на русую Глафирину макушку, и на душе у него вдруг воцарилось странное спокойствие, а тело, наоборот, напряглось.

Он подвинулся поближе к ней, проваливаясь в выемку между брёвнами, и неуверенно обнял её за круглое плечо, притягивая к себе её голову. И она не отстранилась, а, наоборот, сама придвинулась ближе и пробормотала:

— Хорошо, что эти брёвна такие… отполированные…

— Угу, сотнями седалищ, — подхватил Арсений.

— Угу, — согласилась она и, помолчав, продолжала с глубокой убеждённостью: — Утром вернётся катер, и нас отсюда заберут. Или кто-нибудь проплывёт мимо.

Арсений не выдержал:

— Глафира… Сегодня никто не проплыл мимо. И на том берегу — никаких шевелений. И… в воздухе висит какая-то гарь, я же чувствую, просто в ноздрях стоит. И это не от нашего костра, её ветром от города принесло. И тучи какие, ты же видела вечером… — Он запнулся, дожидаясь, что она сейчас возразит, но она ничего не сказала, и он страстно продолжал: — Я не знаю, что случилось, но явно ничего хорошего. Что мы будем делать, если нас… так никто и не подберёт? Мы же не можем зимовать здесь! И потом… там, в городе, у меня мама! Она волноваться будет… и вообще…

Горький комок встал у него в горле, и он запнулся и заморгал.

Наступило молчание.

Затаив дыхание, он услышал, как Глафира тоже тяжело и прерывисто вздохнула.

«Сейчас она скажет — ты паникёр, плакса и Мистер Недотёпа», — обречённо подумал Арсений.

— Зимовать здесь мы точно не будем, — медленно произнесла она ровным и уверенным голосом. — Мы подождём ещё несколько дней. Поставим себе определённые сроки. Скажем, три дня. Если за это время ничего не изменится, то…

— То что? — нетерпеливо выпалил Арсений, когда она надолго замолчала.

— То мы построим плот из этих брёвен и поплывём к городу. Он недалеко, сразу за излучиной. Мы справимся. Мы должны. У мен я там тоже мама и брат. Младший.

— А что мы будем есть эти дни? — прошептал Арсений. — Пить?

— Воды накипятим, — отозвалась Глафира таким же ровным голосом. От её ладного тела исходило успокаивающее тепло. — Рыбы завтра же наловим и запечём. Мы же уже решили, что сделаем крючки и острогу. Говорю тебе — мы справимся.

— Но… — в отчаянии начал было Арсений, замотав головой.

И тут она приподнялась на локте, глядя ему в лицо, и крепко обхватила его за щёки узкими ладонями. Глаза её под сошедшимися к переносице бровями были напряжёнными и внимательными, а сухие тёплые губы, на миг прижавшиеся к его губам — требовательными.

— Мне плевать, кто там и что — инопланетяне, томминокеры, терминаторы, лангольеры, реалити-шоу или ещё какая хрень, — с силой проговорила она, отдышавшись и не спуская с Арсения очень синих глаз. — Мы выберемся. Мы прорвёмся. Мы вернёмся. Понял?

И, завороженно глядя в эти потемневшие, как окружавшая их беспросветная ночь, глаза, Арсений кивнул и выдохнул:

— Понял.