Богатырь

Тхя, можно сказать, не удался. Ни в братьев, ни в отца не удался, да и вообще. Только и выучился у бати что взгляду тяжелому. Как зыркнет черными глазищами, - недоросль мелкая, а пробирает. Видно породу. Отец-то у Тхя в одиночку, считай, Болота чистил от нелюди, разве только сыны подчас помогали, а из воеводы-змеелюда себе и князю сапоги справил, с зелеными ушками. Князь потом только на праздники в этих сапогах и выходил, гордился, - как же, сам храбр меня одарил, мол, уважает. Владыка тоже был из народа, не гнушался с мужиками сосны валять и водки выпить не брезговал. Так что не только храбр Никита Омич его уважал. Имел князь единодушную поддержку и всенародное доверие.
   Болото - оно болото и есть. Всем, конечно, жить где-то надо, дык ведь и не наглели люди особо, притулились сбоку и живут себе, торф добывают и тирозавров глядят. Забьют мужики одного когда-не-когда на мясо, и только.
   Омичи семейным подрядом Болото вычистили как надо, качественно, тут спору нет, да только шмат земли-то небольшой. Как раз под нужды людские, сверх нужного не брали. А змеелюды прут и прут, уже даже храбр стал уставать, Солнышко святое поминать вполголоса и прикладывать не только бревном по хребту, а еще и крепким словом вдогонку.
   Болото вроде как и обжили, казалось, а недавно все одно вышел интересный случай. Шли Омичи сам-третьей, Никита впереди шел, а с ним сыны, привычные уже к своим годам дубиной гнать змеелюдов аж до самого суходола выжженного.
   - Ото слухай, кажу, - говорит им Омич. - Как змейс покажется, ты его сбоку...
   - С фланга? - уточнил старший себе на беду: отец отвесил ему крепкий подзатыльник.
   - Ото понаслухиваются, знач, романцев и латинян, спасу нет. Мне одинаково, как змея бить, хоть сбоку, хоть с фланга, абы только дело шло. Ясно?
   - Ясно, батя, - вразнобой сказали парубки.
   - Ты с одного боку, ты с другого. А я им в лоб, как ото заведено.
   Хорошо Никита рассудил, но подраться не вышло. Набрели на поляну, сухую и светлую, будто не на Болоте она стоит, а в лесу березовом, как в тех местах, с которых людям уйти довелось. Такая эта полянка родная оказалась, такая по-особенному тихая, своя, что захотелось на колени бухнуться и хвалу Солнышку вознести. А потом дубье выбросить, пойти домой и впредь не воевать ни с кем и никогда. На колени Омич, положим, не бухнулся, - не тот характер, да и не пристало храбру, - но на камень теплый примостился и стал полянкой любоваться, в бороду усмехаясь. И так ему стало хорошо, что даже слезу пустил старый храбр, о чем никому не говорил, сыновья только потом шепотом пересказывали. Сами-то, поди, в три ручья ревели.
   И тут откуда ни возьмись змеелюдов тьма. Никите бы раскидать всех в лоб, как заведено, а малым с боков или хотя бы с флангов ударить, как уговаривались, но братья и слово-то такое романское позабыли (или латинское, что один хрен), - до того поляна их расчувствовала. И отступил храбр с парубками своими, не стал драться на Солнечной поляне, - так назвал он ее. О чем всем рассказал и дал строгий указ: на поляну ни ногой. Слишком там хорошо. Не пристало человеку так хорошо себя чувствовать. Но границу все равно провели так, чтоб поляна у людей осталась. Нельзя, чтоб человеку было так хорошо, но пусть лучше будет у нас. Вдруг когда-нибудь станет можно.
   А Тхя сидел под лавкой, слушал, уши-лопухи развесив, да с лебедой игрался.
   Кто ж знал, что он это все на ус мотает?

***

   У Никиты Омича пятеро детей было. Остап, Борис, Тарас, Назар и Тхя. Старшим по пять литер в имена досталось, а Тхя - как будто вылаялся кто-то. Четверо уже вошли в возраст, первенец Остап так и вовсе бороду погуще отцовской отрастил. И все четверо взрослых сына Омича были на особом уважении. Сильные, степенные, - ни дать ни взять, будущие храбры.
   А вот Тхя не получился. Он был жилист, но как-то не по-людски худощав и низкоросл. То бывают пацанята высокие, от природы тонкокостные, а то такие, крепко сбитые, как грибки-боровички, а этот ни туда ни сюда. Волосы светлые, во все стороны торчат, что ты с ними не делай. Разве что глаза омичовой породы, - карие, аж черные. Большие уши и высокий лоб, - умный пацан, деловой. Словом, совсем не в отца уродился Тхя, только и геройского, что тонкий шрам через левый глаз. А нечего было тирозавра дразнить. Хорошо хоть глаз на месте остался.
   До поры все селение в нем души не чаяло, - до того умильный был малец. Баловали его сверх меры. Братья за него работу делают, мужики нет-нет да вручат какую-то занятную безделицу или ножик подарят, бабы приголубят, пряниками медовыми накормят. Все думали, что годков через осемь вырастет селению защитник, парням друг, девчатам жених. Да вот не задалось из Тхя защитника. Сделался он отчего-то неслух и лентяй, стал шалить и даже, стыдно сказать, повадился воровать с недавних пор на рынке все, что плохо лежит. Причем нагло, нисколько не скрываясь, как будто даже гордясь. Вор, тать и острожник, - клеймил его отец, выписывая по тощему заду кожаным ремнем устав поведения в семье былинного героя. А Тхя ревел и причитал, неделю ходил вроде как вразумленный и тихий, а потом сызнова начинал проказничать, да так, что Никита Омич уже всерьез подумывал младшенького своего в трясине утопить. То к бабам в баню забежит да мало того, что увидит то, чего ему по малолетству видеть не следует, так еще и крокодила им подкинет диковинного, - ох и визг стоит! То однокашника поколотит кого послабее, а кого посильнее - словами обидными до каления доведет. А крайний раз вообще решился на немыслимое: у героя, отца, то бишь, бутыль самогонки спер и в Болото подался, чтоб там на него, - на отца родного! - пастку соорудить, для чего веревок понабрал - едва только тонкие ноги из-под них видать.
   - Скажите бате - перехитрить его хочу, - сказал на прощанье и сбежал.
   Славный был мальчонка Тхя, упокой его Солнышко, - снимали шапки и гутарили меж собой люди, глядя, как идет разгневанный Никита сынку младшего из Болота добывать, а там и убивать-калечить. Ибо где ж такое видано: самогон-первач, герою положенный, тырить да в болота с ним бежать? Еще и с батей завестись, перехитрить его себе за цель поставить? Это Тхя не подумав.
   Это уже как-то чересчур.

***

   Тхя был пацан смекалистый. Натянул веревки умело, - чай, болотного роду, охотник, - поставил посреди поляны бутыль с первачом и уселся ждать. К выступающему из земли камню привязал веревки, не боясь, что батя их порвет. Храбр Никита сам их плел, так что за крепость мотуза душа спокойна была, а узлы Тхя вязал как надо. И ничего на поляне хорошо не было, как оказалось, наоборот даже. Бесила она мальца. Но батя, думал он, тут точно соображать не сможет и в пастку залезет.
   От нечего делать прикорнул малость. Проснулся от сигнала, - сработала пастка. Выглянул - и обомлел: змеелюда заарканил.
   - Наконец-то! Наконец-то сюда пришел взрослый человек! - чуток шепеляво затараторил попавшийся ящер. - Я так рад, рад. И ваш язык несложный, явно основан на нашем, очень много общего, разве что диалектические особенности. Вы не так произносите шипящие...
   - Шо? - не понял Тхя.
   - А, да-да, простите. Эти ваши огромные дети, с детскими волосиками на лице, они милые, но проблемные. А взрослые люди почему-то сюда не ходят, - заливался соловьем змеелюд. - А я хотел бы поговорить...
   - Шо? - снова не понял Тхя. - Ты шо, змей, не по-человечьи гутаришь? Щас как дам в лоб нараз, так и год кончится. Сапоги мои видал?
   - Ах, оставьте, - змеиная рожа сморщилась, как квашеный огурец. - Я понимаю, когда такие демонстрации устраивают ваши дети, но вы, взрослый человек... Послушайте, мы не хотим никому зла, напротив, обещаем вам посильную помощь в восстановлении цивилизации, нашего общего дома. Нам просто нужно забрать назад то, что вы...
   - Ни пяди родной земли не получит враг! - гордо заявил Тхя, зыркнув черными глазами. - Ты пошто самогонку в пастке тырил?
   - Тырил? - не понял змей.
   - Я ее у бати стырил, - терпеливо объяснил ему младший Омич. - А ты решил на поляне из пастки стырить. Чо тут непонятного-то?
   Змеелюд затравлено огляделся, он явно не понимал, что тут творится, и совсем уж латинской грамотой для него была самогонка, которую все у всех тырили.
   - Кажется, я понимаю, - сказал он осторожно. - Вы хотели принести жертву нашему богу.
   Он ногой указал на тот самый камень на поляне, к которому Тхя хитрыми узлами привязал веревки. Малец на всякий случай промолчал.
   - По легенде, он является только истинно достойным, только тем, кто истинно владеет этой землей. Так гласит пророчество! Так говорят эльфы! Вы хотели его задобрить этой жидкостью, правда? Выказать свое благоговение, трепет? С надеждой узреть бога? Это означает "тырить"?
   - Ага, - слегка ошалело кивнул Тхя, понимавший змея слово через трое.
   Харя змея просветлела.
   - Вот видите, вы уже начинаете понимать. Пройдет время, несколько поколений, не больше, и ваш интеллектуальный уровень будет почти равен уровню наших школьников. Вы будете учиться...
   Вот это он сказал зря. Не любил Тхя учиться. И вообще, змеелюд здорово его притомил, так что малец просто от души съездил ящеру по голове бутылкой. Тот свалился на поляну и замолк. И, коли судить по вываленному из пасти языку, надолго.
   - Ото, - довольно сказал малый Омич. - Учиться, ишь ты. Сам иди учись, одоробло.
   Обновил пастку, змеелюда оттащил подальше, раскинул ему лапы и часть самогонки наземь вылил. Получилось как будто змей упился и валяется теперь осоловевший. Довольный придумкой, уселся ждать, но подальше. А тут и батя, смурной и злой, сосредоточенный, чтоб чарам местным не поддаться, но как зашел на поляну, так сразу в улыбке расплылся. Постоял дурень дурнем и за бутылку хвать! И руки сразу в пастке - да так, что не вытянешь. А хоть и храбр, но веревки не порвешь, - Никита сам их вил, знал их крепость. Прокряхтел Омич недобро и ну из земли тащить камень, к которому мотузы привязаны! И тащит, главное, вот она, сила храбра былинного, достает из земли камень-идолище! Змеелюд очнулся и начал что-то орать непонятное. Тхя уж и не рад был, что все это затеял - так на душе муторно стало.
   Набежали людоящеры, стали поклоны бить. А потом как заорут:
   - Бога славь!
   - "Тырь"! - крикнул тот змей, что давеча в пастку попал. - Они "тырь" говорят!
   - Бога тырь! - подхватили остальные. - Бога тырь!
   Никита чуть камень не уронил от такого, а Тхя - тот и вовсе от хохота наземь брыкнулся.
   - Пророчество сбывается! - бесновался ящер. - Эльфы...
   - Да идите вы в пень со своими эльфами! - в сердцах сплюнул Никита, поднатужился, выдернул камень целиком и в болото выкинул.
   Все как-то сразу замолкли. Только храбр тяжело дышал, и Тхя смеялся.
   - Ты у меня дома отхохочешься, - устало пообещал Никита.
   И к первачу прям из горла приложился.

***

   Тхя батя, конечно, выдрал, да так, что тот потом неделю сесть не мог, а на полати лежал только на пузе. Но хоть не убил, и то хорошо. Даже наоборот, на сына младшего по-новому смотреть начал. А малец с того случая угомонился, спокойный стал и ласковый, перестал на всех волком зыркать и ершиться по поводу и без. Видать, сделал дело храброе, полезное, хоть и невольно, - без камня колдовского и поляны этой всем легче стало. А ему легче всех.
   - Зырьте, - говорил Никита Омич с гордостью, на малого показывая. - Какой ото богатырь вырос!
   Тхя лучился счастьем и умильно краснел.
   Змеелюды больше на людей не набегали. Ходили в стороне, границы не штурмовали, а к осени ближе начали даже торговать пытаться. Тут снова чуть не передрались, но как-то устоялось все. Ну и хвала Солнышку.
   А вот полянку болото одолело, перестала она в людях восторг вызывать и сгинула. Да и то верно: чего по полянам околачиваться, когда работ невпроворот, скотина недоена и урожай не собран? А как отработаешь до седьмого пота и хлебнешь после этого кваску свежего, так и не нужны никакие полянки с богами неизвестными, человеку нашему исконно чуждыми.
   "Богатырь" так за Тхя и приклеилось. А там и храбры начали себя так звать, поначалу в шутку, потом уже и непонятно.
   Ото оно такое.


Рецензии