ЖОЛ. Чловек-Амфибия

Николай Николаевич не верил в переселение душ, а верил, что завтра будет лучше, чем вчера, а еще в  торжество академической науки. В детстве Николай Николаевич полюбил Союз писателей и те прочно вошли в его дом, - вместе пили чай до глубокой ночи, макая сушки в стакан, а иногда засиживались и до утра. Они-то и  научили Николай Николаевича не прогибаться под напором разного рода катаклизмов, а целеустремленно  идти к поставленной цели.
 
                Сон

Как-то раз на крайнем Севере, когда ледяной ветер   превращает птиц в камни, а рыб в грецкие орехи, Николай Николаевич встретил на узенькой дорожке одинокого белого медведя и импульсивного волка, друзья шагали на стоянку оленеводов, они хотели лишить эскимосов воды, пищи и крова. 

- Может,  пронесет,  -  с тайной надеждой прошептал медведь,  медленно, сдавая назад.

- Я щас его сделаю, - оскалился неразумный волк,  но  Николай Николаевич, уже вытащил из штанов красные от мороза руки… 

Потом он долго стоял перед шерстяным чумом, он ждал крепких объятий, оваций и цветов, постепенно ноги  начали врастать  в лед,  и он тихонько  постучал.

- Чего стучишь деревня, звонок для кого? – раздался сердитый голос, и из чума, на яркий свет Северного сияния начала выползать мохнатая гусеница в квадратной  шкуре. 

Присмотревшись, Николай Николаевич с огорчением отметил, что из всех женских частей тела, на улицу торчит  только сопливый нос  и такие же косые глаза.

- А вот и я! А у Вас для меня нет правительственной телеграммы? – бодро сказал он, отбросив сомненья. 

- Да, кто ты такой? Последняя телеграмма была от царя батюшки, когда моя бабушка улетела на звезду в компании двух аферистов, - проворчала гусеница и надела очки. 

- Вы ошибаетесь, это были космонавты, - поправил он.

- Конечно, конечно, кто же еще? Только вместо носа у них был хобот десять дюймов, и они надули бабке в уши, что это предмет любви. Ты чего хотел, любитель стратосферы? – она поправила очки.

Николай Николаевич, назвался знаменитым путешественником,  торжественно вручил чучела медведя и волка, а потом спел песню, про увезу тебя я в тундру, увезу к седым снегам. 

- Меня в десять лет увезли – ответила очкастая гусеница, и скрылась в чуне, прихватив подарки.

- А вы знаете? - гневно закричал  Николай Николаевич, - Что дикие животные являются переносчиками вредных блох, у меня есть заключение из диспансера.

- Не ори, - донеслось из черной дыры, -  Стандартный набор, бутылка огненной воды и танец живота под бубен, в моем эксклюзивном исполнении.

- Была бы охота, - обиделся Николай Николаевич, он немедленно надел кожаный шлем, и раздвинув легкие надул воздушный шар.

- Полет нормальный, - кричал он  облакам, паря над Тихим океаном.

Приземлился Николай Николаевич на отдельный  остров, где  встретился с бородатым человеком, который представился Робинзоном Крузо.

Робинзон жил на острове один, и был занят тем, что целыми днями  сидел на берегу океана,  ковырял в носу, и ждал, когда приплывет кораблик и заберет его  в прекрасное далеко. Это был  угрюмый и завистливый мужчина,  и только раз в неделю по пятницам он устраивал себе выходной, когда бросался в море камнями, орал на чаек, мочился и плевался против ветра.   

Приспособленец, - подумал  о нем Николай Николаевич, -  Ну ничего, я  тебя заставлю  вкусить плоды  цивилизации.

Первым делом, он решил построить жилище и начал  ударом ладони валить вековые пальмы. За полчаса Николай Николаевич возвел двух этажный особняк, а  из минералов, кучей лежащих на берегу, электростанцию.

- Да будет свет, - крикнул он  и включил иллюминацию.  Весь остров сразу заполыхал разноцветными огнями, но Робинзон повел себя неадекватно, - на новоселье он сидел, как  дятел, не зная, куда от злости, засунуть свой длинный нос.

- Черт с тобой, - сказал Николай Николаевич и смастерил радиостанцию, из которой сразу полилась высококачественная музыка в исполнении Филиппа Киркорова.

- А мне не нравится, - капризно сказал Робинзон, вяло цепляя мельхиоровой вилкой осетрину, - Я люблю Софию Ротару. 

- Да пошел ты, - в сердцах бросил Николай Николаевич, - Ну ничего человеку не надо, я ухожу.

Робинзон отрыгнул крабовыми палочками и в грязных  ботинках завалился на дубовую кровать.

- В чем проблема? - вяло прошептал он, закутываясь в ватное одеяло, - Только без фокусов, это моя жилплощадь, у меня ордер. 

Робинзон приподнял косматую голову и крикнул, - И еще! Слышь инкогнито, дверь за собой закрой! - он опустил тяжелые веки и захрапел.

Николай Николаевич с отвращением смотрел, как дрожит на белой подушке клинок  черной сальной бороды. Он, молча, закрыл  за собой дверь и тяжело ступая, пошел на сразу ставший чужим, берег.

Вот и делай людям добро, - с горечью думал Николай Николаевич, крася зеленый кипарис в желтый цвет, потом он спустил экзотическое дерево на воду,  вырезал  пальцем герметичное дупло, и  с песней, -  Еллоу субмарин – поплыл под водой на  другой остров.

Это был чудесный остров, на котором росло всего два сорта кокосов, - в одном  бурлило  шампанское, в другом зрела текила. Достаточно было потрясти пальму, выбить из ореха пробку и все, можно жениться.

Да, да здесь были женщины, и все, как одна золотисто-коричневого цвета, -  дамы были одеты в зеленые листья, которые слегка прикрывали грудь и бедра.

Присмотревшись, к социальному укладу острова, Николай Николаевич заметил, что все мужчины лежат под пальмами и чешут своими коричневыми руками низ живота, а дамы,  доверчивыми бабочками перелетая от одного неподвижного тела к другому, создают среду обитания.

Непорядок, - решил  Николай Николаевич, - Мужчина должен потеть только на работе. Он сразу отправился в лес  и из корней железного дерева сконструировал трактор, под названием ЧТЗ.

Услышав урчание железного коня, эти  прототипы современных люмпенов поняли, что  пришел конец их бессмысленного существования, и выстроились в  геометрическую шеренгу.  Николай Николаевич, надев на глаз круглый монокль, и не спеша, опуская ноги в золотой песок, зачитал соответствующий указ, - Не ждать милости от природы, а распахать опушку и посадить кукурузу высотой в человеческий рост.

- Не приучены, -  заныли туземцы, и принесли из поликлиники справку, что мол, у них от  лежачего образа жизни, развилась острая брюшная грыжа. 

- Но, но, разговорчики в строю, – сказал Николай Николаевич, и вытащил из штанов красные от нетерпения руки… 

Он отдавал приказы и распоряжения, сыпал техническими терминами, и остров  закипел самоотверженным трудом.

Пока первая половина населения острова в поте лица отстраивала новый совершенный мир, Николай Николаевич проводил мастер класс со второй половиной.

Дело в том, что  еще по прибытию на остров он задумал  взять за крылышки этих  эфемерных, этих не приспособленных к мужскому счастью, бабочек  и разноцветной стайкой полететь к горизонтам различного рода искусств.  У  Николая Николаевича оказался дар педагога, -  он личным примером обучал будущих светских львиц,  обвивать гибким станом молодой баобаб, а на закате,  при шуме океанического  прибоя, мимоходом шепнул, что откроет им  тайну человеческого стриптиза. Потом…
               
                Работа

Потом как обычно, на самом интересном месте, звенел будильник.  Николай Николаевич бодро вскакивал,  вставал под  ледяной душ и звонко пел, про утро, которое встречает прохладой, затем он съедал три куриных яйца в крутую, и бежал на работу. 

Город был, как город, и  отсутствие уличных фонарей считалось естественным продолжением жизни, поэтому зевающим,  и вяло бредущим по черно-серому утру прохожим, казалось, что это и не человек бежит вовсе, а кибернетический робот.   

Николай Николаевич бегал очень быстро,  заставляя горожан серой камбалой прилипать к заборам,  и только в дождь, когда  он получал болезненные уколы зонтиком, его мучила совесть.  Он принципиально не ездил автобусом, и не потому, что на остановках тот, выплевывал людей, как пельмени из сифона, а потому что одиночество бега гармонично совпадало с мелодией его души. 

Из всех видов транспорта Николай Николаевич предпочитал лифт, особенно с одинокой женщиной, особенно, если  смотреть вполнакала, со снисходительной улыбкой, и отчетливо, как в замедленной съемке, видеть, как она тяжело дышит, семенит глазами и прижимает сумку к груди. 

Конечно, он же не мог смотреть на полную мощность, как на того белого медведя у которого случился нервный срыв, - медведь заорал петухом,  а поджилки тряслись, как прищепки на ветру. 

И что? - гуманно думал Николай Николаевич, выдергивая ноги из грязи - она  немедленно обовьет меня своими белыми жаркими руками, и что? Вот, если бы я работал в небоскребе на сотом этаже, тогда да, а так… 

Про небоскребы здесь  мало кто слышал,  город уходил в небо в основном трубами, разного роста и веса, и солнце приходило к горожанам только по государственным праздникам, когда трубы отдыхали от дыма.
         
Николай Николаевич не любил свой город, не любил работу, на которую он ходил только ради денег, кстати, работал он  в доме без лифта, бухгалтером и у него хорошо получалось из 6 и 9 делать нолики, а еще он научился одним движением лезвия убирать у нулей животы. 

Кроме лифта и Союза писателей  у него была еще одна тайная страсть, -  море. Одиннадцать месяцев в году он находился в спящем режиме ожидания, а вот на Новый год…

Новый год у   Николая Николаевича начинался или в середине августа или в начале сентября, он брал в руки потертый чемоданчик, садился в поезд дальнего следования и отправлялся на Черное море.
               
                1991

Николай Николаевич ездил на море каждый год, уже двадцать лет, и только в 1991 году, он, бескрылой чайкой, пролетел  над черноморским побережьем, в тот год, когда  Петр Петрович потерял очки. 

На самом деле не все так страшно, просто у Николая Николаевича заболел живот, может просто наелся всякой дряни, которой было предостаточно в этом городе или мутноватая вода из крана. Кто знает?

Он начал намного медленнее бегать, и что обидно его начали лягать прохожие. Поэтому, когда его привезли в больницу и хирург Петр Петрович сделал операцию, выяснилось, что у него был перитонит. Николай Николаевич, как и положено быстро пошел на поправку, а потом и вовсе возвратился к общественно полезному труду.

У Петра Петровича события развивались намного сложней, практически в это же время, когда хирургически заболел Николай Николаевич, он потерял очки. Казалось бы, закажи новые и забудь, но это были любимые очки Петра Петровича, поэтому он принял меры.

Он сидел, нога за ногу на кожаном диване в ординаторской и нервно пил спирт, а каждые полчаса медсестра Нина докладывала боевую обстановку.

- Не нашли? - тяжело поднимая брови, хрипел Петр Петрович.

- Найдем, - бодро отвечала Нина и, используя служебное положение, слегка расставляла ноги. 

- Ищите, - говорил Петр Петрович и пригублял стакан.

Нина заворожено смотрела, как скользит под желтой с магическими  красными пятнами кожей его твердый кадык, и уходила с тем, чтобы вернуться. 

Вся больница, со всеми ее постояльцами, не жалея поясниц, искала очки Петра Петровича, но к сожалению так ничего и не нашли, и он заказал новые. 

Примерно через месяц в больницу обратно привезли Николай Николаевича, что-то с животом.

- Опять, двадцать пять, - сухо отрезал Петр Петрович, делая разрез.

И тут, тут! Под селезенкой Николая Николаевича, он увидел знакомую дужку.

Петр Петровича радостно поднял очки над головой и звонко крикнул на все 9 кабинетов, - Эврика, эврика, я их нашел!

Нина обняла его сзади, слезы брызнули из глаз, а губы шептали, - Как же все хорошо.

Потом Николай Николаевича по больничному прейскуранту выписали из больницы, он, конечно, хотел, но тут пошел снег.
            
                Отдых

В молодые годы, на всех черноморских курортах, когда кровь энергично циркулирует в пятках, а телу удаются замысловатые кульбиты, голова обычно отдыхает, исключением не стал и Николай Николаевич.

Он много плавал, нырял, а однажды, играя в волейбол, он звонко крикнул, и так подпрыгнул… 

Он летел и летел, штопором ввинчиваясь в небо, а когда грудь поравнялась с белым облаком, он с такой силой жахнул по мячу, что тот, превратившись в оружейное ядро, сдвинул на 2 см. орбиту Земли.

Николай Николаевич летел обратно и ждал правительственной телеграммы, оваций и цветов, все испортил пятилетний карапуз, ковыряющий  лопаткой песок.

Он подцепил ей зеленый огурец и завопил на весь пляж, - Дядя, а у Вас пися отвалилась. 

С той поры Николай Николаевич пользовался только черными сатиновыми трусами, в конце концов, такая консервативная одежда до колен всегда таит загадку.

Прошло несколько плавательных сезонов, когда вместе со стремительным выпадением волос к нему пришло понимание того, что лучшие друзья девушек сидят в ресторанах. Наконец, он решился и неожиданно, встретил горячую поддержку со стороны женского общества. Естественно была надежда, что за чаем с шоколадными конфетами, окрыленная женская душа воспарит и, встретив такую же окрыленную душу, поймет, что  он зарабатывает  деньги трудно, и с трудом их и отдает.

Дамы, конечно, хотели воспарить, но им обычно, не хватало каких-нибудь двух трех куриных котлет, и пяти фужеров шампанского, чтобы подарить Николаю Николаевичу частичку скоротечного женского счастья. Он старался не думать об этом, тянул время, рассказывал о бухгалтерском учете, и о том,  что  главный бухгалтер страны конченый человек, так как у него нет  перспективы.

С  перспективами Николая Николаевича, дамы мириться не хотели, они хотели здесь и сейчас, поэтому уже после десерта, он обнаруживал вокруг себя зияющую пустоту из убегающих женских тел.

Сезон проходил за сезоном, а предпосылки влиться в широкие круги отдыхающих, таяли на глазах, и тут его осенило.

Никаких бухгалтеров, - решил Николай Николаевич, и начал осваивать смежные специальности, - Одиннадцать месяцев на подготовку и баста.

Теперь, он был летчиком, путешественником, капитаном корабля или большим ученым, которому не сегодня, завтра, выпишут Нобелевскую премию. Жизнь начала налаживаться, мужчины подолгу трясли его руку, а женщины не давали спать ночами, пытаясь осознать причину его исключительности.

                Ошибки

Бывали и ошибки, а куда без них. Как-то раз Николай Николаевич  шел на городской рынок за абрикосами, когда около него остановилась коричневая иностранная машина. Из автомобиля вылезла женщина в черных зеркальных очках и с гребешком на затылке, в руке у нее была маленькая сумочка.

То, что надо, - решил Николай Николаевич и случайно столкнулся с дамой. Сумка выпала из рук, он бросился ее поднимать и оказался под куполом пышной юбки. Потом он долго извинялся, а на прощанье скромно признался, что является самым быстрым гонщиком в узком кругу автоспорта.

Женщину звали Галя, и она тоже рассказала правду. Она тоже была известной актрисой, но против нее был заговор, потому, что все режиссеры козлы, и им только одного надо, а она естественно не такая, и что муж приедет через два дня на третий. В ответ Николай Николаевич начал стучать ногой по колесам, заглянул под капот,  затем он зачем-то сел за руль и  сразу определил, что слишком большой радиус поворота, это его и сгубило.

Галя смотрела на него, как смотрит любая нормальная женщина на мужественных автогонщиков.

Она тут же вспомнила, что в парикмахерскую ей через полчаса и, протянув ключ от машины, сказала, - Покатай меня Коля.

Надо отдать должное, он не растерялся и продолжил доклад про узкий круг автоспорта. Шумахер оказался трусом, и после каждой гонки механики, зажав носы, смывали  жидкую субстанцию с сиденья его болида, а он десять раз горел, двадцать переворачивался, и у него  металлические пластинки стоят во всех частях тела… 

Тут Галя положила свою узкую кисть на его руку и прошептала, - Коленька, я тебя очень прошу.

Николай Николаевич горестно посмотрел в  Галины очки и увидел лицо самого быстрого гонщика на земле.

- Пропади все пропадом, -  и он нажал на газ.

Наверно, был виноват большой радиус поворота, машина, гнедым конем, резко встала на дыбы и скаканула прямо в стеклянную витрину парикмахерской. Вот так Галя на полчаса обогнала свою очередь на педикюр.

Николай Николаевич бежал долго и стремительно, его остановил, только отвесный обрыв с чернеющим внизу синим морем. Он огляделся по сторонам и увидел в правой руке гребешок с бубликом Галиных волос.

На память, - решил он.

                Воспоминания

Николай Николаевич сидел в своем номере на кровати и пил водку с северным соседом. Последний тост сосед поднял за Ледовитый океан, который превращает мужчин в альбатросов, а Черное море, наоборот, в кроликов. Сосед стоя, принял стакан на закаленную северную грудь, зажмурился, и  тут его сбила волна с этого самого страшного океана.

Теперь Альбатрос лежал на полу, подмяв под себя крылья, а из груди вырывался гордый клекот. 

Вот и все, - думал Николай Николаевич, - Три недели в одну строчку, был на море, и все. 

Он отчетливо вспомнил последний рабочий день, когда встретил в коридоре Клару из отдела кадров, и они вышли покурить на улицу.

- Завидую тебе, Коль, - сказала она, - Каждый год на море, а я уже сорок скоро, как гвоздями, прибита к нашему Мухосранску. 

- Да подожди ты, не плачь, съездишь еще, - попробовал успокоить ее Николай Николаевич.

- Куда, куда я съежу, у меня три спиногрыза, мать полгода с кровати не встает, а отец, каждый день Сталину письма пишет. Как они без меня? В  прошлом году в клубе, фильм посмотрела про голый зад Терминатора, вот и вся радость. Послушай, Коль, а ты веришь в переселение душ? - она глубоко затянулась папиросой, - А я вот хочу превратиться в птицу и лететь, лететь над облаками, или в оленя и бежать, бежать без оглядки.

- Куда это ты собралась бежать Клара, - в курилку вошел главный инженер Игорь Игоревич Калешин, в руке он держал калошу.

- На кудыкину гору, - ответила Клара и затянулась.

- Вот новый образец, господа,  – Калешин поднял калошу над головой.

- Вот, вот, - Клара бросила бычок в урну, - Только делайте, на одну ногу, чтобы голову не мучить, -  и ушла.

- Что это с ней? – главный инженер положил калошу на лавку и взял сигарету.

Николай Николаевич пожал плечами.

- Да, денек сегодня, - Калешин, посмотрел на заросшее дымом небо, - Света белого не видно, - он почесал затылок. 

- А, давай трубу на трубу, и направим на луну, - мрачно пошутил Николай Николаевич.

- А как же тогда серенады солнечной долины, нас с тобой влюбленные на калоши пустят, - попытался улыбнуться главный инженер. 

- А, когда ты в последний раз слышал, чтобы кто-нибудь что-нибудь пел? – спросил Николай Николаевич и вышел из курилки.

                Последнее

Николай Николаевич никуда не уехал, поезд подождал его десять минут и не спеша покатил на Восток. Теперь он жил в маленьком домике на берегу моря вместе со сторожем дядей Васей, помогал тому и по хозяйству и по работе. Все свободное время он проводил на море.

В городе Николай Николаевич купил трезубец Посейдона с привязанной маленькой пластмассовой рыбкой, теперь он выныривал около медленно перебирающих ногами дам, тряс рыбкой над головой и весело кричал, - Мадам, эту злобную акулу давно разыскивает милиция, я спас Вам жизнь, пригласите дядю на именины сердца.

Обычно, дамы отвечали, - Идиот, - и плыли по своим делам.

Потом настала осень, отдыхающие разъехались, море сильно штормило, но его это не смущало, наоборот, он плавал все больше и больше.

В начале декабря дядя Вася нашел на столе записку, - Дядя Вась, спасибо за все, не ищи, - а на кровати лежал потертый чемоданчик.

Где-то в начале весны местный рыбак, прогуливаясь по берегу моря, встретил, сидящее на камне непонятное существо, оно было покрыто рыбьей чешуей, пальцы рук и ног связывали перепонки, а еще он якобы разглядел под ушами жабры, может, врет.

Рыбак окликнул его, существо посмотрело на него толстыми линзами водяных очков и не спеша пошло в море, на нем были одеты черные сатиновые трусы, а в руке оно держало трезубец, на котором болталась маленькая живая рыбка.