Мышонок по имени Танака идет в Олд-Таун

Мышонок по имени Танака смешно зевает и идет умываться. Ночью мышонку снова снился Олд-Таун. Танака ничего не помнит из этого сна, но ощущение бесконечной радости и восторга от пережитого величия не оставляет его и утром. Он еще спит, пока смешно зевает и идет умываться, но отрезвляющий утренний холод уже добрался и до мышонка, заставляя того зябко ежиться.
  Ледяная вода родника смывает остатки восторга.
  Туман стелется по влажной траве, мысли Танаки далеко.
  — Ма-ам! — зовет он. Получается робко и тихо.
  Слова вязнут в тумане и исчезают в траве.
  Из-за Горы поднимается Солнце.
 
***

 
  Школа, где учится мышонок, находится за Горой. И когда он с мамой садится в старенький седан, который, покряхтывая от старости и ворча мотором, — ворчит не со зла, так, по привычке, — довезет Танаку до школы, после чего умчится назад, — тогда мышонку иногда кажется: Солнце живет в школе. Каждое утро оно прилежно встает, когда положено, — только зимой иногда опаздывает, — каждое утро оно брызгает на траву росой из родника, каждое утро Солнце делает все привычные дела, после чего мирно светит с небес и согревает каждого. И мышонка тоже.
  А то, что на Солнце трудно смотреть...
  Танака садится, задумчиво глядит на тарелку.
  Мало ли на что трудно смотреть?
  — Ма-ам?
  — Что?
  — А Олд-Таун красивый?
  — Красивый. Ешь рис.
  Мышонок ест рис, стараясь хорошо пережевывать пищу. Нет, — вспомнил он, — не хорошо, а "тщательно". Так их учили в школе, где спит Солнце. Олд-Таун, вернее, прекрасная мечта о нем, медленно разрушается в неровно, но с любовью подстриженной голове Танаки. Это страшно неприятно, когда в голове трудно удержать прекрасную мечту. Танака хмурится.
  Олд-Таун находится далеко за океаном. Там высокие-высокие дома, машины там все новые и быстрые, а пилоты летающих островов Федерации лучшие. И острова у них самые мощные. И красивые, потому что Олд-Таун красивый, а он как-никак столица! Мышонок знает это, потому что видел во сне и потому что сказала мама.
  А уж если сказала мама...
  — ...ты доел?
  — Да, спасибо!
  Мышонок выбирается из-за стола и идет к камидане. На седьмой день своей жизни он получил имя, сотканное из знаков начертания имен предков. И сейчас предки строго глядят на него с камиданы; кажется, что вязкий туман просочился и в комнату, поселился в алтаре и теперь проникает в мышонка, заставляя его чувствовать себя неуютно. Танака быстро хлопает в ладоши и кланяется предкам.
 
***

 
  Седан сегодня урчит очень тихо, как будто убаюкивая мышонка. Танака не собирается засыпать, потому что ехать недолго, и вообще он уже проснулся, но на секунду прикрыть глаза ему не кажется чем-то серьезным. Темнота вокруг мышонка почему-то красная, и сквозь эту красноту проступают высокие дома, где могут жить тысячи людей, волшебным мерцанием загораются огни непонятных надписей, радостные и уверенные в себе жители Олд-Тауна спешат на работу. "Мышонок!" — говорят они, едва завидев его и счастливо улыбаются ему, только почему-то голос у них какой-то знакомый, наполненный нежностью и мягкой укоризной...
  — Мышонок!
  — А?
  Танака открывает глаза, немного ошалело оглядывается.
  — Ты что, спишь?
  — Не, — мышонок мотает головой, возвращаясь из Олд-Тауна в старенький уютный седан. Он потирает глаза и, слегка прищурившись, выглядывает в окно.
  Из-за Горы поднимается Солнце. Его заслоняют несколько боевых островов, которые бесшумно идут по небу куда-то четким военным строем.
  Мышонок вспоминает, как учитель рисования говорил им: "Не стремитесь к идеальным линиям. Рисунок — это тайна, вы создаете эту тайну, вы творите. А ваше творчество никогда не бывает идеальным. Современный мир бесплоден, пуст и лжив. Надеюсь, я смогу дожить до того дня, когда все застройщики обанкротятся, наша страна обеднеет, и все вокруг покроет высокая дикая трава". Почему-то это понравилось мышонку.
  — Мам, — спрашивает Танака, пытаясь получше разглядеть острова. — А правда, что компьютер способен на большее, чем человеческая рука?
  — Ты о чем?
  — Я про рисование, — поясняет мышонок. — Учитель говорит, что компьютер способен на большее, чем человеческая рука, но ему уже слишком много лет, чтобы заставить себя убедиться в этом.
  Острова пропадают из поля зрения. Мышонок вздыхает.
  — А война будет? — спрашивает он.
  — Какая война? Откуда ты взял?
  — Да так, говорят...
  — Не будет никакой войны. С чего ей начаться?
  Мышонок, немного подумав, согласно кивает. И правда, какая тут война? Федерация сказала, что воевать плохо, — они там как-то иначе это сказали, но смысл тот же, — а их страна это тем более должна понимать. Если это понятно и маленькому мышонку, то взрослые и умные правители уж непременно сообразят.
  И к тому же мама сказала, что войны не будет.
  А она никогда его не обманывала.
  Мышонок отворачивается от окна, и в этот момент слышит отголоски грома где-то там, за Горой. Недоверчиво нахмурившись, — как так, гроза, а солнце? — он снова смотрит наружу, но видит только какие-то вспышки вдалеке. Они кажутся Танаке забавными, и он, весело улыбаясь, смотрит на маму.
  Смотри, мам! — хочет сказать он, но не говорит.
  Мама, хоть и улыбается в ответ, выглядит как-то по-другому, и улыбка мышонка пропадает.
  Гром становится ближе.
  Машина обиженно кашляет и замолкает, некоторое время еще двигаясь. Теперь тихо, если не считать грома, который все ближе.
  Мышонку становится страшно.
 
***

  Машина останавливается, — она скатилась с дороги на обочину и спряталась в деревьях. Мышонок испуганно прижимает к груди ранец с учебниками и домашним заданием. Он немножко не доделал примеры по математике, и почему-то именно сейчас это кажется важным.
  — Мам, — говорит он, и голос его сильно дрожит. — Мам, я... по математике немножко не...
  Сердце колотится все сильнее. Танака не понимает, откуда взялся окружающий их гул, через который с трудом пробиваются раскаты грома, и это очень пугает его.
  — Мышонок, — говорит мама, и ее голос неестественно прям, как готовая лопнуть струна, в этом гуле ее едва слышно. Но она, хоть и хочет что-то сказать, на секунду замолкает, после чего выскакивает из машины и, кажется, кричит — Танака, беги! — и каким-то образом, — мышонок не понял со страху, — молниеносно оказывается с его стороны, открывает двери, — а Танака от испуга дернулся в другую сторону, — хватает мышонка и как будто даже выбрасывает его от машины. Мышонок ничего не понимает, но мама кричит "Танака, беги!", значит, надо бежать.
  Кеды мокнут в покрытой росой траве. Мышонок поскальзывается и падает. Но тут же встает и оглядывается, — не хочет, а оглядывается, гул порабощает его, он должен знать, что это за сила, которая может издавать такой звук...
  ...Танака знал, что когда падает подбитый боевой остров, это всегда громко. Но он не мог представить, насколько это оглушительно громко и насколько это жутко — и насколько красиво совершенным величием смерти и разрушения. Он хотел было убежать, закричать или хотя бы упасть и закрыть голову руками, но сил не было, и он просто стоял, замерев и сжавшись от ужаса, прижимая к груди ранец с книгами. Книги стали тяжелыми и в момент, когда остров Федерации врывался в их землю, сминая их машину, мышонок почему-то подумал, что нести сейчас с собой ранец очень глупо.
  Звука удара он так и не услышал.
  А потом наступила красная чернота, грубо и насильно сломавшая все в голове мышонка.
 
***

 
  Мышонок по имени Танака идет по трассе, всхлипывая и ничего не понимая. Он видит свои окровавленные пальцы, которыми утирает кровь со лба, но ему не больно, хотя обычно ведь больно, когда кровь? Но все, что было обычно, осталось там, за Горой. Там, где старый седан, где дом и где строгие предки, каждый из которых вплел в имя мышонка часть своего имени.
  Это же Федерация, напала Федерация! — доходит до него. Но понимание не рождает эмоций. Кажется, что он все-все давно знал, просто только сейчас это знание превратилось в слова.
  Танака закрывает глаза. Слова внутри заиндевелыми комьями врезались в душу и наступает чудовищная боль, такая боль, которой мышонок никогда раньше не знал.
  Он остановился и закричал, зажмурившись от невыносимого чувства невосполнимости. Одиночества. Страха и несправедливости, оставивших Танаку одного в вязком тумане.
  Крик пронзает туман, но обрывается, завязнув в нем.
  Ма-ама! — на пределе себя самого кричит мышонок.
  Этот крик беспомощным писком растворяется в оглушительной тишине.
  Больше Танака ничего не слышал.
 
***

 
  Я дойду, мама, — думает мышонок, а на самом деле говорит. Я доберусь. Там же, там столица, красивый Олд-Таун, ты сама говорила. Я объясню, ну попробую, то есть, там же высокие дома, где много-много людей, они все живут там. И пилоты Федерации, они же не хотят воевать, я просто у них спрошу — а зачем вы воюете, потому что вот теперь они будут умирать, мы будем. И школы нет, теперь Солнцу негде жить. А может, они там не знают, и думают, что нас и так нет? Мам, мне трудно будет, но я дойду. Кто-то же должен сказать им, что мы тоже живые?
  Мышонок Танака останавливается. Потому что пропала боль.
  Он смотрит вперед. Поднимает с земли ранец, который уронил.
  Туман под ногами похож на облако, и мышонку становится очень легко внутри.
  Он идет, и небо прогибается под его кедами.
 
***

 
  Мышонок по имени Танака идет на небо.
  Оттуда ближе до Олд-Тауна.