Соловей - разбойник. Байки старого Карпуса

Здесь всегда, не считая года,
Бродит осень в молчании томном.
Среди голых берёз дремлет старый погост…
Край забытый под небом бездонным.
Александр Башлачёв

Присказка

Клочковатые облака лениво ползли над вековыми ельниками. Самые низкие разлохмаченные тучки касались седых вершин древних елей, покрывая росой, крупные шишки и упругую длинную хвою. Урожай в этом году радовал белок, клестов, дятлов и прочую лесную живность. Навстречу небесной мороси из мрачных глубоких оврагов поднималось молоко тумана, в котором тонул мелкий подлесок. Казалось, что макушки молодых сосен и осин лежат на взбитых сливках или большой белой перине. Под густым пологом стелящегося тумана на самом дне оврагов проточенных безвестными ручейками и талыми водами лежали камни. Когда-то выломанные древним льдом из варяжских гор они приползли сюда вместе с ледником и осели здесь среди русской равнины. Под своим тяжким спудом вросли в землю и сплошь покрылись ржавым мхом и лишаем. Меж каменных глыб и по стенам глубоких оврагов толпились целые сонмища грибов, наступила пора крепких подосиновиков и боровиков, а на смену несметной голытьбе маслят пришли армии опят плотно облепивших пни и поваленные стволы мёртвых деревьев.
Тих осенний лес. Только шёпот поредевшей листвы да мелодичное журчание располневших, после осенних дождей ручьёв. Тихо. Только где-то далеко за сосновым яром перекликаются грибники. Но здесь у разорённого городища тихо. Разбежался народец, попрятался, носа с далёких заимок не высунет. А тем, кого угнали за степной ковыль уж и не докричаться до родного пепелища.
 Старая ворона спустилась с высокой ели и уселась на заплаканную иву, что росла на краю ветхого погоста. На древнем жальнике темнели слегка оплывшие холмики, с пробивающейся через жёлтый суглинок редкой травкой. Уродилась жатва у Мокошь в этом году. Острый опытный глаз пернатой карги цепко обежал недавние могилы. Следов лис,  волков, свежих комьев разрытой земли не было видно. Ворона с сожалением пощёлкала крепким жёлтым клювом, замерла и вдруг взлетела с резким хлопком крыльев. Полетела, низко стелясь над покосившимися крестами, и чёрной тенью юркнула в сумрак седого краснолесья. Сильный переливчатый свист прозвенел над кладбищем, уносясь стрельчатым эхом в вековой ельник окончательно растворяясь в ватном молоке овражного тумана.
Над Высоким городищем вновь воцарилась осенняя тишина, ветер шептун стих. Сучья дерев дремотно обвисли и только на корабельной сосне, стоящей на отшибе от своих сестёр, у самой верхушки подрагивали ветви. Дерево было на десяток аршин выше своих сверстниц толпившихся стайкой на склоне невысокого кургана. Но не только своим ростом выделялась одинокая сосна, на самой макушке она была украшена «ведьминой метлой». Химера возникла на дереве не сразу. Поначалу это было невзрачное семечко оброненное клестом неряхой и принесённое ветром. На второй год семечко раскрылось, дав проросток который со временем превратился в маленькую стройную сосенку. На двенадцатом году девичества, в особо засушливое лето, стержневой стержень дерева пробил дубовое перекрытие сопревшего сруба древнего могильника под курганом. А по весне следующего года макушка сосны украсилось шаром «ведьминой метлы». С тех пор ровный корабельный ствол потерял всякую привлекательность для лесорубов, но вызвал поклонение у ворожей и «ведающих матерей» всей округи. Со временем ведовство в этих местах скорее зачахло, чем было изведено в дымах костров и ледяной воде проруби. Просто пришёл конец древнего знания, но сосна этого не ведала, а поднималась всё выше и краше, росла, не старея хранимая тайной древнего оплывшего кургана. Но в последнюю седмицу на дереве появился жилец. На самой макушке внутри «ведьминой метлы» свил гнездо Воробей.
Воробьем кликали разбойничка из ватаги атамана Соловья. Впрочем, прозвища у лиходеев были сплошь птичьи; - Филин, Сыч, Синица, Дятел, Удод. Клички давал сам атаман, по одному ему было ведомому признаку. Воробей получил свою кличку за то, что не ходил, а прыгал на одной ноге. В далёком отрочестве заезжий варяг, смеха ради подрезал шустрому мальцу жилу под левым коленом. Высохшую ногу Воробей подвязывал ремешком к петле в правой штанине и прытко прыгал, изредка опираясь на хитрую клюку со свинчаткой и тайной пикой калёного железа. Двигался он на удивление шустро, а пользуясь силой рук, прекрасно лазил по деревьям. В этом невзрачном мужичонке, одноногом и криворожем скрывался лучший разведчик разбойничьей ватаги. Пользуясь своей убогой внешностью, он незаметной тенью ходил в глубокие рейды, а верная боевая клюка не раз выручала в потасовке. И лишь тусклый блеск серо-жёлтых глаз порой выдавал волчий нрав, скрывавшийся в тщедушном теле. Но особо хорош был Воробей в дозоре и засадах.
Вот и сегодня разбойник проснулся и по привычке цепким взглядом пробежался по окоему. Потом дрожа и стуча зубами, отряхнул облезлый кожух от ночной росы и снял со сломанного сучка флягу с зельем для согрева нутра. За последнюю неделю он изрядно помял, общипал «ведьмину метлу» строя своё гнездо. Для обзора срезал несколько крупных переплетённых ветвей. Ещё больше наломал мелких лап себе на подстилку. Хорошо приложившись к деревянной баклажке, выбранился, засунул в кривой щербатый рот палец. Флюс на верхней десне просто неприлично разбух. Ещё пара ночей на дереве и лихоманка обеспечена, а с зубом пора к бабке идти заговаривать. Да где теперь знахарку найти. Разбежались все благодаря атаману по лесным заимкам. Зубы у разбойника были больным местом с тех пор, когда ему вслед за подрезанной жилой норманн свернул мальчишке челюсть. Зубы срослись криво, и как едок Воробей был никудышный, тюря да жидкая каша. Зато в искусстве свиста он был непревзойдённый мастер. Дозорный снова выругался, сплюнул сукровицу, зачем-то сломал ещё пару веток и выглянул из своего гнезда. Пробежал взглядом по всему окоему, по понурой Покляпой Берёзе на юге. На ней единственной в ситцевой линялой рощице ещё оставалась редкая листва цвета жжёной охры. На востоке краснолесье сосен куталось в покрывала тумана, ползшего из глубоких оврагов. Над краем западного чернолесья, там, где Леванидов Крест зависло низкое осеннее солнце. На севере, где тусклым старым серебром сверкала излучина реки Чёрной, вдруг, мелькнули тонкие фигурки людей и один всадник.
Воробей развернулся в сторону городища, со стоном сунул в щербатый рот сразу четыре изрядно грязных пальца и оглушительно свистнул. Свист промчался ветром, пугая редких ворон на погосте. Но со стороны Высокого, где курился тонкий сизый дымок, ответа не последовало. Разбойник издал звериный рык, сорвал со спины широкий тесак и стал, остервенело крушить переплетённые ветви «ведьминой метлы». В расширенный просвет открылась петлистая лесная тропа, по которой на чалом коне неспешно ехал вооруженный с ног до головы лыцарь, за которым шествовало четыре унылых холопа с сулицами. Воробей пошарил среди плачущих каплями смолы сосновых лап и выудил кривой степной лук. Зло обтёр осмоленные пальцы о полу засаленного кожуха, и вынул из-за пазухи замшевый мешочек с тетивами. Неспешно выбрал самую надёжную и верную тетиву из чёрного бухарского шёлка. Упёрся спиной в крепкую сосновую ветвь, накинул петлю на костяную луку, сплюнул и ещё раз бросил взгляд на лесную тропу. Неизвестный отряд скрылся за поворотом, но стальной шишак война поблёскивал сквозь поредевшие ветви. Криво ухмыльнувшись, ватажник упёрся здоровой ногой в «печенег», хакнул, сгибая упругий лук …
Внезапно столь надёжная опора под жилистой спиной лучника исчезла, лук  щелкнул, разогнулся, и Воробей стрелой вылетел из «ведьминой метлы» где он столь неосторожно свил себе гнездо. Разбойничий полёт был короток. Петля на правой штанине,  к которой он подвязывал сухую ногу, зацепилась за сломанный накануне сук. Голова с противным хрустом нанизалась на сук ниже, остро срубленный днём раньше. А часом позже, на нелепо задранный облезлый кожух уселась старая ворона. Она удовлетворённо каркнула. По-старушечьи похвалила сама себя за ум да терпение и неспешно приступила к тризне….
 
«Соловей – разбойник»

Байка

Под броней с простым набором,
   Хлеба кус жуя,
В жаркий полдень едет бором
   Дедушка Илья
Алексей Толстой «Илья Муромец»

Нам другие сказки надобны;
мы другие сказки слышали
от своих покойных мамушек.
Я намерен слогом древности
рассказать теперь одну из них
Н.М. Карамзин «Илья Муромец. Богатырская сказка»

Где-то недели за две до Казанской Карпус всполошился, дрова не колоты, а от старой поленницы дров осталось недели на две и то коли мороза не будет. А в избушке - норушке ни одного топора. По весне было много, аж три. Не считая щербатого дедовского, того что в проруби утопил. Первый топор взял ненадолго, а получилось навсегда староста Моисей. По весне Карп помог бабке Матрёне колоть дрова, куда потом делся колун вспомнить он не смог, Матрёна проставилась от души. Последний топор разлетелся вдрызг после удара по лиственнице, насмерть замороженной во время зимней вырубки. Кто же знал, что дерево бывает порой крепче железа.
Посему Карпус поминая всех старых и новых богов, отправился в ветхую сараюшку, что была выше по склону ручья,  выкатил оттуда древнюю скрипучую тачку о деревянном колесе. Тут же на берегу безымянного ручейка был небольшой омут, в котором Карп вымачивал железные криницы. Кряхтя и пугая раков, что решили отправиться на зимовку он достал две железные чушки примерно по пуду весом. Пару лет назад он на соседнем болоте намыл красной ржи, промыл от суглинка, соорудил мини домну, набил её древесным углем и двое суток плавил железо. Потом две корявые железные «бабы» засунул в ручей вымывать серу и всякие ненужные присадки. И вот теперь хрипя лёгкими и скрипя колесом, покатил тяжёлую тачку на Филькин хутор.
Между лесом и Филькиным хутором дымила кузня, едко пахло жжёным углем и железом. Под навесом на легком переносном горне у почерневшей наковальни трудились кузнец Савва и его помощники Федул  и Дрон. Кузнец  Савва тощий жилистый мужик плохо бритый с обвисшими  седыми усами громко объяснял, что он думает о родителях молотобойцев и о методах зачатия оных. Молодой еще, но уже лысый Дрон старательно отдувался, чесал волосатую грудь, но не возражал. Федул, из обрусевших степняков свои бестолковые возражения выкладывал в хаотичные удары молотом по зародышу будущего плуга. Появления Карпуса подмастерья встретили с воодушевлением и тайной надеждой на отдых и предстоящее лицедейство.
Карпус плюхнулся на пень, с отбойником шумно отдуваясь, катить тачку с двумя пудами железа в гору было утомительно.
Савва напряг свой тощий, плоский но жилистый пресс ухватил лемех, кузнечными щипцами сунул его в бочку, хотя ещё минуту назад внушал подопечным, что махать им молотами ещё до вечера. 
- Чего, старый пень свои кибички прикатил, на садовый овощ они мне надобны. Кати обратно, такого добра у меня не меряно и на хрен оно мне надо.
Гость утёр густой липкий пот со лба, мрачно оглядел кузню, кузнеца и его помощников.
- Совсем ты, Савва страх потерял. Кто тебе дурню лучшее железо криночное поставляет?? Сейчас тебе в рыло засветить, иль попозже??..
- Мне, в рыло?? Взорвался коваль, да я, да я сейчас, ну-ка, Федул, Дрон! Спровадьте охальника куда подальше!!
- Я, вам, сейчас спроважу, прохрипел Карпус подбирая полено поухватистей, я сейчас Баюна кликну, а вон и Судак .
На шум появился сосед кузнеца Саввы.
- Здорова, Судак, как ты с этими припёрдухами на хуторе живёшь-то?
Может Кота кликнем видать давно им рожи ни кто не чистил!?
Савва, крутивший малый молот, призадумался, погрыз ус, бросил инструмент на топчан и пошёл на мировую.
- Привет, Судак, у тебя вчерашнего пива не осталось? А сколько? Ну, соседушка, выручай, видишь, какой гость у меня, спаситель дев и оборотней убивец, да, и ты тоже герой, с тебя в двойне причитается.
Настроение у кузнеца менялось как погода осенью. Он торопливо начал свой монолог, глотая слова и перескакивая с пятого на десятое;
- Ну а почто не посидеть героям, да пивка не попить. Что, дармоеды зёнки лупите, бегите поляну накрывайте.
- Эх, соседушка, пришёл бы, без наездов, что нам погуторить не о чем??
- Да потом, потом о работе.
- Топоры?
- Да я сейчас тебе пяток накидаю!
- Федул, татарва, кривоногая.
 -Тащи сюда, нет, не секиры, вот дурень, топоры, ладно секиру одну прихвати, гостю дорогому.
- Вдруг медведь в его берлогу заглянет!?
- Шутю, я шутю..
- Дрон, ты, что и сало порезать толком не можешь!?.
- Прости, господи, кто же тебя-то породил, каким пальцем ковырял в конце то концов!!??..
- Туебень ты Лукоморский.
- А ты басурман, куда грабли распустил?!.
-  Хватит сало со стола таскать, тебе свинина не полагается.
- Ты, крёщённый??
- Не смеши меня. Видел я в бане, как тебя крестили!!
Так с прибаутками  собрали нехитрый стол, за которым вдоволь посудачили о том, о сём. Перемыли кости старосте, совсем в блуд ударился, седина в бороду, а бес в ребро. Потом перешли на князя, обсудили политический вопрос, будет ли набег, иль нет, а вслед и экономический вопрос встал ребром. Совсем князь спустился до сына Хама со своим оброком. Стали гадать в прогнозах на предстоящую зиму доколь жита хватит, а уж репы точно в обрез по масленицу. Опосля стали думать, как жить дальше, как землю русскую обустроить. Порешили заняться зимним ловом, а в кузнице коптильню соорудить, чтоб зря дрова не палить по два раза.
После посиделок и всякой  знойной  брехни, уже затемно,  натужно матерясь и спотыкаясь,  Карпус покатил тачку по сложной траектории, добираясь до избушки-норушки. В тачке весело гремели молотки, топоры, секира, серп, пара лопат, грабли и зачем-то небольшая наковальня…
Хорошо быть авторитетным героем даже в богом забытом Городище.
….
А наутро храпящего Карпа растолкал младший Моисеев сынок, служивший у отца курьером, но собирающимся строить свою карьеру намного выше батюшки.
- Дядь, Карп, вставай, отец кличет, князя ждём, всех на майдан собирают. Вставай дядька, вставай, папаша дюже просил тебя поспешать.
Дубрыня  Петрович зело сердит, едет с дружиной. Как бы побить не велел!!
Малец дождался, покуда кряхтя и стоная, хозяин избы-норушки поднимется  с топчана и встанет, подал ему крынку с кислухой, всё же добрый был малый не в отца. И помчался дальше звать народ на центральную площадь Городища.
Наступившее осеннее утро годилось только для дополнительных снов и полёживания на печи. Идти на майдан было тяжко,  жалея себя и проклиная сильных мира сего, Карпус побрёл на шум голосов. Его приход совпал с торжественным въездом князя. Впрочем, кроме самого Дубрыни важность сего события ни кто не ощущал, насмотрелись уже.
Князь страдал простудой простаты и ему как всегда ему не спалось. Но сегодня кроме кручения в чреслах в столь ранний поход его заставил идти гость из Мурома Илья. По пути к Городищу, Петрович сбился со счёту, сколько раз он отливал с седла. Старческая немощь всё более обрастала разной неприязнью к жизни и всему христианскому миру. И выместить накопившуюся злобу да раздражение он решил на ближайшем селе.
Впереди княжьей колонны, ехали рынды, сверкая протазанами начищенными  шеломами и  кольцами куяков. Вслед за телохранителями вальяжно шествовала дружина варягов. Не вся конечно, кто бдел, а кого и поднять в поход было не возможно. Дружина была красива, в чищеных песком с маслом кольчугах тонкого плетенья с сулицами и рогатинами с мечами каролингской ковки, глянешь и сразу видно, на что оброк князь тратит.
Рынды гибко, проворно спрыгнули с половецких сёдел. Быстро оглядели майдан, хрястнули в рожу до сих пор не проснувшимся жителям городища. И шустро подкатили бочку к княжьему стремени.
Князь, мрачнея, оглядел жидкий сгомон, сверкнул глазом на скукожившегося старосту. Покосился на Муромского гостя, густо сплюнул,
Вынул ногу из стремени и вступил на бочку, что ему подкатили рынды. И тут случился конфуз.
Баба Фрося готовила эту бондарную калеку, чтобы квасить капусту, а не на трибуну князю. Накидала корневищ хрена смородинового и вишневого листа, чтобы отбить прелый бочарный дух и залила кипятком. Туда же  опустила два раскалённых в костре камня гнёта. Сверху же, чтобы лучше пропарилось, плотно подогнала крышку. Дюжие молодцы даже и не заподозрили что кадка с сюрпризом.
И вот как только великосветский князь Дубрыня торжественно поднял свою длань, к небу метя в него перстом с княжеской печатью. Поставил  свой сапожок из расшитой бисером красной юфти на дно бочки, ровесницы бабы Фроси,  под ногой хрястнуло, затрещало, развалилось, и княже погрузился по самое гузно в духовитый отвар.
Древнее изделие безвестного бондаря, пережившее мастера на два десятка лет, не выдержало, лопнуло на отдельные клепки. И  князь прозаично шлёпнулся на своё могучее седалище, подняв фонтан брызг. Весь, покрывшись листьями вишни смородины и корнями хрена, Дубрыня выпучив глаза, сидел в луже, подняв перст к осеннему небу.
Две рынды остервенело, схватили старосту и ткнули его рылом в духовитые останки бочки остальная дружина кинулась поднимать Дубрыню Петровича.
Князь вставал медленно, мрачно свирепея, но поскользнулся, не удержали могучее тело крепкие молодцы и снова уселся в душистую лужу. Сердце у Моисея застучало по кишкам, да и Карпус словил зуботычину в момент зевания. Катастрофа казалась неизбежной, завопили бабы и заплакали детишки.
Всех спас громогласный хохот лыцаря из Мурома. Он спрыгнул с крепкого битюга, оттолкнул телохранителей и рывком поднял князя на ноги. Рыцарь Илья приобнял пунцового от ярости князя Дубрыню, похлопал по афедрону,  отряхивая смородиновый лист, тихо шепнул в ушко, успокоил. 
Что он сказал на ухо князю, ни кто не услышал, но все поняли –  если и будут бить, то не до смерти.
Князь Дубрыня Петрович в мокрых замшевых портах возжелал произвести действие мщения немедленно. Он стал отвешивать оплеухи по всему торгу. Однако после трех десятков зуботычин по крепким холопским челюстям и морденям княжья длань устала и припухла. Да и нога после многочисленных ударов по твёрдым крестьянским седалищам стала млеть в колене.
Потребовав пива и солонины Петрович, тяжко дыша, уселся на принесённую резную нарядную лавку и стал суд вершить. В промежутках обвинительной речи он размахивал кожаной кружкой, делал глубокие глотки пенного напитка и хрустел грудинкой. Он уличил жителей Городища в терроризме, нигилизме и сионизме. В отрицании того, что княжья власть от бога, языческой ереси, содомии и вольнодумстве. Посему он решил немедля повысить оброк и годовой налог на имущество. Но выпив браги, мёду и плотно покушав, изъявил, подняв вверх перст. Что сие наказание минует смердов, и прочий люд коли они помогут изловить подлого вора Соловья, что осел недалече от Городища.
- Сей Лыцарь;  -  тыкая пальцем в сторону предполагаемой столицы,  возвестил Дубрыня:
- Илья Муромец, послан самим Великим Князем вытравить с земли христианской всякую поганую нечисть. У нас и своих бездельников да разбойников хватает, а абреков разводить всяких, нам не должно.
- В общем, глаголю!  Илье Муромскому, да и вам тоже, смерды даётся седмица на избавления от дикой степной монстры.
- Причём коли он, лыцарь, проиграет по очкам, то по веткам и сучкам отправится в новый поход. А ваше Городище, холопы придётся спалить для отчёта в Чернигов.
 - Поняли уроды - нигилисты, инвалиды - террористы?!?!..
После всех этих выспренних речей и мелкой закуси князь переодел порты и сапоги. Но в наказание всего Городища за позор княжьей чести затребовал оброк авансом уже за год предстоящий. Затем, видно сильно перенервничав, отправился снедать  в войтову усадьбу. Плотный завтрак незаметно  перешёл в сытный обед и закончился ранним ужином. Раздобревший Дубрыня Петрович дружелюбно отпинал старосту Моисея и засобирался в село Дешёвки.  Что было в верстах тридцати отсель, там он и думал ныне почивать. Да и зазноба там  у него жила. Как-то повелось у князей Бряньчских испокон шастать по Дешевкам, девки там были ладные, гладкие и доступные.
….
А Моисей, потирая отбитый зад, поплёлся в избушку-норушку, где к отходу в царствие Морфея собирался Карпус. В сенцах  к старосте присоединился Илья Муромец. По ходу глава поселения собрал и завернул в ширинку со столов недоедки, а лыцарь запихнул в торбу четверть крепкого мёда да жбан свежего пива, с тем они и ввалились в избушку-норушку, разогнав дремоту хозяина.
Морщины на лице Карпуса разгладились при виде запивки и закуси недоеденной княжим войском, он сдвинул к столу лавки,  откинул люк и загремел на погребице.
Илья сгрёб разномастные кружки и от души налил мёда на травах. Моисей большим ножом по-крестьянски нарубил кровяную колбасу, копчёное сало, хлеб и лук. Хозяин достал малосольные чернушки с чесноком и зонтиками укропа да горшок репы из ещё тёплой печи. Засунул в светец и зажёг ещё две лучины и пригласил гостей к столу.
Муромец ел мало пил в меру, а староста навалился на еду на нервной почве. Карп тоже отдал должное заедкам с княжеского стола.
Потихоньку разговор перешёл в конструктивное  русло и подвыпившие гости стали напевать «Вещего Олега». Выйти собрались с первыми лучами осеннего солнца.
….
Утро внесло свои коррективы в поход. Солнце встало по-осеннему подло, и  незаметно. Туман прибавил темени и усилил сонливость. Спали даже петухи, презирая облезлых по осени кур. Так что только шумные причитания убитого предстоящими репрессиями старосты подняли разоспавшихся героев. Правда стоит отметить, что Моисею здорово помогли мочевые пузыри героев, это они  разбудили богатырей окончательно. 
Пока справляли малую нужду, или, по-простому – отливали, Карпус смог удостовериться если богатырь - герой, то он велик во всём и длинной струи тоже. Впрочем, сам лыцарь не производил должного впечатления, не возвышался до небес и изрядно портил воздух ночью. Росту он был чуть выше хозяина избушки-норушки, правда дюже плечист и с изрядным запасом мяса на ногах и руках. Но что особенно бросалась в глаза крупная голова с окладистой бородой, которая просилась на ещё более широкие плечи и дородное тело.
Илья задумчиво потряс хозяйством, завязал гульфик, затребовал завтрак и пошёл умываться. Яичница с салом и луком и печёнкой сгладила печаль, с чела богатыря и он, сытно рыгнув, стал собираться в поход. Карп и подошедший Судак понуро глядели, как рыцарь готовит к походу своего богатырского коня чалой масти, им-то предстояло идти пешком.
Пока Илья седлал мерина, тот  равнодушно хрустел овсом, засунув в торбу свою столь же большую как  у хозяина голову. Муромец набросил седло, затянул сбрую, водрузил на круп седельные перекидные сумы, повесил шлем с личиной на седельный колышек. Шишак был с хорошее ведро, пристегнул ремешками колчан с сулицами, щит с коловратом, пристроил копьё, шестопёр и чекан. Достал меч франкской работы, покрутил им, кидая с руки в руку, потрогал ногтем остроту, довольно хмыкнул и взлетел в седло одни махом.
Рыцарская подготовка в поход настраивало ополчение из Городища на минорный лад. Справная обувка и одежда это одно, а рыцарский доспех это другое. Порты, рубаха из ряднины, стёганая ватой куртка не могут сравниться с крепкой вываренной в воске сброей. Крепкой воловьей кожей богато обшитой железными чешуями на медных заклёпках, с наручами да кольчужными штанами, а шапка из войлока это просто насмешка над кованым стальным шеломом. Да и из оружия у Судака был только лук со стрелами, а Карпус не знал, куда пристроить недавно полученную секиру боясь, поранится в походе.
Ополченцы со старостой во главе затрусили за хромающим соловым мерином по кличке Молодец в сторону Филькиного хутора, коня требовалось перековать. На хуторе возле кузни топталась вторая половина ополчения. Криво опираясь на рогатины, сутуло выстроились и зевали во весь рот Дрон с Федулом.
Пока перековывали Молодца, на одноглазой кобыле Брюкве притрусил меньшой Моисей с запасом провизии в мешках. Ратники повеселели, и тут же было засобиралось перекусить. Однако Илья Муромец громко матюгнулся, и воинство, нагрузив поклажу, чинно и покорно зашагало за околицу.
Савва деланно перекрестил вояк вслед, а Моисей густо сплюнул  от сглазу в придорожный куст бузины.
После этого староста с кузнецом переглянулись, подмигнули друг дружке и отправились в избу кузнеца выпить мёдку  за успех мероприятия.
….
Путь по осеннему лесу только кажется лёгким и веселым. Поначалу отряд шёл через речную пойму, спотыкаясь на кротовинах. Молодец шёл шагом его хозяин беспокоился, чтобы мерин не оступился или не сломал ногу. А пехота продиралась сквозь былки не кошеного разнотравья и тощий молодняк осинника. Потом брели вдоль заросшего хмызником, берега реки Смородины ища переправу.  После поздних летних дождей река шумно разлилась и брод, в котором в жару было «воробью по колено» стал Молодцу по самое брюхо. Илья Муромец преодолел переправу, задрав ноги в стременах, а вот дружине пришлось раздеться и переходить брод по грудь. Следует сказать, что вода по осени была студёной как в колодце. Но благородный лыцарь погнал воинство, вперёд не дав погреться. Быстрого бега, правда, не получалось. Междуречье рек Смородины и Чёрной было топким и густо заросшим. Ополченцы прыгали по кочкам, с трудом задыхаясь и теряя лапти пробирались через густую поросль кустарника и мелколесья. Илья смачными глаголами и древком копья направлял  дружинников, одним словом рыцарь без страха и упрёка. Потное воинство, хрипя лёгкими как кузнечными мехами проломив густой ивняк, вывалило на берег реки Чёрной.
Она оправдывала своё название, густая как дёготь речка катила свои набухшие после дождей воды, украшенные венками палой жёлтой листвы. Густой дух прелых грибов смешивался с запахами стоялой воды и гниющих трав. Тяжёлый смрад умирающей природы висел над топкими берегами Чёрной. Да и сама она была маслянисто тёмной как река Забвения Лето. Щучий перекат скрыл брёвна переправы из морёного дуба. Утробно звучащий рык мутного потока не обещал ничего хорошего. Отряд остановился, от спин ополченцев валил пар.
Илья достал толстую бечеву из конопли, привязал конец к крепкой луке боевого седла, другой связав петлей, накинул на пень покрепче. Подёргал вервие на прочность, взобрался с ногами на седло Молодца и осторожно вступил на речной перекат. Мерин мрачно стрельнул фиолетовым глазом на хозяина, потом решив пошутковать, рывком преодолел стремнину. Не ждавший подвоха рыцарь, лишённый стремян кувыркнулся с седла в реку. А чалый конь, ехидно скалясь, застыл, натянул вервь на другом берегу. По ней сначала мокрый и злой,  но в доспехе рыцарь, а потом и голое воинство, задрав вверх пожитки и амуницию, преодолело Чёрную. Тут уж хочешь, не хочешь, пришлось стать лагерем, за что дружина благодарно кормила мерина яблоками пока не видел хозяин.  Развели костёр, посушили промокшую одежду при переправах достали два котла, наварили каши, справив её сушёной солониной, один отдали полководцу, другой выскребли сами. Сон свалил воинов, раньше, чем они поставили боевое охранение.
Утром Муромский расставил все точки, параллельно проведя политинформацию среди смердов суя в рожу кулаком. Спать и оправляться только по приказу командира. А сержанта Карпуса наградил оплеухой за нарушение устава караульной службы. Следом он поставил боевую задачу решив отправить вперёд разведку: Судака и Карпа. Но следует отдать должное командиру, он подстраховал разведчиков и пошёл вдоль околицы решив зайти с тыла. Задача была достаточно проста. Идти вперёд  к  Пяти Дубам всё там посмотреть и взять «языка». Высокое так звалось городище захваченное Соловьём Разбойником.
Городище стояло возле кривого холма, на котором росли пять великих дубов. Дубам было по десять веков. Местный народ даже не помнил, зачем и почему они здесь росли. Но вот год назад сюда забрела орда, вернее остаток орды, побитый Черниговским князем Чревомыслом. Во главе банды стоял половецкий витязь по прозвищу Воробей, он был удачлив в быстрых и наглых набегах и лишён передних зубов русским шестопёром, после чего приобрёл навык художественного свиста.
Утром Карпус и Судак пошли в указанную полководцем  сторону. Последний раз они играли в войнушку лет тридцать-сорок назад, да и то с девками на берегу Смородины.  Через чернолесье через дубовый бор, разведка устав от погонялы полководца шла не спеша, перемывая кости вождю дураков.
Кривой холм с дубами  торчал из сплющенного облака тумана как забытый в печи горшок с пятью ложками. Судак перехватил свой саадак с луком и достал из подмышки сухую провощённую тетиву, ощерился, набрасывая её на рога. В ответ Карпус молодецки махнул своей новой секирой, зацепился за берёзу и смущённо засмеялся перед напарником.
Разведчиков встретило пустое Городище. Карпус закинул боевой топор за спину и достал из кармана привычную гирьку свинчатку на ремешке.
Судак поднял палец, указывая на кривую сельскую церквушку, да Карп и сам почуял запах горелой каши и мяса. Потом они оба услышали перебранку, но слов не поняли. Возле сельской храмины был не большой церковный погост. Меж покосившимися крестами горел костерок, над которым булькал казан. Возле которого сидели два половца. Они лениво перебрёхивались меж собой, иной раз, дико смеясь и прикладываясь по очереди  меху из козьей шкуры. Судак показал два пальца, потом указал ещё один, Карп, правда ничего не понял и пополз между могил, высоко поднимая зад. Судак же привстал на колено, поднимая лук, щёлкнула тетива, вражина с мордой покрытой оспинами клюнул в казан. Второй тупо застыл, шаря по пустому поясу, но Карпус, наконец, сообразил, окрестил его кистенем. Он довольно приподнялся меж кладбищенских могил, но тут что-то крепко врезало его по макушке, и он сам увидел небо в крестах.
Голову немыслимо ломило, как на третий день запоя, под ладонью заметно набухала шишка с голубиное яйцо. Карпа круто вырвало на могильные сухоцветы.
- На, пей, - кто-то, кажется Дрон сунул ему под нос кружку с отваром. Карпус сделал пару глотков и его опять вырвало. Но в мозгу чуть прояснилось, хоть запоздалый страх скрутил кишки.
- Что случилось??
Сипло спросил хозяин избушки – норушки со стоном ощупывая голову.  Над ним навис один выпуклый глаз, а другой изрядно заплывший.  Судак со здоровым бландышем под левым глазом протёр ему губы тряпицей
 - Мы их уделали.  Тут их трое было, оказывается. Илья вокруг обошёл, да наши не утерпели следом пошли, помогли. Сейчас пытать одного будем, вставай.
Карп снова пощупал голову, постанывая, встал и его снова стошнило.
К кладбищенскому кресту был прикручен молодой половец.  На костре под казаном лежала, уже остывая, пара железных прутков. Рыцарь Илья цедил пиво из фляги и допрашивал пленного.
- Вот, - Муромец ткнул в сторону пленника горлышком фляги, - этот по репе тебя приложил, желаешь чего спросить??
Карпус покачиваясь, подошёл, взял флягу у лыцаря, потерявшего голос от такой наглости. Сделал глубокий глоток пива, потом ещё один, и от души пнул пленника между ног. Блеванул на сафьяновые половецкие сапоги и утвердительно сказал:
- Ты же все, поди, спросил да узнал.
- Вызнал, - согласился, вставая Илья, вынул засапожный нож, шагнул в сторону пленника и одним движением вскрыл ему жилу на шее. Потом забрал, назад флягу и спокойно сказал.
- Орда пошла под Подол, оттуда в Кожановку, Пузановку и напоследок в Срановку. Послезавтра вернётся. Послал я к князю двух местных парубков ещё троих за ордой побегать.  Хорошие такие мальцы, злые, упредят. Самим стоять здесь придется в городище Высоким. Может, заманим, продержимся до прихода княжеской дружины.
Карп почувствовал, как снова скрутило кишки, а во рту усилился вкус желчи и уксуса.
….
- Не по-христиански это как-то, - мотнул головой в сторону поникшего на кресте половца.
- Нет, конечно, -  грызя баранью кость, подтвердил лыцарь, - хороните, вон погреб пустой.
- Эй, воинство, - гаркнул богатырь, - пошли трофеи считать...
В старой церквушке как в пещере арабского разбойника было навалено все, что Соловей-разбойник сотоварищи награбил за последний год. С одной стороны лежала мягкая рухлядь, в другом углу мешки с житом да полбой, мукой и репой. Мешка два византийского добра для исполнения обрядов, серебряная латунная да золоченая посуда. И самое главное арсенал.
В углу возле аналоя были навалены щиты как блины. Тут же лежали топоры, чеканы - клевцы и шестопёры с палицами.  В алтаре стояло колющее и режущее оружие: копья, рогатины сулицы, бердыши, протазаны. Пара ржавых сабель дурной ковки да непонятно откуда взявшийся двуручный меч фламберг. Три побитые кольчуги, десяток кожаных панцирей времён Александра и стеганые ватники - куяки, что хороши от стрел на излёте.
  - Ну, а это знаете что? – Илья кинул в руки Федула странный лук с рукоятью.
- Ух-ты, - выдохнул Дрон, - фряжский самострел.
- Угу, их ровно три по числу наших недотёп, - подтвердил рыцарь.
- А стреляют они вот этими карандухами, болты называются.
Муромец померил пояс с крюком, вздохнул, мал. Почесался трофейным клевцом и скомандовал:
- Утром будем делать рекогносцировку, а пока пошли трофейный плов подъедать.
Сраженные мудростью полководца войны больше не проронили ни слова за ужином.
….
Утром спящего дозорного Дрона растрясли пацаны разведчики.
- Дядь, вставай, Соловей на подходе.
Дрон вскочил, сунул рогатиной по горшку, что висел на плетне и сочно обозвал хохочущих мальцов по матери.
Разведка донесла, что противник спалил Пузановку и пошёл в Срановку, в погоне за сбежавшими девками. Завтра, противник, вдоволь надругавшись над мирным населением, намерен вернуться на базу.
- Илья Иванович, - плаксиво завёл Федул, - может, произведём стратегическое отступление вон в ту рощу, дружину княжескую подождём??
- Нет, Федул, - поправляя стрелку шелома, с пафосом отклонил пораженческий настрой Муромец, - русский богатырь в таком говне не тонет. Посему берите топоры, будем засеки делать. А сейчас в разведку и осмотр местности. Но сначала вспомним про брюхо.
Через час после плотной трапезы бойцы вскарабкались по полуразрушенной лестнице на колокольню. Вокруг Высокого городища просто пёр во вселенную пейзаж Среднерусской возвышенности. Среди полей и пажитей, столь сирых в конце осени в лиловой дымке стояли голые рощи чернолесья, то тут, то там разбавленные темно-зелёными пятнами  красного леса.
Рыцарь достал заморскую чудо трубу фряжской конструкции для дальнозоркости, остальные приложили ладони козырьком изо всех сил стараясь проникнуться мудростью руководителя.
 Илья Иванович снял шелом, почесал кудрявую головушку, разгладил бороду окладистую, вздохнул тяжело. Затем мрачно оглядел унылое воинство, нахлобучил шлем ратный и стал излагать диспозицию предстоящей баталии:
- Так, олухи. Перво-наперво разбираем вон те мостки, что у соседней улицы. В переулке, где ветла стоит, сараи ломаем, городню строим, чтобы конный не прошёл. Тоже по правой стороне творим. Там надо будет избу раскатить на бревнышки. Сделаем им только один проход к церковной площади. Вон ту липу с дуплом подсекаем, так, что только выбей подпор, она ляжет прямо на улочку. Повезет, пришибём кого, нет, так хоть напугаем. А здесь перед церковью, где последний рубеж, бой  дадим и сделаем засеку с секретом.
- Ты, Судак, будешь застрельщиком. Засядешь вон на том лабазе возле околицы. Как они только у мостков затопчутся, ты в дело вступишь. Но смотри не увлекайся. Стрелы три четыре пусти и айда обратно по крышам. Стрелков постарайся у них выбить, а может и Соловья повезёт зацепить.
- Я же вон из-за того амбара выскочу когда они толпой собьются. Тута всех и положим.
- Так что нечего репу чесать, топоры в руки и вперёд. А я пойду с пацанами потолкую.
Возле церкви топталось три разведчика одетые совсем не по погоде и босиком.
- Эх, чада войны, вздохнул Илья, -  жрать хотите?
- Да можно, - стараясь придать солидность но, гулко урча животом, сказал тот, что постарше.
- Как звать-то, - морща лоб и чеша затылок, вспоминая как надо толковать с подрастающим поколением, - спросил богатырь.
- Меня, брат Левон, - сохраняя солидность, представился вожак.
- Это вот, Стёпка - Степашка.
- А то Приблуда – Лесная, молодой ещё совсем неразумный, но по шишкам кедровым да по разорению гнёзд птичьих, огонь.
- А где же мамки с папками, аль побили?
- Да не, - степенно ответил старшой, - в лесах они прячутся с дедами да бабками. Мужики, вроде как воевать ушли, а мы как бы за них остались. Тут ещё до войны хворь подчерёвочная пошла. Пришёл кудесник, колодец велел засыпать, посуду золой протереть, землянки  взваром еловым да известью полить, а самим в чащобу пойти пожить. А следом орда прибёгла.
- Ладно, - перебил Муромец, трио детских желудков сбило его с мысли, - вон казан висит и нога копчёная, идите, поешьте, потом поговорим.
….
Возле дуплистой липы топорами стучали ополченцы.
- Пропадём мы тут, - стонал Федул, - угробит нас этот лыцарь. Тридцать лет и три года на печи сидел, потом видать с печи шибанулся, вон какая башка здоровая, хрен шлем подберёшь.
- Как пить дать пропадём, - вторил ему Дрон, - а я ещё ни женившись, ни одной девки не попортил.
Карпус  сидел, отдуваясь на пеньке,  тесал подпорку, Судак прижимал к подбитому глазу топор.
- Что ты, зачем жмёшь, с одним-то глазом целится ловчей, - на что Судак отвечал невразумительно из-за обилия срамных глаголов….
….
Меж тем Илья Муромец инспектировал новых рекрутов. Новобранцы сытно рыгали, но глаза ярили.
- А, скажите мне добры молоды, - вопрошал Илья, прохаживаясь перед строем.
- А, не хотите ли вы Земле Русской послужить!
- Хотим, рявкнула молодёжь, - Приблуда Лесная даже пукнула от восторга и рвения.
- А что такое праща, поди, вам браконьерам ведомо?
- А-то, дядь Илья, - густо размазывая зелёную густую соплю вокруг будущей бороды и усов, солидно подтвердил Брат Левон.
- Брешешь поди, - усомнился руководитель.
- Вот, к примеру, попадёшь в тот зеленый горшок. Э, нет, не камушком, а вот таким шариком свинцовым. На.
Пращник смешно скосил видно подслеповатый глаз, с рёвом раскрутил над головой кожаный ремень пращи и пустил снаряд в горшок.
- Ха, просрал, малец, слабо тебе.
Раскрасневшийся брат Левон набычился и кинул точнее, ещё раз и ещё.  Затем и Приблуда Лесная со  Степашкой, раз за разом, стали сметать всё обозначенное полководцем горшечное воинство.
- Молодцы, - удовлетворился воитель, - завтра повторите всё тоже с вон той крыши. Правда придётся бить по живым людям, но вы и сами знаете, это не совсем-то и люди.
А теперь добры молодцы пойдёмте,  кое-какой одёжкой да справой обзаведёмся, да намотайте на ус, коли ворога откуралесим, вам всем по два мешка жита полагается, ну и рухляди всякой, добра, кормильцы вы теперь у мамок.
……
Судак, позёвывая и дрожа от утреннего озноба, размотал  обмотки, аккуратно поставил лапти и босиком запрыгал по крышам. Старая дранка осклизла от росы и холодила ступни. Он уселся на край лабаза, не спеша вбил в старую гнилую стреху пять стрел с гусиным оперением и довольно скукожился, не зря прихватил трофейный ватный халат. Как-то само собой поползли воспоминания и дремота. Они скакали то от тёплой даже жаркой бабёнки на сеновале, то перекидывались на отца, как он учил стругать стрелы, клеить гусиные перья. А вот мать достаёт из печи горшок, зовёт семью за стол, а ему как первенцу в каше достаётся мягкий хрящеватый мосол с мясом.
 Перед городищем пластами полз туман. Солнце неохотно вставало со своей лежанки. Судак резко, рывком проснулся, озябли ноги. Из-за полосы тумана, меж красноватых стволов ольх высыпали конники, десятка два. Всадники ехали неторопливо, не ожидая подвоха. Соловья было не разобрать, все лыцари орды как один были нарядны и помпезны.
Бухарские и хорезмские халаты хоть и порядком засаленные чередовались с кафтанами от ляхов, генуэзским бархатом и нарядным ганзейским сукном. Меховые шапки, украшенные лебяжьими и соколиными перьями, сафьяновые сапоги, шитые златом фуфайки. Кавалерия блистала сталью и начищенной бронзой  новенькой зброи. Прям не банда, а отряд шляхтичей Речи Посполитой, впрочем, это было одно и то же.
Судак достал новую тетиву с красной шёлковой жилкой, что давно берёг для особого случая, накинул с натугой, одел наручь из толстой кожи и стал смотреть. Ватага разбойников затопталась возле разобранных мостков. Шумно, размахивая руками,  что-то завопила, затараторила. Два самых шустрых конника в пёстрых куяках спешились. Стали изучать доски на вопрос починки разрушенного мостика. Три или четыре всадника высматривая засаду, подняли луки. Потом все гуртом двинули вдоль околицы. Возле первой улочки слободы остановились, перекинулись чем-то, снова помахали руками и двинулись в центр городища. У избы старосты Высокого улица становилась шире. Судак прицелился в сторону коновязи и когда первый всадник с луком остановился,  а его гнедая лошадь потянулась губами к большой долблёной колоде с зеленоватой водой, выпустил первую стрелу. Легко и мягко, как учил отец. На ощупь схватил вторую, потом третью. Противник сначала ничего не понял, вроде сполз с седла всадник, а может он отлить надумал. Но когда один за другим, кулём упали три война, догадались: - засада.
Охотник понял, приготовленные стрелы кончились, и дал стрекача. Всё бы хорошо, но вот отсиженные сомлевшие ноги подводили в беге по крышам сараев. А следом, внизу, орала  мчалась и стреляла орда. Ноги не гнулись, расползались, подкашивались. Он то и дело падал, то коленями, то задом на склизкую дранку, густо покрытую прелой осенней листвой. Воздух в лёгких кончился после второго прыжка, и грудь горела адским огнём.
Судак добежал до заветной липы остановился, хрипло со свистом дыша. Выхватил две стрелы, одну зажал в зубы, другую рывком натянул, капли пота текли по глазам. Между двух новых нарядных изб на улицу вылетела разгорячённая погоня. Всадник в лисьем треухе с двумя фазаньими перьями, дико скалясь, навёл на Судака самострел. Болт черканул по ребрам, и с чмоканьем ударил в толстую липовую ветку. Охотник выстрелил в ответ, и его стрела была точней. Она по самые гусиные перья вошла врагу в ощеренный рот. Вторая стрела пробила бедро наездника в хорезмском халате и ранила бедную вороную, та взвилась на дыбы и опрокинулась на спину, сбивая двух всадников.  И тут со страшным скрипом обрушилась вековая липа, хороня под своими ветвями  пышный хвост орущей орды.
Судак подхватил саадак и рванул к церкви, впереди было крыши две, три. Кровь по жилам прилила  к ногам, их дико покалывало, а в голове зазвенела радость победы прыжки стали просто сумасшедшие. И тут, прямо в прыжке, под правое ухо, его ударила половецкая стрела, выйдя из левого глаза. Он умер на лету не успев почувствовать боли, ударившись хилым телом о грязь осенней улицы.
….
Карпус, Федул и Дрон стояли позади «хитрой засеки». Слева и справа баррикады были навалены брёвна, жерди, доски и бочки. По центру стоял плетень, за ним под углом, на рогатках,  был врыт весь трофейный колющий арсенал, рогатины, копья, бердыши и протазаны. Сами защитники держали в дрожащих руках фряжские самострелы, пользоваться которыми их учили весь вчерашний день.
- Главное, не ссать, - чувствуя тяжесть в паху, скомандовал Карп.
Затрещала липа, завизжали кони, плетень рухнул и разлетелся как куча осенних листьев. На ратников выметнулись ордынские конники, лошади застонали, умирая, налетев на колючее железо. Один за другим щёлкнули заморские арбалеты, и защитники баррикады задали стрекача, прячась за стены церкви. По ошалевшим всадникам застучали свинцовые шарики пущенные молодыми пращниками. И тут же, из-за угла вылетел Илья Муромец на Молодце. Богатырь с рёвом обрушился на врага, круша остатки орды. В одной руке  он держал шипастую булаву- шестопёр, в другой полуторный меч франкской ковки. Чалый мерин не отставал от хозяина, топча малорослых степных лошадок.  Из дверей храма снова ударил залп самострелов, с крыши сарая полетел свинцовый град, и с Соловьём было покончено.
- Дорезайте, - утирая чело, проговорил Илья Иванович.
- Да не вражин, коней, чтоб не мучились.
Он тяжело спрыгнул, пригвоздил шестопёром конника в цветастом жупане с болтом в кишках. Прошёл сквозь груду тел людей и животных остановился у Судака. Тот лежал, высоко поджав ноги, намертво держа свой «печенег» в стылых пальцах.
Илья вздохнул. Молча, снял шлем с личиной. Зачем-то пнул стонущего со сломанной ногой половца без передних зубов. Следом подошли ратники и мальчишки.
- Смотрите ….
И все смотрели слов ни у кого не было.
Потом так же молча, хоронили своего и чужих.
Война окончилась.
А победе ни кто не радовался.
Кроме мальчишек, наверное.
Да что с них взять…..