Говард Филлипс Лавкрафт - Грибы с Юггота

Howard Phillips Lovecraft

Fungi from Yuggoth


Говард Филлипс Лавкрафт

Грибы с Юггота

Перевод Николая Шошунова


Предисловие переводчика

Говард Филлипс Лавкрафт (1890-1937) при жизни был мало известным и слабо признанным американским писателем - одним из последователей, чтобы не сказать эпигонов, Эдгара По. Но в 50-х годах 20 века, когда на книжный рынок США выплеснулся мутный поток фэнтези, про Лавкрафта вдруг вспомнили - и объявили его классиком жанра.

"Грибы с Юггота" - это большой цикл из 36 сонетов, написанный Лавкрафтом в 1929-1930 годах. C 1930 года сонеты разрозненно публиковались в разных журналах - "Любитель фантазий" (The Fantasy Fan), "Вольный ветер" (Driftwind), "Таинственные истории" (Weird Tales), "Журнал Провиденса" (The Providence Journal). Сонеты построены по классической английской сонетной схеме - три четверостишия и одно заключающее двустишие. Четверостишия, как правило, имеют вид катренов с опоясывающей рифмовкой, иногда используется перекрёстная рифмовка. Лавкрафт первое и второе четверостишие объединял в строфы по 8 строк, а третье четверостишие и заключительное двустишие - в строфы по 6 строк. Сонеты написаны пятистопным ямбом; рифмы, как правило, мужские, намного реже женские.

Первые три сонета рассказывают о находке, похищении и начале чтения героем некой книги, открывающей тайный путь. В последующих сонетах связное повествование нарушается, но можно предполагать, что описываемые в них приключения героя развёртываются как бы по ходу чтения книги. Герой от первого лица описывает происходящие с ним ужасные происшествия, рисует представляющиеся ему наяву или в воспоминаниях и снах страшные видения - но в конце концов всё заканчивается благополучным возвращением умудрённого опытом героя домой. Эту сюжетную линию Лавкрафт позднее использовал в незаконченном рассказе "Книга" (The Book), который писал примерно в 1934 году. Судя по некоторым моментам рассказа, книгой этой был "Некрономикон" - самый известный из манускриптов, полностью выдуманных Лавкрафтом, но принимаемых многими за реально существующие.

В Россию творческое наследие Лавкрафта пришло в начале "лихих" 90-х, когда первые ростки российской субкультуры, в том числе её оккультные и экстремистские побеги, распускались махровым цветом. Но наряду с банальными сатанистами и обыкновенными фашистами на произведения Лавкрафта обратили внимание и серьёзные талантливые литераторы, в том числе переводчики. Переводом и изданием книг Лавкрафта  тогда занялась группа энтузиастов из Екатеринбурга - в которую входил поэт Олег Мичковский, сделавший великолепный поэтический перевод "Грибов с Юггота". Перевод Мичковского был впервые напечатан в издании: Г.Ф.Лавкрафт. Азатот: Книга 3 / Серия "Некрономикон". - Гудьял-Пресс, 2001. - 511 с. ISBN 5-8026-0121-3.

Поклонниками творчества Лавкрафта перевод Мичковского сразу же был замечен и отмечен - но и они при всей поэтичности перевода нашли в нём слишком много вольностей. Их исправлением занялся Денис Попов, который в 2003 году в третьем выпуске интернет-альманаха "Свинец сатурнианца" поместил своё переложение "Грибк(?)ов с Юггота". Переложение это было весьма своеобразным - что-то вроде ещё безразмерного, но уже зарифмованного подстрочника. Но это была пока только грубая заготовка - Денис продолжил работу и к настоящему времени выполнил не только множество переводов Лавкрафта, но и провёл глубокие исследования его творчества в целом. Результаты этого титанического труда размещаются на сайте "Вестник Кадафа".

Мой перевод впервые был помещён в антологии: Век перевода: Антология русского поэтического перевода XXI века / Сост. Е.В.Витковский. - М.: Водолей Publishers, 2006. - С. 473-491. ISBN 5-902312-75-2. В этом переводе оригинальная строфика, метрика и рифмовка оригинала Лавкрафта полностью сохранены. В данной публикации в текст перевода внесены незначительные поправки.

Николай Шошунов


I. The Book

The place was dark and dusty and half-lost
In tangles of old alleys near the quays,
Reeking of strange things brought in from the seas,
And with queer curls of fog that west winds tossed.
Small lozenge panes, obscured by smoke and frost,
Just shewed the books, in piles like twisted trees,
Rotting from floor to roof - congeries
Of crumbling elder lore at little cost.

I entered, charmed, and from a cobwebbed heap
Took up the nearest tome and thumbed it through,
Trembling at curious words that seemed to keep
Some secret, monstrous if one only knew.
Then, looking for some seller old in craft,
I could find nothing but a voice that laughed.


I. Книга

Тот дом стоял во мраке и пыли
Аллей старинных; из далёких стран
Солёным морем пахнущий туман
Ветра к причалу с запада несли.
Я в окнах дома, проходя вдали,
Заметил, любопытством обуян,
Нагроможденья книг, что как бурьян
От пола и до потолка росли.

Загадкой очарован, я проник
В хранилище, нарушив древний сон,
И, в руки взяв одну из старых книг,
Рассказом был как громом оглушён.
Я поднял взгляд, дыханье затая -
И жуткий хохот вдруг услышал я.


II. Pursuit

I held the book beneath my coat, at pains
To hide the thing from sight in such a place;
Hurrying through the ancient harbor lanes
With often-turning head and nervous pace.
Dull, furtive windows in old tottering brick
Peered at me oddly as I hastened by,
And thinking what they sheltered, I grew sick
For a redeeming glimpse of clean blue sky.

No one had seen me take the thing - but still
A blank laugh echoed in my whirling head,
And I could guess what nighted worlds of ill
Lurked in that volume I had coveted.
The way grew strange - the walls alike and madding -
And far behind me, unseen feet were padding.


II. Погоня

По улицам я бешено бежал,
Прижав находку страшную к груди,
Сквозь переулки; сумрачный причал
За мной уже остался позади.
Я всё пытался скрыться в глубине
Кирпичных стен и с окнами, и без;
Последнею надеждой были мне
Спасительные проблески небес.

Никто не видел, как я взял ту вещь,
Но эхом смех преследовал меня;
Ночной лишь сумрак, тёмен и зловещ,
Меня мог спрятать, книгу сохраня.
Я в страхе мчался, книга жгла ладони,
А сзади топот - будто от погони.


III. The Key

I do not know what windings in the waste
Of those strange sea-lanes brought me home once more,
But on my porch I trembled, white with haste
To get inside and bolt the heavy door.
I had the book that told the hidden way
Across the void and through the space-hung screens
That hold the undimensioned worlds at bay,
And keep lost aeons to their own demesnes.

At last the key was mine to those vague visions
Of sunset spires and twilight woods that brood
Dim in the gulfs beyond this earth's precisions,
Lurking as memories of infinitude.
The key was mine, but as I sat there mumbling,
The attic window shook with a faint fumbling.


III. Ключ

Не знаю я, что ветром занесло
В мой прежний дом, но трепеща теперь,
Я понимал, что это было зло -
Уйти отсюда и захлопнуть дверь.
Мне книга открывала тайный путь
Сквозь все преграды, что хранят в себе
То прошлое, что нам нельзя вернуть
И что не повторить в своей судьбе.

Теперь имел я ключ от всех видений -
Закатных шпилей, сумрака лесов;
И был я непонятный людям гений,
Закрывший свою память на засов.
Пока сидел я, бормоча немножко,
Вдруг затряслось закрытое окошко.


IV. Recognition

The day had come again, when as a child
I saw - just once - that hollow of old oaks,
Grey with a ground-mist that enfolds and chokes
The slinking shapes which madness has defiled.
It was the same - an herbage rank and wild
Clings round an altar whose carved sign invokes
That Nameless One to whom a thousand smokes
Rose, aeons gone, from unclean towers up-piled.

I saw the body spread on that dank stone,
And knew those things which feasted were not men;
I knew this strange, grey world was not my own,
But Yuggoth, past the starry voids - and then
The body shrieked at me with a dead cry,
And all too late I knew that it was I!


IV. Узнавание

Вновь день настал, когда юнцом я был
И видел, как столетние дубы
Тумана обвивавшие клубы
Душили изо всех безумных сил.
Как и тогда - алтарь среди могил,
Землёй укрывших чёрные гробы,
Где мертвецы лежали без борьбы,
Кострами Безымянному чадил.

И тело, распростёртое на нём,
Вдруг увидав, я понял, что попал
На страшный Юггот и что я не спал -
Столетьями тут жгли людей живьём.
Тут жертва испустила смертный крик -
И я себя узнал в ней в тот же миг


V. Homecoming

The daemon said that he would take me home
To the pale, shadowy land I half recalled
As a high place of stair and terrace, walled
With marble balustrades that sky-winds comb,
While miles below a maze of dome on dome
And tower on tower beside a sea lies sprawled.
Once more, he told me, I would stand enthralled
On those old heights, and hear the far-off foam.

All this he promised, and through sunset's gate
He swept me, past the lapping lakes of flame,
And red-gold thrones of gods without a name
Who shriek in fear at some impending fate.
Then a black gulf with sea-sounds in the night:
"Here was your home," he mocked, "when you had sight!"


V. Возвращение домой

И демон мне сказал, что он домой
Возьмёт меня с собой, в страну теней,
На высоту, откуда всё видней,
Где лестница за мраморной стеной.
Пока мелькали мили подо мной,
Громада башни, озеро за ней,
Он говорил, что стану я сильней
На высоте, послушав моря вой.

Он обещал, и мы с ним сквозь закат
Летели мимо пламенных миров,
Где троны золочёные богов,
Которые от ужаса кричат.
И в шуме волн тот голос был нелеп:
"Здесь был твой дом, когда ты не был слеп".


VI. The Lamp

We found the lamp inside those hollow cliffs
Whose chiseled sign no priest in Thebes could read,
And from whose caverns frightened hieroglyphs
Warned every living creature of earth's breed.
No more was there - just that one brazen bowl
With traces of a curious oil within;
Fretted with some obscurely patterned scroll,
And symbols hinting vaguely of strange sin.

Little the fears of forty centuries meant
To us as we bore off our slender spoil,
And when we scanned it in our darkened tent
We struck a match to test the ancient oil.
It blazed - great God!... But the vast shapes we saw
In that mad flash have seared our lives with awe.



VI. Лампа

Внутри пещеры лампу мы нашли;
Там на стене был высеченный знак,
Который страшен существам земли,
Хотя прочесть нельзя его никак.
Был найден только бронзовый сосуд,
Хранящий масла странные следы
И письмена, что смысла не несут
И не оберегают от беды.

И, опасаясь сорока веков,
Но также и страшась полночной тьмы,
Избавившись от ужаса оков,
Зажечь ту лампу захотели мы.
Она зажглась - мелькнули силы зла
И вспышка наши души обожгла.


VII. Zaman's Hill

The great hill hung close over the old town,
A precipice against the main street's end;
Green, tall, and wooded, looking darkly down
Upon the steeple at the highway bend.
Two hundred years the whispers had been heard
About what happened on the man-shunned slope -
Tales of an oddly mangled deer or bird,
Or of lost boys whose kin had ceased to hope.

One day the mail-man found no village there,
Nor were its folk or houses seen again;
People came out from Aylesbury to stare -
Yet they all told the mail-man it was plain
That he was mad for saying he had spied
The great hill's gluttonous eyes, and jaws stretched wide.


VII. Холм Замана

Зловещий холм над городом навис,
Он был лесист, и зелен, и высок,
И он смотрел недобро сверху вниз
На шпиль у поворота двух дорог.
И шёпот раздавался двести лет,
Что лучше не ходить по тем местам,
Что где-то на холме нашли скелет
И что мальчишки пропадали там.

Однажды почтальон пришёл - и вот
Увидел, что исчезло всё село;
Ходил глазеть из Эйлсбери народ -
И эхо весть в округе разнесло,
Что, видно, почтальон сошёл с ума,
Глаза и рот увидев у холма.


VIII. The Port

Ten miles from Arkham I had struck the trail
That rides the cliff-edge over Boynton Beach,
And hoped that just at sunset I could reach
The crest that looks on Innsmouth in the vale.
Far out at sea was a retreating sail,
White as hard years of ancient winds could bleach,
But evil with some portent beyond speech,
So that I did not wave my hand or hail.

Sails out of lnnsmouth! echoing old renown
Of long-dead times. But now a too-swift night
Is closing in, and I have reached the height
Whence I so often scan the distant town.
The spires and roofs are there - but look! The gloom
Sinks on dark lanes, as lightless as the tomb!


VIII. Порт

От Аркхема тропа была трудна
На тот хребет скалы у Бойнтон-Бич;
Я думал, что к ночи смогу достичь
Вершины, что из Инсмута видна.
Там парусов виднелась белизна -
Смотрел я, будто впавши в паралич,
Но мне бросать напрасно было клич -
Ведь так до них дистанция длинна.

О, парусники Инсмута! Опять
Я вспомнил вас; но ночь спустилась вмиг,
Как только я вершины скал достиг,
Откуда мог я город увидать.
Там были крыши, шпили - как же так?
Теперь внизу царил могильный мрак!


IX. The Courtyard

It was the city I had known before;
The ancient, leprous town where mongrel throngs
Chant to strange gods, and beat unhallowed gongs
In crypts beneath foul alleys near the shore.
The rotting, fish-eyed houses leered at me
From where they leaned, drunk and half-animate,
As edging through the filth I passed the gate
To the black courtyard where the man would be.

The dark walls closed me in, and loud I cursed
That ever I had come to such a den,
When suddenly a score of windows burst
Into wild light, and swarmed with dancing men:
Mad, soundless revels of the dragging dead -
And not a corpse had either hands or head!


IX. Двор

Я знаю этот город - был я тут,
Где толпы, утонувшие в грязи,
Среди аллей, у берега вблизи
Бьют в гонги и своим богам поют.
Здесь, тощи, полуживы и пьяны,
Мигали мне дома глазами рыб;
Как я в отбросах только не погиб,
Пройдя на двор, где люди быть должны.

Зажатый в тёмных стенах, я ругал
Себя, что я забрёл в такой притон;
Вдруг окна засветились - дикий бал
Увидел я тогда со всех сторон.
Разгул безумной смерти был вокруг -
Тела плясали без голов и рук!


X. The Pigeon-Flyers

They took me slumming, where gaunt walls of brick
Bulge outward with a viscous stored-up evil,
And twisted faces, thronging foul and thick,
Wink messages to alien god and devil.
A million fires were blazing in the streets,
And from flat roofs a furtive few would fly
Bedraggled birds into the yawning sky
While hidden drums droned on with measured beats.

I knew those fires were brewing monstrous things,
And that those birds of space had been Outside -
I guessed to what dark planet's crypts they plied,
And what they brought from Thog beneath their wings.
The others laughed - till struck too mute to speak
By what they glimpsed in one bird's evil beak.


X. Голубятники

Неслись мы по трущобам мимо стен,
Чьи выпуклости были как нарыв,
И толпы исторгали, сея тлен,
К чужим богам и дьяволам призыв.
И мчался миллион огней за мной,
Как вспышки нескончаемых зарниц,
А люди запускали страшных птиц
Под скрытых барабанов мерный бой.

Я знал, кто зажигает те огни,
Что птицы улетают на тот свет
К великим тайнам сумрачных планет
И что несут под крыльями они.
И люди прекратили сразу смех,
Увидев клювы жутких тварей тех.


XI. The Well

Farmer Seth Atwood was past eighty when
He tried to sink that deep well by his door,
With only Eb to help him bore and bore.
We laughed, and hoped he'd soon be sane again.
And yet, instead, young Eb went crazy, too,
So that they shipped him to the county farm.
Seth bricked the well-mouth up as tight as glue -
Then hacked an artery in his gnarled left arm.

After the funeral we felt bound to get
Out to that well and rip the bricks away,
But all we saw were iron hand-holds set
Down a black hole deeper than we could say.
And yet we put the bricks back - for we found
The hole too deep for any line to sound.


XI. Колодец

Сет Этвуд, фермер, в восемьдесят лет
Затеял рыть колодец у дверей;
Эб юный помогал, чтоб рыть скорей,
А мы смеялись: что удумал дед!
Однако же с ума свихнулся Эб,
А Сет колодец кирпичом закрыл,
Но столь же был конец его нелеп -
Он руку сам себе перерубил.

Пошли мы вместе после похорон
К тому колодцу - что за глубина?
Но столь глубоким оказался он:
Лишь чёрная дыра - не видно дна.
Бросали кирпичи - но вот ведь штука:
Мы снизу не услышали ни звука.


XII. The Howler

They told me not to take the Briggs' Hill path
That used to be the highroad through to Zoar,
For Goody Watkins, hanged in seventeen-four,
Had left a certain monstrous aftermath.
Yet when I disobeyed, and had in view
The vine-hung cottage by the great rock slope,
I could not think of elms or hempen rope,
But wondered why the house still seemed so new.

Stopping a while to watch the fading day,
I heard faint howls, as from a room upstairs,
When through the ivied panes one sunset ray
Struck in, and caught the howler unawares.
I glimpsed - and ran in frenzy from the place,
And from a four-pawed thing with human face.


XII. Плакальщик

Они сказали, что через Бриггс Хилл
Ходить нельзя, чтобы попасть в Зоар,
Где Гуди Воткинс сотворил кошмар,
За что в семьсот четвёртом вздёрнут был.
Я не послушал и пошёл путём,
Ведущим на высокий косогор;
Прошло уже немало лет с тех пор,
Но чудо - оставался новым дом.

И, провожая уходящий день,
Остановившись, я услышал плач;
В луче заката там мелькнула тень -
И в страхе я бежать пустился вскачь.
Тот плакальщик коварный был злодей -
Четвероногий зверь с лицом людей.


XIII. Hesperia

The winter sunset, flaming beyond spires
And chimneys half-detached from this dull sphere,
Opens great gates to some forgotten year
Of elder splendours and divine desires.
Expectant wonders burn in those rich fires,
Adventure-fraught, and not untinged with fear;
A row of sphinxes where the way leads clear
Toward walls and turrets quivering to far lyres.

It is the land where beauty's meaning flowers;
Where every unplaced memory has a source;
Where the great river Time begins its course
Down the vast void in starlit streams of hours.
Dreams bring us close - but ancient lore repeats
That human tread has never soiled these streets.


XIII. Гесперия

Когда зимою розовый закат
Над шпилями и трубами встаёт,
Он открывает створы тех ворот,
Что за собой прекрасный мир таят.
И там огнями чудеса горят,
Там много приключений, нет забот;
Аллея с рядом сфинксов там ведёт
К стенам и башням в бесподобный сад.

Страна цветов, где люди не жестоки,
Где память можно к прошлому вернуть,
Где Времени река находит путь
Сквозь пустоту, неся часов потоки.
Но древнего учения запрет
Нам говорит: туда дороги нет.


XIV. Star-Winds

It is a certain hour of twilight glooms,
Mostly in autumn, when the star-wind pours
Down hilltop streets, deserted out-of-doors,
But shewing early lamplight from snug rooms.
The dead leaves rush in strange, fantastic twists,
And chimney-smoke whirls round with alien grace,
Heeding geometries of outer space,
While Fomalhaut peers in through southward mists.

This is the hour when moonstruck poets know
What fungi sprout in Yuggoth, and what scents
And tints of flowers fill Nithon's continents,
Such as in no poor earthly garden blow.
Yet for each dream these winds to us convey,
A dozen more of ours they sweep away!


XIV. Звёздные ветры

Порой в осенний сумеречный час
В окошках загорятся огоньки,
Уют храня погоде вопреки -
И звёздный ветер навещает нас.
Он кружит в танце мёртвую листву
И дым камина лихо вьёт в спираль,
Вперяя взгляд в космическую даль,
Где Фомальгаут виден наяву.

Тогда поэты, что с ума сошли,
Узнают силу югготских грибов
И ароматы найтонских цветов -
Таких, что не растут в садах земли.
Однако этот ветер - только сон:
К утру утихнув, растворится он.


XV. Antarktos

Deep in my dream the great bird whispered queerly
Of the black cone amid the polar waste;
Pushing above the ice-sheet lone and drearly,
By storm-crazed aeons battered and defaced.
Hither no living earth-shapes take their courses,
And only pale auroras and faint suns
Glow on that pitted rock, whose primal sources
Are guessed at dimly by the Elder Ones.

If men should glimpse it, they would merely wonder
What tricky mound of Nature's build they spied;
But the bird told of vaster parts, that under
The mile-deep ice-shroud crouch and brood and bide.
God help the dreamer whose mad visions shew
Those dead eyes set in crystal gulfs below!


XV. Антарктос

В глубоком сне мне птица говорила
Про чёрный конус средь полярной мглы,
Где снег лежит печально и уныло
Вокруг высокой конусной скалы.
В то злое царство сумрака и хлада
Ещё никто не пролагал следы,
И озарялась чёрная громада
Лишь тусклым светом утренней звезды.

Не знают люди, что же там таится,
На милю вниз в ледовой глубине;
А я-то знаю - мне об этом птица
Поведала в моём глубоком сне.
О Боже правый, как безумен взгляд
Тех мёртвых глаз, что в хрустале сидят!

XVI. The Window

The house was old, with tangled wings outthrown,
Of which no one could ever half keep track,
And in a small room somewhat near the back
Was an odd window sealed with ancient stone.
There, in a dream-plagued childhood, quite alone
I used to go, where night reigned vague and black;
Parting the cobwebs with a curious lack
Of fear, and with a wonder each time grown.

One later day I brought the masons there
To find what view my dim forbears had shunned,
But as they pierced the stone, a rush of air
Burst from the alien voids that yawned beyond.
They fled - but I peered through and found unrolled
All the wild worlds of which my dreams had told.


XVI. Окно

Наш дом на лабиринты походил,
Всегда там было пыльно и темно;
Плитою заслонённое окно
Меня манило выше всяких сил.
Мечтательно я в детстве там бродил,
Где ночь царила мрачно и черно;
Окно всегда закрыто было, но
Я с возрастом всё любопытней был.

И каменщиков я привёл сюда,
Чтобы узнать, что скрыла тайна стен;
Они плиту убрали - и тогда
Оттуда к нам ворвался затхлый тлен.
Они сбежали - я же, вглубь дыры
Всмотревшись, видел дикие миры.

XVII. A Memory

There were great steppes, and rocky table-lands
Stretching half-limitless in starlit night,
With alien campfires shedding feeble light
On beasts with tinkling bells, in shaggy bands.
Far to the south the plain sloped low and wide
To a dark zigzag line of wall that lay
Like a huge python of some primal day
Which endless time had chilled and petrified.

I shivered oddly in the cold, thin air,
And wondered where I was and how I came,
When a cloaked form against a campfire's glare
Rose and approached, and called me by my name.
Staring at that dead face beneath the hood,
I ceased to hope - because I understood.

XVII. Память

В ночных степях, где солнце не встаёт,
Которым ни конца, ни края нет,
Где огоньки разносят слабый свет,
Ходил стадами чей-то странный скот.
Где южная виднелась сторона,
Равнина простиралась под уклон,
Вплоть до кривой стены, что как питон
Была длинна и очень холодна.

И, холодом мне душу цепеня,
Дышала степь - печальный тихий дол.
Вдруг кто-то незаметно подошёл
И подозвал по имени меня.
Но, заглянув под чёрный капюшон,
Я понял, что покойником был он.


XVIII. The Gardens of Yin

Beyond that wall, whose ancient masonry
Reached almost to the sky in moss-thick towers,
There would be terraced gardens, rich with flowers,
And flutter of bird and butterfly and bee.
There would be walks, and bridges arching over
Warm lotos-pools reflecting temple eaves,
And cherry-trees with delicate boughs and leaves
Against a pink sky where the herons hover.

All would be there, for had not old dreams flung
Open the gate to that stone-lanterned maze
Where drowsy streams spin out their winding ways,
Trailed by green vines from bending branches hung?
I hurried - but when the wall rose, grim and great,
I found there was no longer any gate.


VIII. Сады Йина

За той стеной, что я теперь нашёл,
Чьи до небес взлетают гордо шпили,
Прекрасный сад - цветы там всё покрыли,
Там много птичек, бабочек и пчёл.
Аллеи и мосты там над прудами,
Где крыши отражаются церквей,
Среди покрытых вишнями ветвей,
И цапли там парят под небесами.

Там всё для смелых, в ком мечты горят,
Кто не боится отворить ворот -
Течений там крутой водоворот
И там растёт зелёный виноград.
Бегом я устремился вдоль стены,
Увы - нигде ворота не видны.


XIX. The Bells

Year after year I heard that faint, far ringing
Of deep-toned bells on the black midnight wind;
Peals from no steeple I could ever find,
But strange, as if across some great void winging.
I searched my dreams and memories for a clue,
And thought of all the chimes my visions carried;
Of quiet Innsmouth, where the white gulls tarried
Around an ancient spire that once I knew.

Always perplexed I heard those far notes falling,
Till one March night the bleak rain splashing cold
Beckoned me back through gateways of recalling
To elder towers where the mad clappers tolled.
They tolled - but from the sunless tides that pour
Through sunken valleys on the sea's dead floor.


XIX. Колокола

Издалека я слышал год от года
Тяжёлый слабый колокольный звон;
Не с колокольни раздавался он,
Неясной мне была его природа.
Дотошно я перебирал подряд
Воспоминанья в поисках ответа;
Тогда я вспомнил инсмутское лето -
Как чайки в тишине легко парят.

Я в страхе слушал, как за нотой нота
Всё раздавались в мартовской ночи;
И дождь меня повёл через ворота,
Чтоб к этой тайне подобрать ключи.
Я понял, где мелодия - она
Неслась из глубины, с морского дна.


XX. Night-Gaunts

Out of what crypt they crawl, I cannot tell,
But every night I see the rubbery things,
Black, horned, and slender, with membraneous wings,
And tails that bear the bifid barb of hell.
They come in legions on the north wind's swell,
With obscene clutch that titillates and stings,
Snatching me off on monstrous voyagings
To grey worlds hidden deep in nightmare's well.

Over the jagged peaks of Thok they sweep,
Heedless of all the cries I try to make,
And down the nether pits to that foul lake
Where the puffed shoggoths splash in doubtful sleep.
But oh! If only they would make some sound,
Or wear a face where faces should be found!


XX. Ночные бестии

Я не могу сказать, откуда вдруг
Явились эти твари ночью в дом -
Рогатые, с раздвоенным хвостом,
Со взмахами крылатых чёрных рук.
Их - легионы многие вокруг,
Щекочут, жалят хвостовым шипом;
Меня хватают и несут силком
В кошмарные глубины - сколько мук!

И над горами Ток летят они,
Всё ниже, в преисподнюю летят;
Несут меня они в кромешный ад,
Где плещутся лишь шогготы одни.
Они ночами делают визиты,
Но морды их ужасной маской скрыты.


XXI. Nyarlathotep

And at the last from inner Egypt came
The strange dark One to whom the fellahs bowed;
Silent and lean and cryptically proud,
And wrapped in fabrics red as sunset flame.
Throngs pressed around, frantic for his commands,
But leaving, could not tell what they had heard;
While through the nations spread the awestruck word
That wild beasts followed him and licked his hands.

Soon from the sea a noxious birth began;
Forgotten lands with weedy spires of gold;
The ground was cleft, and mad auroras rolled
Down on the quaking citadels of man.
Then, crushing what he chanced to mould in play,
The idiot Chaos blew Earth's dust away.


XXI. Ньярлатхотеп

Оттуда, где Египет распростёрт,
Явился странный Он, кому феллахи
Поклоны клали, в розовой рубахе -
Он, молчалив и тонок, тайно горд.
И толпы собирались там и тут,
Как будто бы витал над ними дух;
Но вскоре же прошёл в народе слух,
Что бестии вослед за ним идут.

И скоро показались из морей
Забытые давно уж города,
Предстали взору общему тогда
Разваленные крепости людей.
Он уничтожил всё, посеяв страх -
И Хаос разметал всю землю в прах.


XXII. Azathoth

Out in the mindless void the daemon bore me,
Past the bright clusters of dimensioned space,
Till neither time nor matter stretched before me,
But only Chaos, without form or place.
Here the vast Lord of All in darkness muttered
Things he had dreamed but could not understand,
While near him shapeless bat-things flopped and fluttered
In idiot vortices that ray-streams fanned.

They danced insanely to the high, thin whining
Of a cracked flute clutched in a monstrous paw,
Whence flow the aimless waves whose chance combining
Gives each frail cosmos its eternal law.
"I am His Messenger," the daemon said,
As in contempt he struck his Master's head.


XXII. Азатот

Я с демоном в безумии мистерий
Покинул светлый гармоничный мир,
Уйдя во тьму без времени, материй,
Где только вечный хаос чёрных дыр.
Здесь никому не ведомые вещи
Господь Всего в мечтаньи бормотал,
Пока хор тварей, жуткий и зловещий,
В потоке света страшно трепетал.

Они плясали там, уродства полны,
Расставив лапы и разинув пасть.
Откуда эти медленные волны,
Что в космосе свою имеют власть?
"Я Его Вестник" - демон поднял глас
И Богу дал по голове тотчас.


XXIII. Mirage

I do not know if ever it existed -
That lost world floating dimly on Time's stream -
And yet I see it often, violet-misted,
And shimmering at the back of some vague dream.
There were strange towers and curious lapping rivers,
Labyrinths of wonder, and low vaults of light,
And bough-crossed skies of flame, like that which quivers
Wistfully just before a winter's night.

Great moors led off to sedgy shores unpeopled,
Where vast birds wheeled, while on a windswept hill
There was a village, ancient and white-steepled,
With evening chimes for which I listen still.
I do not know what land it is - or dare
Ask when or why I was, or will be, there.


XXIII. Мираж

Не знаю я, существовал он где-то,
Тот странный мир, уплывший в Пустоту,
Но вижу я его - он полон света,
И я его лелею, как мечту.
Там были реки и дома когда-то,
Там лабиринты сказок и чудес,
И как багрянец зимнего заката
Там пламенные сполохи небес.

Там пустоши на берегах безлюдных
И старая деревня там была,
А вечер там исполнен звуков чудных -
Я слушал, как звонят колокола.
Не знаю я, как мне попасть туда,
И если я там буду - то когда?


XXIV. The Canal

Somewhere in dream there is an evil place
Where tall, deserted buildings crowd along
A deep, black, narrow channel, reeking strong
Of frightful things whence oily currents race.
Lanes with old walls half meeting overhead
Wind off to streets one may or may not know,
And feeble moonlight sheds a spectral glow
Over long rows of windows, dark and dead.

There are no footfalls, and the one soft sound
Is of the oily water as it glides
Under stone bridges, and along the sides
Of its deep flume, to some vague ocean bound.
None lives to tell when that stream washed away
Its dream-lost region from the world of clay.


XXIV. Канал

Во сне обитель зла я увидал:
Дома пустые вились в два ряда,
А между ними тёмная вода -
Зловонный нескончаемый канал.
Там окна в стенах кое-где видны,
И ветер подгоняет ком листвы,
Но окна эти чёрны и мертвы -
Их освещает тусклый свет луны.

Там нет следов и звуки там нерезки -
Лишь от воды, текущей в океан
На поиски чужих далёких стран,
Теченья утомительные всплески.
Откуда эта дрянь во сне взялась
И смоют ли потоки эту грязь?


XXV. St. Toad's

"Beware St. Toad's cracked chimes!" I heard him scream
As I plunged into those mad lanes that wind
In labyrinths obscure and undefined
South of the river where old centuries dream.
He was a furtive figure, bent and ragged,
And in a flash had staggered out of sight,
So still I burrowed onward in the night
Toward where more roof-lines rose, malign and jagged.

No guide-book told of what was lurking here -
But now I heard another old man shriek:
"Beware St.Toad's cracked chimes!" And growing weak,
I paused, when a third greybeard croaked in fear:
"Beware St. Toad's cracked chimes!" Aghast, I fled -
Till suddenly that black spire loomed ahead.


XXV. Сен-Тоуд

"Сен-Тоудского звона берегись!" -
Услышал я и бросился бежать
По переулкам сумрачным опять,
Лишь изредка бросая взгляды ввысь.
Мне это крикнул старый человек -
Он крикнул мне и скрылся тут же прочь;
А я бежать пустился в злую ночь,
И был безумства полон этот бег.

Вновь "берегись!" звучало как приказ,
Что это значит - я не знал из книг,
Мне это прокричал другой старик;
Я "берегись!" услышал в третий раз...
Бежал я, сердце рвалось из груди -
И чёрный шпиль увидел впереди.


XXVI. The Familiars

John Whateley lived about a mile from town,
Up where the hills begin to huddle thick;
We never thought his wits were very quick,
Seeing the way he let his farm run down.
He used to waste his time on some queer books
He'd found around the attic of his place,
Till funny lines got creased into his face,
And folks all said they didn't like his looks.

When he began those night-howls we declared
He'd better be locked up away from harm,
So three men from the Aylesbury town farm
Went for him - but came back alone and scared.
They'd found him talking to two crouching things
That at their step flew off on great black wings.


XXVI. Злые духи

Жил Джон Уэтли в миле от селенья,
В хибаре у подножия холма;
И он был недалёкого ума -
Такого все о нём держались мненья.
Он книгам посвящал весь свой досуг,
Читал, читал, держась от всех вдали -
И вот морщины на лицо легли,
В глазах застыл невиданный испуг.

Так проводил и ночи он, и дни,
Каким-то бесом словно одержим;
И как-то раз втроём пошли за ним -
Но в ужасе пришли назад одни.
Там с духами Уэтли говорил -
У каждого по паре чёрных крыл.


XXVII. The Elder Pharos

From Leng, where rocky peaks climb bleak and bare
Under cold stars obscure to human sight,
There shoots at dusk a single beam of light
Whose far blue rays make shepherds whine in prayer.
They say (though none has been there) that it comes
Out of a pharos in a tower of stone,
Where the last Elder One lives on alone,
Talking to Chaos with the beat of drums.

The Thing, they whisper, wears a silken mask
Of yellow, whose queer folds appear to hide
A face not of this earth, though none dares ask
Just what those features are, which bulge inside.
Many, in man's first youth, sought out that glow,
But what they found, no one will ever know.


XXVII. Старый маяк

От Ленга, где чернеют пики гор
Под звёздами, не видными в ночи,
Идут сиянья странного лучи.
И пастухи ведут свой разговор,
Что этот свет холодный, голубой
На отдалённом маяке горит,
Где Старый Он живёт и говорит
С Вселенною под барабанов бой.

Ещё они вам скажут шепотком,
Что в жёлтой маске это существо,
Но что оно с невидимым лицом
И нет под маской этой ничего.
Ходили люди к свету маяка -
Но не вернулся ни один пока.


XXVIII. Expectancy

I cannot tell why some things hold for me
A sense of unplumbed marvels to befall,
Or of a rift in the horizon's wall
Opening to worlds where only gods can be.
There is a breathless, vague expectancy,
As of vast ancient pomps I half recall,
Or wild adventures, uncorporeal,
Ecstasy-fraught, and as a day-dream free.

It is in sunsets and strange city spires,
Old villages and woods and misty downs,
South winds, the sea, low hills, and lighted towns,
Old gardens, half-heard songs, and the moon's fires.
But though its lure alone makes life worth living,
None gains or guesses what it hints at giving.


XXVIII. Предвосхищение

Не знаю, отчего, но с давних лет
Живёт предвосхищение во мне;
Оно - как будто трещина в стене,
Волшебный открывающая свет.
В нём ясности определённо нет -
Как будто вызываю я во сне
Воспоминанья о далёком дне,
Где приключенья дивного секрет.

Тогда леса, закаты мне видны,
Селенья, города, холмы и шпили,
Я слышу песни, что мы так любили,
И вижу море и огонь луны.
И стоит жить видений этих ради -
О них мечтаю я, как о награде.


XXIX. Nostalgia

Once every year, in autumn's wistful glow,
The birds fly out over an ocean waste,
Calling and chattering in a joyous haste
To reach some land their inner memories know.
Great terraced gardens where bright blossoms blow,
And lines of mangoes luscious to the taste,
And temple-groves with branches interlaced
Over cool paths - all these their vague dreams shew.

They search the sea for marks of their old shore -
For the tall city, white and turreted -
But only empty waters stretch ahead,
So that at last they turn away once more.
Yet sunken deep where alien polyps throng,
The old towers miss their lost, remembered song.


XXIX. Ностальгия

Один раз в год, в осеннем грустном свете,
Над бездной океанской пустоты
Щебечут стаи птиц нам с высоты
О той стране, что держат на примете.
Сады там зеленеют на рассвете,
В них расцветают белые цветы -
Туда зовут неясные мечты
Птиц, забывающих о здешнем лете.

Они летят в одну из дальних стран,
Где город белобашенный встаёт;
Но лишь пустыня бесконечных вод -
Под ними расстелился океан.
Однако же из тёмной глубины
Им песни позабытые слышны.


XXX. Background

I never can be tied to raw, new things,
For I first saw the light in an old town,
Where from my window huddled roofs sloped down
To a quaint harbour rich with visionings.
Streets with carved doorways where the sunset beams
Flooded old fanlights and small window-panes,
And Georgian steeples topped with gilded vanes -
These were the sights that shaped my childhood dreams.

Such treasures, left from times of cautious leaven,
Cannot but loose the hold of flimsier wraiths
That flit with shifting ways and muddled faiths
Across the changeless walls of earth and heaven.
They cut the moment's thongs and leave me free
To stand alone before eternity.


XXX. Прошлое

Меня новинки вовсе не манят -
Мне в старом городке пришлось родиться;
Из окон крыш виднелась черепица
И в пристань упирался дальний взгляд.
Лучи заката лились с высоты,
Расцвечивая уличную пыль
И золотя церквушки острый шпиль -
Виденья детской сказочной мечты.

Сокровища, не ведомые тлену,
Соблазн для злобных призраков таят,
Что по дорогам спутанным летят,
Земли и неба пробивая стену.
Они, освободив меня от пут,
Встать одному пред вечностью дают.


XXXI. The Dweller

It had been old when Babylon was new;
None knows how long it slept beneath that mound,
Where in the end our questing shovels found
Its granite blocks and brought it back to view.
There were vast pavements and foundation-walls,
And crumbling slabs and statues, carved to shew
Fantastic beings of some long ago
Past anything the world of man recalls.

And then we saw those stone steps leading down
Through a choked gate of graven dolomite
To some black haven of eternal night
Where elder signs and primal secrets frown.
We cleared a path - but raced in mad retreat
When from below we heard those clumping feet.


XXXI. Обитатель

Он стар был, когда нов был Вавилон,
Была его загадка долго скрыта;
И наконец из-под кусков гранита
Предстал, прекрасен, нашим взорам он.
Там было много древних прочных стен,
Широких мостовых и старых плит,
И изваяний фантастичный вид -
Вот мир, попавший в лет ушедших плен.

Вниз уводили ветхие ступени
К загадочным развалинам ворот;
Камнями был завален узкий вход -
Там древностей таинственные тени.
Но, вход пробив, мы крикнули "беги!",
Услышав снизу грозные шаги.


XXXII. Alienation

His solid flesh had never been away,
For each dawn found him in his usual place,
But every night his spirit loved to race
Through gulfs and worlds remote from common day.
He had seen Yaddith, yet retained his mind,
And come back safely from the Ghooric zone,
When one still night across curved space was thrown
That beckoning piping from the voids behind.

He waked that morning as an older man,
And nothing since has looked the same to him.
Objects around float nebulous and dim -
False, phantom trifles of some vaster plan.
His folk and friends are now an alien throng
To which he struggles vainly to belong.


XXXII. Отчуждение

Он телом оставался здесь всегда,
С рассветом он был дома, но лишь ночь
Пожалует, он духом мчался прочь -
Куда влекла полночная звезда.
Он видел Йаддит, но хранил мечты,
Вернувшись целым из гурийских зон -
Оттуда, где в ночи скитался он
И слышал зовы труб из пустоты.

Проснулся как-то старцем он с утра -
И взгляды ближних были не милы.
И всё плыло, как из туманной мглы -
Фантомы, ложь, пустая мишура.
Друзья не признают его своим -
Напрасно он тянуться будет к ним.


XXXIII. Harbour Whistles

Over old roofs and past decaying spires
The harbour whistles chant all through the night;
Throats from strange ports, and beaches far and white,
And fabulous oceans, ranged in motley choirs.
Each to the other alien and unknown,
Yet all, by some obscurely focussed force
From brooding gulfs beyond the Zodiac's course,
Fused into one mysterious cosmic drone.

Through shadowy dreams they send a marching line
Of still more shadowy shapes and hints and views;
Echoes from outer voids, and subtle clues
To things which they themselves cannot define.
And always in that chorus, faintly blent,
We catch some notes no earth-ship ever sent.


XXXIII. Портовые гудки

Над шпилями, нагроможденьем крыш
Всю ночь из порта слышатся гудки;
И к берегам, что страшно далеки,
Они несутся, нарушая тишь.
И каждого, кто ночью не уснул,
Влечёт гуденье это через мрак;
С заливов, огибая Зодиак,
Сквозь космос к нам доносится тот гул.

Они ночами задают маршрут,
Который к тёмным сказкам нас несёт;
И слышится нам эхо из пустот
Тех слов, которых люди не поймут.
И в хоре, что всё тише и слабей,
Земных мы не услышим кораблей.


XXXIV. Recapture

The way led down a dark, half-wooded heath
Where moss-grey boulders humped above the mould,
And curious drops, disquieting and cold,
Sprayed up from unseen streams in gulfs beneath.
There was no wind, nor any trace of sound
In puzzling shrub, or alien-featured tree,
Nor any view before - till suddenly,
Straight in my path, I saw a monstrous mound.

Half to the sky those steep sides loomed upspread,
Rank-grassed, and cluttered by a crumbling flight
Of lava stairs that scaled the fear-topped height
In steps too vast for any human tread.
I shrieked - and knew what primal star and year
Had sucked me back from man's dream-transient sphere!


XXXIV. Возвращение

Дорога уводила вниз - туда,
Где мшистые лежали валуны;
И капли, беспокойны, холодны -
Невидимая капала вода.
Безветренно - ни вздоха и ни стона,
Молчали и деревья, и кусты;
И вдруг из непроглядной темноты
Возникла предо мной громада склона.

До неба возвышалась та скала,
И острый пик был страшен и высок;
А лестницей был лавовый поток,
Но для шагов крута она была.
Я закричал: что за звезда и год
Мне запрещают этот переход?!


XXXV. Evening Star

I saw it from that hidden, silent place
Where the old wood half shuts the meadow in.
It shone through all the sunset's glories - thin
At first, but with a slowly brightening face.
Night came, and that lone beacon, amber-hued,
Beat on my sight as never it did of old;
The evening star - but grown a thousandfold
More haunting in this hush and solitude.

It traced strange pictures on the quivering air -
Half-memories that had always filled my eyes -
Vast towers and gardens; curious seas and skies
Of some dim life - I never could tell where.
But now I knew that through the cosmic dome
Those rays were calling from my far, lost home.


XXXV. Вечерняя звезда

Я увидал её издалека -
Оттуда, где леса прикрыли луг;
Она сияла тускло мне - но вдруг
Вся вспыхнула, как золото ярка.
Спустилась ночь, и старенький маяк
Мерцающим сияньем бил мне в глаз;
Но светом ярче в миллионы раз
Звезда горела, разгоняя мрак.

И возникали в воздухе опять
Виденья прошлых лет - сады, леса,
Ночные башни, море, небеса;
Откуда - не могу я вам сказать.
Но знал я, что в космической ночи
От дома моего шли те лучи.


XXXVI. Continuity

There is in certain ancient things a trace
Of some dim essence - more than form or weight;
A tenuous aether, indeterminate,
Yet linked with all the laws of time and space.
A faint, veiled sign of continuities
That outward eyes can never quite descry;
Of locked dimensions harbouring years gone by,
And out of reach except for hidden keys.

It moves me most when slanting sunbeams glow
On old farm buildings set against a hill,
And paint with life the shapes which linger still
From centuries less a dream than this we know.
In that strange light I feel I am not far
From the fixt mass whose sides the ages are.


XXXVI. Непрерывность

В вещах старинных есть незримый след
Той сущности, прозрачной, как эфир,
Которая пронизывает мир
И служит связью тех и этих лет.
И это - непрерывности печать,
Секретный ключ, открыть способный дверь
В закрытый мир, где прячется теперь
Минувшее - его не увидать.

Но в час, когда вечернюю зарю
Багровый провожает небосклон,
Встают века, что впали в мёртвый сон,
Но не мертвы, а живы. Я смотрю
И в странном свете вижу: вот она -
Твердыня лет, где стены - времена.


Примечания

Безымянный, Безымянный Некто (Nameless One) - упоминаемый в сонете "Узнавание" персонаж, один из часто повторяющихся мотивов Лавкрафта. В его произведениях упоминаются также Безымянный Город (the Nameless City) и придуманная книга Фридриха фон Юнцта "Невыразимые Культы" (Nameless Cults). Вообще Лавкрафт часто использовал определение "безымянный" в отношении своих персонажей и неодушевлённых объектов.

Столетья, эоны (aeons) - в мифологии, философии, геологии это слово имеет разные значения. У Лавкрафта эоны - эры, эпохи, периоды времени примерно по 2160 лет, связанные с именами богов. В марте 1904 года начался и будет продолжаться 2 тысячи лет Эон Гора.

Юггот - это, согласно первому упоминанию в повести "Шепчущий во тьме" (The Whisperer in Darkness, 1930), далёкая планета. Лавкрафт отождествляет её с Плутоном, ранее считавшимся девятой планетой Солнечной системы, но теперь лишённым учёными этого статуса. На Югготе расположена колония Ми-го - вымышленной Лавкрафтом расы пришельцев. Город Ми-го находится на краю бездны, в которой обитает древнее ужасное существо Ксаксаклут. Пришельцы используют Юггот как промежуточную базу при полётах с Земли в космос и обратно. Кроме того, они добывают там ценный металл ток'л, применяемый при изготовлении цилиндров для хранения мозгов. Ми-го поклоняются своим богам - Йог-Сототу, Ньярлатхотепу и Шаб-Ниггурату.

Лампа - сюжет этого сонета использован также в рассказе "Лампа Аль-Хазреда" (The Lamp of Alhazred), дописанном А.У.Дерлетом после смерти Лавкрафта.

Холм Замана - упоминается Лавкрафтом также в стихотворении "Древний путь" (The Ancient Track, 1929). Возможно, образ был навеян Лавкрафту тем, что его родной город Провиденс расположен на семи холмах - Конститьюшен Хилл, Колледж (или Проспект) Хилл, Федерал Хилл, Токвотен Хилл, Смит Хилл, Кристиан Хилл и Вейбоссет Хилл.

Эйлсбери - город в штате Массачусетс, недалеко от злополучного Данвича из повести "Данвичский кошмар" (The Dunwich Horror, 1928). К лондонскому пригороду Эйлсбери отношения не имеет.

Аркхем - вымышленный Лавкрафтом город в штате Массачусетс, недалеко от Инсмута и Данвича. Возможно, Лавкрафт располагал его к северу от Бостона, в округе Эссекс, а прототипом его был реально существующий и также упоминаемый Лавкрафтом Салем, известный "процессом над ведьмами". Через Аркхем протекает вымышленная река Мискатоник. В Аркхеме имеются Мискатоникский университет, Аркхемское историческое общество и Аркхемский сумасшедший дом. В Аркхеме, а также в Данвиче распространяется печатное издание "Аркхем Эдвертайзер", которое до 1880 года называлось "Аркхемская газета". С Аркхемом связано много тёмных тайн, например, исчезновения детей, объясняемые человеческими жертвоприношениями.

Бойнтон-Бич - по-видимому, не имеет никакого отношения к городу Бойнтон-Бич в штате Флорида.

Инсмут (Innsmouth, в других транскрипциях - Иннсмут, Инсмаут, Иннсмаут) - вымышленное Лавкрафтом маленькое портовое поселение. Впервые вскользь упомянуто в рассказе "Селефаис (Calephais, 1920) как расположенное в Англии. В рассказе "Тень над Инсмутом" (The Shadow over Innsmouth, 1931) и последующих произведениях Лавкрафта Инсмут располагается в штате Массачусетс, между Аркхемом и Ньюберипортом, в устье реки Мануксет. Инсмут основан в 1643 году, в 1838 году в нём был основан "Тайный Орден Дагона", члены которого поклоняются Отцу Дагону и Матери Гидре. Большинство жителей города — помесь людей и Глубоководных; существа, которые до зрелых лет похожи на человека, а затем постепенно превращаются в амфибию, обретают бессмертие и уходят жить в море.

Фермер Сет Этвуд и его юный помощник Эб - в других произведениях Лавкрафта не упоминаются. Сонет "Колодец" перекликается с сюжетом захвата колодца некоей инфернальной тварью, ранее обыгранном Лавкрафтом в рассказе "Цвет из внепространства" (The Colour Out of Space, 1927).

Бриггс-Хилл - холм, названный Лавкрафтом, по-видимому, по имени американского моряка Бенджамина Бриггса (1835-1872?), капитана торгового судна "Мария Целеста". 4 декабря 1872 года судно было обнаружено стоящим на якоре в Атлантическом океане недалеко от Гибралтарского пролива. Вся команда судна, в том числе сам капитан, его жена и дочь, необъяснимым образом исчезли. Бриггс с семьёй жил в штате Массачусетс, где происходят описываемые Лавкрафтом события.

Зоар - трудно судить, имеет ли это лавкрафтовское название отношение к одноимённой главной книге каббалистической литературы.

Гуди Воткинс - невозможно сказать, был ли у этого казнённого в 1704 году преступника реальный прототип.

Гесперия - недоступная прекрасная страна. В сонете "Гесперия", а также в "Садах Йина", как и во многих других произведениях Лавкрафта, звучит мысль о недостижимости для человека запредельных миров. Геспера ("вечерняя") - в древнегреческой мифологии одна из Гесперид, дочерей Ночи, охранявших сад с золотыми яблоками вечной молодости на Крайнем Западе. Также Hesperia можно перевести как страна заходящего солнца. Кроме того, Hesperus - вечерняя звезда, Венера.

Фомальгаут - звезда, альфа созвездия Южной Рыбы. В астрологии относится к королевским звёздам и именуется Стражем Юга. Упоминается также в романе "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого" (The Dream-Quest of Unknown Kadath, 1926-27) как ориентир возможного месторасположения Кадафа.

Югготские грибы - обычно связываются с галлюциногенными грибами, использовавшимися в ритуальных целях во многих древних культурах. В наше время грибы рода Psilocybe (мухоморы) употребляются некоторыми наркоманами в качестве природных психоделиков. Лабораторные исследования псилоцибинов начались только в 1940-х годах, однако уже Лавкрафт мог иметь какие-то сведения о ритуальном использовании галлюциногенных грибов.

Найтонские цветы, цветы с континентов Найтона (Nithon's continents) - упоминаются Лавкрафтом в сонете "Звёздные ветры". В рассказе "Через Врата Серебряного Ключа" (Through the Gates of the Silver Key, 1932-33), написанном в соавторстве с Э.Х.Прайсом, упоминается тройная звезда Нитон (Nython). Возможно, её название позаимствовано из этого сонета.

Антарктос - производное от греческого Antarktikos. Город Старейших в Антарктиде описан в романе "В горах Безумия" (At the Mountains of Madness, 1931).

Окно - сюжет этого сонета использован Лавкрафтом в незаконченном рассказе "Окно в мансарде" (The Gable Window), дописанном А.У.Дерлетом и впервые опубликованном в 1957 году.

Сады Йина - описание прекрасного края в этом сонете встречается также в рассказе "Селефаис" (Calephais, 1920).

Колокола - в этом сонете, так же, как и в "Ностальгии", звучит тема, довольно часто отражающаяся в творчестве Лавкрафта - погружение городов и целых цивилизаций под воду, что может символизировать погружение в сон, забвение. И здесь нельзя не отметить, что, напротив, поднятие города древней цивилизации из морских пучин (рассказ "Дагон" (Dagon, 1917), повести "Зов Ктулху" (The Call of Cthulhu, 1926), "Тень над Иннсмутом" и "Вне времён" (Out of the Aeons, 1933, в соавторстве с Хейзл Хилд), а также сонет "Ньярлатхотеп") является у Лавкрафта явным эсхатологическим признаком.

Ночные бестии (Night-gaunts, в других переводах "ночные призраки", "ночные мверзи", "крылатые твари") - фантастические перепончатокрылые существа. С детства у Лавкрафта бывали кошмарные сны, но управлять ими или проснуться у него не получалось. Существа с перепончатыми крыльями, которых он называл "ночными мверзями", поднимали его в воздух и относили на "мерзкое плато Ленг". Эти переживания писатель использовал в творчестве. Так, рассказ "Дагон" - это по существу один из таких снов. После пробуждения состояние Лавкрафта было совершенно безумным, но он нашёл в себе силы записать сон. Перечитывая его через несколько дней, он ничего не изменил. Эти твари описаны также в романе "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого", там они обитают на дальних склонах Нгранека.

Ток (Thok) - упоминаемое в сонете "Ночные бестии" название гор. В том же романе "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого" упоминаются горы Трок (Throk), здесь переделанные в Ток.

Шогготы - мифические монстры, придуманные Лавкрафтом. В "Хребтах безумия" он приводит описание шоггота: "кошмарная черная блестящая тварь, длиною не менее пятнадцати футов, изрыгавшая зловоние и все более набиравшая скорость; густой пар окружал ее, восставшую из морских глубин. Это невообразимое чудовище - бесформенная масса пузырящейся протоплазмы - слабо иллюминировало, образуя тысячи вспыхивавших зеленоватым светом и тут же гаснувших глазков, и неслось прямо на нас; массивнее любого вагона". Только в этом сонете Лавкрафт связывает мверзей с шогготами.

Ньярлатхотеп - одна из ключевых фигур лавкрафтовской мифологии, это Ползучий Хаос, Всесильный Посланник и душа Других Богов. Только в этом сонете он называется идиотом, а в других произведениях лишь говорится, что он служит бездумным богам. Схожий сюжет имеет одноимённое стихотворение в прозе (1920), и только в этих двух произведениях Ньярлатхотеп предстаёт в такой явно апокалиптической ипостаси. В этом стихотворении звучит важный и довольно кощунственный космогонический мотив: создание мира - не проявление сознательной воли верховного божества, но лишь случайный результат его забав.

Азатот - верховное божество мифологического пантеона Лавкрафта, кульминация его космогонической картины. Среди его эпитетов присутствуют такие как "слепой безумный бог", "вечно жующий султан демонов" и "ядерный хаос". Впервые Азатот упоминается в произведении "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого", где он предстаёт как бездумный, безграничный и вечно голодный демон-султан, окружаемый бесформенными тварями, которые суть Другие Боги, а их посланником являетя Ньярлатхотеп. В рассказе "Шепчущий во тьме" Азатот - это чудовищный ядерный хаос, а в "Снах в ведьмином доме" (The Dreams in the Witch House, 1932) - само исконное зло. Одноимённый рассказ (1922) Лавкрафт так и не закончил, однако, судя по его завязке, вполне уместно предположить, что в основе обоих произведений лежит один и тот же сюжет.

Сен-Тоуд - в произведениях Лавкрафта это место больше нигде не упоминается. Английское "toad" означает "жаба", и можно допустить, что действие сонета происходит в зловещем Инсмуте.

Джон Уэтли - судя по содержанию сонета, Джон Уэйтли является представителем вырождающейся ветви рода Уэйтли, описанного в "Данвичском кошмаре".

Ленг - "мерзкое плато", куда Лавкрафта уносили "ночные мверзи" в его кошмарных снах. Персонаж в жёлтой шёлковой маске с плато Ленг в рассказе "Селефаис" и романе "Сновиденческие поиски Кадафа Неведомого" носит титул верховного жреца. Однако только в этом сонете Лавкрафт причисляет его к расе Старейших. Сходный с сонетом сюжет (инфернальное существо, обитающее в башне-маяке) позднее использовался Лавкрафтом в рассказе "Обитатель тьмы" (The Haunter of the Dark, 1935).

Старый Он - представитель расы Древних, или Старейших (the Elder Ones или the Old Ones). Древние - вымышленные невероятно могущественные существа из мифологии Лавкрафта, ровесники Вселенной. Древние обитают в других звёздных системах или вообще за пределами нашего измерения и почитаются мистическими сектами как боги. Иерархически выше Древних стоят и покровительствуют им Другие Боги.

Прошлое - в этом сонете Лавкрафт вспоминает о своём детстве в городе Провиденс, в доме № 454 по Энджел-Стрит.

Древности (в оригинале "elder signs") - в соответствии с устоявшейся традицией переводов Лавкрафта это "знаки Древних", "знаки Старейших". Однако в сонете "Обитатель" эти знаки могут быть и никак не связаны со Старейшими. Тема сонета позднее была детально разработана Лавкрафтом в повести "Тень из вневременья" (The Shadow out of Time, 1934-1935).

Отчуждение - инициатические темы путешествий во сне и отчуждения от окружающих и вообще от реальности, звучащие в этом сонете, являются одними из доминирующих в творчестве Лавкрафта. Схожее описание внутреннего состояния героя даётся в незаконченном рассказе "Книга". Также сюжет стихотворения созвучен с рассказом "Через Врата Серебряного Ключа".

Йаддит (Yaddith) - планета, её описание приводится в рассказе "Через Врата Серебряного Ключа".

Гурийские зоны (Ghooric zone) - вероятно, местность на планете Йаддит. К области Гурия за западе Грузии отношения не имеет.

Вечерняя звезда - особенность этого сонета состоит в том, что в нём Лавкрафт не следует английской поэтической традиции одушевлять звезду и не заменяет существительное "star" местоимениями женского рода (she, her), а использует местоимение "it". Можно предположить, что, если бы он всё-таки описывал звезду как существо женского рода, то она играла бы ярко выраженную негативную роль, что заметно во всех его произведениях (в этой связи не стоит принимать во внимание его рассказы, дописанные Дерлетом - например, "Тень в мансарде" (The Shadow in the Attic).

Заключительный сонет "Непрерывность". Перевод последних строк "In that strange light I feel I am not far From the fixt mass whose sides the ages are", по-видимому, стоил переводчикам творческих мук из-за не вполне понятного образа-символа в конце. Олег Мичковский вначале перевёл "Тогда я понимаю, как близка Та цитадель, чьи стороны века", но в последующих изданиях он зачем-то исправил слово "стороны" на "кирпичи". Денис Попов первоначально перевёл: "Я чувствую в этом удивительном свете, что я недалёк От массы застывшей, чьи грани состоят из эпох". А затем: " Я верю в свете странном том: близка Ко мне твердыня, грани чьи века". В моём переводе - "И в странном свете вижу: вот она - Твердыня лет, где стены - времена".