Подъездный философ Сигизмунд Тимченов

ПОДЪЕЗДНЫЙ ФИЛОСОФ СИГИЗМУНД ТИМЧЕНОВ

Если объединить в единую сущность иркутского поэта Андрея Тимченова и московского фантаста Сигизмунда Кржижановского, то получится наш сегодняшний гость – Сигизмунд Тимченов, философ из подъезда. Но вы лучше заварите чай, и когда вода пропитается красителем, я домучаю, закончу свою историю.
 Говорят: «Доморощенный философ». А что делать с философом, который живёт в подъезде и мелом пишет рассказы на стенах? Он порча, он чума, он «ВЕК-ВАК» здешних мест! Он может прогуливать таким образом учёбу, бассейн и трёх репетиторов, а может прогуливать карьеру, семью, пенсию и собственную душу. Обычно за это на философа спускают собак, но сегодня на лестничной площадке сгустились общительные пацаны:
 – Кем будешь? – интересуются, выхлёстывая остатки подъездных окон пинками: дзынь!
Сигизмунд Тимченов, под звон стёкол, отвечает им с гордостью, что сейчас он философ, а раньше был Поэт в Кубе: жил в киоске 2x2x2 метра рядом с Домом литераторов, спал на топчане и пил вместе с горе-поэтами и бродягами; там же он продавал свои сборники стихов прохожим, чтобы заработать на спирт. Однажды Сигизмунд получил от иноСТРАННОГО туриста, вместо платы за сборник, некий «magic gel» для увеличения жилплощади.
 – Сработало? – интересуется пацаньё.
Увы и ах! Философ намазал гелем стены киоска, чтобы «квадратура куба» расширилась, но на следующий день проснулся на улице – крыша и стены киоска исчезли, обнажив холодное сибирское небо с прямоугольным облаком, обещающим вот-вот открыть свои недра и обрушить на хрупкую душу философа ливень, град или ливень с градом.
В этот момент Сигизмунд пережил экзистенциальный переворот, какой был у князя Болконского под Аустерлицем, и понял: истинная красота – это бесконечность движения... Он доехал на электричках до Москвы, где мечтал мыть полы в «Новом мире» и выпивать с Пелевиным, но на деле, как сам писал, «собирал объедки со стола в закусочной в парке Горького круглосуточно...»
В итоге Тимченов вернулся в Иркутск и начал искать бесконечность движения уже в вертикальной плоскости, а именно в ЛИФТЕ, ибо не зря по-чешски его называют «ВЫТЯГ»: он как бы вытягивает человека в мир испытаний и открытий, позволяя слагать «высотные» стихи:
С пятиэтажками хрущоб,
вращаясь на пластинке запустенья,
ЛИФТ сердце укрывает под плащом,
 чтоб не продуло холодом осенним...
Пацаны уже устали от болтовни Тимченова и суют ему чебурек и бутылку недурной водки, приговаривая:
– Да ну стихи, эротику лучше расскажи, батя!
За разбитым окном мечется холод и повиди, словно говорят: «Ведь не хочешь же ты снова в запой!..» Философ с неохотой принял к груди данайцев дар и, пока шпана разбивала последнее окно, глотнул водки да давай тянуть свою борхескафку:
–  Верите-не-верите, отсчитывал я как-то ступеньки, скрадывая шаг, и – забрёл в другое измерение! Я это понял, когда из шахты лифта на меня напрыгнул... трупак в спецовке.
– Отвечаю: Стивен Кинг! – замечает пацан из интеллигентных.
– Ну так вот, ребята, – вновь берет слово Сигизмунд Тимченов, – я его с испугу так кольпискнул наклдастером, что у того грабен в краниуме остался. Проще говоря, ударился он об мой кулак и череп проломил. Не ожидал от себя такого, хоть и крупен я телом. (Реакция пацанов: «Респект, батя!») Скинул трупа в лестничный проем, чтобы он в третий раз умер, и тут створки лифта опять расползлись. Выходит из Портала девушка, аккуратная и милая, улыбнулась, как Мария Шаляпина, но зовут Лена.
– Мария Шарапова, – поправил интеллигентный.
– Ну так вот. «Добрый философ, – почти стонет, – заблудилась. Мне на семьсот тысяч этажей выше надо, но нет в лифте таких кнопок!» Она – олимпийское спокойствие, а я – сплошной клубок нервов. Неловко пошутил: «Вы их тушью подрисуйте или приямок в шахте поищите с переходом к диспетчеру». Она беззаботно засмеялась: «Да нет же никакого диспетчера!»
«А ежели я буду вашим диспетчером? – говорю куда-то в сторону, сгорбившись от смущения. – Одиноко мне. Может, в шашки разок?..» Девушка непротив. Начертили клетки на пыльном подоконнике, расставили окурки вместо пешек – у меня белые от «Уинстона», у неё разноцветные  от «Самурая». Разыгрались и поняли: нам хорошо вместе.  Я слышал, что любовь – это когда один играет в настоящие шашки, а другой в поддавки. Выигрывают оба.
Она берёт меня за руку: «Я пошутила, что не могу подняться. Могу! И быстрее всех двойных лифтов в сто первом Тайбэйе. Поехали со мной? Вверх, вместе! Только подумай, ведь на моем этаже нет страдания: оно удел лишь несовершенного мира. Там, в моем запредельном мире, текут реки прекрасной Музыки и распускаются цветы душистой Поэзии! И лифты там финские, поющие…»
Батюшки светы, как хотелось согласиться! Но тут в душе всё почернело, лифтом поехало вниз: кто сказал, что она не пришла оттуда же, откуда явился мертвечина в спецовке? Кто сказал, что за наивным взглядом не прячется хищная Лорелея? Кто сказал, что она не утянет в мертвь, где в Лифте Ада замуруют меня демоны на горе и пытку?
Никто так не сказал, поэтому... отнекался я от её предложения!
– Сигизмунд, вы с виду крепкий батёк, а такой слабовольный, – реагирует на рассказ малец из шпаны.
Слушатели согласились с Мелким и ругали беспросветность и асексуальность тимченовской истории.
– Для поэта женщина – весь мир, – оправдывается Тимченов, – и он со всем миром хочет совокупления, а не с отдельной особью...
Вдруг – чей-то визг, будто у флейты сорвался голос:
– Эй, особи, я вызываю милицию! – слышится из-за двери под цифрой 1870.
На это пацаны остроумно отвечают в стиле философа (нахватались уже):
– Это не мы, а смерть стучит в твоё сердце, когда достучится – не-жильцом станешь! 
– Кто он за дверью? – спрашивает Сигизмунд Тимченов. – И почему вы хотите образовать ему смерть из населяющих вечность атомов?
 – Этот Иван Мунин, – отвечают пацаны, пиная и заплёвывая его дверь, – целый Серебряный бордель держит, и у него там в номерах Тани, Гали, НатАли... не лифт, а ЛИФ, вечно открывающийся! Мы отомстить пришли, потому что Мунин нас не пускает к девчонкам, слишком молоды, говорит. Мы или они  – не понимаем!
– Все вы достойны Серебряного века и Золотого, – задумчиво посасывает водочку философ.
– Золотой век – это милфочки, что ли? – мечтательно спрашивает интеллигентный и продолжает пинать дверь Мунина: тук, стук, перестук.
– И милочки, и нимфочки, – отвечает философ и сразу хочет ускользнуть от смущающей его темы: – Вот Витрувий, ребята, изобретатель этой штуки, писал: лестница – для Иакова, а лифт – для метафизиков! В мультфильме «Три банана» лифт увёз советского мальчика в Космос – значит, он тоже метафизик и даже мета-лирик...
Но опять не договорить философу: из двери вылетел глазок, а из глазка, как щупальце, тянется трубочка от самогонного аппарата. Пацаны взволновались: «Это Газ Антоновских Яблок! Мунин нас выкурить хочет, как Тухачевский крестьян! Вкидываемся в химзу и айда отсюда!»
У одного из молодёжки как раз гикает сотовый: предложение собраться в клубе и искать девчонок на Т.А.Н.Ц.П.О.Л.Е.
– Спасибо, батя, за разговор, – благодарят пацаны и, не дождавшись элеватора, бегут вниз по лестнице. Интеллигентный читает рэп на пару со своим эхо: «Серые вены ведут прямо в центр...»
Философ моргнул на прощание, подпел: «Jimmi Morrison had his elevator angels...» Потом выбросил пустую бутылку в мусоропровод, прижался к тёплой батарее и зажевал чебурек всухомятку. Всё больше отравляясь – то ли парами Мунина, то ли чебуреком и выпитым алкоголем, – Сигизмунд Тимченов рассуждал в мыслях о хрупкости и красоте мира, висящей на ржавых канатах бытия, и ободрял себя шёпотом: «О лифт, ты славен чудесами, лифты не падают – лифты летают!..»
Ах да, ваш чай, должно быть, заварился? Проверьте. Только не забудьте также посмотреть в глазок: вдруг подъездный философ сейчас на вашей площадке? Тогда по-христиански отдайте чашку ему. А можете и не отдавать, но оцените хотя бы стихи и рассказы Сигизмунда Тимченова: вы прочтёте их на стенах вашего подъезда – и творения эти достойны внимания психиатрии, филологии, геометрии, старшего по подъезду и так далее и тому подобное.
Впрочем, их могли уже закрасить, как закрашивают на улицах афиши и объявления – отрывной календарь городской истории, однако даже в этом случае произведения Тимченова не исчезли из реальности насовсем – просто переехали на новый её этаж.