stuppid

lf? z ckbirjv vyjuj .pf. cgbljd/ b lf/ z yfexbkcz b[ ujnjdbnm/ b lf z [jntk crfpfnm cjdctv yt 'nj/ ырфдд цу/ this ghrkznystthis/ ершы бля я говрою да милый да. да тка. да тка да. стлько хочу сказать.все что я ни скажу я разрешаю, допускаюю теерь все что говорю. ты так хотела от меня избавиться - у тебя получилось. и у тебя и у тебя. джон вышел из магазина около заправки и окинул взглядом пейзаж по обе стороны от шоссе. мотель никуда не годился. стоял душный август, полный пения цикад по ночам и беззвучный днем, когда ветер не шумел в ветвях деревьев - здесь не было деревьев, и птицы не вили на них гнезд, так что о пении птиц речи тем более не шло. налево и направо был только пыльный хайвей, в стороны от которого разносися шум редкого мотора, волны звука на волнах воздуха отброшенного лобовым стеклом. джон смит, обычное имя, разумеется его звали не джон смит, а недавнее имя куда лучше шло к слишком загорелому лицу со многими слоями выгоревшей кожи, которая беспрерывно облазила подобно листам горелой тетради, приспоособленной им некогда для ведения расходов. желте небо низко стелилось над степью, во все стороны насколько хватал глаз, желный диск неба соединялся с землей уходя в желтую пыль, и граница  заметно дрожала в полуденном мареве. машина раскалилась на солнце, невидимом изза желных облаков, и у джона и мэри уж не осталось читых вещей. собственно, из вещей на нем остались только штаны, пропитанные потом, бензином и красной краской, на которую оказались неистощимы сидения их старого кадиллака. расплавленные от жары, они покрывали малиновым глянцем все, с чем хоть ненадолго соприкасались.

джон прислушался. степь была как будто окутана ватой. он вспомнил банки, которые в детстве получал, случись ему простудиться. карандаш с прозрачным спиртовым  огоньком от ватки наполнял их горячим и избавленным от кислорода воздухом, и банки присасывались к спине намертво. оставляя равномерную сеть из кружков, как икра летучей рыбы, как гильзы в коробке, что лежала в бардачке. здесь воздух повсюду был как в тех банках. и мама джона была очень далеко, он не знал уж где, и простудой он перестал болеть с тех пор как переехал в эти края. кадиллак стоял под старым навесом, но тем не менее от него исходил явственный запах горелой ваты. да, надо было продолжать путь.

неизвестно кем и когда поставленный указатель вдоль дороги гласил, что следующая заправка в трех сотнях миль дальше по прямой как стрела дороге.

у джона и мэри - само собой, и она была не мэри - не было времени на подготовку к поездке, сборы больше походили на побег. в багажнике перекатывалась сгущенка, несколько банок тушеной говядины с бобами и полмешка картошки, на заднее сидение они свалили чемоданы с немногими летними вещами. старый красный кадиллак теперь должен был послужить им постелью, кухней, а возможно, и крепостью. джон сел за руль и проверил под сиденьем обрез. он глянул в сторону, откуда этот кадиллак прибыл, и в горле у него стало больно от слез.

отец мэри был военный. всю жизнь он прослужил в киото, и мэри было всего три года, когда умерла мать - возможно, из-за ветра, гнавшего ядовитые облака со стороны хиросимы, а возможно, виноват был тяжелый отцовский нрав. но маленькая мэри полагала, что это сосед, вечно пьяный старый аптекарь, отравил маму. Жирный среди повального голода, озлобленный на весь свет японец не моргнул бы и глазом, облив их скудные запасы риса в сарае еще чем похуже - "за хиросиму", "от крыс", или же "по неосторожности". мать мэри плохо помнила, но панически боялась соседа, и его вечно недовольная распухшая рожа являлась ей всякий раз, как она пыталась восстановить в памяти образ матери. впрочем, через несколько лет и соседа похоронили - нашли мертвым в постели, в спальне, окна которой смотрели как раз в окна мэриной спальни. нашли не сразу, и некогда тучное соседское тело успело вздуться, лопнуть и опасть, как споровый гриб. если бы не зловоние, так никто бы и не хватился. с той поры у мэри остатась навязчивая страсть занавешивать окно на ночь.