Амазонки

               

                Амазонки поневоле
          На операционном столе меня пристегнули ремнями,  и над  моей головой  на табурет угнездился рослый доктор наук, анестезиолог, который беседовал со мной накануне в палате.  Зачем-то я сказала: – Доктор, я  так волнуюсь – а вдруг наркоз не подействует?  На что он ответил: - Если бы вы знали, как я за это волнуюсь…
   И потом я сразу услышала его голос: Операция закончена. Просыпайтесь.
    Первая мысль , которая у меня появилась, пришла из детства. Бабушка всегда повторяла: Бог терпел и нам велел.
     Девчонки мне говорили, что в  первые минуты после пробуждения  ничего не ощущаешь. Им повезло. У меня плечо и руку  сильно саднило, как при ожоге. Открыв глаза, я увидела настенные часы, но не поняла, что показывают стрелки. Моя здоровая рука была продета в браслет, который то и дело сжимался на предплечье , измеряя давление. Я поняла, что нахожусь в отделении реанимации.   Боль  становилась все сильнее, и я попросила сделать укол.  Укол немедленно сделали, но легче не стало. Потом сделали еще один.  Мне было очень холодно, и я попросила  второе одеяло.  Я понимала, что со мной произошло что-то очень серьезное, но не сразу вспомнила, что именно, и почему я оказалась в операционной.  Воспоминание отбросило меня на полтора месяца назад, и перенесло в нашу просторную светлую кухню .
  В тот день мы весело завтракали всей семьей, включая двух собак. Я заявила: Вот что, свой юбилей праздновать не позволю. Поеду в Индию. Не хочу стариться.  Дочь в ответ возразила, что Индия – это последнее место, куда бы она хотела отпустить свою мать. Там ходит всякая зараза и все, решительно все европейцы, вернувшись оттуда, заболевают разными инфекционными заболеваниями. Зять поддержал этот аргумент, мы начали спорить, и в конце концов договорились на том, что в качестве подарка я получу путешествие по Испании.  Настроение у меня было отличное.
      Чуть позже в ванной , обтираясь жесткой губкой, я бросила взгляд на свое отражение в зеркале. Увиденное  повергло меня в шок.   Возле соска странно морщилась кожа, а под ней ощущался провал. Я потрогала это место и нащупала затвердение величиной со сливу. Пронеслась мысль: вот оно. Это смерть ткнула меня костлявым пальцем  в грудь и повернула лицом к выходу – туда, в вечность.
     Я решила быть хладнокровной. Для начала надо было пойти в поликлинику к специалисту.  Районный маммолог оказалась древней старушкой с длинной косицей, в модных брючках и явно со странностями.  Ужимки и гримаски когда-то миловидного личика делали ее похожей на водяную крыску. Крыска помяла в ручках мою грудь и сказала: по-моему, опухоль доброкачественная. Завтра приходите на маммографию.
       Окрыленная, я понеслась прочь.   На всякий случай, надо было наслаждаться каждой минутой жизни. Кто его знает, подтвердит ли аппаратура диагноз крыски.  На другой день, после того, как мою грудь несколько раз болезненно сдавили аппаратом, снимки мне не отдали. А другим  отдавали, я это видела. Мне не хотелось верить, что моя первая мысль после обнаружения затвердения оказалась пророческой.  Я пошла к крыске. Ей уже принесли мой снимок. Отведя глаза в сторону, она сказала, что необходимо сделать пункцию, но прийти надо на следующий день. Поскольку сегодня во время приема она уже сделала много пункций и устала, а ей нужна твердая рука. Что ж, я пришла на следующий день.  Крыска пообещала мне, что больно не будет. И правда, иголка была очень тоненькой, но она попала в кровеносный сосуд, и я моментально залилась кровью. Медперсонал взирал на это довольно равнодушно, и марлевую салфетку, чтобы вытереть кровь, мне дали нехотя.  Не то, чтобы у них не было марлевых салфеток, но неохота было беспокоиться. Доставать, подавать… Крыска незаметно исчезла. Медсестра  сказала, что результат придет через десять дней. Эта отсрочка меня  не обрадовала.  Каждую свободную минуту я теперь проводила на сайтах, посвященных раку молочной железы.  Я рассматривала картинки раковых клеток, читала разные прогнозы и женские истории. В глубине души поселилась обреченность. Я подумала, что сейчас  самое время  подводить итоги.  Можно вспомнить свою жизнь, все лучшее, что было в ней.
   На дворе стояла золотая осень. Я садилась в машину, ехала за город, и без всякого плана  катилась по шоссе  вдоль подмосковных  селений. У меня было включено радио «Классика», и я продумывала, какую именно мелодию попросить для прощания в траурном зале. Я решила, что заранее напишу сценарий  похорон сама. А то детей облапошат по всем статьям, пока они будут горевать.
   На работе я продолжала исполнять свои обязанности, как ни в чём не бывало. Оформила  на дочь все необходимые бумаги, чтобы при любом исходе она могла распоряжаться нашим имуществом, не дожидаясь вступления в наследство. Я считала, что при самом худшем раскладе у меня нет долгов перед жизнью.  Самое главное, думала я, что Бог выполнил мою просьбу и не забрал меня из жизни, пока  не встала на ноги дочь. Кроме меня, у нее никого не было. Отец умер, когда ей было всего восемь лет,  его родственники оказались совершенно равнодушны к нашей вдовье-сиротской доле.  Мне  не приходилось рассчитывать на чью-то постоянную и большую помощь, только один из моих троих братьев был нам опорой, но у него самого дела шли далеко не блестяще.  И я молилась, чтобы дочь моя не осталась круглой сиротой, чтобы не попала в детский дом, чтобы не сгинула в безжалостном водовороте 90-х.  Теперь  я благодарила Бога за то, что дал мне дожить до замужества дочери.
     Прямо перед тем, как лечь на операцию, я съездила по святым местам вместе с новой знакомой – врачом из профильной клиники.  Мне хотелось побольше разузнать о прогнозах и результатах лечения, я  решила морально подготовиться к  ожидавшему меня испытанию.  Но вскоре поняла, что  эта врач и сама нуждается в психологической помощи.  Оказалось, что муж ее гомосексуалист, сын дважды получал черепно-мозговую травму, сама она имеет проблемы с гинекологией, но не лечится. Относительно интересующей меня темы,  спутница поведала массу историй, в которых фигурировали неизлечимые больные, находящиеся на краю гибели или вовсе уже перешедшие в мир иной. С такой вот психологической подготовкой я и попала в головное российское учреждение по  борьбе с «цером». Так завуалированно называла грозную болезнь моя попутчица-медик . Половинка слова канцер, что по латыни обозначает рак.
   Теперь я должна была пройти по пути, который лежал вдали от  радостей жизни. И, собрав дорожную сумку, отправилась в самое экстремальное путешествие , которое только могут себе представить любители острых ощущений. После долгих проволочек в приемном отделении, растянувшихся на два часа, лифт поднял меня на двенадцатый этаж известного всей Москве эллипсовидного здания , вид которого раньше казался мне зловещим.
           Меня определили в просторную угловую палату.  На одной половине отделения шел ремонт, поэтому вместо двух кроватей к нам были втиснуты три. На одной из них сидела невысокая полненькая женщина с прической - коротким ежиком. Она рисовала в альбоме. По всему было видно, что это старожил палаты. На полке над кроватью разместились  магнитола,  болванка с париком, книги, электрический чайник, поднос с посудой, зарядник  для мобильника.  На вид моя соседка была совершенно спокойна. Но мне не понравилось ее лицо , серо-желтое, с темными кругами под глазами.  Как оказалось, Лене 45 лет. Дома остались ее родители и две дочери, двадцати и девяти лет.  Вторая  соседка оказалась еще моложе,  ей недавно исполнилось тридцать, и она попала сюда через несколько месяцев после рождения второго ребенка. А первый еще не пошел в школу. В коридоре я встретила девушку лет семнадцати. Сначала подумала, что она здесь за кем-то ухаживает.  Но потом увидела ту деталь, которая красноречиво указывает на недавно проведенную операцию. На боку  болталась медицинская груша, с помощью которой медсестры несколько раз в день сцеживали скапливающуюся на месте шва лимфу.  Вместе со мной в отделение поступила сорокалетняя женщина, стройная, как балерина.  У нее нашли опухоль величиной меньше горошины, и Тома была не вполне уверена, что ей  вообще придется перенести операцию. Тем не менее, на следующий день после обеда она уже лежала в палате  бледная, как смерть, и отходила от действия наркоза.   
   Мне профессор на первичном осмотре пообещал, что попытается сохранить грудь и иссечь зловредное новообразование  сегментарно.  У  Виктора Павловича Летягина  - репутация медицинского светила. Поэтому я безоговорочно ему поверила.  Но палатная врач Алевтина, красавица-блондинка с твердым характером, развеяла все иллюзии. Осмотрев меня, она сказала, что операция будет радикальной. Я тут же парировала удар – ну что ж, тогда я уйду.   Я твердо решила до последнего наслаждаться жизнью. Не делать никакой операции. Шут с ней, с опухолью. Сколько протяну, столько протяну. В конце концов, я прожила большую жизнь, надо же когда-то готовиться к переходу в лучший мир.  Алевтина Михайловна подняла меня на смех. Нашлась тоже старушка! В соседнюю палату положили тетеньку 83-х лет, так она и то цепляется за жизнь. И все у нее будет хорошо. И у вас тем более.  Через полгода будете ,как новая. И еще вот почему не стоит от нас уходить. Если опухоль не оперировать, то скоро она начнет разлагаться, клетки стремительно будут прорастать сквозь кожу, и в воздухе вокруг вас распространится зловоние. И никакие дезодоранты, никакие духи тут не помогут. К тому же, вас замучает нестерпимый зуд. Так что, не дурите, уважаемая. Будем готовиться к операции.
   В течение дня я увидела многих своих подруг по несчастью, госпитализированных в отделение . Всех возрастов. Разной комплекции. Разного темперамента. Разных национальностей. Из разных социальных кругов.  Познакомившись с ними поближе, я поняла, как трудно ученым прийти хоть к какому-то выводу относительно причин , которые предшествуют появлению уплотнения в молочных железах.  Ничто  не объединяло нас, кроме половой принадлежности. Да и то, как выяснилось, у мужиков тоже случается эта беда, только очень редко.  Если винить дурную экологию, то как здесь появились  уроженки тех мест, где цветут сады и плещутся чистые горные реки?  Если причина – солнечная активность, то почему к нам попала молоденькая  жительница тундры? Если все дело, как пишут в некоторых статьях, в отказе женщин от рождения всех зачатых детей, то почему с нами вместе многодетная мать?  Если провокатор болезни  – ожирение, то почему здесь так много худых? 
    В отличие от многих медицинских учреждений, с которыми мне доводилось сталкиваться, здесь, безусловно, во всем чувствовался масштаб и солидные финансовые вливания.  Правда, аппаратура  была закуплена давным-давно.  Но наследство прошлой власти до сих пор работает. В коридорах, лифтах и в поликлинике я видела множество людей, которые мне показались умирающими, но в глазах  светилась надежда - ведь  им  оказывали помощь!  Потом я поняла, что внешность при этой болезни весьма обманчива. Моя хорошая знакомая, цветущая розовощекая красавица, выглядела лет на десять моложе своего возраста. Глядя на нее, не верилось в диагноз и в четвертую стадию. После ее операции прошло три года, и вдруг болезнь дала рецидив  бешеной силы. Несчастную одолевал непрерывный зуд,  обе руки у нее распухли так, что она не могла вдеть их в рукава верхней одежды. Ей дважды откачивали жидкость из легких. Но она до последнего часа своей жизни была достаточно активна.  Нянчила маленькую внучку, готовила, пылесосила и всячески пыталась обеспечить семейный быт, навещала родственников и ухаживала за могилами близких. Смерть пришла за ней во время дневного сна.  Ее муж относился к болезни жены необъяснимо равнодушно. Он искренне был к ней привязан, но мог неделями не бывать дома, поскольку возводил за городом новый дом на старом участке. «У каждого своя Книга   судьбы, -говорил он философски. – что уж тут поделаешь».  Он не боролся за жену.
     За меня моя дочь боролась.  Если бы не она, может быть, я бы тоже стала рассуждать про судьбу и смирилась с неизбежным.
    Палатная врач, русалка с зелеными глазами  (возможно, это были линзы, сейчас насчет цвета глаз ничего не скажешь наверняка),  тоже  не давала мне покоя. Ей не нравилось, что мы  днем лежим на кроватях, и она гоняла нас на бесконечные прогулки по коридорам. Она требовала, чтобы перед выходом в общий коридор мы делали макияж и причесывались. Ей не хотелось, чтобы нами овладела хандра, а для женщин, как ни говори, обыкновенная губная помада является мощным антидепрессантом. В онкоцентре было, где погулять и на что взглянуть, к тому же, каждая из нас путешествовала в лифте по этажам с направлениями то на одно, то на другое исследование.  Помимо этого, можно было побродить по магазинчикам и киоскам, где продавалось все насущно необходимое для жизни в больнице, а также парики, протезы , купальники, женское белье для тех, кто лишился одного из своих главных первичных половых признаков – молочной железы. Или даже обеих желез.
    Однажды к нам в палату зашла энергичная молодая барышня  и привела за собой свою маму, светловолосую крупную женщину с правильными чертами лица. Маме  предстояла операция.  Когда мы познакомились, выяснилось, что  новенькая - жена военного, и ей не хотелось, чтобы в гарнизоне узнали о ее заболевании. По этой причине она долго не обращалась к врачам в местной санчасти, даже когда нащупала в груди уплотнение величиной с горошину. Наша новая соседка попыталась воспользоваться средствами народной медицины, например, прикладывала к груди лопух, тертый кабачок и подорожник. Все это привело к тому, что через год опухоль здорово увеличилась, а потом и во второй железе появились уже несколько горошин сразу.  Только тогда она открылась дочери, и эта девушка, молодой энергичный предприниматель, молниеносно провела акцию по внедрению своей матери в  лучшую клинику страны.  Скоро мы узнали, что ей  удалят обе молочных железы. «Будет мальчик!» - бодро пошутила Алевтина  перед операцией, ободряюще похлопав пациентку по плечу.
   Да, именно таким и должен быть хирург -  с железной волей, с твердым характером, с чувством юмора и  с активным желанием вылечить пациента, несмотря на его сопротивление. 
     Перед операцией Алевтина отпустила меня на два дня домой, посоветовав в это время обзавестись париком. Кроме того, она очень удивилась, узнав, что я оставила свой автомобиль на парковке возле онкоцентра:- Вы  что, рассчитываете на нем уехать отсюда самостоятельно? Не валяйте дурака,  перегоните машину к дому, и пусть она вас там дожидается.  Вы не сразу сможете ее водить.
   Теперь , когда я согласилась на операцию, меня охватило какое-то мощное внутреннее спокойствие. Когда я возвращалась в свою палату утром в понедельник, у меня было ощущение, что я иду в родной дом. Все, что осталось за стенами клиники, теперь имело ко мне мало отношения. Я могла существовать только здесь, среди подобных себе, объединенных общей бедой, общими тревогами и общими интересами.   В этом  заведении  ощущался дух надежды на выздоровление.   
  В один из дней собрался большой консилиум. Когда меня пригласили, то мою железу внимательно осмотрели несколько человек.  Я слышала, как Алевтина сказала –ну, ее  снимок не оставляет никаких иллюзий.  Я поняла, о чем она. Внутренне я надеялась на чудо – а вдруг опухоль окажется доброкачественной.
  Перед   операцией  соседка по палате Лена указала мне на самую опытную медсестру. Невзирая на  острый язычок и строгость к больным, она лучше всех делала все  малоприятные, но совершенно необходимые процедуры. Кроме этого, полагался один укол вечером, и следующий утром – для расслабления мышц.  Через полчаса после укола за мной прикатили носилки две шустрых и сильных медсестры. Мы погрузились в лифт, потом поехали по стеклянному переходу, и наконец,  каталка остановилась возле огромных дверей операционной. На дверях светилась надпись : работает лазер.  Медсестры ушли, наказав мне лежать смирно. И я лежала в сторонке, наблюдая, как из операционной вышла группа врачей.  Мимо меня кто-то ходил туда-сюда по коридору, из операционной тянуло сквозняком, и я здорово продрогла. Я почти час  лежала на своей каталке в одном чепчике и бахилах, укрытая тонким казенным одеялом, пока не появилась моя бригада.
     Страха не было. Я быстро помолилась про себя, и наркоз опрокинул меня в небытие.
      Не знаю, сколько времени я провела в реанимации,  хотя часы  висели прямо передо мной. Я тупо смотрела на них, не понимая значения того, что они показывают. Наконец,  за мной пришли все те же шустрые медсестры ,  и носилки опять покатились  по длинным коридорам  в родную палату. Оказавшись на своей кровати,  я почувствовала, что рождена заново. Боль в руке немного утихла. У моего изголовья сидела дочь. Она ободряюще мне улыбалась. Ее удивительное свойство – не впадать в панику, очень меня восхищает.  Когда меня водрузили на кровать, я бросила взгляд на свое туловище. Все выглядело очень пристойно.  Грудь была  затянута-перетянута  эластичным бинтом.  На руке светился огромный фиолетовый синяк.  Но  боль ощущалась значительно слабее.  И, самое главное – вдруг я почувствовала необыкновенный прилив сил и бодрость духа. Это была самая настоящая эйфория. К тому же, я оказалась в центре внимания. Пришел хирург, сказал, что операция прошла удачно. Потом я узнала, что он удалил мне двенадцать лимфоузлов, и только в одном был метастаз. Одна за другой подходили сочувствующие из соседних палат – те, кто уже перенес операцию, и те, кому она предстояла.  Наша прекрасная русалка  Алевтина велела съесть обед, специально оставленный для меня на кухне.  К моему удивлению,  я легко встала, нормально устроилась в тесноте палаты на подоконнике, и с большим аппетитом съела  больничную еду . Несоленый борщ, куриная ножка  с гречкой, напиток из шиповника.  Энергия переполняла меня. Я позвонила всем друзьям и радостно сообщила, что вот, я осталась жива и чувствую себя прекрасно. И только одна моя родственница охладила пыл: так будет только в первые три дня. Потом жди совсем других ощущений.  Она знала, что говорила. Не так давно подобную операцию перенесла ее родная младшая сестра.
   Узнав о своей болезни, собирая информацию, я вдруг сделала неприятное открытие – оказалось, что почти в каждой семье есть  или родственница, или подруга с таким же диагнозом. Профессор Летягин, который оперировал меня, один из самых опытных врачей России в своей области, пояснил, что по статистике  во всех  цивилизованных странах  заболевание молочной железы у женщин вышло на первое место.  Пока ученые ломают голову над тем, что бы это могло значить,  все новые и новые женщины обнаруживают  у себя  пугающие симптомы в виде твердых уплотнений.  Настоящая трагедия случается, когда  болезнь таится так долго, что уже не оставляет шансов на выздоровление.   Наташа , мать двоих детей, увидела на своей груди сине-красные разводы под кожей  и тут же пошла к врачу. Оказалось, что опухоль уже проросла в кровеносные сосуды. Она умерла вскоре после операции.  Можно себе представить, как она провела остаток жизни, если, пытаясь остановить болезнь, ей сделали 16 сеансов химиотерапии.  Тошнота, головокружение, слабость, облысение, парик…А потом – смерть, которую она ждала как избавление от мучений.
   Но о трагическом исходе думать  не следует, когда сама борешься с болезнью. Многие женщины вообще скрывают от своих близких, с какой бедой им приходится справляться. Не хотят жалости окружающих.  Больше месяца я видела вокруг себя только сильных женщин. Настоящие амазонки. Если верить легенде, девушкам  из этого племени удаляли одну грудь, чтобы им было удобнее держать лук и пускать стрелы. Разумеется, это сказки. После операции  вряд ли станешь чемпионкой по стрельбе из лука – рука  довольно плохо сгибается и разгибается.  Поэтому на другой день после операции прописывают  ежедневные специальные физические упражнения , а через пару дней все дружно ходят в спортивный зал, где под руководством умного и чуткого инструктора Марии  Николаевны, пытаются адаптироваться  к новой реальности.
   В тот день, когда меня оперировали, в нашем отделении ощущался переполох. Одновременно со мной сделали операцию  довольно молодой бизнес-леди. Ей удалили не только грудь, но и детородные органы. После того, как ее привезли из реанимации, у  бедняжки случился нервный срыв. Она вырывала капельницу из вены, кричала и плакала навзрыд. Через пару дней я встретилась с ней на лечебной физкультуре.  Затянутая в  бандаж, перевитая по всему туловищу эластичными бинтами, эта высокая красавица широко улыбалась и старалась изо всех сил делать все упражнения лучше других. Потом она объяснила мне причину своего нервного расстройства после операции. Ей не удавалось психологически смириться с тем, что имея  влиятельного отца и богатого мужа, занимаясь интересным и прибыльным делом, она все же не смогла уйти  от ампутации  своих женских прелестей.
- Ты представляешь, меня выпотрошили как курицу! Просто как курицу! Зачем такая жизнь!
 Ей это казалось чудовищной несправедливостью. Вскоре она взяла себя в руки – и понятно, иначе в бизнесе не проживешь.А через полгода мы встретились с ней в очереди как врачу. Она мне сказала, что обо всём уже позабыла, и надеется, что все болезни в ее жизни остались позади.
  Постепенно я привыкла к жизни в клинике. В пионерском лагере я была всего только один раз, но отдаленно наша частная жизнь в больнице мне напомнила далекое детство. Мы, взрослые тетки, легко шли на контакт, на разговор, возникали летучие дружбы. По вечерам мы гуляли парами и тройками  по широкому коридору, огибающему здание.  Из окон открывался потрясающий вид на вечернюю Москву. Особенно  романтично смотрелся отсюда храм в Коломенском. В хорошую погоду  можно было ходить туда на прогулки. Но мне выпал ноябрь, к  тому же, был объявлен очередной карантин  из-за эпидемии гриппа. Считалось, что у нас очень понижен иммунитет, и любой вирус может прервать с таким трудом отвоеванную жизнь.  Посещения были запрещены, но, тем не менее,  у наших подруг с Кавказа  мужья, братья и отцы буквально дневали и ночевали. Это было трогательно. В нашу палату мужчины не приходили.  У двоих из нас таких мужчин просто не было, а третья не разрешала своему благоверному себя навещать. Уже потом я поняла:  она боится , что муж  придет навеселе, и мы это увидим.
     Мы заходили друг к другу в гости. Телевизор в нашей палате плохо принимал, но зато у меня был с собой маленький приемник с наушниками и DVD-плеер. Мы устраивали  просмотры фильмов. Другими развлечениями были коллективные измерения давления и уровня сахара в крови.  К нашей  Лене каждый день приезжала  старшая дочка, очень красивая девушка со стрижкой каре на темных блестящих волосах. Они садились по обе стороны кровати и играли в дурака. Или обе рисовали, Или о чем-то беседовали. Тогда, если мне не хотелось гулять по коридору, я ложилась на свою постель, надевала наушники , включала радио и погружалась в события мира, оставшегося за стенами клиники. Раньше, проезжая мимо на машине по Каширскому шоссе, я с содроганием взирала на это огромное здание – чур, чур меня!  В народе его называли Блохенвальдом, в память о первом его главвраче, академике Блохине.  Черный юмор. Это место казалось зловещим, и хотелось поскорее уехать куда подальше. Но теперь это был мой город, мой дом, мое  личное пространство, и, как ни странно, я чувствовала себя здесь комфортно. У меня возникало ощущение безопасности . Пока я здесь, со мной все будет хорошо.
   Через три дня после операции я  проснулась среди ночи от мучительной боли в желудке. Утром Алевтина пришла к выводу, что обезболивающие средства , которые мне давали, стали для организма нежелательными. Теперь я должна была справиться с болью сама. И я ощутила , что  мое туловище как будто стянуто горячими скрученными металлическими проводами, впивающимися в кожу.  Так  болели заживающие раны. Во время перевязок я закрывала глаза. Мне не хотелось видеть , что теперь находится на месте моей бывшей груди, или грамотнее, молочной железы. Я никогда не думала, что она меня так подведет. Я дважды выкармливала детей, и у меня не было никаких маститов, никаких трещин. И вдруг – такое!
  Вызов на перевязку каждый раз заставлял внутренне содрогаться,  хотя сама процедура проходила совсем не так страшно, как ее ожидание. Иногда подходил профессор, осматривал рану и говорил мне ободряющие слова. Мы ожидали сложного заживления – при моем повышенном уровне сахара в крови.  Но все шло на удивление неплохо.
  Вечерами в наших разговорах с товарками  чаще всего присутствовали две темы – как мы перенесем химиотерапию, и какие альтернативные пути лечения можно найти.  Насчет химии лекцию прочитала не врач, а опытная медсестра Людмила. Она объяснила нам, что химия – это как бы   антибиотик, только сильнее в сто раз. И что надо с пониманием отнестись к побочным эффектам. Потому что если после операции не сделать химию, а в организме затаится одна-единственная полудохлая злокачественная клеточка, то довольно скоро она наберет мощь. Алевтина  тоже не давала нам спуску. Она прямо говорила о том, что есть  реальная возможность рецидива.
   Мы знали, что это правда. В наше отделение поступали женщины, которых оперировали здесь же семь или девять лет тому назад, а одна молодая девушка вернулась с новой опухолью спустя всего семь месяцев.
   В связи с этим обсуждалась тема альтернативного лечения. Некоторые из нас уже побывали на консультации в клинике у доктора, который рекламировал революционный метод. Я прочитала в интернете статьи и посмотрела сюжет в  маргинальной передаче, где рассказывают о всяких чудесах. Хотя это меня совершенно не убедило, на визите настояла моя подруга, которая оказалась знакома с человеком, пользовавшимся услугами этого врача.  Я не знаю, сказала она, шарлатан он или нет, но мой знакомый до сих пор живет, в то время, как  официальная медицина от него давно отказалась! Этот аргумент меня убедил.  Клиника располагалась  в самом центре, на первом этаже жилого дома. Доктор, украинский дядька с усами, как у Тараса Шевченко, потерял ко мне всякий интерес после моего ответа на вопрос, где и кем я работаю. Собственно, с этого его вопроса наше собеседование и началось, и закончилось.  Дядька поскучнел и отправил меня к своему заместителю – женщине с очень хитрым лицом.  Она огласила прейскурант. Нужно делать уколы, каждый укол стоит целое состояние, а сколько штук их назначат – это знает только доктор, который опирается на свое чутье и эксклюзивную авторскую методику. Еще помощница главного сообщила мне, что он берется не за все случаи, а только за те, от которых отказываются врачи профильной специальности.   В этот самый момент пришел хозяин клиники и раздраженно попросил своего зама , чтобы его не соединяли по телефону с какой-то пациенткой, фамилию которой он назвал. - У нее распадается опухоль, естественно, что ей плохо, и она мне трезвонит. Некогда мне. Сама с ней общайся.– Взглянув на меня, он добавил: - мы в услугах прессы не нуждаемся, у нас все схвачено, так что не рассчитывайте на бесплатное лечение.
    Уходя оттуда, я поняла, что дядька не хочет лишней огласки. И ненормально высокая стоимость его авторских уколов вызвана, естественно, тем, что очень дорога аренда помещения в центре Москвы. И недешево стоит его Бентли.  Нет, впечатления целителя он ни в коем случае на меня не произвел.
   Но Наталья из соседней палаты была за него горой. Она получала эти уколы, правда, одновременно с химиотерапией. В результате ее опухоль значительно уменьшилась, и только тогда ей сделали операцию. Но остался открытым вопрос, от чего уменьшилась эта опухоль – от химиотерапии или от  альтернативных  уколов?    
    Легче всего перенесли операцию те пациентки, кто обратился в начальной стадии. Те, которые регулярно делали  маммографию .  Одна женщина рассказала поразительную историю. Ее дочь, художественно одаренная натура, увидела во сне, что к ней пришла женщина и сказала – у твоей мамы рак груди. Наутро дочь потащила маму на обследование. Выявили крошечную опухоль, размером примерно два миллиметра. Вырезали лазером, и химиотерапия не понадобилась.      
      В наших разговорах о болезни мы усвоили только одну истину: рак у каждого свой.  В книжках содержались предположения, что все-таки болезнь носит психогенный характер,  авторы советовали воздерживаться от чувства обиды, которое якобы очень влияет на сбой организма. Почему вдруг клетка начинает стремительно делиться? Причем с разной скоростью – она может увеличиться вдвое в промежуток от одного месяца до одного года. Особенно меня поразило, что этот процесс иногда начинается в организме спонтанно, безо всяких видимых причин. То есть, заболеть может любой человек и в любом возрасте.  Когда я ходила на консультацию на тот этаж, где располагается отделение лекарственной терапии, то была поражена огромным количеством молодых людей, в возрасте 30-40 лет, которые приходили на процедуры. Они лежали под капельницами с плеерами в ушах, с книгами в руках, многие не прекращали говорить по делу или без дела  по своим мобильным телефонам. А детское отделение? От грудничков до подростков?  Но и здесь родители не теряли надежды, и здесь шла своя жизнь. В какой-то момент я поняла, что чувствую себя защищенной именно в больничных стенах. Когда меня отправили в другой корпус, куда можно было пройти только по улице, я с большой опаской вышла в мир несущихся машин и здоровых людей, спешащих по своим обычным делам.  В очередные выходные Алевтина предложила мне съездить домой. Я категорически отказалась. Но вот настал день выписки. Мои раны еще не зажили, я нуждалась в перевязках, через два дня на третий мне откачивали скапливающуюся лимфу. Алевтина, готовя меня к выписке, бодро сказала: а на прощанье мы забубеним вам капельницу.  Химиотерапия!  Утром, волнуясь, я пошла на процедуру.  Медсестра, готовя капельницу, принялась меня успокаивать. Оказывается, она и сама перенесла подобную операцию, и ей тоже делали химию, но вот же она стоит передо мной живая-здоровая.  За длинный стол нас усадили  втроем. Слева от меня сидела моложавая женщина лет сорока из российской глубинки.  Ее семья живет в поселке, куда до ближайшей станции нужно добираться по реке на лодке.  Хрустальный воздух, лес,  природа.  Откуда на нее эта напасть? Правильный образ жизни, хорошая экология… Справа сидела женщина лет тридцати, но оказалось, что она старше - у нее  двое детей, мальчик и девочка, оба уже подростки.
  Через час после сеанса химиотерапии я  покидала онкоцентр.  Теперь мне предстояло ездить сюда на перевязки. На дворе стоял мороз, и, как правильно напророчила Алевтина, машину водить я еще не могла. К тому же, она и не заводилась, как сообщили мне дети. Наверное, сел аккумулятор. На перевязки возила меня соседка по дому, Лерочка  Иванова. Через день по утрам, в лютый мороз, она заводила свою серебристую «королевишну» , помогала мне влезть на заднее сидение, и мы отправлялись в путь. Пока я шла по длинным коридорам клиники, и ожидала своей очереди возле перевязочной, и  потом общалась с профессором, дававшим мне полезные советы ( пей стакан красного вина в день, ешь грецкие орехи) , Лерочка сидела в одном из больничных кафе, куда был вход с улицы. Ей приходилось  ждать меня подолгу,  иногда по полтора часа.  Я была до слез признательна ей и ее мужу, профессору. Обычно Лера надолго не покидала свой дом. Весь ее распорядок дня зависел от  мужа . А тут – она полностью переключилась на мое расписание. И среди всех моих многочисленных друзей, родственников и знакомых была единственной, кто взял на себя заботу обо мне.  У всех была своя жизнь. Наконец, после процедуры получения визы,  из Риги  приехал брат.  Только он освободил Лерочку  от  поездок со мной на перевязки.  Прошло больше месяца после выписки из больницы, когда Алевтина объявила, что приезжать больше не надо. Ткань лимфу не отдает.      
     На восемнадцатый день после первого сеанса химиотерапии я ощутила  тянущее болезненное ощущение в области черепа. Волосы висели сосульками.  Я чувствовала себя слабой, боялась одна выходить на улицу, а тем более куда-то ехать. Но всё же попросила брата отвезти меня в парикмахерскую.  Меня остригли. Я сидела с закрытыми глазами и держала парик в руках. Мне казалось, что я не вынесу вида своей лысой головы, поэтому парик нужно надеть сразу же, как только мастер скажет, что все готово. Но я все же открыла глаза, и с удивлением увидела , что короткий ежик мне очень даже к лицу. Но через несколько дней и эти волосы истончились, потеряли цвет, а потом и выпали. Какой-то волосяной покров остался, но скорее это был пушок. Я носила косынку . Парик очень кололся. На работу я решила пока что не выходить, и участковый онколог продлевал мне больничный, сколько мог.  От своего вида и состояния я впала в депрессию. Стала думать, что такая жизнь не нужна. Обуза для близких людей, урод, инвалид.  Надо было бы, конечно, обратиться к психотерапевту, но в нашей стране им мало кто доверяет. Да и моя реакция была, как выяснилось, не слишком типичной.   
  Многие из моих соседок по отделению вообще не сообщили на работе, что с ними стряслось. Брали отпуска, сразу после выписки выходили на работу. В париках, с протезами в бюстгальтерах. Спокойно ездили в метро, продолжали жить обычной жизнью. Но у меня не получалось. Нужно было решить, как жить дальше.  Если оставить все, как было до болезни, то, видимо, есть высокий риск получить рецидив. Мое непосредственное начальство генерировало нервотрепку непрерывно. Я уже собралась уволиться, но неожиданно ситуация на работе переменилась к лучшему. И я осталась. Мне нужна была зарплата, хотя бы для того, чтобы путешествовать. Когда сеансы химиотерапии прекратились, мы с братом отправились в крымский санаторий. Спустя три недели я поняла, что, кажется, чувствую себя здоровой. После  Крыма  съездила в Испанию, испросив благословления у районного онколога.  Я спросила, можно ли мне ехать в жаркую страну. Он ответил: а почему бы и нет?  Я сказала, что при выписке из клиники доктор мне сказала, что в жаркие страны ездить нельзя.  Тогда он рассказал анекдот:  встретились двое мужчин. Один другого спрашивает: почему ты так изменился – не пьешь, не куришь, с друзьями не гуляешь?  Тот  отвечает: мне доктор запретил.  – Да?   А я своему дал тысячу рублей, и он мне все разрешил!
      А потом жара пришла в нашу прежде не жаркую страну. И я сбежала от зноя и дыма в Прибалтику.  Все мои отпуска были исчерпаны, и тогда осенью я стала улетать из Москвы на выходные. В конце года я снова смогла взять в отпуск, и решила потратить его на путешествие в Иерусалим.
   В Израиле я так освоилась со своим увечьем, что даже купалась без протеза.  Видимо, моя психика пришла в норму.
       После операции я рассталась с несколькими  подругами. Одна из них как-то раз  повела себя по отношению ко мне агрессивно. Это ее обычная манера, и раньше я её прощала, но теперь мне не нужны в окружении люди с агрессией.  Другая сама перестала мне звонить, а третья стала предъявлять слишком много требований к моему образу жизни.  Постепенно я осталась с теми, кто меня не напрягает. Мы относимся друг к другу с большой теплотой. 
   Мне бы хотелось забыть о том, что было, но не дает большой и уродливый шов, который сильно болит к перемене погоды. Я каждый раз пугаюсь, но потом понимаю, что надо как-то к этому привыкнуть.
   Теперь, когда дана отсрочка, нужно успеть сделать все задуманное, все, что должна. Например, написать  воспоминания. И поездить по разным странам. 
       Мои подруги по несчастью вернулись к своей прежней жизни. Иногда мы встречаемся во время обследований , и так искренне радуемся друг другу, как радуются бывшие однополчане. Будем надеяться, что мы не проиграем свою войну с болезнью.