На игре

Кажется, цель существования была отброшена еще тогда, в тридцатых годах. Эпоха потрясений, эпоха смены идеалов и нарушения законов, скрипичных этюдов и выстрелов оружия. Пение ангелов, живущих в обойме пистолетов, обрывало жизни, но тогда жизнь имела цель, и это казалось забавной игрой. Дожить до вечера, пережить ночь, выжить днем. Тридцатые были отличным временем, — более честным, пусть лишенным понятных обывателю принципов, циничным, однако не лживым и имеющим свои правила, законы чести.
   А сейчас... Сейчас слишком жарко носить кожаные плащи. А во что можно верить и какие правила могут быть у людей, которые убивают друг друга, одеваясь в цветные рубашки? Раньше это казалось забавной игрой, но никогда не превращалось в цирк. Тогда, в те дни, когда я считался лучшим ловцом в наших широтах.
   Но это было в тридцатых.
   Сейчас все иначе.
 
***

 
   Я уже закрыл магазин. Но вмешивается судьба.
   — Джефри.
   Оборачиваюсь. Передо мной стоит коротыш Четвертый, — привет из тех самых тридцатых.
   Нашел все-таки, — думаю я.
   — Тебя же могли видеть, — не скрываю раздражения. — Мне не нужны...
   — Никто меня не видел, ты же понимаешь. Я к тебе по делу, значит, я на игре. Если ты считаешь, что меня могут выследить, когда я на игре, то придется обидеться. А я по делу.
   — Ну? Какое дело?
   Четвертый один из немногих, кто все еще верит в фей, — почему-то вспоминаю именно это. Я видел, как он размозжил голову какому-то панку, который осмелился сказать, что фей не существует. Они ведь умирают, когда такое говоришь.
   — Джефри. Мне нужна начинка, дружище.
   — Здесь, на прилавках, все, что есть. Не нравится — убирайся.
   Четвертый недоверчиво улыбается.
   — Не верю. У тебя всегда есть начинка высшего сорта.
   — Артефакты запрещены в девяносто четырех штатах.
   — Мне не нужен артефакт, — терпеливо говорит Четвертый, — мне нужна начинка.
   Я вздыхаю.
   Мой магазин на Третьей Авеню — респектабельное и дорогое заведение. Здесь вы можете купить служебных гремлинов, которые будут прокладывать и обслуживать сеть. Есть, коли надо, гремлины подороже, — могут поддерживать работу серверов и рабочих станций. Вон там, на полке, коробка со звездной пылью, — никакой пользы, но дамам нравится ее блеск, и потому расходится она мгновенно. Друзья еще шутили, что я начал торговать косметикой, но сейчас у меня нет друзей, так что мне все равно. Бесы, черти, сертификаты вызова демонов, из-под полы я приторговываю исчезающими теокритовыми жабами, но вы должны меня понять, — сухой закон все еще строг и действует на всей территории Федерации, а жить как-то надо. Чтобы оставаться владельцем респектабельного и дорогого заведения, приходится отстегивать фараонам хороший процент. Они сами не против упороться жабьим ядом, так что все на мази.
   Я давно уже не ловлю эзотеров, потому что этим есть кому заниматься и без меня. Выдумали технику, способную справиться с ловлей куда лучше, есть молодые, умеющие этой техникой пользоваться, а я просто прослежу, чтобы все было на мази и торговля шла как нужно.
   Но сейчас я вздыхаю, ибо с Четвертым так не будет. Этот человек верит в фей, что является явным признаком безумия, поэтому все эти годы, каждый раз, когда кто-то похожий на него приходил в "Диковинки Джефри", и я сталкивался с его глазами, я нервничал. Но никто не обладал такими стальными глазами с пляшущими там искорками безумия. Теперь, когда они передо мной, смотрят внимательно и участливо, это становится совершенно понятно.
   Так что сейчас я нервничаю куда сильнее.
   В моем магазине давно никто не хотел купить ангелов.
   И кто бы еще захотел, кроме Четвертого?
   — Слушай, — я оглядываюсь. — Мне не нужны неприятности.
   — Никаких неприятностей, дружище. Я беру у тебя начинку, по накладной ты проводишь ее как... ну что у тебя тут самое дорогое? Ты получаешь деньги, я товар.
   — Ты не понимаешь...
   — Джефри, я все понимаю. Я знаю тебя много лет, и уверен, что ты сейчас начнешь ныть о проверках и фараонах, которые перетрясут твой магазинчик в случае, если кого-то убьют.
   Улыбка пропала с лица Четвертого. Он серьезен, искорки безумия в его серых глазах пляшут дьявольский танец. Его не укротить. Он редко такой, поэтому мне становится жутко.
   — Обещаю тебе, — он опирается о стойку. — Никто не узнает. Ты же доверяешь старому другу?
   Четвертый был лучшим игроком. Я был для него лучшим ловцом. Мы были отличной командой, но времена меняются, и нет идиотов, верящих в старые, давно разорванные связи.
   — Я не игрок, мне помирать скоро. О душе надо думать...
   — После работы беру на себя твои грехи, — быстро и просто говорит Четвертый.
   Этим он застает меня врасплох. В наступившей тишине слышен только стук дождя в окна. Вспыхивает молния.
   — Черт меня дери, — наконец, растерянно выдыхаю я. — Уверен, что горько об этом пожалею, но...
   — Давно бы так.
   Мы уходим в жилую часть.
 
***

 
   — Вчера был ликвидирован Одиннадцатый, — как бы между прочим говорит он мне.
   — Сколько вас теперь, получается?
   — Осталось шесть.
   — И сколько у тебя теперь жизней?
   — Порядка двадцати.
   Я качаю головой.
   — Ни за что не поверю, что ты не ведешь статистику.
   Четвертый смеется.
   — Старый хитрый лис Джефри... Ну хорошо, осталось две жизни.
   Снова качаю головой. Мы не виделись много лет, и я был бы благодарен судьбе, если бы так и не увиделись никогда, но все равно это было неприятно слышать. Всего две жизни... Все-таки годы не щадят никого, и мой старый товарищ явно сильно сдал. Или молодежь просто стала подлее и лучше.
   — Теперь ты понимаешь, — кивает он, — зачем мне начинка.
   Только сейчас замечаю, что задумчиво поглаживаю бороду.
   Казалось, я избавился от этой привычки давным-давно.
   — Какой у тебя аппарат?
   — "Нигредо".
   Я протягиваю руку, и в мою ладонь ложится теплый пистолет. Осматриваю его, не в силах скрыть восхищения. Даже в музеях сейчас такого не найти, — после запрета артефактов такие экземпляры уничтожали безжалостно.
   — Комбинированная техника, — говорю, осматривая пистолет. — Тауширование, синение и чернение. Литьё, с последующей проработкой чеканкой. Курбатов?
   — Точил сам, если ты об этом. На плюс шесть.
   — И не сломал?!
   — Как видишь.
   — Мда, — я правда изумлен. — Снова втравливаешь не пойми во что...
   Я уже готов отказаться, но не могу. После того, как Четвертый пообещал взять на себя грех, не могу. Только не после этого. Да, я старомоден, что поделать, но я оценил его решимость и глубину жертвы. Впрочем, он всегда был легкомысленным.
   — Ни во что не втравливаю, — он пожимает плечами. — Просто надо играть до конца.
   — Ладно, это не мое дело.
   Открываю ящик стола, нажимаю несколько невидимых глазу кнопок и шепчу заклинание. Открывается хитро спрятанная секция, защищенная лучше личных сейфов некоторых банков. Да это и есть мой личный сейф.
   Внутри лежат обоймы с начинкой, — внутри каждой обоймы мучается ангел.
   Ангелы убивали.
   Их заставляли петь, нажимая на спусковые крючки указательными пальцами. Иногда они шептали, после чего бесполезное после этого шепота тело сползало по стене, не умея больше ничего, кроме как сползти по стене, оставив на безвкусных обоях кровавый след. Иногда они орали, и безголовый человек падал под стол. Иногда их песнь длилась всю ночь, иногда — всего одного выстрела было достаточно. Но одно было неизменным: ангелы убивали, умирая при этом сами.
   Я не сдал и не уничтожил последние две обоймы не потому, что надеялся кому-то их продать. И не потому, что хотел ими воспользоваться, — мне это не нужно и у меня нет артефактов. Просто я не мог уничтожить то, что когда-то добывал с таким трудом и болью.
   За ловлю ангелов в нынешние времена полагалась высшая мера.
   Вот я их и не ловил. И больше никогда не собирался.
   — Во!
   Четвертый одобрительно кивнул, повертел в руках обоймы.
   — Хорошие, — кивает он. — Сколько с меня?
   — Обычные. Бери, — говорю, — ты уже заплатил.
   — Ты про тот случай в тридцать четвертом? Да ты что, какие могут быть...
   — Я про грехи, — отвечаю я, и Четвертый тут же замолкает.
   — Спасибо, Джефри, — через время говорит он и поднимается с дивана. — Я у тебя в долгу.
   — Удачи на игре.
   — К черту.
 
***

 
   Я уже закрывал магазин, как снова услышал позади себя голос, исполненный стали и смертельно опасного спокойствия.
   — Джефри.
   У меня моментально вспотела спина. Я медленно обернулся и увидел Четвертого, сидящего на стойке.
   — Что?
   — Они не поют.
   Я недоуменно нахмурился.
   — Не может быть.
   — Я знаю, — покладисто сказал Четвертый.
   После чего выхватил свой "Нигредо" и, направив ствол на меня, спустил курок. Я вскрикнул, инстинктивно закрываясь руками, запоздало понимая, что это глупо и бесполезно. Но вместо песни раздался глухой щелчок.
   В наступившей тишине я слышал только стук крови в висках и свое прерывистое дыхание.
   — Сам видишь, Джефри, — мягко произнес Четвертый, спрыгнув со стойки. — Так не пойдет.
   — Никогда так... не делай больше, — просипел я. — У меня одна жизнь, в отличие от вас.
   — Они же не поют, ты сам видишь. Так не пойдет. В чем дело?
   — Я не знаю, в чем дело! — заорал я. — Откуда мне знать?
   — Испортились?
   — Невозможно!
   — Не подходят дудке?
   — Что за бред?!
   — Тогда почему они не поют, Джефри?
   — Это невозможно, — попугаем повторил я. — Никак.
   — И тем не менее.
   Четвертый немного помолчал, изучая ботинки и почесывая дулом пистолета висок.
   — Понимаешь, Джефри, как-то дороговато выходит, — сказал он наконец. — Сегодня я должен был упокоить кое-кого, и меня уже не должно было быть в городе. Вместо этого я, во-первых, очень глупо потратил одну жизнь, во-вторых — теперь этот кое-кто знает, что я отоваривался у тебя.
   Я почувствовал, что дрожу. Тот, кто сумел убить Четвертого, от меня не оставит и мокрого места. Или поступит умнее и сдаст меня фараонам, и, если честно, оба варианта меня согревали мало. Господи Боже, я знал, что не нужно было соглашаться...
   — Спасибо, — я присел на табурет, вытер пот со лба. — Удружил.
   — Спасибо тебе, Джефри, — мягко возразил Четвертый. — Из-за меня тебя могут убить, это правда. Но из-за тебя меня уже убили. Разница в том, что я могу все исправить. Только мне нужна начинка, сегодня же.
   Я чертыхнулся. Служебные бесы, мирно лежащие в запечатанных клетках, встрепенулись и заинтересованно поглядели на меня.
   — Н-нет, — я замотал головой. — Я больше не хочу, слово чести... ловить ангелов я больше не хочу.
   — Но иначе мы умрем, Джефри.
   Закрыв лицо руками, я попытался придумать какой-то другой вариант, прекрасно понимая, что других вариантов нет. Мысли бесами метались в голове, запечатанные в клетку обстоятельств. Я знал, что мои руки дрожат.
   — Либо мы умираем под утро, либо он умирает ночью, — терпеливо, словно ребенку, объяснил мне Четвертый. — У нас не так много времени. Он слишком крут, я ничем не смогу его убить, только артефактом. Но толку с артефакта, если он не заряжен?
   Я все это знаю, — промелькнуло у меня в голове между мечущимися бесами. Я понимаю, я все это знаю. Мне не двадцать лет, не лечи меня.
   — Ладно, Джефри, — устало выдохнул игрок и крепко взял меня за плечо. — Поехали. Машина стоит за углом.
   — Откуда у тебя машина? — мрачно спросил я, накидывая плащ.
   — У меня? У меня нет машины, — удивился Четвертый и вышел из магазина.
   Я почувствовал, что сейчас завою от отчаяния.
 
***

 
   Я молчал. Четвертый вел машину.
   — Что, долго еще?
   Я молчал.
   — Джефри, дружище. Так не пойдет. Не буди во мне зверя.
   — Вон там, — я безучастно показал на пустую железнодорожную станцию.
   Поезда здесь не ходили давно. Рельсы заржавели, между шпалами проросла трава. Окна станции были лишены стекол, глядели на нас пустой, ничего не выражающей чернотой.
   Четвертый остановил машину и заглушил мотор. Некоторое время не было слышно ничего, кроме далекого шума города и стрекота сверчков, но потом я решился и вышел. Ночь была холодной, и все указывало на скорое приближение дождя. Так даже лучше, — серьезно кивнул внутри меня давно не просыпавшийся ловец. Так даже лучше.
   — Тебе одного хватит?
   Четвертый пожал плечами.
   Он был на игре, я чувствовал это.
   Суть ловца высшего класса — умение чувствовать. Никакая техника этого не заменит.
   — Вполне.
   — Слушай, — сказал я, глядя во тьму оконных проемов. — А кто хоть он?
   — Игрок, — пожал плечами Четвертый. — На сегодня он лучший.
   — Когда-то ты был лучшим.
   — Да. В тридцатых. Помнишь, в тридцать четвертом, когда наши с тобой брауни, святые существа, замкнули провода... как тогда рвануло, любо-дорого вспомнить. Ужасно удобно было так убивать, только брауни немного жалко. И ты еще, растеряха, чуть не убился.
   Я кивнул. Четвертый тогда оттолкнул меня от обломков, но сам уже уйти не успел, и один из камней сломал ему череп.
   — Прекрати, Джефри, — покачал головой Четвертый, зная, о чем я думаю. — Одной жизнью больше, одной меньше, делов-то. Я тогда нормально нагрелся, жизней хватало. Старые добрые деньки. Сейчас-то есть и получше нас с тобой, согласен?
   Я снова кивнул. И спросил:
   — А почему ты не накопишь сил и не выйдешь на него позже?
   Четвертый помолчал.
   — Видишь ли, дружище, Девятый, девятка эта, он всерьез воспринимает всю эту чушь про "должен остаться только один". Он правда думает, что если убьет всех, то победит. Он какой-то маньяк. Для него важна победа, а это оскорбление для всех нас, если игрок играет на победу. Девятке не понятны тонкости процесса. Поэтому он сегодня должен быть ликвидирован. Давай, дружище, время не ждет. Иди за ангелом, докажи мне, что старый конь борозды не портит.
   Игрокам не понятны тонкости процесса, — подумал я, медленно забираясь на ступеньки. Нельзя просто приехать куда-то к черту на кулички и найти там ангела. По-хорошему, ловлю можно было провести даже у меня дома, — ангелы придут куда угодно. Но мне нужно место, где нет людей, потому что заточение этих эзотеров в обоймы очень шумный и болезненный процесс. И для меня, и для них.
   Мне было очень пусто и плохо. Я не хотел умирать, и ощущение близкой смерти очень угнетало, текло ржавой водой в моем трясущемся сознании. А еще я мысленно прокручивал в голове детали предстоящего процесса, с каждой секундой все больше пропитываясь липким отвращением. Ничего у нас не выйдет, — подумал я. Хотелось завыть от тоски, но ангел не приходил. Видно, мне было недостаточно плохо.
   И я решился.
   — Четверка, давно хотел тебе сказать, — крикнул я ему со ступенек. — Поверь ловцу со стажем. Фей не существует.
   Он вскочил как ошпаренный. Секунду постояв, он двинулся ко мне, неотвратимо и размеренно, как миниатюрный бульдозер. Я попятился назад, хотя и не собирался, но мне стало ясно, что сейчас я умру. Четвертый не будет размышлять, не будет задумываться о последствиях, — он просто меня убьет. И ничто меня не сможет спасти.
   И я вдруг почувствовал облегчение и какую-то светлую обреченность.
   Это значило, что ангел здесь.
   — Сукин ты сын... — процедил Четвертый сквозь зубы, ощетинившись всей сталью, что была в нем. — Ты у меня...
   Пора... кажется, пора. Я выбросил руку вправо на уровне пояса и крепко сжал кулак.
   И понял, что поймал.
   — Стой ты... стой!
   Ангел стал видимым, как только я схватил его. Он несколько раз дернулся и застыл, испуганно глядя на меня золотыми глазами и схватившись руками за мой кулак. Его сияние освещало станцию, полупрозрачные крылья дрожали.
   — Поймал, — просто сказал я.
   Четвертый остановился. На его лице играли желваки.
   — Никогда не говори таких вещей, — глухо сказал он. — Каждый раз, когда ты такое говоришь, одна из них умирает.
   Ангелы появляются только когда страх, боль и отчаяние захватывает полностью, когда нет никакой надежды. Когда смерть почти неотвратима. Раньше они приходили чаще и по меньшим поводам. Но мы начали их ловить, мучить и заставлять петь в пистолетах, поэтому они стали осторожными и пугливыми.
   Но все равно приходят.
   — Я знаю. Один ангел за одну фею, — буркнул я. — Гаси фары.
   Четвертый понял. Посмотрел на пойманного мной ангела.
   — Дороговато выходит, Джефри, — сказал он. В его глазах серой стали была боль и злость.
 
***

 
   Золотые глаза ангела испуганно следили за моими приготовлениями. Нож, веревка. Ножовка для крыльев. Внешне ангел похож на обычного мальчишку, только с крыльями. Он уже все понял; его сияние почти потухло, испуг во взгляде превратился в тоску.
   — Вот, дурачок, — зачем-то говорю я. — Вот так оно, верить людям. Дал бы ему меня убить, цел бы остался.
   Сейчас я начну отпиливать ему крылья. Он начнет плакать, кусать губы. Но не закричит, потому что так и не поверит, что человек, к которому он пришел на помощь, убивает его. Не знаю, чувствуют ли они боль, но мне кажется, что чувствуют, — потому что я уже сейчас на себе ощущаю все, что буду с ним делать. Потом я сниму с него белоснежную одежду, свяжу — хоть он уже никуда и не денется, не улетит, — и начну работать ножом. Зарядка работает только так. Главное, чтобы этот не полез обниматься, истекая кровью, что угодно, только не это. Я слишком стар для такого, я не выдержу.
   Ангел не смотрит на меня. Он нахмурил белесые брови и уже готов расплакаться от обиды и несправедливости.
   Я тоже готов расплакаться. Сейчас я себя ненавижу.
   Мое раскаяние, мой стыд и моя ненависть к себе, — очень важная составляющая процесса. Без этого ничего не получится, так что все это будет, и будет искренним. Быть мразью — часть профессии.
   — Иди сюда, — говорю я, стараясь не смотреть на него.
   Ангел покорно подходит, отворачивается.
   — Прости, — бормочу, — меня иначе убьют. Ну прости, правда. Я двенадцать лет вас не ловил и больше не собирался. Это в последний раз.
   Он долго и внимательно смотрит мне в глаза. Сквозь его полупрозрачные крылья вижу Четвертого, который курит; в кромешной темноте это видно по яркому рубину огонька сигареты.
   — Повернись, пожалуйста.
   Ангел поворачивается ко мне спиной. Его крылья мягкие и приятные на ощупь.
   Беру ножовку. По дрожащим плечам и ладоням на лице понимаю, что ангел плачет. Он плачет тихо-тихо, но я слышу.
   — Ну его все к черту!
   Я кричу и бросаю ножовку в угол. Прислоняюсь лбом к стене, зажмурившись, пытаюсь собраться с мыслями, собираю внутри остатки решимости. Такие срывы бывают, у всех. Нужно успокоиться. Ангел не человек, это не ребенок. Это просто эзотер, существо, которое полезное, но не живое. Его медленная смерть... не смерть, просто переход в другое агрегатное состояние! Тело рассыплется в пепел через какое-то время, а пульсирующее сердце пойдет на зарядку артефакта. Ничего страшного.
   Четвертый знает, что не нужно вмешиваться. Потому и не вмешивается, хоть, я уверен, прекрасно слышит мои крики.
   — Слушай, — говорю я ангелу. — Подожди. Ты можешь говорить?
   Он не отвечает. Я беру его за плечо.
   — Слушай, ну... ну не надо.
   Что я делаю? Времени нет. Надо заканчивать дело.
   Четыре часа утра. Скоро небо начнет сереть.
   — Прости, — говорю я.
   Мне становится ясно, что ничего не получится. Я слишком долго прожил жизнью вне игры. И не смогу убить этого ребенка, хоть и знаю, что он совсем не ребенок.
   — Беги, — шепчу одними губами, но знаю, что он меня слышит.
   Он оборачивается, недоверчиво смотрит на меня.
   — Улетай, говорю, глупыш!
   В этот момент раздается выстрел. Мы с ангелом вздрагиваем. Я в панике оглядываюсь, пытаюсь придумать, что делать, но мне ясно, что делать уже нечего. Тот самый Девятый уже добрался сюда. Все, отмучились. Проиграли.
   Накатывает дикая усталость.
   Поскорей бы все это кончилось.
   Еще выстрел. Смотрю за окно — вижу в сером мареве рассвета, что Четвертый лежит ничком и только вздрагивает. Потом пытается ползти куда-то, но застывает и больше не шевелится. Это была последняя жизнь, — доходит до меня. Четвертый ликвидирован.
   — Беги, лети отсюда, все уже! — кричу я.
   Ангел, внимательно глядя на меня, взмахивает полупрозрачными крыльями.
   И исчезает.
 
***

 
   — Я вас искал почти пять лет. Бежать некуда.
   Девятый не похож на других игроков.
   — Я и не собираюсь, Девятый, — честно говорю я.
   У Девятки в левой руке ствол Четвертого. Он рассматривает его со всех сторон и выбрасывает в угол, к ножовке, выброшенной мной.
   — "Нигредо". Омерзительная гадость. Готов к смерти?
   Подбираю с пола обойму, которая так и не запела у Четвертого и тупо смотрю на нее.
   — Ангелы умирают сами через пять-шесть лет, — кивает Девятый. — Вы, уроды, не убиваете их до конца.
   Все это время они мучаются от боли, ожидая смерти как избавления, - спокойно и отрешенно думаю я. И когда их выпускаешь, они поют. Человек не выдерживает их песни, это слишком для него. А того, кто отпускает их в смерть, защищает артефакт.
   Киваю. Теперь все просто и понятно. Это и раньше было просто и понятно, а сейчас почему-то особенно. Знал ли я, что они умирают через время? Нет, не знал.
   — Не знал, - говорю.
   — Зато ты знал, как их разделывать. Готов к смерти?
   Киваю.
   — Вас осталось пять.
   — Их осталось четыре, — говорит Девятый. — И скоро не останется ни одного. Настоящий Девятый ликвидирован мной в тридцать восьмом году. Кстати, вы тогда очень здорово помогли. А теперь сдохни.
   Снова киваю, закрываю глаза.
   Последнее, что я чувствую, — как на мое плечо ложится детская ладонь, и меня касаются мягкие и приятные на ощупь крылья.