Долгая дорога домой

                Долгая дорога домой.      

Под вековым слоем пыли находились загадочные символы и странные рисунки. Краска давно выцвела, но силуэты людей, преклоняющихся перед человеком в красном, всё еще можно было различить. Дерево, из которого была сделана дверь, казалось продолжением стены, в которой для неё и прорубили место. Даже на ощупь оно было таким же холодным и неприступным. Рисунки, подобно лозе, огибали замочные скважины. Столь же старые и загадочные, как и всё вокруг,  они были разной формы, и размера. Некоторые из них сложно даже заметить без тщательного осмотра, а всего их можно было насчитать двенадцать. Такой она была, старинная деревянная дверь в подвале.
Родовое поместье Мраксов знало и лучшие времена, но смотрелось столь же эффектно, как и раньше. Только вот краска кое-где облупилась, заборы ходили ходуном, съезжая  из одной стороны в другую, подобно акробату, ищущему равновесие. Оконные стёкла, не смотря на регулярное мытьё, впитали в себя грязные разводы и пыльный дух ветра, который дребезжал ими, уносясь к морю. Да и сам домишко слегка уменьшился с тех пор, как обвалился чердак, хотя все и посчитали, что так будет даже лучше. Но в остальном, здание выглядело столь же эффектно как и в былые времена.
Не одно поколение достопочтенных фабрикантов Мраксов выросло в этих стенах. Еще детьми они успевали излазить всё, вдоль и поперёк, заглядывая в каждый угол, и проверяя на прочность каждый кусочек своих владений. И таинственная дверь в подвале не была исключением – её пинали, царапали, на ней повисали, в неё влетали с размаху, кололи, слюнявили, пытались поджечь, – всё тщетно. Подобно бастиону она возвышалась над головами несмышлёнышей, не подаваясь ни на дюйм. Величайшую победу над дверью одержал Джереми Мракс (тот самый негодник, который в своё время обрушил чердак, а ныне – уже почивший, отец нашего главного героя), которому удалось оторвать от неё ручку. Иными словами, дети росли в состоянии бесконечной войны с неуступчивой преградой, а вырастали, уже потеряв какой-либо интерес к ней.
Таким был и Мэтью Мракс, последний из своего славного рода. Будучи самым спокойным, и самым младшим, он как никто другой пострадал от насмешек своей родни, равно как и от более болезненных проявлений их зажигательного нрава. И хотя взрослая жизнь началась для него резко и неожиданно, она, тем не менее, казалась ему свежим глотком воздуха. Стоило только схоронить родителей, как его братья и сёстры разъехались в поисках лучшей жизни, а прислуга ушла, когда ей стало нечем платить. Из-за того, что прогорел их бизнес (вы поймёте мою иронию, если я скажу, что испокон веков данная семья была известна благодаря Спичечной Фабрике Мраксов), денег едва ли хватало на еду, не говоря уже на содержание слуг или поддержание дома в должном виде. Теперь, поместье пришло в еще большее запустение, чем раньше, а сам Мэтью пользовался только парой комнат.
За годы безделья и причитаний на тему мнимого проклятья, упавшего на его голову, он успел продать многие вещи из дома, в числе которых картины, книги, и большая часть мебели. Никогда не имевший деловой хватки, Мэтью даже не думал обзавестись какой-либо работой, продолжая просаживать все деньги подчистую, дабы, по старой привычке, жить как и при своих родителях – тепло и сытно. Так он и сводил концы с концами, пока не исчез свет.
                * * *
Сказать, что свет пропал совсем, было бы не вполне правильно, но небо погасло. Плотные сумерки упали на землю, будто на мир сверху набросили чёрное полотно. Темнота, густой и тягучей массой расползлась насколько хватало глаз, и весь, когда-то белый свет, превратился в обитель сумерек и неясных теней. Но чудеса на этом не закончились, ведь травы и кроны деревьев начали испускать ровное, холодное свечение всевозможных цветов. Это зрелище захватывало дух, а сердце начинало колотиться быстрее, при виде такого изобилия красок. Не исчезло, так же, и тепло, пусть его и стало меньше, и было оно таким же тусклым и безжизненным, как это новое освещение. Стоит добавить, что люди уже через пару дней привыкли к новому течению жизни и даже отличали дневное время от ночного по количеству этого самого тепла, а паниковали сдержанно, поначалу и исключительно ради порядка. Мало ли когда еще выпадет законный повод для всеобщей паники.
Но для одинокого Мэтью всё было иначе. В первый момент бедняга решил, что ослеп. Затем, устав тереть глаза кулаками и наконец позволив зрению вновь сфокусироваться он испугался еще больше. Привычные, дорогие сердцу яблони, уцелевшие цветы на разбитых клумбах, даже уютные струны сочной луговой травы – все они ощетинились множеством огней. Силясь понять что же всё-таки произошло и есть ли пределы этому безумию, захлестнувшему мир, наш герой всё дальше уходил от родного дома.
Очнуться от гипноза манящих огней и соблазнительной красоты тёмной неизвестности ему помог внезапный раскат грома. Небо щедро разразилось струями влаги, что сливались из мелких капель, в сплошную стену воды,  грузно обрушивающуюся на землю. Мэтью хотел было побежать домой, но с ужасом осознал, что заблудился. В этом новом мире вполне безобидный лес представал взору хищными джунглями, о которых он знал лишь понаслышке из моряцких баек, которые часто рассказывал его дедушка, сидя перед камином такими вот дождливыми вечерами. Раз уж шёл дождь, значит, небо не рухнуло, но эта мысль не особенно утешала застигнутого врасплох молодого человека. Он был повергнут в панику и продолжил продираться сквозь дебри, то и дело, спотыкаясь из-за выпадов ветвей, ловко цеплявшихся за одежду. Охваченный испугом он потерял не только самообладание, но и счёт минутам, пока вдруг, обессиленный, не рухнул на землю, запнувшись о корни и лишившись сознания.
                * * *
Старинные часы пробили ровно семь раз. Их бой, гулким эхом прокатывался вдоль стен, равно как и по сознанию, позволив уловить каждый новый удар. Разлепив веки, Мэтью приподнялся, и когда глаза привыкли к резкому свету масляной лампы, тщательно осмотрел место, в котором очутился. Он лежал на кровати, в богато обставленной комнате. Картины, покрывали стены пёстрой лентой – пейзажи, натюрморты, абстрактные полотна самых впечатляющих оттенков и комбинаций цветов. Сочные и радостные тона контрастировали с чопорными и холодными позолоченными рамками, отблескивающими тусклым желтоватым свечением. Присев на кровати, молодой человек взглянул в прорезь между красными бархатными шторами, закрывающими большое окно, но не увидел ничего, кроме ночной черноты. А следом, поплыл в глазах свет лампы разделяясь маленькими размытыми звёздами, пульсируя в ритме той боли, что ворвалась в голову бесцеремонно, раскалывая её на части. Подъём был явно поспешным для Мэтью, который видимо ударился при падении, и теперь вновь рухнул набок, схватившись за голову. И пускай эти судорожные минуты показались ему вечностью, он довольно скоро уснул.
Он пришёл в себя вновь, от ощущения тёплой, влажной ткани,  бережно утирающей плот с его лба. Осторожно приоткрыв глаза, он увидел рядом с собой самую красивую девушку из всех, что только видел. Будучи совсем еще мальчишкой, он всегда с особым трепетом ждал тех дней, когда его, вместе с братьями и сёстрами везли на ежегодный праздник — Фестиваль Плодородия. Там можно было увидеть фокусников, факиров, театральные труппы всех сортов, музыкантов и конечно же простых жителей разной степени достатка. Сколько диковинных вещей можно было увидеть всего за один день - прославленные изобретатели и просто мечтатели представляли окружающему люду чудеса, с трудом умещающиеся во впечатлительном уме ребёнка, но надёжно поселяясь в его сердце. Но главными в этих ярмарках были вовсе не изобретения, не жонглёры на ходулях, не музыканты и даже не вкусности, которыми были завалены прилавки. Туда прибывал сам король. Его процессия, длинной блистательной лентой пролегала через улицы, а в центре неё, окружённый охраной, находился волшебный кристалл. Водружённый на спину могучего слона, опутанный множеством тканей, он видел дневной свет, лишь на время ежегодной ярмарки. Предание гласило, что однажды, дева неземной красоты взглянет в этот кристалл, и мир озарится невиданным волшебством. И потому, со всей округи съезжались красавицы в изысканных нарядах всех мыслимых и немыслимых цветов и форм, сложность которых подчас конкурировала со сложностью вышеописанных изобретений. Там были девушки с выбеленными лицами, и загорелые красавицы, скромницы и кокетки, богатые дамы и бедные крестьянки.  Что мальчишки, что взрослые мужи, да что там, даже особы женского пола, - все они заворожённо смотрели как очередная красавица подходит к кристаллу, выставленному на помосте среди главной площади. И рты всех, как один, были приоткрыты от изумления, не то от ослепляющего очарования сего действа, не то от невозмутимости кристалла, который оставался холоден, озаряя мир ровным белёсым свечением…
Так же сейчас с приоткрытым от изумления ртом сидел наш герой, ведь все они уступали своей красотой той юной особе, что предстала перед его взором. Можно бесконечно пытаться рассказать вам о том сколь восхитительно выглядели её огненно-рыжие волосы, что ниспадали на плечи элегантными подвивающимися локонами, как заманчиво контрастировали безмерно светлые глаза с  нежным цветом её розовых губ. И как щёки её обагрились румянцем, стоило ей заметить, что юноша пришёл в себя, и пристально смотрит ей в глаза, утратив дар речи. В этот момент, в голове его не было ни единой мысли, только безудержный восторг.
Волшебный, пусть и несколько неловкий момент, был нарушен шумом, доносившимся откуда-то снизу, и с трудно скрываемым испугом девушка унеслась прочь из комнаты, оставив молодого человека еще долго приходить в себя, как после очень долгого и сладкого сна. Десятью минутами позже, когда красавица вернулась, а Мэтью окончательно пришёл в себя, она объяснила ему, в чём было дело. Девушку звали Хлоя. Шум внизу ознаменовал возвращение её отца – местного купца, известного своим суровым нравом. Будучи жутким собственником, он еще в раннем детстве запретил своей дочери выходить на улицу. Дома у них так же не бывало гостей, и девушке было чудовищно тоскливо. Особенно в те дни, когда небо наполнялось странным завораживающим блеском, а город оживал, утопая в плясках огней, сопровождаемых звуками музыки и гомоном тысяч голосов, многие из которых даже изъяснялись на незнакомых наречиях. Даже воздух был в такие дни особенным. Сквозь щель в заколоченных окнах в комнату проникал воздух наполненный множеством ароматов. Запах экзотической еды, специй и пряностей, цветов и духов, смешивались, в один сплошной танец огня и жизни. Вкус свободы. Проводя ночи за холстом и красками, Хлоя часто пыталась запечатлеть цветы пламени, которыми распускался празднующих город, но лишённые той музыки, тех запахов, той атмосферы веселья, картины оставались скованными и слегка грустными, не смотря на всю свою яркость.
На одной из таких картин Мэтью увидел ночное небо, которое вспарывали синеватым огнём двенадцать звёзд, образуя разорванный круг. У каждой звезды была своя форма, свой оттенок, и даже, казалось, характер. Всё это было странно знакомым, но он не мог понять почему, и лишь заворожённо смотрел на картину, так же, как на настоящее небо, снова и снова сбегая из дома по ночам, дабы прогуляться под луной. Он всё смотрел на картину, выхватывая всё новые детали, порой спрятанные от беглого взора в величественном небе, цвета индиго. Уже тогда он понимал, что не мыслит жизни, если она будет лишена подобных красок, похожих образов и чувств. Её чувств, которые он понимал всей душой и сопереживал им до последней капли.  Теперь он знал, что обязан уговорить девушку бежать вместе с ним, и больше не ведал никаких преград. Словно ничто уже не могло пойти не так. Нечто подобное ощущала и она, разглядывающая Мэтью так же, как он рассматривал её картины. Они влюблялись друг в друга всё сильнее с каждой секундой, каждый по-своему. И той же ночью, стоило отцу Хлои заснуть, они сбежали, надёжно укрывшись в суете города, готовившегося к крупнейшему ежегодному празднеству...
                * * *
Довольные и измотанные опьяняющей прогулкой по ночному городу, они заночевали в большой повозке с яблоками, брошенной где-то на окраине. Временное прибежище оказалось вполне надёжным, благодаря брезентовому навесу, равно как и тому, что днём ныне было немногим светлее, чем ночью. И даже фермер запрягавший осла в повозку, чтобы отвезти фрукты на Фестиваль Плодородия, не заметил наших героев, мирно дремлющих позади.
Проснулся Мэтью от оживлённого гомона горожан. Количество голосов, восторженно вскрикивающих, охающих, ахающих и присвистывающих там и сям, ясно дало понять юноше, что веселье уже шло полным ходом, а на помосте уже нежится в лучах своей мимолётной славы очередная разряженная в пух и прах девица. Какого же было его удивление, когда выглянув из повозки, он кое-как разглядел сквозь толпу свою новую попутчицу, скромно представшую перед королём и всем миром. И пока он проталкивался сквозь живое заграждение из столпившихся вокруг зевак, Хлоя уже подошла к кристаллу и заглянула в его матовую поверхность. Всего на секунду она увидела в нём своё отражение, прежде чем камень засверкал так, что стало невозможно смотреть. Ровное белое свечение усиливалось с каждой секундой всё больше, наполняя всё вокруг сплошной непроглядной белизной. На несколько мгновений мир вокруг утонул в волнах света, и когда люди наконец отважились открыть глаза, они увидели, что ночной мрак окутавший мир днями ранее, наконец отступил. На небе яростно сверкало солнце, его золотой диск источал свет столь невозмутимо, словно никуда не исчезал вовсе, вынуждая людей неловко потупить в землю взгляды, еще не привыкшие к яркости светила.
Когда волнения поутихли, все вновь направили взгляд на помост, где всё так же смущённо стояла рыжая девушка, будто бы и непричастная ко всему произошедшему. К тому времени как Мэтью наконец пробился сквозь ряды зевак, король уже начал высокопарно засыпать его спутницу словами благодарности и похвалы. В награду за избавление всего мира от жуткого наваждения, он пообещал девушке всё, что бы она ни попросила. Хлоя тут же выпалила, что хочет связку из одиннадцати ключей, венчавших трон монарха подобно венку, ведь их рукояти были точь-в-точь такими же, как у её кулона. Кулон этот был найден в той же колыбельке, в которой её подкинули однажды под дверь купеческого дома, и если не считать короткой записки, был единственным напоминанием о её матери. Правитель заколебался на несколько секунд, но всё же рассудил, что эти ключи, хотя и считались символом королевской семьи, но были меньшим, чем он мог отблагодарить спасительницу его народа. Дабы сделать жест еще боле широким, он объявил, что лично вручит их. Однако этот поступок оказался скорее расчётливым нежели щедрым, ведь стоило девушке принять из рук короля связку ключей, как тот элегантно преклонил колено, предлагая ей свои руку и сердце.
Толпа взревела от восторга, предвкушая венчание короля с подобной красавицей, однако сама Хлоя побледнела и отшатнулась. Обстановка накалялась, секунды тянулись медленно, всё больше нагнетая неловкость, а девушка застыла на помосте, вцепившись побелевшими пальцами в связку ключей, не зная как поступить. Она уже было собралась что-то ответить, как вдруг кто-то схватил её за руку и потянул вниз. Потеряв равновесие, она рухнула с помоста, очутившись на руках у Мэтью, который помчался со всех ног раньше, чем кто-либо сообразил что происходит. Монарх, оторопевший от такого поворота событий, сыпал ругательствами и призывал стражу поймать негодяя. Однако ни одна из лошадей стражи не смогла пробиться сквозь толпу зевак, радостно вопящих и рассерженно улюлюкающих вслед ускользающей паре.
                * * *
Большая часть бегства отпечаталась в головах героев белой, скачущей мешаниной из мелькающих образов, тяжёлого дыхания, с хрипом прорывающегося сквозь лёгкие и страха быть пойманными, подстёгивающего их бежать всё дальше, не смотря на усталость.  Бежать не оборачиваясь и не разбирая дороги. Лишь достигнув леса и укрывшись в самой его чаще, они смогли перевести дыхание и собраться с мыслями, стискивая друг друга в объятиях. Дав себе короткий отдых, они побрели дальше сквозь ветви и кустарники, и там, где девушку дрожащую из-за холода и потрясений, посетил новый испуг, Мэтью обрёл спокойствие, осознав, что ноги сами ведут его вперёд. Ведут его домой.
В момент, когда казалось, что свисающим деревянным когтям не будет предела, спотыкаясь из-за каждого камня или коряги, покрытые царапинами и синяками, герои вновь узрели бескрайнее небо. Лес оборвался так же неожиданно, как и обступил их ранее, чуть ли не выплюнув на зеленеющую лужайку. Вдали возвышалось старое потрёпанное поместье, покосившись, оно почти что опиралось на пышные яблони и выглядело так, словно уже готово рухнуть. И хотя они выбились из сил настолько, что готовы были распластаться на земле и заснуть под раскидистыми ветвями здешних деревьев, далёкий грохот копыт подстёгивал их страхи, и они торопливо вошли внутрь.
Дом отзывался скрежетом на малейшее прикосновение. Дверные проёмы и запылившиеся шкафы, кресла и прочая уцелевшая мебель — всё наклонилось в разные стороны, словно люди, которые не найдя общий язык не придумали ничего лучшего, кроме как отвернуться друг от друга. Половицы громогласно озвучивали каждое движение и их скрип разносился гулким эхом, затихая где-то в дальних комнатах. Всё здесь было пропитано атмосферой запустения, и трудно было представить, что совсем недавно здесь кто-то жил. В это с трудом верил и сам Мэтью, подбирающий один за другим ключ к каждой замысловатой скважине двери, которая с детства казалась непреодолимой и неприступной. Он даже не был уверен, дверь ли это вовсе, или просто затянувшаяся шутка одного из основателей рода, о которой каждый забывал, рано или поздно. Но вот, теперь, один за другим ключи вонзались в бастион его детских фантазий и проворачивались с мелодичным щелчком так, словно они не простаивали без дела столько лет. Последним стал крохотный ключик-кулон, который Хлоя носила на шее все эти годы, - то самое единственное напоминание о её матери. Он погрузился в едва заметное углубление в центре двери, и самостоятельно начал вращаться с тревожным дребезжанием. Фундамент дома завибрировал с такой силой, что затрещали доски. Щепки и осколки брызнули во все стороны, обратившись в одно колючее облако.  Нараставшие доселе звон и грохот слились в кромешную какофонию разрушения. Каждая стена, всякий предмет, всё сломалось, рухнуло, схлопнулось. Всё обратилось в пыль и крошево, усеявшие окрестности на сотни метров вокруг, стерев любой, даже самый малейший намёк на существование здесь жизни...
                * * *
Устав лениво греться в лучах ласкового и уютного солнца, он наконец открыл глаза. Зелёный луг щекотал ладони своими шёлковыми волнами, увивающимися вслед за дыханием ветра. Их шелест, убаюкивающий и игривый, доносился со всех сторон, подобно взмахам крыльев множества крохотных птиц, силящихся взвиться в лазурное небо одна за другой.
Сложно сказать как долго наши герои пребывали в своём новом мире. С тех пор, как они прошли через дверь, минули месяцы, хотя может быть лишь часы. Время здесь протекало иначе, если и двигалось вовсе, а день или ночь стали не более чем прихотью. Вместе, они создавали этот мир по крупицам, и каждый привносил в него что-то своё. Здесь, на бескрайних пушистых зелёных лугах, поодаль друг от друга росли стройные деревья с алыми листьями и золотистыми плодами, похожими на яблоки. Подобно кругам на воде они обступили величавое поместье матово-белого цвета, которое щурилось окнами-половинками, словно напоминая о своём возрасте и непростом характере. В подвале этого поместья была дверь, двенадцать ключей от которой висели вдоль стен, ожидая своего часа. Но Мэтью и Хлоя думать забыли об этом — у них был целый новый мир, воздвигаемый их волей и терпением, фантазией и изобретательностью, их дружбой и любовью. Они наконец обрели свой дом, в котором не чувствовали себя ни пленниками, ни чужаками. И их счастью не было предела...

                Конец.