Глава 12.
Сегодня проводила сестру с ее семьей на самолет, но я замечательно и весело провела с ними время. Мне тоскливо, как и всегда при расставании с дорогим человеком, но самое обидное, что Эльвиру я увижу очень не скоро, возможно для встречи кто-то должен умереть или хотя бы выйти замуж, поэтому обещаю ей приехать самой на новогодние каникулы, если конечно таковые у меня случаться. Мы часто обещаем друг другу приехать, но всегда что-то мешает сдержать обещание.
Не люблю вокзалы и аэропорты, всегда тяжело расставаться с Элей. Дорогу до аэропорта не сравнить с дорогой домой, мы набились в мой Пикачу: Эля впереди, а Женя с мальчишками сзади. Мы пели песни, остановились поесть мороженого. А обратно еду в полной тишине, как поросенок, на бледно-голубых брюках расплылось пятно, которое я незамедлительно выведу, как только приеду домой, как и пятна от сока, что мальчишки пролили на диван, а еще попробую что-нибудь сделать с прожженной гардиной на кухне, Женя задел ее сигаретой. Дел по горло, но это чудесно, ведь надо успеть их переделать до завтра, у меня как раз весь вечер и ночь впереди, вряд ли сегодня удастся уснуть, но впрочем, мне не в первой идти сонной на работу.
Люблю быстролетящее время, которое не замечаешь за делами, я верчусь, как пчелка и на пару часов внутренняя пустота заполняется пустяковыми домашними хлопотами, можно забыть о чем угодно и даже о том, что некоторые вещи я должна держать только при себе и никому не говорить о них, дабы избежать последствий.
С новыми замками мое существование стало чуточку спокойнее, коробки мы с Эльвирой разобрали, и я оставила на память лишь некоторые вещи, в том числе кое-что из его одежды и фотоальбомы. Вероятно, я стала спокойнее еще и в присутствие своей сдержанной, рассудительной, веселой и главное счастливой сестры, ее присутствие успокоило меня, дав мне возможность спать по ночам на час или два больше обычного, готовить для семьи и просыпаться в месте, где звучит детский смех. Я люблю готовить для кого-то, готовить для себя совсем эгоистично и тем более не понимаю, как это приготовить только одну порцию чего-нибудь, поэтому для себя я готовить не люблю, но иногда приходиться. Потом я пытаюсь доесть приготовленное блюдо в течение нескольких дней, так как мой глазомер почти всегда не срабатывает. Но теперь все на своих местах, опять серые будни начинают засасывать меня в свои мышиные глубины, и мне ничего не остается, как поддаться этому, упасть с головой в работу и изредка встречаться с Ритой за обедом или переписываться вечером вконтакте. Правда иногда на горизонте всплывает Олеся, которой нечем заняться в отсутствие мужа, только вот я в это время работаю. Я почти не вижу ночных кошмаров и не слышу ничего подозрительного, предпочитаю думать, что большинство случившегося действительно случайные совпадения и плод больного воображения, уставшего каждый день проецировать на стену в моей спальне красивые картинки из прошлого.
- Привет! Ну что, Элю проводила? – немного уставший голос Риты звучит в трубке моего телефона, но мне по правде ни с кем не хочется разговаривать, разве что собеседник скажет мне, что с моим пропавшим другом все в порядке и он видел его сегодня загорелым и здоровым. Жаль, что вера в такое развитие событий во мне начисто испарилась чуть больше недели назад.
- Да, я сейчас привожу в порядок дом, нужно заняться стиркой, уборкой, в общем, все кувырком, пора вычистить мою обитель до стерильного блеска.
- Чтобы все думали, что она необитаема.
- Да.
- Эм….. у меня плохие новости, - после этих слов Рита ненадолго умолкает, и у меня внутри начинает трепетать какой-то неприлично большой крылатый зверь.
- Я слушаю, - осторожно говорю я.
- Я сегодня на работе встретила Лизину маму, - начинает Рита издалека.
- И что она сказала?
- А она сказала, что ее дочь пропала три дня назад, отвела детей на детский праздник с утра и не забрала их.
- О господи! – громко ахаю я. - Ее так и не нашли?
- Жесть, да?… я думаю это как-то связано с Алексом, наверно дела об их исчезновении объединят.
- А где сейчас дети?
- С бабушкой, в общем, они все в шоке и…признаться честно, я сама в шоке.
- Скажешь, если что-то будет известно?
- Да, обязательно, а ты как?
- Обыкновенно, как всегда.
- Давай завтра пообедаем, хочу с тобой поговорить…
- Завтра не могу, у меня визит к…
- А ясно, ну ладно, потом тогда, завтра позвоню.
- Хорошо, давай, пока.
- Ага, пока.
Все, снова начинаю сходить с ума, пора поменять беззвучный звонок на телефоне на воющую сирену, которую я услышу, во что бы то ни стало, спокойные дни накрыло медным тазом, я стою на кухне, крепко схватившись руками за стол, нужно взять себя в руки.
Какая-то часть меня, уже не тревожилась по их поводу, потому что была уверена, что помочь им ничем нельзя, особенно Алексу, ведь пропал он очень давно. В то же время другая часть, попавшая под влияние предположений моей сестры, подозревала, что у Алекса случилось помутнение рассудка, отчего он начал преследовать меня на машине знакомого и подкладывать в мою квартиру пугающие вещи, дабы свести меня с ума. Воображаемая Эльвира падает в кресло стоящее напротив меня и затягивается тонкой сигареткой, говоря при этом: - Так я и знала, теперь он и свою бывшую жену похитил, совсем спятил, но скажи спасибо, что не тебя. Так может говорить только человек его не знающий, Эля как раз из таких. Я знаю, что Алекс бесконечно добр ко всем окружающим и не склонен к помутнениям рассудка. Убеждена, что Риту мучают такие же размышления, но из-за бесконечной преданности старому другу она не озвучивает их. Мы обе знаем, но не говорим об этом, словно если заговорим, это станет правдой и навсегда очернит в наших глазах светлого человека.
Я не сплю, после утомительной уборки я лежу на диване и смотрю фильм, он как-то случайно попался мне под руку, он новогодний и мне плевать, что на улице +30, Алексу он очень нравился. Когда мы познакомились, в один из вечеров он спросил, какой фильм у меня любимый, я ответила, что «Унесенные ветром», я любила этот фильм с детства, и до сих пор считаю его любимым, и я спросила, какой фильм любимый у него и он ответил, что «Джентльмены удачи», я к своему стыду призналась, что не смотрела его. Он с удивлением вылупил на меня глаза и сказал, что со мной не о чем разговаривать и я первый человек, который не смотрел этот фильм, встреченный им за всю жизнь. Дальше он приподнялся с дивана, сделал реверанс и заявил: - Мне выпала великая честь познакомить тебя с этим шедевром советского кинематографа! Он достал из шкафа видеокассету и под мои недовольные возгласы включил фильм. И я ни на секунду не пожалела и пересматривала его почти каждый год, узнавая фразы, уже давно поселившиеся на языках всех жителей страны, даже не знакомых с фильмом. Через неделю, когда Гера с субботы на воскресенье стоял в наряде, я заставила посмотреть Алекса «Унесенных ветром», и на удивление он проникся к восхитительной истории, и мы долго обсуждали увиденное.
Стараясь не думать о том, где Алекс сейчас и что с ним, я закрываю глаза, пою про себя песенку, услышанную утром по радио, возможно даже ненадолго проваливаюсь в сон, который уводит меня красочный клип с бабочками, райскими птицами и цветами, но вскоре песенка сменяется шипящим голосом, я не могу разобрать слов, но они постепенно начинают звучать все четче и громче.
- Пошли, ты идешь или нет, капитулянтка! Если бы я знал, что ты такая, в жизни бы с тобой не связался! Давай! Иди сюда! – так бесконечно, повторяется и повторяется. Скорее всего, это сон, не предвещающий ничего хорошего, потому что, когда покойник зовет тебя во сне это не к добру, не говоря уже о том, что бывает, если это происходит наяву.
Я широко открываю глаза, но голос не умолкает, я слышу забавные ноты и смешки, это запись голоса моего мужа, но откуда она идет? Я оглядываюсь по сторонам, телефон мигает, новое сообщение.
- Я жду тебя! – уже семь новых сообщений с одинаковым набором слов и новые продолжают приходить. Я не могу заткнуть этот голос, сенсор не слушается, руки трясутся. Вытаскиваю сим-карту, включаю заново телефон, откуда здесь эти слова?
Я вспоминаю, как согласилась прыгнуть с тарзанки, а потом испугалась и не пошла, пока Гера и Алекс снимали меня на телефон и насмешливо призывали преодолеть страх. Откуда здесь это? Просматриваю аудио, среди тонн депрессивной музыки, я не нахожу ни одной записи, я просматриваю все, что удается пролистать трясущимся рукам, но не могу найти, паника тихо начинает завладевать моим сердцем и я пытаюсь вставить сим-карту обратно, чтобы набрать хоть чей-нибудь спасительный номер. Руки предательски дрожат, швыряю телефон в сторону дивана и быстрым шагом иду на кухню, закрываю дверь, нужно что-то выпить, чтобы немного прийти в себя. Что меня так испугало? Подумаешь… какой-то телефон, решаю выпить кофе, чтобы не заснуть, не успеваю донести спичку до конфорки, из которой уже вовсю идет включенный мной газ, как она гаснет. В мою голову закрадывается идея зажать все щели в кухню мокрыми полотенцами и включить газ на всех конфорках, это куда эффективнее, чем какая-то чашка кофе, я закрываю окно, включаю газ, медленно достаю из ящика кухонные полотенца, ставлю их под воду. Старательно затыкаю щели в дверь на кухню полотенцами, открываю духовку и сажусь спиной к холодильнику. Меньше чем через пять минут, испуганно вскакиваю, открываю настежь окно и судорожно закрываю газ, а потом ухожу в гостиную, пытаюсь собрать телефон. Нужно все-таки кому-то позвонить и четыре утра на часах меня ничуть не смущают, если не услышу чей-нибудь голос, то боюсь, что моя голова лопнет от всех странностей, свалившихся на нее.
Изначально я ищу в исходящих вызовах Риту, но видимо в спешке пролистываю ее номер и неосознанно звоню Эдуарду. Я поздно понимаю, что натворила и поэтому лишь нечленораздельно пытаюсь извиниться за столь возмутительный звонок и в то же время рассказать о странном звонке и сообщениях.
- Скажите мне свой адрес, я приеду, - сонно говорит он и меня моментально приводят в чувства его слова.
- Что? Я нет…. Сейчас четыре утра.
- И вам нужна помощь, просто назовите свой адрес.
Ненавижу себя за то, и как я посмела его озвучить, но в этот момент я не смогла взять себя под контроль. Теперь единственное чего я желаю больше всего на свете – это то, чтобы он понял, что я не хочу его видеть и никогда уже не захочу, или пусть он упадет носом в подушку и продолжит спать, посчитав мой звонок сном. Боже мой! Я подняла его с кровати в четыре утра и заставила к себе приехать! Испуганно хожу по квартире взад-вперед, пытаясь понять, что же натворила в порыве ужаса, ведь сейчас более-менее уже успокоилась и вполне бы смогла дожить до утра, пойти на работу, а в обед все ему рассказать.
Двадцать минут ему понадобилось, чтобы добраться до меня, звонок в дверь, от которого я подскакиваю, как будто на меня перевернули ведро с кипятком.
- Доброе утро! – улыбается Эдуард и зевает, он небритый и растрепанный.
- Простите меня, - виновато опуская голову я.
- Подвезете меня за это на работу, я войду?
- Разумеется.
- Что у вас случилось?
- Ничего особенного.
- Вы опять начинаете? – спрашивает он.
- Может кофе, вы, кажется, не успели выпить кофе…
- Спасибо, да, у вас, кстати, газом пахнет. Так что случилось?
- Телефон меня напугал, включила звонок, до этого долго стоял на бесшумном, испугалась телефона… знакомая одна пропала, жена моего друга, того, что пропал, поэтому я включила, вдруг, что случится… или станет известно. Я чуть задремала, – спеша на кухню, говорю я. – Телефон начал говорить вместо звонка голосом моего мужа. Я не могу найти запись, не могу ее прослушать и еще мне пришел десяток сообщений со словами: я жду тебя! А на звонке было: пошли! Ты идешь или нет? Когда такое говорит покойник – это пугает. Простите! Это такая ерунда, а вы теперь будете весь день сонный. Я заплачу вам тройной тариф, - сдерживая слезы, шепчу я и стучу термостаканами.
- Все успокойтесь, за этот визит не надо платить! Представим, что я проезжал мимо и решил заехать.
- Смеетесь?
- Нет, вы живете не так далеко от меня и потом у меня рядом с домом таксопарк, - достав телефон, говорит он, я вижу, он набирает чей-то номер и прикладывает трубку к уху.
- Опять этот звук! Вы слышите? Пошли, ты идешь или нет - повторяю я за голосом. - Слышите? – паникую я.
- Я вам звоню, так что успокойтесь, все в порядке, чья-то злая шутка или какой-то сбой в настройках.
- Но это звук с видеозаписи, она была снята года три назад, и в моем телефоне ее никогда не было, она была в телефоне у моего мужа, у Алекса, но не в моем, я терпеть не могла это видео.
- Я сейчас найду ее и удалю, как и сообщения, хорошо?
- Да хорошо.
- Вы не будете против того, что я залезу в ваш телефон?
- Нет, только удалите ее.
Я захожу в гостиную с двумя термостаканами кофе и вижу его сидящим на диване и упорно вглядывающимся в экран моего смартфона.
- Это ваш муж на заставке? – прищурившись, спрашивает он.
- Да.
- Сколько лет фотографии?
- Два с половиной года.
- Вы ведь понимаете, что такое не идет вам на пользу?
- Это память.
- Вы должны концентрироваться на живых людях, в первую очередь на себе, вы ведь хотите избавиться от этого кошмара? Сообщений я, к слову, не нашел.
- Значит, мне это приснилось, а запись я сама поставила на звонок.
- Я этого не говорил. Что вас терзает, Эмма? Присядьте, - хлопая ладонью по дивану, просит он.
- Не хотите прогуляться? С кофе… в парк.
- В четыре тридцать утра? Почему бы нет, отлично, пошли, - приподнимается он, отложив мой телефон в сторону.
- Пойду оденусь.
- Но вы вроде одеты…
- Это одежда для дома.
Мы сидим на прохладной скамейке в парке, в котором мы с Герой бегали почти каждое утро, в кармане ветровки только ключи от дома.
- Мы с мужем здесь бегали раньше по утрам, - говорю я.
- Если б вы сказали раньше, я бы взял кроссовки.
- Да я просто сказала, - улыбаюсь я.
В тихом парке, в обволакивающем сумраке и негромком шуме машин, я чувствую себя весьма уютно, общество Эдуарда мне приятно, он шутит и улыбается, словно он не мой врач, а я не пациент, мы как хорошие знакомые, случайно решившие попить кофе в парке и поболтать о пустяках. Но на самом деле уверенность мне внушает место, в котором нас никто не услышит.
- Знаете, что именно цепляло мой взгляд на полках в кабинете Влада? – начинаю я, предварительно сделав большой глоток обжигающе горячего кофе.
- Нет.
- Я каждый день останавливалась около раскрытых дверей и пыталась понять, почему меня туда тянет и однажды я уловила месторасположение знакомого предмета и все время изучала это пространство, пока не нашла. Это была обыкновенная белая папка из пластика с кодовым замком, принадлежавшая некогда моему мужу.
- С чего вы это взяли? Таких папок тысячи...
- Влад тоже так сказал.
Купленная Герой в курсантские годы ничем непримечательная папка из пластика мне никогда не нравилась, однажды я нанесла акриловой черной краской на нее индийский рисунок вроде менди, что рисуют хной на руках. Я думала, что Гера ее после этого выкинет, но ему понравился рисунок, тем более он был сделан мной, я покрыла разрисованную поверхность лаком, но она все равно теряла приятный внешний вид со временем, и все же Гера с ней не расставался. Чуть больше трех лет назад она пропала из моей видимости, я спрашивала у Геры где она, он отвечал, что выбросил, в общем, как-то я узнала, что он собирает компромат на какую-то большую шишку, как оказалось, документы, очерняющие этого человека, он складывал в эту самую папку. Мне Рита сказала, ей рассказывал Алекс, он узнал от Геры. Мой муж продал этому человеку, под которого копал, копию, а оригинал припрятал, после смерти я нашла еще одну папку обычную с непонятными мне надписями, я не вчитывалась, я переживала его смерть, потом папка пропала, и я благополучно забыла и о ней.
Когда я нашла папку у Влада, я тут же ее открыла, и знание кодового замка только доказывало мою правоту. Я листала страницы, узнавала почерк мужа и понимала, что тогда на даче с Алексом мы прятались от людей человека, в чьем доме я сейчас нахожусь, моего мужа убили из-за того, что он попытался его обмануть. Я знаю, что он погиб при задержании сбежавшего из тюрьмы психопата, но я после найденного поняла, что это своеобразный заказ: убийце, выполнившему его, помогли сбежать через какое-то время, а его семью обеспечили до конца жизни, так как все сработало.
Я не сдержала эмоций, бушевавших во мне, потребовала объяснений сразу же, как только увидела его. Сначала Влад отнекивался, делал вид, что не понимает о чем я, пытался меня успокоить немного, говорил, что таких папок тысячи. Я вывела его из себя своим криком, он вызвал охрану и ударил меня со всей силы, какой только мог, чтобы я замолчала. Дальше в кабинет вошли двое охранников и Данила, он поднял меня не за волосы, как я говорила, он просто поставил меня на ноги и спросил у отца что случилось.
- Она все знает!
- Я тебе говорил, что тащить ее в дом не следовало. По старой схеме? – спросил Данила.
- Уведи ее.
Он взял меня за волосы и потянул к выходу, его роста и силы вполне хватило, чтобы не обращать внимания на мое нежелание куда-либо идти, я брыкалась, вырывалась, упиралась, старалась зацепиться за дверные проемы, визжала, но все без толку. Он волоком вытащил меня на улицу и потащил к машине, впихнул внутрь, по бокам сели двое мужчин, которые парализовали меня одним только взглядом. Я не знала, куда он меня везет, смотрела на дорогу, освещенную только лишь фарами, и видела только пролетающие степи, ни домов, ни чего-то что я могла бы запомнить, чтобы найти дорогу обратно.
Как я поняла позже, вглядываясь в дорогу, мы проехали какую-то деревушку, дальше пошел лес, мы съехали с асфальта на грунтовую извилистую дорогу и вскоре он заглушил машину у ветхого с виду дома, я отчетливо запомнила его фасад, освещенный светом фар: окна, заколоченные ставнями и стены поросшие сухими извилистыми ветвями винограда, который должно быть загнулся от заморозков еще много лет назад.
- Выходи из машины! – рявкнул Данила, и я послушно вышла, ощутив холодную влажную землю ногами, одетыми лишь в тонкие капроновые колготки, он не дал мне возможности обуться, не говоря уже о пальто или чем-то еще.
Его руки крепко ухватили меня за запястья и он, придерживая меня за шею, толкнул по направлению к дому, я дернулась в сторону, но он снова схватил меня за шею и направил к дому снова. Обстановка внутри была под стать виду снаружи: на прогнившем местами полу виднелись следы облупившейся краски, пол, стены и обломки мебели поросли густым слоем пыли, повсюду валялся какой-то мелкий мусор, ветки. Лишь старинный камин хранил в себе былую прелесть дома и, закрыв глаза можно было представить уютную гостиную, в которой пили чай некогда жившие здесь хозяева дома.
Данила опустил меня на колени и загремел стульями, разбросанными по комнате. Выставил один на середину и, подняв меня за плечо, при этом сжав его до боли, усадил на стул и методично начал привязывать меня к нему веревкой, которую он принес вместе со стулом. Затем он вплотную приблизился к моему лицу, и я уловила его запах, где-то парфюм, где-то табак, где-то едва слышный запах пота.
- Закричишь – убью!
- Можно подумать, если буду молчать, ты этого не сделаешь…
- Давай посмотрим, как ты будешь себя вести.
Он вскинул брови, помахал головой и скрылся за дверью, прокрутив в замке ключ. Хоть дом и выглядел дышащим на ладан, он вполне мог оказаться самой настоящей крепостью, с заколоченными ставнями и тяжелой дверью, которую без ключа не откроешь. Я начала раскачиваться на стуле и попыталась выпутаться из веревок, впоследствии чего с грохотом свалилась на левый бок, свезя плечо о старые доски пола. Почувствовав рукой, что одна из ножек стула надломилась, я начала дергать, насколько это было возможно рукой, чтобы освободиться, но силенок у меня было маловато, да и потом стул был сделан на совесть. Поэтому я так и осталась лежать с ободранным плечом на грязном полу, тихо проклиная про себя весь мужской род.
- Эй! Просыпайся, спящая красавица!
Преодолев страшный гул в голове, пыталась понять, где я, светлая комната плыла перед глазами, приглядывалась, но все стояло в тумане, словно у страдающей конъюнктивитом, лишь хитрая улыбка с обнаженными деснами маячила перед глазами. Я уже не в старом доме, вокруг массивная мебель, накрытая белыми чехлами, и я привязана к более «молодому» стулу с гладкими ножками. Сфокусировав взгляд, стала оглядываться по сторонам, преодолевая боль в затекшей от неудобной позы шее, левая часть моего лица пылала, плечо пощипывало.
- Думала сбежать? Ц-ц-ц-ц-ц, - зацокал языком Данила. - Зачем? Я ведь ясно дал тебе понять, что от твоего поведения будет зависеть исход твоей судьбы.
- Какого черта тебе нужно? – выплюнула я слова в его лицо.
Он продолжал улыбаться и похлопывал пистолетом по ладони. «Мне конец» - подумала я.
- Еще вчера вечером я не собирался тебя калечить, хотел лишь придержать в хорошем месте, чтобы подумать, что делать дальше, но ты совершенно не сговорчивая и не идешь на контакт, придется тебя застрелить, жаль, конечно, дырявить твое тело пулями, но… – он развел руки в стороны и пожал плечами, - что делать…
- Обойтись без кровопролития? – предположила я.
- Нет-нет, это был не вопрос…
- Ты ведь не убийца. Развяжи меня.
- Не растрачивай энергию попусту и не дергайся, - с этими словами он скрылся за дубовой дверью и я начала действовать прямо противоположно его словам, во мне играла такая злость, что размышлений на тему: «как я проведу свой последний день» или «перед глазами пронеслась вся жизнь», не было. Я отчаянно пыталась выпутаться из веревок, ощутив, что они чуть слабее стянуты, нежели в прошлый раз. Чудесным образом мне удалось освободить одну руку, и я тут же попыталась отвязать ноги, это был сущий ад, с меня градом тек пот, пульс скакал так громко, что я всякий раз дергалась и всматривалась в дверной проем и в окна, боясь, что Данила меня увидит и пристрелит. Про себя умоляла бога, дать мне отвязаться от стула, а дальше как пойдет. Мне удалось и, встав посреди комнаты, я испытала сильнейшее чувство победы, будто пришла в эстафете первой, но что делать дальше не знала. Когда долго пытаешься выбраться на свободу, достигнув своей цели, не знаешь, куда двигаться дальше. Пробуя искать пути отступления, я искала что-то, что спасет меня, но комната плыла перед глазами. Немного постояв в полном оцепенении, я двинулась наверх, на второй этаж, чувство полной уверенности, что Данила все видел, только по какой-то причине меня не остановил, подползало к горлу, и я все время считала секунды, вот сейчас он вылетит из-за угла и размозжит мне череп.
Я вошла в первую же открытую комнату и спряталась под кровать, не соображала, что делаю, сама загнала себя в угол, но тут увидела спортивную сумку под кроватью, выбралась, вытащила сумку и открыла ее, она была набита оружием и боеприпасами, это и было мое спасение. Когда-то, когда в учебном заведении, где учился Гера, правила не были такими строгими, как сейчас, он брал меня на стрельбы, поэтому я кое-что знала об оружии из его слов и сама стрелять умела. Нужно было только вспомнить как. Там были разные пистолеты, но я взяла самый простой, с которым была знакома ПМ и маленькую коробку патронов к нему. В попытках забить патроны в магазин, я рассыпала половину, и они раскатились по ковру. Я боялась, что что-то сделаю неправильно, я сняла пистолет с предохранителя, передернула затвор и стала ждать.
- Ты шутки со мной шутить удумала, а? – раздался голос, когда я затаилась за дверью и направила тяжелый заряженный пистолет на его голос еще, не зная смогу ли выстрелить.
- Хватит прятаться, малышка! Ты же знаешь, я всегда добиваюсь, чего хочу! Выходи, по-хорошему!
Его шаги становились четче, я понимала, что он уже за стенкой, скрипит половицами.
- Клянусь, пальцем тебя не трону! Выходи!
Злость вскипела во мне, и я выстрелила через дверь, полетели щепки, я вскрикнула от шума и отдачи пистолета.
- Fuck! Где ты взяла пистолет, сучка?!
Молча, я ждала, что он будет делать дальше, потом мне показалось, что он сбежал по лестнице вниз, подождав еще немного, открыла дверь и медленно пошла по направлению к лестнице. Услышала какой-то звук, что-то скрипнуло, я пригнулась и, как оказалось не зря. Мне показалось, что пуля просвистела прямо надо мной. Данила просто сделал вид, что уходит, а сам ждал меня за углом. Я прикрыла лицо рукой, почувствовав себя в безопасности, как если бы рука защитила меня от пули, и открыла стрельбу в сторону Данилы. С одной руки я стреляла еще хуже, чем с двух, плохо понимала, куда летели пули, и с непривычки от шума потеряла ориентацию в пространстве. Я глупо разносила стены вокруг себя, пули летели куда угодно, только не в цель. За дымом и падающими щепками ничего не было видно.
Оказавшись на первом этаже, я стала вглядываться по сторонам в поисках других людей, потом пошла по коридору, чтобы осмотреть комнату с открытой дверью в конце, там располагалась кухня, как я впоследствии поняла. Далее вернулась в гостиную и получила удар в глаз локтем, прямо по больной стороне, упала на пол и выронила пистолет.
- Ну как, успокоилась? Настоятельно рекомендую угомониться, говорю же, мне не очень хочется решетить твое тело пулями… - нависнув надо мной, сообщил он, я попыталась подпрыгнуть и ударила его коленом между ног.
- Ну ты и тварь! – взвыл он.
Я ничего не ответила на оскорбление, просто бросилась к пистолету, но он кинулся за мной, лег на меня сверху и начал заламывать мои руки. Я пихала его ногами и пыталась сбросить с себя, на секунду я даже подумала, что почти дотянулась до пистолета, но я лишь дальше его откинула по скользкому паркету. Мне удалось развернуться, и я вонзилась ногтями ему в лицо, обняла ногами и с силой начала наносить удары кулаками, куда придется: по спине, по шее, по плечам. Он сидел на мне верхом сначала, но как только ощутил на себе мое сопротивление, поднялся вместе со мной и больно отбросил к стене, его рука вцепилась в кожу моего бедра, тогда я начала кусаться и хлестать его по щекам. Он резко рванул льняную юбку с меня, и я ударила его. Он отбросил меня к другой стене, отбиваться становилось все труднее, он опустился на колени и стащил меня на пол, ударив головой о стену, прижал мои руки к полу и улыбнулся:
- Ты меня заводишь!
- Слезь с меня, животное!
Я тихо начала отползать назад, нервно пытаясь вырвать руки из его длинных цепких пальцев, он в свою очередь начал грубо целовать мою грудь через блузку. Я была готова взорваться от возмущения. Он поднимался к моему лицу, и я сжала губы, но он с дикой животной страстью впился в них, чуть ли не до крови, а потом оторвался и вскрикнул, наматывая мои волосы на кулак так, что я потеряла возможность пошевелить головой:
- Успокойся! – процедил он.
Я ударила его кулаком освободившейся руки в висок, потом начала бить в челюсть. Почти освободившись, я быстро поползла на кухню, он ухватил меня за юбку, оторвав от нее внушительный кусок, но я уже поднялась и вскоре скрылась на кухне, напрочь забыв про пистолет.
Держа ладонь на подбородке, Данила вошел на кухню, когда я успела вооружиться, пристально следила за ним, за каждым его движением, в его руках не было оружия, и кровь с губ текла на его белую рубашку, бывшую еще вчера вечером ослепительно белой.
Я держала в руке тяжелую сковороду за рукоять и ждала, пока он подберется ближе, выставив руки вперед, он пошел в мою сторону, и я со всей дури врезала ему сковородкой по лицу, отбросила орудие защиты, отошла назад и вытянула в его сторону руку с ножом. Немного отойдя от удара, он продолжил идти на меня, не скрывая гнев.
- Положи долбанный нож!
- Черта с два! – разъяренно провизжала я.
- Положи нож! Я хочу тебе помочь! И если ты будешь вот так на меня нападать, от меня будет мало толка! – заорал он.
- Да, сейчас, как же! Разбежалась и положила! Ты хочешь меня убить! – выкрикнула я и попятилась назад.
- Не хочу! Хотя с каждой минутой не хочу все меньше! – резко схватив рукой фарфоровый чайник, и кинув его в мою сторону, крикнул он. Я испуганно пригнулась, уронила нож в тот момент, когда осколки звонко разлетелись по полу.
Я схватила разделочную доску со стола и подняла с пола сковородку и ударила Данилу с двух сторон по голове. Удар показался мне невозможно сильным, но я тогда уже ослабла, и это только виделось мне. Он застонал от боли и наклонился к полу. Я опустила руки и растерянно смотрела на него, сидящего на полу в кровоподтеках и синяках, с разодранным не без моей помощи лицом, с разбитыми костяшками рук, на первый взгляд, совершенно безобидного и бездействующего. Я кинула доску и сковородку в раковину и сделала шаг ему навстречу, но он внезапно накинулся на меня, подсек руками мои ноги, лопатками я почувствовала холод от пола, голова снова начала гудеть, на этот раз от резкого удара, но я продолжила сопротивляться. Он резко вцепился пальцами в мои ноги выше колен, по колготкам с треском поползли петли, он расстегнул ширинку и ремень, начал медленно тащить его из петель, я слышала, как кожа трется о ткань его джинсов, поднял кверху мою юбку, разорвал на мне колготки и трусы в клочья. В эту минуту я отползла от него назад, но он, ухватив меня за ногу, тут же притянул меня к себе. Не успела я оценить ситуацию, как он уже глубоко вошел в меня, а затем сложил ремень пополам и прижал им меня в области шеи к полу.
- Нет! Отпусти меня! Не трогай! Не трогай! Убери от меня руки! – кричала я, не переставая вырываться.
- А почему ты не носишь чулки? Это так сексуально! – спросил он.
- Тебе нравится подбирать объедки за своим отцом? – взревела я, и тогда он раздраженно схватил меня за волосы и швырнул к стене, кинулся в мою сторону, закрыл мой рот своей ладонью и снова вошел.
Я схватила его за волосы и оттянула голову назад, он зарычал и проник еще глубже, резче, настырнее. Он потянул меня за бедра назад и с силой вбил в стену, отчего я взвыла. Через полминуты он кончил, и мы опустились на пол, как подкошенные. Из последних сил я дала ему пощечину, он замахнулся на меня кулаком, но лишь улыбнулся и схватил за шею, потянул на себя, и мне пришлось подняться. Он периодически касался моей шеи и не могу сказать, что прикосновения были приятными, думаю, это его фетиш или что-то в этом роде. Он продержал меня в том доме еще два дня. Я смогла уйти в своих лохмотьях и босиком однажды вечером, до этого он всячески совокуплялся со мной и я не сопротивлялась. Как говорил Алекс: - Расслабься и получай удовольствие. Что я и делала. Я не думала о смерти, она была мне безразлична, я только не знала, что последует за этими днями. Как-то ночью он сказал мне:
- Если хочешь, уходи.
- Твой отец меня так просто не отпустит… - шепотом проговорила я.
- Если будешь молчать – он тебя не тронет. Я обещаю.
- Он убил…
- Он сам был виноват, – сердито прервал Данила. - Дела так не делают! Ты будешь молчать, поняла? Как только раскроешь рот, в сию же минуту окажешься в месте похуже, чем это, и отец церемониться с тобой не будет, как и я! Тебе уже хватит одной смерти, хочешь, чтобы еще кто-то из твоих близких пострадал?
- Как я объясню синяки?
- Можешь сказать, что я тебя ударил или отец… без разницы. И молчи об остальном. Ты поняла меня?
- Да, - кивнула головой я.
- Скажи громче!
- Да, я поняла!
- В таком случае, до свидания! До ближайшей стоянки примерно час, иди по дороге.
Нетрудно представить, что я испытала, когда шла вдоль дороги в разодранной грязной одежде, босиком, в кровоподтеках, с посиневшим лицом. На улице тогда было градусов десять-пятнадцать, я мерзла, но все равно шла, мимо меня проезжали машины, некоторые сигналили, наверно думали, что я шлюха, которую выкинули посреди дороги, перед этим надругавшись. Я проглотила свою гордость и зашла на стоянку, там не было машин, и уже от этого я была счастлива. Девушка, сидевшая на кассе, испугалась, начала звонить в скорую, но я ее остановила, позвонила Алексу и он вскоре приехал на машине своей подружки. Какое это было унижение просить его о чем-то, смотреть ему в глаза, пытаясь скрыть побои, ссадины и синяки на шее волосами.
- Меня почему-то клонит в сон, - говорю я и устало тру глаза.
- Я не удивлен, вы же почти не спите.
- Нет, я не могу с ним совладать.
- Давайте, я провожу вас до дома, - взяв меня под локоть, предлагает Эдуард и медленно начинает меня поднимать со скамейки.
- Я сама.
- Не сопротивляйтесь, я просто хочу помочь, - забирая стакан у меня из руки, поясняет он.
Мы двигаемся по направлению к дому, дорога кажется мне бесконечно длинной, будто я топчусь на месте. Я вижу обрывки пути, поглощенные туманом: асфальт, арка, дверь подъезда. Нет сил поднять ногу, чтобы взобраться по лестнице, ноги меня не держат, падаю в невесомость, Эдуард берет меня на руки. Мне уже все равно, проваливаюсь в сон.
После минутной отключки я пробуждаюсь от того, что его руки поднимают меня, я визжу и размахиваю руками, цепляю ногтями в его кожу, что он опять хочет со мной сотворить? Он грубо стаскивает с меня одежду и укладывает на кухонный стеклянный стол, я брыкаюсь, ощущаю запястьями наброшенные на руки шелковые петли. Он обхватывает мои ноги руками в районе щиколоток, я подтягиваю их к себе, но он упрямо тащит их на себя. В комнате темно и он зажигает свечи. Несколько свеч он ставит рядом со мной на стол.
Мягким прикосновением он касается меня в области солнечного сплетения, я морщусь от стеснения и злости. Тыльной стороной ладони он скользит к моему пупку и ниже, к внутренней части бедра. Я забываюсь и закрываю глаза, отдаюсь его рукам, я стараюсь дышать ровно и не показывать эмоций. Прощупав чуть ли не каждый сантиметр моего обнаженного тела, он берет в руки большой подсвечник и заносит его надо мной, должно быть в моих глазах мелькает тень страха. Я жду удар, все пострадавшие в драке с ним и его отцом части моего тела вдруг резко начинают дергаться от боли, я взволнованно ерзаю на столе, пытаюсь вырвать руки из шелковых петель, но они сильнее сжимаются вокруг запястий и щиколоток.
- Тише, - его отчетливый голос, щекочет мое ухо. – Не бойся, это приятно.
Он расстегивает запонки и закатывает рукав некогда белой рубашки чуть выше локтя, выворачивает руку внутренней стороной, так чтобы я видела, сжимает ее в кулак и наклоняет над ней свечу. Воск динамично стекает ему на руку и мгновенно застывает. Он проводит только что обожженной рукой по моему животу, призывая меня лежать смирно. Свеча зависает надо мной, и капля воска бесшумно падает на мой живот, я дергаюсь от легкой обжигающей боли. Следующая капля и еще одна, на четвертой капле я лишь слегка шелохнулась, каплей за каплей воск ложится на мой живот, и чем их больше, тем легкая покалывающая боль делается более ощутимой. Каждое содрогание вызывает ни с чем несравнимые эмоции и странные иглы удовольствия граничащего с болью, заставляют вместе с дрожью стонать под восковыми каплями, которые теперь составляют длинную ровную линию из засохших бледно-желтых точек от солнечного сплетения почти до линии бикини. Он ведет руку со свечой вверх, и воск капает на мои соски. Вижу, что пламя свечи скользит над моими ногами и капельки воска падают на кожу внутренней поверхности бедра, я цепляюсь руками за края стола. Смотрю на Данилу, он дрожит от возбуждения. Еще пара капель падает на живот, слышу свои стоны, тону в них. Рефлекторно хочу освободиться от шелковых узлов, парализовавших руки и ноги.
Он задувает свечи и отходит в сторону, я не могу его видеть, вернувшись, он завязывает мои глаза, я хочу расслабиться, успокоить свое дыхание, но только больше дрожу. Я слышу, как со стола что-то соскользнуло, словно убрали что-то железное, оно с четким звуком резануло поверхность. Теперь на стол поставили что-то тяжелое, его руки будто током ударяют мою кожу, я невольно дергаюсь, он убирает засохшие капельки воска с моей кожи и пострадавшие места тут же начинает ласкать нечто приятн ое, холодное. Лед… Он скользит по коже, успокаивая обожженные свечой участки, а также раны и синяки, которые я получила в драке.
Кусочек льда энергично скользит по левой части моего лица, по шее и меж грудей, по животу, минует зону бикини. Соприкасаясь с горячей кожей, лед тает, я чувствую, как катятся ленивые тонкие струйки воды. Данила пальцами подкатывает к моему животу уже новую льдинку и спускается ниже. Кусочек вплывает внутрь меня, и ледяное возбуждение окутывает с головы до ног, я вьюсь на стеклянном столе под прикосновениями человека, желавшего меня убить всего пару часов назад. Я стягиваю шелковые тиски, кричу и задыхаюсь от его касаний. Спустя долю секунды его пальцы оказываются внутри меня, они входят сперва осторожно и тихо, затем пулей устремляются вперед.
Шелковые ленты не сжимают мои руки, я обнажена и абсолютно свободна, легкая ломота и усталость во всем теле. Он лежит рядом, повернувшись ко мне спиной, с интересом разглядываю его рельефную спину и трогаю за плечо. Он вздрагивает и тут же разворачивается. Хочу что-то сказать, но не нахожу слов. Он подвигается ближе, вжимает меня в кровать, раздвигает мои ноги и грубым рывком сгибает мою ногу в колене до дикой боли. Я кладу свои руки на его плечи, но он отталкивает их и прижимает к изголовью кровати. Он целует меня, кусает, больно прихватывает пальцами мою кожу. Мои вздохи оглушают меня, и я ничего не вижу перед собой, он протягивает длинные руки к моей груди, вскоре моя шея оказывается в кольце его рук. Крепче упираюсь в изголовье кровати, он резко входит, но я жду этого, я к этому готова. Пальцы одной его руки больно давят на мою шею, он сжимает ее всякий раз, совершая новое глубокое проникновение. Еще один толчок и у меня перехватывает дыхание, одну руку я держу поверх его руки, боясь, что он меня задушит, другой держусь за изголовье, еще толчок, и он еще сильнее сдавливает шею. На мгновенье он ослабляет хватку, я успеваю глубоко вздохнуть, но вот уже две его руки сомкнулись на моей шее, снова мной утрачена возможность дышать, мозг отключается от тела. Больше ничего нет, кроме ощущений, испытываемых мной. Я тянусь к его плечам, машинально пытаясь его немного оттолкнуть от себя, чтобы было чем дышать, кладу ладони на его плечи. Он входит еще глубже, и я начинаю терять сознание, мои руки безжизненно падают к его рукам, и из последних сил я стараюсь отбросить от себя его руки, перекрывающие мне кислород, уверенная в том, что еще одно его движение меня убьет.
Он дышит, словно разъяренный зверь, смотрит на меня бешеными глазами, его демонический взгляд прожигает меня, как и его дикие животные движения, которые доводят меня до исступления. Резким тычком он перебрасывает меня через себя, и я оказываюсь наверху. Он все еще держит руки на моей шее, но уже немного слабее, благодаря его рукам я еще не упала, он сильно вжимается в меня до основания, запрокидываю голову назад и лечу в глубокую черную яму, дна которой не вижу.
- Что-то хорошее снилось? – спрашивает Эдуард, не понимаю в чем дело, не знаю где я и откуда здесь Эдуард.
- Нет…
- Как спалось? – присаживаясь ко мне на кровать, спрашивает он.
Я все еще растерянно бегаю глазами по комнате, такое впечатление, что я проспала целую жизнь, гоню прочь свои сны, впрочем, то, что я сейчас видела - не сон, это случилось со мной на самом деле.
- Как чувствуете себя?
- Нормально.
- Выспались?
- Да.
- Может голова болит или что-то еще?
- Все нормально, ничего не болит, я так быстро отключилась.
- От моего препарата… простите, но вы были вымотаны своей бессонницей и одержимыми мыслями, я вынужден был вам помочь.
- Накормили меня снотворным и радуетесь?
- Но вы ведь хорошо себя чувствуете, в чем проблема?
- Не знаю, это как-то странно, что врач может подсыпать пациенту в кофе снотворное. Хорошенькое дело!
- Вы проспали целый день, и теперь мы можем поговорить на свежую голову, вот ваш чай, - протягивая мне кружку, спокойно, говорит он.
- О чем говорить?
- О том, что вам нужно лечь в клинику.
- О нет…
- Да, там круглосуточная охрана, я вас понаблюдаю, откорректирую ваш сон, там вы будете в безопасности.
- С каких пор мне грозит опасность?
- С тех пор, как ваш муж ввязался в аферу с доказательствами, очерняющими одного очень влиятельного человека.
- На меня никто не нападает.
- А что если все эти странности – дело рук того же Влада и его людей? Что если ваш друг пропал из-за них и его жена? Что если вы следующая, вам ведь говорили молчать, вы не боитесь?
- Вам надо бояться, вы теперь тоже знаете, да и потом люди пропадают постоянно.
- Не беспокойтесь за меня.
- Тоже могу сказать вам и я.
- Я отвезу вас в больницу, как ваш лечащий врач я считаю этот выход оптимальным.
- Как ваш пациент я могу написать отказ от госпитализации.
- Но это необходимая мера безопасности, - настаивает он.
- Зачем вы все это делаете?
Он молчит и присаживается ближе ко мне, неловко берет в руку прядь моих волос и его лицо приближается к моему.
- Я хочу вас защитить, никакая женщина не может вынести того, что случилось с вами в одиночку.
- Значит, я исключение.
Я отстраняюсь от него и встаю с кровати.
- Я соберу вещи, только если это ненадолго, я уже столько пробыла на больничном, боже мой, а что же сегодня, я пропустила рабочий день…. Меня же уволят теперь наверно…
- Я звонил вам на работу, все в порядке.
- Хорошо.
- Вы пробыли с Данилой два дня, и не возникало желания уйти?
- Я думала, что он будет последним, кого я вижу… я наверно пыталась зацепиться за жизнь…
- Он нравился вам до этого?
- Нет, и после тоже, у нас разные предпочтения, он преступник и не достоин моего внимания, я рада, что с его ребенком ничего не получилось, - холодно отвечаю я.
- Это ваша палата… Она ближе всего к моему кабинету, думаю, вам здесь будет удобно, она максимально укомплектована.
- Спасибо, - равнодушно киваю головой.
- Располагайтесь, я минут через двадцать зайду, сделаю вам укольчик, чтобы вы поспали…
- Укольчик? А ничего что я за сегодня уже неплохо так отоспалась? – пытаюсь возразить я.
- Ничего, вам нужен отдых.
- Что ж… вам видней, обычно этим занимаются медсестры, уколами и прочим… - заикаясь, говорю я.
- Верно, но сейчас уже ночь… а у нас принято оформлять пациентов в первой половине дня, если они не тяжелые. Вы не могли бы не выходить сегодня ночью в коридор, завтра мы оформим нужные бумаги и можете разгуливать где угодно, если что-то понадобиться, просто позвоните мне.
- Хорошо.
Немного осмотревшись, я зажигаю лампу над кроватью и выключаю основной свет, в палате уютно, обстановка напоминает приличный гостиничный номер с односпальной кроватью, в прошлый раз апартаменты не были столь уютными, из любопытства я заглядываю в душевую. После еще раз обхожу всю палату, надеваю ночную белую атласную рубашку в пол и накидываю на плечи халат, подумав, что без халата покажусь слишком откровенной, я прикладываюсь на кровать, отворачиваюсь к стене и рассматриваю рисунок на обоях, считаю про себя, так как внутри бьется тревога.
- Кхм… Эмма? – слышится голос за спиной.
- Да, вы уже здесь? – спрашиваю я и сажусь на кровати.
- Вижу, вы уже готовы ко сну, отлично! Тогда ложитесь набок, я приготовил укол, - подходя, говорит он.
- Есть одна проблема…
- Какая?
- Я их боюсь.
- Уколов?
- Да.
- Я помню, вы говорили, что ваша соседка ставила вам капельницы, по сути тот же укол, верно?
- Верно.
- Вы же их не боялись?
- Нет, потому что я видела, куда она колит, а когда я не вижу, у меня начинается паника.
- Просто потерпите секунду, у меня легкая рука.
- Боюсь, что я вам не верю. Я не так давно лежала в больнице, там одна женщина Алла говорила, что у нее легкая рука, она нагло врала, потому что такая боль была, что слезы из глаз.
- Я не она.
- Может, обойдемся без укола? Лучше таблетку мне дайте какую-нибудь…
- Ложитесь, - широко улыбаясь, кивает он, и я послушно выполняю его просьбу.
- Да, ладно! Я взрослый человек, правильно ведь? – шепча себе под нос, я ложусь на спину.
- Повернитесь набок!
- Нет.
- Повернитесь набок!
- Нет!
- Мне самому вас перевернуть? – улыбается он.
- Все, поняла! – я нехотя переворачиваюсь, но тут же поворачиваюсь обратно.
- Так! Хватит юлить! Быстренько! На бочок! Больно не будет…
- Он нет! Я на «больно не будет» не куплюсь, я сама так говорю, как раз в тех случаях, когда больно будет! Все! – начинаю себя успокаивать. - Надо это прекратить. Бог с вами, – задыхаясь, говорю я, поворачиваюсь набок и поднимаю подол ночной сорочки, обнажая ноги.
Я чувствую запах спирта, обрабатывает место последующего укола спиртовой салфеткой, затем его ладонь ложиться на мое оголенное бедро и я бросаю на нее вопросительный взгляд.
- Есть! – произносит он, берет мою руку, прижимает к месту укола и самостоятельно, не дожидаясь пока это сделаю я, он немного опускает мою сорочку, прикрывая бедра.
- Уже? – спрашиваю я.
Он наклоняется надо мной, я оказываюсь между его рук, которыми он опирается о мою кровать.
- Да, - бросая шприц в корытце, кивает он и поднимается. - Спокойной ночи.
- И вам…
- Спасибо.
- Знаете, Эмма, вы выбираете чересчур властных мужчин, хотя вам силы не занимать, может, стоит начать встречаться с кем-то попроще? С тем, с кем вам просто хорошо, даже если он не обладает выраженной мужественностью, подумайте об этом.
- Как бы сказала Скарлетт О’Хара: я подумаю об этом завтра.
Глава 13.
В своей жизни я напивалась до потери сознания и памяти трижды. Я пила, не понимая, что уже хватит, и не замечала, что не в состоянии больше стоять на ногах и членораздельно говорить. Я летела в пропасть и если могла передвигать ногами, когда необходимо было идти, мои ноги были ватными и отпружинивали от пола, мозг их не контролировал и никак не влиял на движения. Наутро я не помнила ровным счетом ничего, события лишь постепенно начинали всплывать в моей голове, что-то вспоминала к вечеру, а что-то прояснялось только через неделю, но полную картину самостоятельно было не восстановить.
В первый раз я надралась, когда поступила в мед, нас было четверо: моя сестра с мужем и мы с Герой, я уже поступила, а он через несколько дней должен был уехать в загородный учебный центр (для поступления ему необходимо было пройти что-то вроде курса молодого бойца и попутно сдать экзамены). Эльвира на тот момент опытная в этих делах студентка четвертого курса педиатрического факультета на пару с мужем военным хлестала сухое вино и не пьянела, Гере тоже надо было осушить канистру подобного пойла, чтобы упасть, в отличие от меня. Мне достаточно было понюхать пробку, чтобы быть навеселе, но по незнанию и глупости я старалась пить наравне со всеми, за что и поплатилась. Наутро события вечера были стерты зеленым змием, последнее, что я помнила, это первый тост, сказанный Эльвирой, дальше кромешная тьма. Заботливые собутыльники восстановили мой вечер своими рассказами смешными и не очень, с тех пор я поклялась себе никогда не пить, но нарушила это правило через год, когда отмечала сдачу летней сессии, дело было у Олеси дома, а в третий раз еще через год: на даче с Алексом.
С тех пор со мной подобного не случалось, я выпивала и после, но уже без последствия в виде амнезии. Сейчас лежа с закрытыми глазами на нестерпимо твердой поверхности, я пытаюсь понять, что было вчера и отчего сегодня так тяжело. Где-то в глубине души я понимаю, что лежу на полу, единственное, чем я могу пошевелить – это указательный палец левой руки, глаза не открываются, веки слиплись между собой. Я стараюсь не двигаться, нет желания крутить головой, боюсь нашествия вертолетов. Для начала я решаю привести мысли в порядок, вызывая в памяти эпизоды вчерашнего вечера, но сразу после укола память обрывается.
Мне нужно позвать на помощь, кто-нибудь придет и откачает меня. Сначала просто позвать, а если не услышат, набраться сил и доползти до двери в коридор. Я решаю открыть глаза сразу же, как найду научное объяснение своему состоянию. Скорее всего это побочный эффект от снотворного, только не пойму какой конкретно: аллергия вследствие которой я распухла и теперь не могу пошевелиться или же моя голова от лекарства стала такой чумной, что все сигналы посылаемые мозгом насчет шевелений чего бы то ни было напрочь блокируются где-то на уровне черепной коробки. Как чувствовала, не стоило мне соглашаться на укол. А может, не в уколе дело? Может, перед тем как заснуть, я пробралась в хранилище лекарств, неизвестно как на меня действуют те или иные препараты, и наелась чего-нибудь несовместимого, к примеру, и лежу сейчас мертвая в лаборатории…или в подсобке. Я всегда представляла, что когда умру, буду чувствовать невероятную легкость, испущу дух и этот самый мой дух - невидимое сосредоточение моих мыслей будет парить над всем, что я любила при жизни. Нет, я точно не умерла. Но почему так жестко? Наверно упала на пол и сломала хребет, от этого меня парализовало, а может ночью у меня случился припадок, я взломала решетки, выбралась на улицу, влезла в винный магазин и ни в чем себе не отказывала, а потом уснула на полу? Это тоже за гранью фантастики, ведь пол в ближайшем винном магазинчике гладкий, а я лежу на чем-то шершавом. Пока не открою глаза – не пойму. Не могу их открыть, шевелю левой рукой, я ее просто отлежала и за время моих размышлений, затекшие конечности начали напоминать о себе неприятным покалыванием. Моя рука подползает к подбородку, понимаю, что существенно она мне не поможет, решаю подать голос, но не могу, еще не время, не сейчас, придется отдаться власти чернильной темноты.
Я погружаюсь в чистую прозрачную воду с легким оттенком синевы, так стремительно, будто меня сбросили с десятиметровой вышки. Вода заполняет мои носовые проходы и проникает под одежду. Я открываю глаза и вижу чьи-то ноги, выныриваю на поверхность, вокруг сотня с лишним людей стоят по грудь в воде и смотрят на меня, на то, как я медленно начинаю уходить под воду. Моя одежда тянет меня ко дну, я слышу собачий лай и вижу под водой худого белого пса с рыжими пятнами и бежевым носом, и как он только может лаять под водой.
Ну конечно это сон, где это видано, что пес свободно лаял под водой, я открываю глаза, вижу потолок, старый с облупившейся штукатуркой, не припомню, чтобы в моей палате люкс был такой, но впрочем, может и был, ведь я не постаралась его запомнить. Я развожу руки в стороны, чтобы размять кости и в этот самый момент я понимаю, что вся мокрая, не могу и подумать о том, что сюжет сна, только что мне приснившегося имел место быть.
- Ты как? – хриплый мужской голос раздается в комнате.
Фантастические вещи продолжают происходить потому, как именно этот голос я мечтала услышать в течение двух последних месяцев. Я огладываюсь в поисках человека, которому принадлежит голос и первым мой взор цепляет именно обстановка палаты, я действительно в палате, только не в «люкс». Стены обшарпаны и в помещении запах сырости, окно забито досками, вдоль каждой стены по две кровати, старые и поржавевшие, с почерневшими матрасами, кое-где дырявыми, под потолком тусклым светом моргает лампочка. Странная обстановка, похожая на психбольницу из фильма ужасов, того и гляди из вентиляции полезет нечисть, которая всенепременно начнет проникать черным дымом в мой рот и тем самым меня убьет. Атмосфера ужаса резко сменяется ровно противоположными эмоциями, как только мой взгляд находит его. Человек, подавший голос сидит на полу, широко расставив ноги, и его пронзительный взгляд устремлен на меня. Я долго всматриваюсь в него, в его худощавое серое лицо. Я вижу синие тени под его глазами и засаленные кудрявые волосы, острые скулы и рыжую бороду. Мне хочется сорваться с места и крепко обнять его, рассказать обо всем, что со мной произошло в его отсутствие. Немного помедлив, бросаюсь к нему и в самый последний момент, перед тем как наши тела должны соприкоснуться, перед тем как мои руки должны заключить его в объятия, ощущаю резкую боль в ноге и, отпружинив назад, оборачиваюсь на ногу, я прикована к трубе. От кольца, обнимающего мою щиколотку, тянется недлинная цепь к трубе.
- Осторожней, - говорит Алекс.
Я поворачиваюсь на него и призываю взглядом к себе. Он начинает шевелиться, пытается подняться, опираясь руками на пол и вытянуть ноги. Я не понимаю, отчего его движения такие неуклюжие: оттого, что он ранен или оттого что просто слаб. Он подползает ко мне, и я обнимаю его, растворяюсь в его ослабших руках и холодном худом теле, трусь о колючую щеку и больше всего на свете хочу, чтобы он меня не отпускал, обнимал меня так до самой моей смерти. Только в его объятьях мне тепло и надежно, как же мне недоставало этого, мне не хватает слов, чтобы рассказать ему, как я скучала по нему.
- Отойди на место, - шепчет он и гладит меня по голове, его дыхание такое тяжелое и свистящее.
- Что? – не понимаю я.
- Вернись к своей стене.
- Я не…
- Так надо.
- Но…
- Живо отойди к стене! – громко кричит он, его хриплый крик так неожиданно отталкивает меня.
Я быстро отскакиваю на четвереньках к стене, он начинает громко кашлять, я замечаю, что из моих глаз текут слезы, по идее я должна была расплакаться от радости, но сейчас слезы струятся от обиды. Я смахиваю их с лица, дрожа от холода, снимаю промокший халат, встаю на ноги, пытаюсь отвлечь внимание Алекса от своего лица, выжимаю из халата воду, бросаю на спинку кровати, стоящей неподалеку от меня и усаживаюсь рядом, обняв свои колени. Я на секунду успеваю задуматься о том, где я, но дверь, над которой моргает в зеленом прямоугольнике обнадеживающая надпись «выход», открывается.
- Дальше раздеваться не будешь? - раздается голос за дверью.
Данила, ну конечно. «Как только я раскрою рот, в сию же минуту окажусь…» и так далее.
- Сначала вы прервали эту душераздирающую сцену того, как друзья после долгой разлуки, наконец, находят друг друга. Алекс! – склонив голову набок, говорит Данила. – Как не стыдно! Я, было, отошел за одноразовыми платками, не для себя, а для вашего сторожа, скажем так… вернулся, а ты, – обращаясь ко мне, говорит Данила, - уже у стены снимаешь халатик и глазки на мокром месте. Я уже успел припомнить, как ты выглядишь обнаженной, представил россыпь рыжих веснушек на твоей спине, ямочки над твоей белой попкой, подумал, что вновь увижу все это, но ты и здесь решила меня обломать.
Я смотрю на Алекса, в его полузакрытые глаза, непонимающе глядящие на меня.
- Ты наверно думаешь, - говорит он, смотря на Алекса, - я видел ее на пляже в бикини, нет! Я ее трахал и не один раз, как некоторые и ни одна женщина не была мне столь покорна. Эм! Ты ведь любишь, когда тебя насилуют, любишь грязный секс? Любишь! Нам ли с Алексом не знать, как ты визжишь и бьешься в оргазме, когда тебя насилуют…
- Заткнись! – выкрикиваю я.
- Здесь приказывает тот, кто не прикован к батарее…. посмотрим… это точно не ты! Взгляни на меня! – приближаясь, говорит Данила и больно ухватывает мой подбородок указательным и большим пальцем и подтягивает вверх, я закрываю глаза, чтобы не смотреть на него. – Открой глаза! Открой глаза! Открой глаза! – бесконечно повторяет он, как робот.
Меня бьет предательская дрожь, и как бы я не старалась выглядеть равнодушно-спокойной, я боюсь.
- Открой глаза, посмотри на меня. Ты, кстати, получила мои цветы, тогда в больнице? Так и будешь молчать? Может, стоит поговорить с тобой тет-а-тет? – он обводит подушечкой большого пальца мои губы, убирает руку и его пальцы соскальзывают на мою шею и начинают ласкать ее.
Я со злостью отшвыриваю его руку, и за свой пренебрежительный жест получаю пощечину. Сдавливая мою шею где-то в районе гланд, он припирает меня к стене, тащит вверх, что заставляет меня встать на ноги, и снимает с плеч мою ночную сорочку.
- Оставь ее.
- Закрой свой рот, если не хочешь, чтобы я изнасиловал ее при тебе, - не поворачиваясь, шипит Данила, не переставая стягивать с меня сорочку. – Пожалуй, на сегодня хватит, - останавливается Данила, - подумай Алекс, стоит ли дальше играть в молчанку, теперь у моего отца два объекта для истязаний, может, стоит ответить на вопрос, так интересующий его?
- Я уже все сказал, - говорит он и снова сгибается от кашля.
- Посмотрим.
Я сползаю по стене вниз и опускаю голову, долго сижу так и молчу, вечно так сидеть не смогу, нужно что-то предпринять, узнать чего хочет Влад, я поднимаю глаза.
- Они бросили тебя в ванну с холодной водой, чтобы ты пришла в себя, переборщили со снотворным, - все тем же охрипшим голосом, поясняет Алекс, медленно снимает рубашку, обнажая белые руки покрытые синяками и порезами. – Вот возьми!
- Нет… тебе нужнее, давно ты так кашляешь?
- Нет, давай, возьми же!
- Спасибо, - дотягиваясь до рубашки, благодарю я и прикрываю верхнюю часть своего полуобнаженного тела. – Чего он хочет?
- Я этого парня вообще первый раз вижу
- Это его сын, - вздыхаю я.
- Это понятно, он так много знает?
- Видимо так, чего они хотят?
- Да все тоже, оригинальный вариант компромата на себя любимого.
- Так отдай.
- Его у меня нет, - он снова начинает тяжело дышать.
- А где он?
- Сжег.
- Так скажи, что сжег, - говорю я.
- Мне так не хватало твоей гениальной простоты….
- Они тебе не верят?
- Опять в точку!
- Идиоты. И Лиза у них?
Он кивает.
- Откуда они тебя забрали?
- Из дома.
- Я была у тебя дома, мог бы оставить какой-нибудь знак, как-то намекнуть… - предполагаю я.
- Принесите кто-нибудь телефон, я намекну своим друзьям, что я в беде. Разве без этого было непонятно? – взрывается Алекс.
- Не выворачивай все так, я знаю, что тебе нелегко здесь.
- Правда?
- Хорошо, не знаю, прости. И хватит на меня кидаться! Да! Я знаю, что тебе нелегко, но я так по тебе скучала! Я ежеминутно гоняла туда-сюда бесполезные мысли о том, как сильно огорчила тебя, я ни с кем не могла поговорить, я психолога, мать твою, завела себе!
- Он тебя и сдал, накачал успокоительным дерьмом и сдал, - с каждым словом его голос становится все тише и тише. – Я злюсь не на тебя… а на то, что ты… просто теперь ты тоже здесь и это… - он умолкает, закрывает глаза и нахмуривает брови. – Черт!
- Это я уже поняла. Давай придумаем, как выбраться!
- Даже если мы сейчас это придумаем, то это не станет неожиданностью для Влада и его людей, так как нас снимает скрытая камера.
- Ты знаешь, где мы вообще?
- Знаю.
- И где?
- Заброшенная психушка на окраине города.
- Откуда такая уверенность?
- Не так давно я был здесь с Вероникой.
- Она действующая что ли? Не заброшенная? Вероника тут лежала?
- Ха. Ха. Ха. Мне не смешно. Может не здесь, я бы поржал, но место согласись для острот неподходящее.
- Прости.
- Она любит заброшенные места, я люблю секс. Что тут непонятного? - он едва заметно улыбнулся.
- И все ради секса? Так вы все-таки занимались сексом, здесь, правда? Она говорила, что нет…. О боже, зачем я это знаю…
- Просто слушай, - тихо начинает он. - В таких местах не до секса, слишком угнетающая атмосфера и скопление негативной энергии. Мы три дня тут блуждали и ночью и днем, Ника всю документацию, которую нашла, перечитала, мы обошли каждый угол, кроме запертого крыла – корпуса для буйных, к нему было не подобраться, все на замках, перевязано мощными цепями, Ника уговаривала взломать, я не стал. Я считаю, что мы как раз таки в нем, в этом самом отделении для буйных. Здесь такие же таблички с надписями рядом с дверью, как и в других корпусах.
- Зачем ей это было нужно?
Он молчит с минуту, потом начинает кашлять и снова молчит.
- Увлечение у нее такое, до этого мы ездили в заброшенный военный городок, я там убил днище своему форду, две недели назад должен был забрать его из ремонта. Ника любит острые ощущения, вот так, - отдышавшись поясняет он.
- Если ты знаешь, как отсюда выбраться, то надо шевелить поршнями!
- Отсюда не выбраться, Эм, - грустно шепчет он. - Если бы все было так легко, как ты говоришь, я уже бы гулял на свободе. Здесь замки, охрана, собаки, мы сами на цепях, в конце концов.
- Ты был за дверью?
- Был, три раза в день по расписанию глухонемой карлик будет водить тебя в туалет.
- Глухонемой карлик?
- Я шучу, он просто ниже меня и мало говорит.
- Ясно, но место для острот неподходящее.
- Я устал… с твоего позволения закончу на этом разговор.
- Отлично, хорошо побеседовали, - заключаю я.
Я сижу, молча все время, пока Алекс, отвернувшись к стене, лежит напротив меня, я вижу, как беспокойно он дышит: спит он или просто лежит, пялясь в невидимую моему взору точку на стене, мне неизвестно. Смотрю на него, я его нашла, не самым лучшим и безопасным способом, но мы вместе и что-то в глубине души упорно твердит о хэппи-энде. В своей голове складываю пазл, я совершенно нормальная, меня изводил Влад, стоило догадаться раньше, но, как говориться, поздно пить боржоми, когда сами знаете что.
- На выход! – объявляет грубый мужской голос, я приподнимаюсь, Алекс неподвижен.
В комнату входят двое, один ногой пинает Алекса по спине, другой движется ко мне и освобождает мою ногу, не свожу глаз с Алекса, его грудной кашель эхом отдается в моей голове, я не могу ему помочь, даже не пытаюсь. Мои руки сковывают наручниками за спиной и выводят из комнаты, Алекса невидно, но я слышу пинки, за дверью вижу двух больших собак: белую с рыжими пятнами и узкой мордой непонятной породы, похожую на ту, что я видела во сне и немецкую овчарку, обе разрываются от лая, правда, первая виляет хвостом. Третий мужчина кавказской наружности держит их за ошейники, если он их отпустит, они, скорее всего меня разорвут, и перегородят единственный проход, так как с другой стороны тупик.
Меня проводят мимо псов, мы заходим за угол, где я вижу длинный широкий коридор, с круглым сводом над головой и дверями по обеим сторонам, впереди, в конце коридора двойные двери под потолок на амбарном замке. Меня пихают в спину и заставляют идти направо, за закрытую дверь, вхожу в помещение, похожее на то из которого меня привели, только лишь без кроватей. Я вижу перед собой пару стульев, один из которых пуст, а на другом сидит Лиза с заклеенным ртом, и опущенной головой, помимо нее вижу мужчину, похожего на того, что держал в коридоре собак. Меня сажают на соседний с ней стул, затем приводят Алекса, хотя сам он идти не может, два мужика: тот, что был с собаками и тот, что бил его ногой в спину, втаскивают Алекса в комнату и бросают в угол, он кашляет кровью. Через какое-то время я слышу неприятное клацанье, доносящееся из коридора и звук шагов, по которому понимаю, что сюда надвигается, чуть ли не толпа.
Как оказалось, слух меня не подвел, в дверях показываются четыре мужские фигуры: Влад, Данила и двое неизвестных, которые остаются за дверью, пропустив вперед своего хозяина, или как там они его называют.
- Привет, Эммочка, – расплываясь в улыбке, говорит Влад, глядя на меня. Дальше он тушит коричневую сигарету об спину Алекса, который уже не реагирует на боль. – Скучала по мне? – я молчу. – А по Даньке скучала? Проститутка! Скажешь, нет? – спокойно спрашивает он. - В комнате шестеро мужчин и с тремя из них ты спала, о чем это говорит? Нет ответа. Правильно! Лучше молчи. Разденьте этих шлюх, сегодняшнее шоу не для вас, девочки! И даже не для меня.
Мужчина, стоящий за моей спиной, расстегивает наручники и снимает с моих рук рубашку, затем снова сцепляет запястья, обходит меня и снимает сорочку, выполняющую до этого функцию юбки. От одежды освобождают и Лизу, она визжит, брыкается, я пытаюсь сказать ей, чтобы она прекратила, но она меня не слышит и тем самым только больше злит Влада.
- Мне нравится, что ты спокойна, Эмма.
- Паникующая женщина действует на нервы, - дрожащим испуганным голосом, говорю я.
- Золотые слова…. – тянет Влад.
Мы сидим на стульях совершенно голые, даже если и захочу сбежать, то ничего не выйдет, моя застенчивость пересилит желание жить, голой бегать по улицам, пусть даже в окрестностях заброшенной психбольницы, я не смогу. Но в любой ситуации надо искать что-то хорошее, если это, конечно не смерть любимого человека. Несмотря на всю трагичность и опасность, что-то все равно выделяется на фоне черноты отрицательных моментов, я например, нахожу уже то, что на улице лето - плюсом, иначе мы все могли умереть от холода.
- Приведите товарища в чувства! – просит Влад, указывая взглядом на Алекса, и через секунду на него выливают ведро воды, он задыхаясь от кашля, пытается подняться на ослабших руках от пола, но все попытки терпят фиаско. Алекс едва слышно стонет и его рывком поднимает за волосы все тот же человек, окативший его секунду назад из ведра и чуть раньше держащий собак за ошейники. Сжимаюсь от страха за друга, но продолжаю молчать, боясь сделать только хуже, боясь разозлить Влада, пока он прибывает в нормальном настроении, но впрочем, я могу ошибаться.
- Итак, - продолжает Влад. – Когда их стало двое – одну можно убить, - подходя к нам и развернувшись к Алексу лицом, вещает Влад. – Какую? Выбирай!
Выждав паузу, Влад продолжает:
- Я не буду долго упрашивать тебя сделать выбор, я сделаю его сам, а потом ты будешь плакать, что убил не ту, так что? Какую из них? – делая пару шагов назад, Влад касается ладонями наших макушек.
- У меня ничего нет, клянусь! – сквозь зубы шепчет Алекс, и вены вздуваются на его шее.
- Начнем издалека: в голову или в грудь стрельнуть?
В ответ молчание.
- Чью башку пробить первой? – спокойно спрашивает Влад, подобно стюардессе, задающей вопрос: курица или рыба?
- Ты уже не спрашиваешь, где документы, потому что сам знаешь, что они уничтожены, отпусти их, - задыхаясь, хрипит Алекс.
- Я же ведь не могу поверить тебе на слово. Выбирай давай, не ломайся! Последний раз спрашиваю, в кого?
- В меня… – не могу сдержаться, понимая, что если убьет Лизу, а затем и Алекса, их дети останутся сиротами, а моя жизнь уже давно на жизнь не похожа, да и потом я недавно чуть сама себя не убила. Смотрю на Алекса и киваю головой, как бы говоря: все будет нормально, пусть это буду я.
- Вот они современные женщины… Ты бы лучше помалкивала, Эммочка, тебя ведь давно уже надо было прикончить, если бы не мой сынок, искренне поверивший в то, что ты будешь молчать, я бы давно от тебя избавился.
- Так в чем проблема? – спрашиваю я.
- Проблема в доверии, я ведь доверяю своему сыну и его чутью, пусть оно его подвело, но по сути это ведь ты виновата, лживая девка. Ты начала болтать! А всего-то стоило только немного тебя подтолкнуть, как ты со своей нестабильной нервной системой, побежала докладывать все своему психотерапевту.
- Так ты ее подтолкнул? – вмешивается Данила.
- Разве что немного, - отпуская в воздух щелбан, шепчет он. – Что-то мы отвлеклись от темы, Алекс! Так в кого стреляем? В нашего добровольца или в мать твоих детей? Молчишь?
- В меня, - отвечает он.
- Не сегодня. Хорошо! Дайте-ка мне ствол…
Получив от стоящего за моей спиной человека, пистолет, он снимает его с предохранителя и, передернув затвор, подносит дуло к моей голове. Неужели вот так просто он может лишить человека жизни, да еще и с легким смешком…
- Если тебя это приободрит, то твой муж был убит из точно такого же пистолета, - поясняет Влад.
«Всё, это конец! Гера! Я иду к тебе, милый, если есть куда идти, встреть меня там! Пусть все закончится!» - твержу про себя я. Надеюсь, если стану призраком, смогу как-то помочь Алексу и его бывшее жене, ведь Патрик Суэйзи смог помочь Деми Мур в известном фильме, правда он учился этому, зато я смотрела фильм. Стук моего сердца начинает заглушать мысли, я быстрее сама умру, нежели он выстрелит. Бросаю последний взгляд на Алекса, его глаза открыты, хотя я думаю, что он не верит тому, что видит и ему это не кажется реальным, слишком отрешен его взгляд и ничего не выражает, он словно уже мертв.
Выстрел!
Слава богу! Но ничего не изменилось, сердце громко и неистово продолжает биться в груди, я слышу его гулкие удары и не понимаю, почему не чувствую боли и не истекаю кровью. Смотрю на Алекса, его глаза закрыты и он не подвижен, поворачиваю голову в сторону, оказывается, кровью истекаю не я, Влад прострелил голову Лизе. Мое сердце перестает громко стучать, оно летит вниз, прямиком к моим ногам и громко трепыхается там под мой оглушительный крик.
- Мы с тобой завтра продолжим, - слышу я вдалеке.
Я прихожу в себя лишь в квадратной уборной с желтоватым кафелем, я вижу допотопный душ, почерневший унитаз, старые стойки с капельницами, ведра, валяющиеся повсюду, Данилу, сидящего на стуле у двери и ванну, наполненную ледяной коричневатой водой с ужасающими следами ржавчины, так похожими на кровь или следы чьих-то внутренностей, в которой собственно сижу я.
- Тебя опять пришлось бросить в холодную воду.
- Где он? – первым делом спрашиваю я.
- Единственное, что я могу сказать, так это: ему хуже, чем тебе.
- Я спросила: где он?
- Там же где и ты была вечером. Оденься, я отведу тебя обратно, - бросая мне какие-то скомканные вещи, сообщает Данила.
- Зачем он ее убил… - тихо спрашиваю я у себя.
- Я не знаю. Сделай вздох и расслабься, все равно ничего не исправишь.
- Что с ним будет?
- Не хочу тебя обнадеживать…
- А со мной? – спрашиваю я и встаю в ванной в полный рост, от ледяной воды меня трясет, моя кожа покрылась мурашками, начинаю осторожно вылезать из ванны и стараюсь не упасть.
Я не стремлюсь прикрыться, я позволяю ему смотреть на меня, на мое тело, покрытое белой кожей с легким оттенком синевы, меня трясет от холода. Я надеваю темно-синие, под стать цвету моих губ, брюки и футболку на мокрое тело, не представляю, чья это одежда, возможно, ее носила какая-нибудь умершая здесь психопатка, выглядят и пахнут вещи старостью, здесь все так пахнет: старостью, разложением, старыми лекарствами, грязью. Данила сосредоточено смотрит на меня.
- Есть хочешь?
- Нет, - отвечаю я.
- Тогда пошли.
- Не будешь руки связывать? – спрашиваю я и вытягиваю вперед руки.
- Иди, - говорит он и открывает дверь.
- Иду, - я ступаю за дверь, от моргающих лампочек болит голова.
- Не говори со мной.
- Почему?
- Не говори.
Я чувствую в его голосе слабину, вполне возможно, что мне это только кажется и мне внушает уверенность тот факт, что однажды он меня отпустил.
- Злишься на него? – спрашиваю я, отходя вперед него по коридору, моя походка такая же, как всегда.
- На кого?
- Ты знаешь о ком я.
Его шаги сзади умолкают, и тяжелая ладонь падает на мое плечо, я сгибаюсь под тяжестью его руки, и он разворачивает меня и прижимает к стене, предплечьем упираясь в мой подбородок, он фактически поднимает меня на уровень своего роста.
- Тебе нравится моя шея?– не перестаю я сыпать вопросами, мне надо немного его завести, чтобы получить желаемое.
- Хочешь знать, почему мне нравится твоя шея? Может потому, что моя мать повесилась, и мне нравятся тонкие белые шеи с синими бороздами?
Вопрос меня осаживает, я едва дотягиваюсь кончиками пальцев ног до пола, он опускает меня, я неотрывно смотрю в его глаза.
- Расслабься, это шутка, она на самом деле от клофелина умерла…
- Ничего себе шутки, - с трудом шепчу я.
Его рука соскальзывает по моему плечу к кисти моей руки, он до хруста костей сжимает мои пальцы и ведет за собой, мы не сворачиваем за угол, к комнате, где по моим предположениям должен находиться Алекс. Он проворачивает ключ в замочной скважине и вталкивает меня в обычную палату, с койками, разбросанными матрасами в углу, старым инвалидным креслом и мелким медицинским хламом: шнурами от капельниц, пузырьками, резиновыми трубками, которыми перетягивают руку, когда берут кровь, напротив входа стоит стол, на нем целая гора всех этих когда-то нужных вещей.
Он яростно откидывает железный каркас кровати от стены, оглядывается по сторонам, подбирает какие-то трубки, шнурки, я пока плохо понимаю, зачем ему это, но он на взводе, поэтому вопросов я не задаю.
- Раздевайся.
Я обнимаю себя за плечи, глубоко вздыхаю.
- Нет.
- Что ты сказала?
- У меня есть условие, довольно-таки простое, - говорю я.
- Условие? У тебя? Серьезно? Озвучь его, ради смеха… - сосредотачивая на мне свой злобный взгляд, хмыкает он.
- Я буду самой покорной женщиной, которая только у тебя когда-либо была, сможешь делать со мной все что пожелаешь, и я не буду сопротивляться, души, привязывай, поливай воском или раскаленным маслом, чем хочешь, - я не могу продолжить говорить, к горлу подкатывает комок, я делаю глубокий вздох, чтобы отогнать слезы.
- Продолжай.
- Только отпусти его, - кивая в сторону двери, прошу я, - ты ведь сам знаешь, что у него ничего нет на твоего отца. Я не буду давить на жалость и говорить о том, что у него двое детей, но черт! Они уже остались без матери, кому как не тебе знать, каково это! – голос мой сам собой срывается на крик, и я мысленно прошу себя сбавить обороты.
- Это отличный ход, но ничего не выйдет, - отвечает он, дергая трубу, идущую по стене комнаты.
- Но почему? Ему просто нужно оказать помощь, а потом он уедет куда-нибудь и никто не вспомнит ни о чем!
- Он этого не допустит, - он снимает пиджак, я вижу на нем кобуру.
Я опускаю голову вниз, где это видано, чтобы преступник принимал предложение своей жертвы, пусть даже она для него сексуально привлекательна.
- Но я попробую что-нибудь сделать, время оттянуть.
- Время не на его стороне, он измучен, избит и болен.
- Раздевайся, я принимаю твои условия.
«Зачем ты это делаешь?!» - кричит внутренний голос, он бьется о грудную клетку и умоляет меня остановиться, но давление моего чувства вины оказывает на меня слишком сильное воздействие. В моей голове все время крутится мысль, что все из-за меня, смерть женщины, у которой за пределами этой больницы осталось трое детей, двое из которых возможно и отца своего не увидят и полуживой друг, лучший друг, за которого я готова отдать жизнь.
Я снимаю одежду, он подводит меня к стене и поднимает мои руки к трубе, привязывая их резиновыми шнурами. Начинают неметь пальцы. Он откидывает мокрые волосы мне за плечи и обвивает мою шею таким же шнуром, завязывает слабым узлом и цепляет указательным пальцем. Постепенно он закручивает резинку, и она сильнее стягивает шею, свободной рукой он гладит меня между грудей и движется вниз, он облизывает пальцы, и они вскоре проникают в меня, возможно, он хочет доставить мне удовольствие столь извращенным способом, можно подумать я могу испытать его, если лишусь кислорода. Но я сконцентрирована только на том, чтобы не задохнуться, я слежу за его рукой, за длинными пальцами, которые едва заметным движениям начинают душить меня. Инстинктивно начинаю дышать глубже, затем кашлять, я не чувствую рук, сначала до локтя, онемение уже подползает к плечам, шея болит, резинка захватывает фрагменты кожи, прищемляет их, мне больно, возможность дышать нормально предоставляется мне реже и реже. Не понимаю, кому может понравиться краснеющая и задыхающаяся женщина, он слишком сильно давит. «Пусть все закончится! Пусть все закончится!» - единственное, что я повторяю про себя.
Он маячит передо мной, слава богу, чувствительность вернулась к рукам, на запястьях синие подтеки, не могу повернуть голову, мешает боль. Все закончилось, я пробыла в отключке несколько минут, в эти минуты от меня отвязал, теперь я могу вернуться обратно.
- Я зайду завтра, утром, ты можешь идти, - холодно бросает Данила.
- Провожать не станешь? - потянувшись за своей одеждой, осевшим голосом спрашиваю я.
- Ты знаешь дорогу.
- Там цепные псы, как их обойти?
- Кинь косточку.
- И где я ее возьму?
- Ты слишком многого требуешь, Эмма! Пес там всего один, отец забрал овчарку себе в дом, слишком злой.
- Извини, - поспешно одевшись, говорю я и тянусь к ручке двери, мне нужно за что-то ухватиться, чтобы не упасть. – Можно я задам последний вопрос?
- Что еще за вопрос?
- Зачем твой отец со мной связался?
- Ты сама первая завела с ним разговор, разве не помнишь?
- Я помню, просто хочу понять, зачем он начал встречаться со мной?
- Он сразу тебя узнал, и когда вы столкнулись в каком-то ресторане, он решил, что это будет забавно.
- Зачем он начал похищать людей?
- Речь шла только об одном вопросе.
- Что тебе стоит ответить?
- Ты нашла папку своего мужа у него в доме, ты догадалась, что он замешан в его убийстве, потом я тебя отпустил. Тот факт, что где-то лежит оригинал содержимого той папки его взбесил, поэтому он распорядился его найти. Алекс был другом и коллегой твоего мужа, поэтому начали с него. Я тебя предупреждал в самом начале, но ты не поверила.
- А он, правда, убивал всех своих любовниц?
- Возвращайся назад.
Я иду по широкому коридору, размышляя о том, что я действительно незаметно для себя превратилась в девицу легкого поведения, мои услуги куплены, но должна признать, не самым неприятным человеком. Вполне возможно, что не знай, я кто он на самом деле, могла бы обратить свое внимание на него в обычной жизни, так что не все так плохо, лишь бы мой друг остался жив. Да и потом, сколько девиц продаются старым жирным денежным мешкам с блестящей лысиной просто за то, чтобы постить в инстаграм свои цацки, лифтолуки, уткогубы и еду из дорогих ресторанов, которую они даже не едят, потому что бояться растолстеть. Для нашего времени, я еще ничего.
«Не бежать, не бежать» - твержу про себя, не боюсь, зверю нельзя показывать, что ты его боишься, я заглядываю за угол. Пес уже навострил большие стоячие уши, лежит и едва слышно рычит, с виду он не выглядит злым, а при прошлой встрече и вовсе вилял хвостом, а озлобленно лаял, будто за компанию. Делаю последний вздох перед тем, как сделать шаг за угол. Я совершенно спокойна, пес поднимается, не вижу в его морде никакого злого умысла, он лишь рычит, начинает лаять, несмело, скорее всего, он сам меня боится, как трусливый лев из известной сказки. Внимательно смотрю на пса, большой и очень худой, похож на маленького оленя, видно, что породистый. Подхожу к двери, ключ в замке проворачиваю два раза, открываю дверь.
Сердце сжимается при взгляде на Алекса. Ему действительно плохо, я замечаю новые повреждения на его тщедушном белесом теле, он свернулся калачиком и лежит на своем прежнем месте у стены на какой-то подстилке. Я подхожу к нему и опускаюсь рядом на колени, он еле слышно дышит и дыхание нехорошее. Я заглядываю в его бледное осунувшееся лицо с впалыми щеками, оно в засохшей крови, касаюсь его плеча рукой, более измученного человека мне видеть не приходилось.
Он чуть заметно шевелит губами, будто хочет что-то сказать, но у него нет сил даже открыть глаза, еще в прошлый раз я заметила, что в них нет более той жизни, которую я всегда видела, когда смотрела в них. В его глазах всегда скакали смешинки, они сверкали от слез радости, горели яростным огнем, но сейчас под его закрытыми веками ничего нет, сейчас они почти бесцветные, безжизненные, жизнь из них еще не ушла, но ее осталось ничтожно мало: несчастные капли, последние глотки.
Я глажу его по лицу, он реагирует едва заметным движением, так, как если бы на лицо спящего человека упало перышко. Я обнимаю его плечо и перемещаюсь спиной к стене, вытягиваю ноги, глажу его по спутанным окровавленным волосам. Рукой он тянется ко мне, к моему бедру, его движения до боли медленные, бессильные, мне страшно видеть его таким, он поднимает руку, она такая белоснежная и тонкая, что вот-вот безжизненно свалится на пол, но я успеваю ее крепко ухватить и уложить себе на ногу, глажу его пальцы, аккуратно обходя давно сбитые костяшки – следы сопротивления, оказавшегося бесполезным.
После того, как я посидела так еще немного, убираю его руку на пол, отчего он опять лишь чуть пошатывает головой и начинает громко кашлять таким страшным кашлем, что в моей груди сжимается сердце, глажу его по спине, вскоре он успокаивается. Обхожу его и встаю между ним и стеной, здесь вполне хватит места для меня, укладываюсь рядом с ним, напротив него.
Я уже так долго смотрю на него и в ужасе понимаю, что не могу представить, как он улыбается, я помню, что улыбка меняла его лицо до неузнаваемости, его глаза сразу начинали смеяться. Я мало в жизни видела таких красивых улыбок, которые бы серьезные лица делали детскими и легкими, у него как раз была такая - добрая и мальчишеская, но сейчас я не могу припомнить его радостным и веселым. В голове лишь хмурые образы с похорон моего мужа или те, что я видела в комнате, где убили его бывшую жену. Мне кажется, я теряю его, он уходит, как по каплям, стекающим с уголков его глаз в другую параллельную вселенную. Тщетно пытаюсь вспомнить что-то по-настоящему яркое, все события дней, когда мое сердце доверху было набито счастьем, стерты. Я вижу Геру, вижу его смеющимся, лицо Алекса в моих воспоминаниях размыто, мне теперь даже смех его не вспомнить. Я сжимаю в руке его руку, он отвечает слабым рукопожатием, но его глаза по-прежнему закрыты. Я прислушиваюсь, за окном начинает барабанить дождь, слышу раскаты грома вдалеке.
- На улице идет дождь, - говорю я.
- Я слышу, - с трудом разлепляя разбитые и обветренные губы, хрипит он и со стоном поворачивается на спину.
- Как думаешь, ты сможешь идти?
- Вернись… - сглатывая слюну, просит он, вижу, как движется на шее под кожей его выступающий кадык, - к стенке… иначе накажут….
- Ну и пусть накажут.
- Кто-то идет… вернись.
- Ладно, вернусь, - нехотя поднимаюсь я и, застывая на полпути, смотрю на дверь.
В нее входит мужчина, которого я уже видела однажды, он пинает ногой две собачьи миски с кормом. Я поднимаю брови в возмущении, я уже собираюсь что-то ему сказать, но он со скрежетом захлопывает дверь и закрывает ее на замок.
- Вы серьезно? Собачий корм? – вскрикиваю я. – Так вот в чем дело! Ты здесь ничего не ешь.
- К стене, - хрипит он.
Я подхожу к двери, сжимаю руки в кулаки, на мой стук никакой реакции не следует, что ж отлично! Я иду к кроватям, расшатываю винты, и через несколько секунд в моей руке оказывается длинная железка, выдернутая мной из изголовья кровати. Я начинаю стучать ней по двери, попутно бью дверь ногами.
- Что ты делаешь? – вопрос, заданный Алексом прерывает мои удары, хотя я уже вошла во вкус.
- Борюсь за свои права, - отвечаю я.
- Прекрати….
Слышу шаги, замахиваюсь железкой на дверь, скоро в палату заглядывает Данила, с возмущенным лицом он спрашивает:
- Что?
- Я требую нормальное питание и антисептик, иначе труба полетит тебе в голову.
- Ты требуешь от меня?
- Да.
- Наглость второе счастье – это про тебя.
- Пожалуйста, ему ведь очень плохо, может случиться заражение, раны воспалены, нужно их обработать, нужны антибиотики и нормальная еда, он ведь болен.
- Отдай мне это, - указывая взглядом на железку, говорит он.
- Пожалуйста, хотя бы воды принеси и антисептик… и бинт, - протягивая трубу, прошу я.
Я жду у двери, никто не идет, долго жду и уже собираюсь отойти, но Данила возвращается с белой пластмассовой бутылью октенисепта и бинтом, а напоследок достает из кармана полулитровую бутылку воды.
- Я оставлю дверь открытой, когда закончишь – поставишь все за дверь, поняла?
- Да, спасибо.
- И без глупостей!
- Только не спрашивай меня, как мне это удалось, что хочешь, то и думай, - шепчу я, отвернувшись от двери.
Я подозреваю, что Алекс уже смирился с болью или попросту ее не чувствует. Лью воду на его губы, осторожно обрабатываю мокнущие раны на его спине, он немного дергается, но ничего не говорит, возможно, когда-нибудь он спросит, но я не уверена, наступит ли это «когда-нибудь». Сейчас нужно дожить до завтра. Я открываю дверь и оставляю антисептик там, где мне было велено, пес лежит и внимательно смотрит на меня, возвращаюсь за дверь, и сваливаю собачий корм из двух мисок в одну, затем снова открываю дверь, медленно подхожу к собаке, он приподнимается, я протягиваю ему миску, он принимается за еду, решаю погладить его в холке и возвращаюсь назад. Ну, вот двое уже на моей стороне, но Даниле я не могу доверять слепо, я просто хочу ему доверять, верить в то, что он обещал мне помочь.
Я снова ложусь между стеной и Алексом, его правый глаз полностью открыт, левый лишь наполовину, лоб в испарине, у него жар, ничего хорошего это состояние не предвещает, смачиваю кусок бинта водой и кладу на его лоб.
- Прости… меня…
- За что? – удивляюсь я.
- За бессилие.
- Ой, не надо только этого, если хочешь поговорить, то не о бессилии и прощении, ладно?
Уголок его рта трогает улыбка или что-то отдаленно ее напоминающее, может еще не все потеряно, и ему можно помочь.
- Ты можешь попробовать подняться? – спрашиваю я.
- Зачем?
- Просто попробуй, завтра ведь придется идти.
- Завтра и попробую….
- Хорошо… как скажешь.
Он кивает головой.
- Я недавно видела Маришку и Марка, мне их Лиза приводила, они говорили, что им тебя не хватает, что с тобой весело… надо к ним вернуться, слышишь?
- Это невозможно….
- Почему?
- Завтра он с нами покончит….
- С чего ты взял?
- Он сам сказал…. ты не слышала… последние часы нашей жизни…
- Я не желаю в это верить и тебе не советую. Ты, правда, думаешь, что умрешь?
- А чего ты желаешь? – устало спрашивает он и закрывает глаза.
- Я хочу домой, впервые за долгое время, просто хочу быть дома и плевать, что меня там ждут только кактусы. Я хочу домой.
- И что бы ты сделала…. будь… ты… дома? – с паузами спрашивает он, не открывая глаз.
- Я бы заварила себе чай и смотрела в окно, на проезжающие мимо автомобили, людей, прячущихся от дождя, сидела и наслаждалась тем, что есть, и пыталась бы забыть все неприятное, что у меня было. Интересно сейчас ночь или день… А ты чего хочешь?
- Чтобы все закончилось… неважно как… - вздыхает он.
- Лиза была любовью всей твоей жизни?
- Не всей…
- Так значит, та девушка была, да?
- Какая?
- Черты, которой ты искал в сотне своих женщин или сколько их было?
- Не было никакой сотни…
- Но девушка ведь была…. Помнишь, ты говорил мне?
- Да, ее я любил…
- И любишь?
- Да.
- Ты когда-нибудь говорил ей об этом?
- Нет.
- И каково это знать, что скоро умрешь, а главных слов не сказал?
- Дерьмово.
- Вот именно! Ты должен жить и вернуться к своим детям, а еще и к женщине, которой ты так и не сказал главных слов! Не это ли мотивация!
- Поздно…
- Расскажи мне о ней.
- Нет.
- Ты ведь никогда о ней никому не рассказывал? Верно? Расскажи о ней сейчас, вдруг я выживу и расскажу ей все, а? – улыбаюсь я, шутки на тему смерти мне пока не даются.
- Она циркачка.
- Да ладно? С ума сойти, у тебя любовь всей жизни циркачка, так… необычно. Я всегда знала, что ты странный и удивительный в тоже время. И любовь всей жизни у тебя должна бы неземной, космической какой-то, - улыбаюсь я. - И какая она, блондинка-брюнетка? – спрашиваю я, улыбаясь, я буду ему улыбаться, сколько смогу, пусть, даже если его глаза закрыты.
- Блондинка.
- Ты увидел ее летящей под куполом цирка и влюбился?
- Примерно так.
- Как романтично, она звезда, да, поэтому к ней не подобраться?
- Нет, гимнастка… я с ней виделся, мы много раз бывали в одной компании….
- Она не ответила тебе взаимностью?
- Не ответила.
- Жаль.
- Ничего.
- Это не расстраивает тебя?
- Я не испытываю потребность…. в ответном чувстве. Как говорил Александр Сергеевич: безответная любовь… не унижает человека, а возвышает его.
- Александр Сергеевич – наше все! – улыбаюсь я, думая о том, что Алекс тоже Сергеевич, - но обойдемся без возвышенных цитат хотя бы сегодня.
- Мне достаточно было дышать с ней одним воздухом, - начинает он шепотом, - ходить по одной земле… и под одним небом, есть одну и ту же пищу и видеть то, что видит она. Если любишь – ничего не просишь взамен, радуешься тому, что она бросила на тебя взгляд и прислушалась, когда ты начал говорить. Окажись она здесь, я бы ничего ей не сказал…
- Я… у меня нет слов… но почему?
- Зачем говорить это перед смертью? Если мне не хватило долгих лет жизни, чтобы признаться, последний десяток часов ничего… не изменит, я только причиню ей боль… - говорит он и снова начинает кашлять.
- В этом ты прав, - соглашаюсь я, подождав пока он придет в себя после кашля, - если она, к примеру, тоже была в тебя влюблена, она вряд ли обрадуется тому, что узнала об этом, только когда ты склеил ласты. Лучше оставить все как есть. Я вообще-то думала, ты скажешь, что хочешь секса.
- А ты хочешь?
- Нет, просто ты – это ты.
- Моей последней была психиатр из клиники, где ты лежала… после смерти Геры.
- Не может быть! – усмехаюсь я.
- Да. Спасибо бог… у тебя такое тонкое чувство юмора, если учитывать, что умру в заброшенной психушке.
Я просыпаюсь от собачьего лая и ушераздирающих криков. Я лежу к Алексу спиной, и его рука лежит на моем животе, я не помню, как вчера заснула, не знаю, кто из нас выключился первым, наверно он. Я поворачиваюсь, он еще спит, такое спокойствие на бледном лице, но не в дыхании. Крик приближается, я приподнимаюсь на четвереньки, смотрю на дверь.
- Ты думал, я не узнаю! Тащи сюда свою шлюху! Какой же дурак! Из-за девки готов предать родного отца! Тащи ее сюда и пристрели эту чертову собаку! Меня раздражает ее лай!
- Ты выжил из ума! Ты за этого пса сто штук отдал!
- Он тупой, как пробка! Хочешь заняться его перепродажей? Вперед!
«Сто штук за пса? Он что ли золотыми слитками какает!» - недоумеваю я.
Я слышу несколько выстрелов, неужели, в самом деле, пристрелил пса? «Урод!» - думаю я про себя. Данила с яростью распахивает дверь, смотрит в сторону со словами:
- Тупая тварь!
Он молчаливо поднимает меня за руку, и тащит за локоть на выход, я вижу пустую цепь без собаки, возможно, он прострелил только цепь и псина вырвалась на свободу, буду думать так. Перед тем как Данила затаскивает меня за угол, я резко сгибаюсь пополам.
- Мне как-то нехорошо…. – шиплю я.
- Что?
- Мне больно…. – всхлипываю я, - не могу идти, - обнимая его за пояс, говорю я, он меня поддерживает. – Можно мне секунду посидеть, только секунду, сейчас…
Я тяжело дышу, держась за поясницу, мечусь в углу, он равнодушно смотрит на меня и изредка поглядывает за угол.
- Все нормально, нормально, - говорю я.
- Живей тогда давай, - рычит он.
Мы заходим в одну из дверей, все палаты здесь похожи друг на друга, разница лишь в том, что в некоторых старой рухляди меньше, в голове мелькает вчерашняя залитая кровью стена, мне становится дурно. На секунду подкашиваются колени, но Данила ставит меня на ноги.
- Ты осложняешь мне жизнь еще пуще своего муженька!
Опускаю голову вниз, готовая выслушать всё.
- Как ты на него действуешь? Думаешь это нормально? Нет! – рявкает Влад. – Закрой дверь с той стороны! – орет он на Данилу. – Что ты стоишь! Шевелись! Сядь! – приказывает он уже мне, после того как мы остаемся наедине, я послушно выполняю его просьбу, завожу руку за спину. Он подходит ко мне, присаживается на корточки передо мной, вытаскивает изо рта сигарету, меня не удивляет то, что он тушит ее о мою ладонь, я не реагирую, только стискиваю зубы. Он выпрямляется и достает пистолет из-за спины.
- Даже нечего тебе сказать перед смертью, умрешь, как собака и никто даже труп твой не найдет.
Моя рука сжимает рукоять пистолета, который я вытащила у Данилы из кобуры полминуты назад. Я только умоляю бога, чтобы он был заряжен, я снимаю его с предохранителя, на счету доли секунды, кто первый?
Вытянув руки перед собой, я передергиваю затвор и стреляю. Есть! На его груди расплывается красное пятно. Стреляю еще раз, пуля идет в плечо. Понимаю, что дрожу, в ушах страшный гул, я дезориентирована. Боюсь, что я теперь одна и никто не поможет. Ползком иду к двери, она распахнута, ноги Данилы проходят мимо меня, к отцу, который возможно уже мертв. Останавливаюсь в проходе и прижимаюсь спиной к стене. Если честно, я бы хотела, чтобы меня сейчас убил его сын, хочу чтобы все закончилось, хочу стереть себе память, уничтожить все, что кипело в моей голове на протяжении двух лет. Хочу покончить со всем и проснуться с пустой головой, начать с чистого листа, но так не бывает, поэтому сейчас лучший выход для меня – умереть. По моему лицу ручьями струятся слезы, я задыхаюсь, колючая боль сжала все внутренности.
- Уходи! Иди отсюда! – машет рукой Данила мне, бросая мне две связки ключей. – Только быстрее! Давай! Машина у главного входа! Красный Генезис!
Я не понимаю, не могу поверить его словам. Он не замолкает, не перестает говорить, чтобы я уходила. Внутри как будто что-то включается, я срываюсь с места, хватая с пола ключи. Мои ноги сами несут меня к палате, где лежит Алекс. Я преодолеваю расстояние за считанные секунды.
- Мы уходим! Поднимайся!
Я дергаю его за руку, но он не поднимается, тогда я пытаюсь поднять его сама, приходит в себя, мне нужна вода, я возвращаюсь в ванную комнату, она открыта, набираю в пластиковый кувшин воду, бегу назад, все перед глазами плывет. Плещу холодной водой в его лицо, но он не может встать, ему сегодня еще хуже, он что-то шепчет, как в бреду, но гул в моих ушах не позволяет расслышать его слова. Ставлю его на ноги, но он без сил скользит по стене на пол, я его не смогу никуда дотащить. Я что-то поспешно пытаюсь ему объяснить, но бросаю все и снова выбегаю из комнаты, я бегу к палате возле ванной, туда, где видела инвалидное кресло. Мечусь между дверей, не помню, в какой комнате видела чертово кресло. Я вламываюсь в каждое помещение, двери в котором не заперты, пока не нахожу глазами то, что ищу.
Я качу его по коридору, времени потрачено невыносимо много, даже не смотрю в сторону выхода, не заглядываю вперед, не думаю о том, что если Алекс не придет в себя, я не найду центральный вход, но мне плевать, просто делаю все по порядку. Помогаю ему усесться в кресло, он непонимающе смотрит на меня в редкие моменты возвращения сознания. Надеюсь, что выйдя из отделения для буйных, смогу разобраться и найти выход. Долго вожусь с замком, периодически оглядываясь назад. Открываю тяжелые двери, волна ужаса перекрывает дыхание, здесь нет света, повсюду мусор, причем который просто так не обойдешь, не говоря уже о том, чтобы объехать его на инвалидном кресле. Изо всех сил спешу, спотыкаясь и объезжая многочисленные доски, стулья, ветки, пока темнота не поглощает меня. Я не вижу куда идти, не вижу окон и дверей на улицу.
- Алекс! – опускаюсь я перед ним на колени. – Ты должен мне помочь! Как отсюда выбраться? Пожалуйста! Соберись! И скажи, как отсюда выбраться? Нам нужен центральный вход! – похлопывая его по щекам, прошу я так спокойно, как только могу.
Он молчит. Я умоляюще глажу его руку.
- Давай! Приди в себя… хоть на минуточку, пожалуйста, давай, открой глаза…
- Прямо... потом….дверь… - прерывисто шепчет он и снова выключается.
- Что…… прямо дверь? Боже мой… - вглядываясь в темноту, шепчу я.
Я только собираюсь двинуться дальше по темному коридору, как слышу шум, скрежет, кто-то бежит, причем на четырех ногах. Белое облако с горящими глазами движется на меня. Час от часу не легче. Я не вовремя вспомнила про пистолет, который оставила черт пойми где. Оглядываюсь в поисках палки или чего-то еще, но пес подбегает ко мне, ставит на меня длинные лапы, только вместо того, чтобы разорвать меня в клочья, он начинает вилять хвостом и облизывать мое лицо. Отпихиваю его от себя, и шлепаю себя по бедру, чтобы двигался за нами. Он обгоняет меня, видимо как никто другой знает дорогу. Иду за ним, так как его наполовину белый виляющий длинный хвост – единственное, что я могу разглядеть в темноте. Двигаюсь за хвостом, и вот он скрывается за поворотом в коридоре с большими полуразбитыми окнами. С улицы падает немного лунного света, достаточно, чтобы видеть куда идешь. Передо мной дверь, я тороплюсь, что есть сил, и совсем не тяжело катить инвалидное кресло, потому что неважно насколько тяжела ноша, на путь к цели это никак не влияет, важна лишь сила желания.
Открываю двери, вот она улица, по правую сторону вижу два автомобиля, красный «генезис» и джип. Подвожу кресло к машине, нажимаю кнопку снятия сигнализации, полпути пройдено. Открываю дверь на заднее сиденье, Алекс без сознания, гружу его в машину, не знаю, куда деть его ноги, подхожу с другой стороны, тяну его за плечи, пытаюсь кое-как усадить, пристегиваю ремнем безопасности. Пес крутится около моих ног, сажусь за руль, открываю ему дверь, зову в машину, не идет, боится, выхожу, тяну за ошейник, он не идет и рычит на меня, пытается укусить за руку.
- Черт с тобой, только собаки мне не хватало!
Срываюсь с места, пес бежит за машиной, снова останавливаюсь, все без толку, не идет, плевать, человеческая жизнь сейчас дороже, еду, хотя не знаю в какую сторону ехать, включаю навигатор, на нем указан маршрут, отлично! Через десять минут выезжаю на трассу. Вижу пост ГАИ. Опускаю козырек с зеркалом, смотрю на себя: шея в сине-красных подтеках, синяк от пощечины, волосы-сосульки. Останавливаю машину у обочины, пальцами расчесываю волосы и приглаживаю их назад, заплетаю в косу, оглядываюсь на Алекса, он по-прежнему без сознания. Возможно, они не заметят в нас странностей, первый раз проезжая пост меня трясет, как осиновый лист. Глубоко дышу и надеваю на лицо лучшую из своих улыбок, уголки рта чуть подняты вверх, на лице спокойствие.
Медленно еду мимо поста, поглядываю по сторонам, инспектор смотрит на меня, поднимает руку, сердце падает к ногам, выдыхаю, это он не мне, еду дальше. Больше по дороге постов не будет, но гнать нельзя, спокойно еду до больницы.
Тусклые фонари спасительно освещают больничный комплекс, останавливаюсь перед шлагбаумом, ко мне подходит охранник:
- Откройте, пожалуйста, моему другу срочно нужна помощь! Пожалуйста, быстрее, - кивая назад, поспешно выкрикиваю я, стараясь при этом быть вежливой.
Проезжаю вперед, к отделению скорой помощи, видок у меня странный для обладательницы подобного автомобиля, но это сейчас не имеет значения, я вылетаю из машины и забегаю в холл, цепляю проходящую медсестру и изо всех сил стараюсь ей объяснить, что мне нужно, под ее бодрое: успокойтесь! веду ее к двери.
Открываю дверь, несколько парней в халатах аккуратно извлекают Алекса из машины, медсестра, говорит, что все будет в порядке и мне нужно пройти с ней. Она ведет меня в кабинет за регистратурой.
- Как вы себя чувствуете? – спрашивает медсестра.
- Хорошо.
- Что-то болит?
- Нет.
- Что с ним случилось?
Я вкратце пробую объяснить ей все.
- Вы должны ответить на несколько вопросов, сейчас здесь будет полиция, вы ведь понимаете, мы должны сообщить…
- Я вас понимаю, да.
- Сейчас вас осмотрит врач.
Она оставляет меня в светлом кабинете одну, я долго смотрю перед собой, что теперь будет уже неважно, цель достигнута, нужно позвонить кому-нибудь, Рите или маме… но нет сил, мои руки безвольно опущены вниз, время идет, врача все нет. За спиной скрипит дверь, я слышу тихий шепоток.
- Думаешь, это она?
- А то кто ж…
Поворачиваю голову на голоса.
- Куницкая Эмма Владимировна?
- Да.
- Вы задержаны по подозрению в убийстве.
Глава 14.
Эпическое полотно – моя мать забирает меня из полиции. Кто бы мог подумать, что ее дочь – правильная и старающаяся не нарушать правил проведет двое суток в плохо пахнущей камере. Склонив голову, терпеливо жду, пока щелкают замки, вижу маму, стоит в белом платье-футляре с желтым пояском и туфлях лодочках под цвета этого самого пояска, на ней шляпка, подмышкой она держит бежевый клатч-конверт, а на предплечье болтается небольшая спортивная сумка. Вот она опускает очки-авиаторы и удивленно смотрит на меня.
Она прижимает меня к груди и начинает весело ворковать, говорит, что уже со всеми здесь познакомилась и нам предоставили комнату, где я могу переодеться перед тем, как ехать домой. Хочу вставить слово, но маму не остановить, я рада ее видеть, мне нравится, что она весело болтает о чем-то и не задает вопросов.
- Там есть раковина, сможешь умыться. Вот я тебе туфли принесла и одежду, а то не пойми на кого похожа, а и машину твою подогнала. Сейчас поедем домой, у тебя столько дел впереди, с адвокатом надо встретиться.
- Я могу поехать домой? А что со мной теперь будет?
- Да, тот славный мальчик все объяснил, все будет хорошо.
- Какой мальчик?
- Данила, он рассказал, как все было, несчастный парень, у него такая тяжелая судьба! Уму непостижимо!
- Мама!
- Что?
- Мне плевать.
- Прости? – останавливается она, я понимаю это по тому, что перестаю слышать стук ее каблуков.
- Мне плевать на все это! Лучше скажи, как дела у Алекса? – поворачиваясь, спрашиваю я.
- Ты не знаешь…. ну конечно… - вздыхает она и меняется в лице.
- Не знаю чего? – враждебно спрашиваю я.
- Он… - мама почти незаметно дергает плечами.
- Он что? – кричу я.
- Тихо-тихо… Он не приходит в сознание Эм, время идет, но ему не лучше. У него там столько диагнозов, я говорила с его матерью по телефону… и пневмония двусторонняя и нагноения разные, внутреннее кровотечение ели остановили… там кошмар…
- Но он ведь жив, просто ему нужно время?
- Врачи никого не обнадеживают.
- Не делай таких длинных пауз больше. Мне нужно к нему!
- Нет. Тебе нужно принять душ, поесть, поспать и только тогда ехать в больницу. Сейчас к нему никого не пускают, даже родную мать.
- Ты права, но только это нужно сделать быстро и обойтись без последнего пункта, спать я не хочу.
Не замечаю дороги, не замечаю безликой улицы за окном автомобиля, в моей голове бурлит водоворот мыслей и вопросов. Зачем это Даниле нужно? И что говорить мне, когда спросят, неужели он как-то смог оправдаться или хитро вывернул все так, что оказался не при делах. Возможно, скоро он заявит о себе. Мысли заполняют всю меня и пространство вокруг, с ними не поешь, не поспишь.
Я стою в холле больницы, пока мама разговаривает с медсестрой.
- Эмма! – слышу я и оборачиваюсь на голос. – Привет! – подбегая и заключая меня в объятия, кричит Рита. – Ты как?
- Нормально, только не задавай вопросов, – улыбаюсь я. – Ты здесь у Алекса?
- К нему не пускают все равно, просто заехала узнать, как он, его мать здесь с утра до вечера просиживает, нельзя говорят. У тебя все хорошо? Я не смогла с утра приехать встретить тебя, с работы не отпустили.
- Да, нормально все! Я… мне только надо его увидеть… в общем… я сама позвоню тебе, надо уже идти.
- Так не пускают же никого.
- Ну что ж. Скажи мне, где реанимация?
- Да здесь недалеко.
- Я покажу, Ритуль, спасибо, ну что? Пошли? – вмешивается мама.
- Хорошо, до встречи.
- Ты все еще хочешь поговорить с его лечащим врачом?
- Да.
- Эм, ну это все коту под хвост и часы посещения скоро закончатся, - говорит мама.
- Тем лучше.
- Здравствуйте, вы не поможете мне? – спрашиваю я у первой встреченной мной медсестры.
- Чем? – равнодушно интересуется медсестра.
- Это очень важно, здесь мой друг, я знаю к нему нельзя, но может быть, можно его просто увидеть, мне это необходимо, поймите…
- Здесь посещение запрещено, ничем помочь вам не могу.
- Девушка, это очень важно, просто увидеть его, не заходить, не плакать у кровати, не касаться. Александр Гринев, мне нужно просто его увидеть.
- Нет, мы мать-то его не пускаем, ни детей, ни девушку…
- Девушку? – настораживаюсь я.
- Да она приходит… я вас не могу пустить, мне нужно работать.
- Стойте, - вмешивается мама. – Вы знаете, что с ним случилось с Гриневым?
- Да, в общих чертах, а что?
- А то, что эта девушка дотащила его до больницы, можно сказать на своих хрупких плечах и теперь всего-то хочет его увидеть.
- Это вы? Но вы же…
- Это была самозащита, - прерывает ее мама.
- Знаете… может, я и смогу вам помочь, пойдемте со мной.
Иду за ней, она открывает передо мной массивную деревянную дверь, протягивает мне халат и бахилы, жестом показывает, чтобы я шла за ней. Внутри дрожит странное волнение, и краснота предательским огнем подбирается к щекам. Мы минуем еще одну дверь, и я вижу перед собой стекло во всю стену, за ним небольшое помещение, две кровати, на одной из которых он.
- Можете отсюда посмотреть, только недолго, хорошо? Первый и последний раз, только никому.
- Спасибо вам.
Подхожу вплотную к стеклу, возможно сейчас при ярком освещении реанимационной палаты, я вижу все четко, потому что в сумраке заброшенной психлечебницы он не казался мне таким больным. Цвет его кожи сливается с бледно-голубой простыней, и от россыпи ярких веснушек вперемешку со шрамами, синяками и ослепительно белыми бинтами рябит в моих глазах. Но ни они, ни пищащие датчики, ни тонкие трубочки, тянущиеся от его вен и из-под тонкого одеяла, ни какие-то колпаки, надетые на его тонкие пальцы, не пугают меня, как толстая белая трубка, вставленная ему в рот, приклеенная белым лейкопластырем. Кто бы мог подумать, что все так плохо. Он ведь такой сильный, несмотря на бледность, он всегда выживал, в него, и стреляли, и на машине он сколько раз разбивался, и этот букет диагнозов он тоже победит, я в него верю.
«Пожалуйста, пусть все будет хорошо, пусть он выживет, поправится, пусть с ним все будет хорошо» - повторяю про себя. Я перестала верить в бога после смерти мужа, иногда на автопилоте просила помощи у небес и говорила: слава богу, но не верила в него больше. Я обходила церкви стороной, не придерживалась никаких постов и перестала отмечать пасху, не просила прощения за свои ошибки, забыла о нем, потому что он не захотел меня услышать в ту роковую ночь, когда забрал у меня мою любовь. И теперь я молю, чтобы Алекс выжил, стою и повторяю про себя имена всех святых, которых только могу вспомнить и каждого прошу ему помочь. Я молю даже своего мужа, чтобы не забирал его к себе. Мысленно касаюсь его руки, и будто ощущаю холод его худых пальцев.
- Вам пора, - сообщает голос из-за спины.
- Спасибо вам, - оборачиваясь, благодарю я.
Напоследок гляжу за стекло.
«Услышь меня! Не умирай только! Очень тебя прошу, если умрешь, меня здесь никто и ничто уже не удержит!»
Вернув халат на вешалку, я выхожу в коридор.
- Ну как он? – спрашивает мама.
- Да все так, как говорят врачи.
- Легче стало?
- Не особо, ты так и будешь теперь за мной ходить?
- Да!
- Тогда тебе придется вернуться со мной на место преступления.
- Это куда? – недоумевает мама.
- В заброшенную психбольницу. Поедешь со мной?
- Да, а зачем?
- Кое-что забыла.
- Что? Там наверно вычистили все, забрали в качестве улик…
- Ты поедешь?
- Да… - неуверенно соглашается мама.
- Тогда я заеду за тобой через час, оденься попроще, ладно?
- А сейчас ты куда?
- Домой, такси вызови, окей?
Вылетаю на улицу, невидимые молоточки бьют по вискам. Больше всего на свете мне бы хотелось отключить свои мысли, свой собственный голос, который говорит и говорит в моей голове без остановки, путает меня и не дает сосредоточиться на чем-то действительно важном. Каждый шаг я делаю, преодолевая невыносимую тревогу, разливающуюся по телу, словно мое подсознание чего-то ждет.
Я захожу в квартиру впервые после того, как уехала отсюда с психотерапевтом. В прихожей задеваю ногой сумку, которую брала с собой в клинику и мою обычную повседневную сумку тоут, которую я тоже в последний раз видела в больнице. Проверяю ее содержимое: разряженный телефон, зарядка, косметичка, кошелек и прочие мелочи. Я знаю, что все вокруг нафаршировано прослушивающими устройствами, и я молчала, как рыба об лед в своей машине и буду молчать здесь тоже и не пользоваться телефоном. Осознание того, что кто-то до сих пор слушает меня, заставляет быть предельно осторожной. Я надеваю спортивный костюм и кеды, беру только банковскую карту и ключи, открываю дверь. Вздрагиваю и пригибаюсь от испуга.
- Как ты меня напугал! – недовольно вскрикиваю я, и он выдувает мне в лицо табачный дым, я морщусь и машу перед лицом ладонью.
Данила стоит перед дверью и со всей своей показательной наглостью держится за косяк. Отхожу в сторону, чтобы пропустить его. Без слов он начинает яростно отодвигать мебель и доставать предметы похожие на пуговицы, следую за ним, начиная с прихожей. Первый он достает из-за вешалки, второй в ванной за зеркалом, третий в туалете за сливным бочком, четвертый на кухне за холодильником, пятый в спальне за изголовьем кровати в розетке, шестой на балконе, седьмой в гостиной под люстрой на потолке. Далее он берет с тумбочки мой телефон, снимает заднюю крышку, вытаскивает детали, извлекает видимо тоже подслушивающее устройство, он вытряхивает содержимое из моей сумки, вскрывает подкладку и оттуда достает крошечный предмет.
- Теперь можешь спать спокойно.
- Это все?
- В машине все чисто.
- Спасибо, – отвечаю я.
- Куда-то собралась? – прищуривается он.
- К маме.
- Передавай маме привет от меня.
- А что ты говорил в полиции?
- Завтра утром с тобой встретится мой адвокат и все объяснит, - говорит он уже с порога.
- Я… мне жаль… что так…всё случилось… - заламывая руки, начинаю я, - с твоим отцом… я… мне жаль…
- Забудь. Я хочу кое-что прояснить…
Поднимаю на него глаза.
- Ты мне ничем не обязана, поняла? Живи, как жила, как хочешь, но если есть желание связаться со мной, то… позвони, номер забит в твой телефон и это не из-за отца и не из-за уговора, его никогда не было. Ты мне нравишься.
- Я не…
- Ох, ну конечно, - улыбается он. – Не слишком для тебя хорош!
- Нет, просто…. Дай же мне прийти в себя…
- В любом случае, нам лучше пока не встречаться, у меня есть два месяца, чтобы уладить дела отца, ты в свою очередь можешь заниматься, чем хочешь, но по прошествии этого времени можем куда-нибудь рвануть, сделай себе загранпаспорт. Поняла? – спрашивает он и вплотную подходит ко мне.
- Да.
- Ну, пока, малышка, - улыбается он и, обхватив мой затылок ладонью, он притягивает мое лицо к своему, касается носом. – Веди себя хорошо.
Вот оно, паника идет на спад, ничего страшного, я ведь этого ждала, он позволил мне уйти, вытащил из камеры, он сдержал слово, неизвестно сдержал бы он его, если бы Влад остался жив. Ситуация странноватая, что же получается, он спросил, хочу ли я? А где же его: - Если не согласишься, сделаю все, чтобы ты села пожизненно? То есть он дает мне сделать выбор? Еще и так не навязчиво. А он тебе нравится? – спрашиваю я у себя. Да нравится и пусть в моем сердце есть место только для одного мужчины, которого, к сожалению, уже нет в живых, я вполне могу быть с Данилой, он приятный, сексуальный, немного грубый и может его предпочтения для меня слишком дикие, я могу это пережить. У меня есть два месяца, чтобы подумать, поэтому я делаю глубокий вдох, ставлю телефон на зарядку и выхожу за дверь, перешагнув выпотрошенную сумку. Когда вернусь, обязательно поставлю мебель на место и уберу все разбросанные вещи.
- Мне кажется или у тебя на заднем сидении лежит кусок мяса? – спрашивает мама, когда мы преодолеваем пост ГАИ. Долго же она терпела, перед тем как озвучить вопрос, то и дело, поглядывая назад.
Я останавливаю машину у центрального входа больницы, примерно там, где был припаркован красный генезис, я вижу оборванные оградительные ленты. Я беру пакет с заднего сидения, начинаю блуждать вокруг больницы и звать собаку, пока мама безмолвно и ничего не понимая, следует за мной.
- Что ты делаешь?
- Я видела здесь пса.
- Когда ты успела?
- Он вывел нас к выходу.
- Ты думаешь, что он все еще здесь? Три дня прошло…
- Можешь вернуться в машину, если хочешь.
- Нет…
Я хожу вокруг больницы, размахивая куском сырой говядины, чмокаю губами, насвистываю, хлопаю в ладоши, кричу: - Иди сюда! Мясо-мясо-мясо! Мама ходит за мной, ежится от негостеприимной атмосферы места, в котором мы находимся. Я мечтаю отыскать белого пса с рыжими пятнами. Не знаю, почему я так за него зацепилась, было время, когда мы с Герой мечтали о собаке, которая будет гулять без поводка и при этом держаться рядом, будет преданной, послушной, умной и неважно какой она будет породы, но мечте не суждено было сбыться. Годовалый доберман, которого мы взяли, прожил у нас две недели, и за эти две недели он перепортил все имущество, которое на тот момент у нас было, он разорвал обивку на диване, перебил всю посуду, так как вечно лазил по шкафам, загадил ковры и однажды даже вырвал батарею, к которой был привязан. Нам пришлось вернуть его обратно заводчице, на этом Гера сдался, а я уставшая от разгребания руин разгрызенной мебели, тоже отказалась от затеи с домашними питомцами.
Сейчас я вернулась за ним, может если бы не пес, я бы блуждала в этих коридорах до тех пор, пока меня не нашла полиция, кто знает, может, Алекс тогда бы не дотянул до больницы. Я во что бы это не стало должна его отыскать, сводить к ветеринару, отмыть, накормить и поселить у себя дома. Хочу возвращаться в квартиру не только к кактусам, хочу видеть добрейшие глаза и виляющий рыжий хвост с белой кисточкой.
- Нужно порезать мясо на куски, если я его найду, а я его найду, он с таким не справится, - тихо говорю, оглядываясь по сторонам.
- У тебя есть нож? – удивляется мама.
- В машине есть складной.
- Эмма, я останусь здесь! Если я сейчас дойду до машины, не отдохнув, как следует, и ты потащишь меня обратно, то мне понадобится кардиолог.
- Ладно, сиди тут, я быстро.
- Где же тут сидеть?
- Выбери место и жди меня, у меня нет телефона, чтобы тебе позвонить!
- Ладно, иди уже, я буду здесь.
- И никуда не уходи! И если что, кричи!
- Как выглядит собака?
- Большая, короткошерстная, с большими стоячими ушами, вообще она преимущественно белая, но с большими рыжими пятнами, у нее половина морды рыжая, а половина белая. Только если увидишь ее – ничего не делай, я серьезно! Просто сиди и жди меня.
Поход к машине и разделывание куска говядины ножом размером с мизинец, занимает у меня где-то минут двадцать. Бегом возвращаюсь назад, представляя маму, которая ежась, сидит на бетонном парапете и оглядывается по сторонам на извилистые засохшие ветки и жуткие разбитые окна больницы. Я мысленно благодарна ей за то, что она не смотрит фильмов ужасов, и триллеры у нее не в чести, иначе она бы не была так спокойна.
Конечно, ее нет! Она ушла.
- И что заставило тебя уйти мам?! – громко кричу я. – Неужели нельзя пятнадцать минут посидеть спокойно на одном месте!?
Поиски собаки плавно перетекают в поиски мамы, я оглядываюсь на здание, в сумрачном свете летнего вечера они выглядят не так ужасно, как ночью, но и не так обыкновенно и заброшенно, как выглядит при свете солнца. В разбитых окнах я вижу темные очертания покоившегося за ними хлама. Теперь я здесь одна и если в окнах промелькнет белая тень, я на глазах поседею и сорву голос от крика, поэтому нервно хожу взад-вперед вдоль здания и заглядываю за углы, решая подождать маму. Время тянется до боли медленно.
- Отлично! – раздраженно выпаливаю я куда-то в небо. – Как же не хватает телефона!
Решив двигаться по часовой стрелке, я захожу за угол, оглядываюсь назад, зову маму, но в ответ слышу лишь тишину. Я бесцельно блуждаю вокруг больницы, чувствуя, как горло охватывает паника и начинает нарастать с каждым сделанным мной шагом. Наконец, уже почти дойдя до центрального входа, я слышу шорохи и женский воркующий голос:
- Иди сюда, ну-ка ко мне!
Прислушиваюсь, чтобы понять, откуда он идет, хожу вдоль стен и ни черта не понимаю, ощущение, что звук идет изнутри здания.
- Только не это, только не это… – приговариваю я и ищу вход внутрь.
Я вхожу в арку, часть прохода завалена старой рухлядью, осторожно прохожу вдоль стены и оказываюсь во внутреннем дворике, вижу маму, которая склонилась над каким-то лазом, как думаю я, в подвал.
- Мам! Я первый и последний раз взяла тебя с собой! Я вообще-то думала, ты мне поможешь или хотя бы не будешь мешать!
- Пес там! – тихо говорит мама и указывает пальцем вниз.
- И кто его туда загнал?
- Я… подумала, что он ручной, а он как дернет от меня, бегает быстро гад!
- Я же просила меня дождаться! – возмущаюсь я, оглядывая покатый спуск и темноту за ним.
- Просто увидела пса и подумала, что будет неплохо его поймать, если для тебя это так важно, я для тебя старалась.
- Спасибо. И как теперь его оттуда вытянуть, ты не знаешь?
- Мясом приманить, давай вниз ему покидаем…
- Вряд ли он сможет выбраться отсюда самостоятельно, здесь скользко, - осматривая поржавевший металлический спуск, заключаю я.
- Он же собака.
- А откуда ты вообще уверена, что это именно та собака?
- Не знаю, ты же мне ее описала. А тот, что тебе нужен был мальчиком или девочкой?
- Без понятия, - жму я плечами.
- Этот кобель.
Решив попробовать следовать согласно предложению матери, я с призывным свистом, бросаю несколько кусков мяса вниз, достаю фонарик из кармана, внизу никого нет. Скатываюсь на попе вниз, оказываюсь в помещении, похожем на хранилище продуктов, оно заставлено овощными ящиками и алюминиевыми столами, освещаю помещение фонарем, не переставая свистеть и звать пса. Слышу шорохи, в углу кто-то есть, вот он белая перемазанная мордочка с рыжим пятном, кажется, он меня узнал, покорно склонив голову, он подбегает ко мне, сую ему мясо под нос, он жадно глотает кусок и облизывает мои руки.
- Мам! Я его нашла! – радостно кричу и достаю из кармана из-за пояса брюк брезентовый поводок, цепляю за ошейник, затем подвожу его к окончанию спуска и указываю на другие куски говядины. Снизу спуск не кажется таким простым, каким виделся мне сверху, когда я по нему съезжала. Скорее всего, ни я, ни уж тем более пес по нему не поднимется, но попытка - не пытка. Уцепиться не за что, до мамы не дотянуться, толкаю пса, он не идет и скользит лапами, с осторожностью смотрит на маму.
- Мы поищем другой выход отсюда, мам! Иди в машину и жди около нее, а и возьми пакет! – кинув ей пакет с мясом, кричу я.
- С ума сошла? Пойдешь по подвалу? Здание выглядит ненадежным, а если обвалится что-то?
- Не обвалится. Но если через полчаса мы не придем – это будет означать, что выход мы не нашли. Мы вернемся, и будем ждать тебя здесь.
- Может что-то нескользкое подложить? Доски какие-нибудь? Рядом с этим спуском должна быть дверь, так всегда бывает в различного рода учреждениях… - размышляет мама и оглядывается по сторонам. – Точно! Вон она! Жди здесь, я посмотрю, открыто там или нет.
- С ума сойти… - шепчу я. – Я тебя не узнаю.
- Заперто! Но можно изнутри попробовать открыть.
Пес аккуратно обхватывает мою руку зубами и тянет вглубь.
- Мам! Иди к машине, ясно?
- Может, мне лучше здесь вас подождать?
- Лучше будь у машины.
Я осторожно тяну руку на себя, чтобы освободить ее из собачьей пасти, тогда пес начинает ухватывать зубами поводок. Мы проходим темные помещения, где запах стоит такой, что становится тошно, освещаю путь фонарем. Поднимаемся по лестнице, если бы не радость от того, что нашла пса, наверно бы уже была вне себя от ужаса и как можно шляться по таким местам и получать от этого удовольствие, это я про Веронику, если что. Она приходит к Алексу каждый день, что ж похвально. Я немного злюсь, ноет под ложечкой, чувствую еле ощутимые уколы в сердце.
Вижу уже знакомый коридор, это было первое, что я увидела, когда выбралась из отделения для буйных, оглядываюсь на дверь, крепко держу пса за поводок, странное чувство охватывает меня, боюсь, но хочу туда вернуться, увидеть другими глазами, но пес начинает тянуть меня в сторону выхода.
- О! Неужели! А что у него за порода? – спрашивает мама и, улыбаясь гладит собаку. – Где-то я видела таких собак.
- Я не знаю, мам, давай попробуем затащить его в машину.
Мама садится с ним на заднее сидение и заботливо вытаскивает из шерсти репьи.
- Это ваш пес? – спрашивает ветеринар.
- Теперь мой.
- Дело в том, что это очень редкая порода… может, слышали о фараоновых собаках?
- Нет, не слышала.
- Так вот, собак этой породы так называли одно время, у нас в стране их ничтожно мало. Где вы ее нашли?
- Там где нашла, больше нет.
- Что ж, ему нужен особый уход, длительные прогулки, это настоящий охотник. У вас есть в семье охотники?
- Нет, у нас в семье одни женщины.
- В квартире содержать такое животное – это кощунство, тем более пес молодой, полутора лет нет.
- Переехать придется, значит, – отвечаю я.
- Я считаю, нужно подать объявление о собаке, она стоит, как лошадь.
- Хозяин мертв, довольны? «Я сама его убила» - надо бы добавить, чтобы не приставал с расспросами.
То факт, что я убила человека, кажется, доходит до меня в эту самую секунду, когда внутренний голос произносит эти четыре слова. Я лишила человека жизни и теперь мне придется вечность гореть в аду, наверно для меня придумают тысячу омерзительных занятий на вечность, например, тереть морковь на терке пока не сотру руки до костей или заправлять одеяло в пододеяльник, хотя это уже устаревшая классика, то ли дело морковь… Что бывает после того, как отбираешь жизнь у человека…. Каким бы он ни был никто не имеет на это право и никакая месть, и самозащита меня не оправдывает. Чувствую себя странно, хочу домой.
Мысли продолжают держать меня в напряжении и ночью, и лежащий в моей постели уже чистый пес Прометей – имя которое я дала ему по дороге домой, изначально желая назвать в честь какого-нибудь фараона, но кроме Рамсеса, мы с мамой никого не вспомнили, никак не усмиряет мою тревогу.
Если я и засыпаю, то очень скоро просыпаюсь от выстрелов и крови, в которой тону, стоит только закрыть глаза, просыпаюсь и не могу ни лежать, ни сидеть, ни читать, все вокруг неправильное, не такое, как раньше… но снова ложусь, нужно поспать.
Мысли берут бунт над головой, резко вылезаю из кровати, пес вскакивает за мной. Вынимаю из кладовки свой чемодан с красками и карандашами, достаю мольберт, за которым не стояла уже год с лишним, я и не могу за ним стоять, поэтому рисую на полу. Такое бывает со мной, не могу уснуть, не могу найти себе занятие и единственный способ отключить мысли, это начать рисовать. И тогда я теряю счет времени, забываю, о чем думала, рука сама выписывает штрихи, проецирует образы, бурлящие в голове на бумагу, и все отвлекающие дела проходят, словно без меня. Потом вдруг просыпаюсь и вижу тот образ, который не представляла четко, но он сам оказался на бумаге без моего ведома и я вглядываюсь в детали, удивляясь, чёрт, неужели это сделала я?
Мне понадобилось три дня, чтобы перенести образ, терзающий мое сознание на бумагу. И теперь я смотрю на своего внутреннего демона, а он в свою очередь смотрит на меня: его левый глаз залит кровью и выпирающие ключицы светят синевой, лицо изрешечено шрамами и морщинами. Ужасающий портрет из серии «уродливая красота» и ему место в чулане со всеми остальными «шедеврами» моих затмений. Сколько раз после них я выбрасывала краски в мусоропровод, сидела до посинения в душе, кричала в подушку. Это мой способ выражения злости, я никому не причиняю вреда, дискомфорта, ни на кого не ору, выплескиваю боль на бумагу, а потом запираю ее в кладовке, все просто, мне так легче. Закончив, прикрепила рисунок к мольберту, пусть побудет здесь, я еще не готова его запереть.
Четвертый день после посещения больницы, улучшений нет, мой телефон разрывается от звонков, но я отвечаю только на сообщения, если с кем-то и говорю, то только по работе. Я вообще не хочу разговаривать, к горлу подступает ком, и голос дрожит. Вчера была на похоронах – это первые похороны после его похорон.…До сих пор воспоминания давят на виски. Я совершенно растеряна, не знаю, как быть и что сказать, стольких перехоронила, но не знаю, что сказать людям, переживающим утрату, потому что никакие слова и добрые жесты не помогают, вообще ничего не помогает, разве что время, которое неумолимо относит нас к другим переживаниям и событиям и лишь немного сглаживает острые края, но не избавляет от боли.
Я даже не видела, как гроб зарывали в землю, не смогла бы это увидеть и остаться после увиденного вменяемой, поэтому пошла к своим: к мужу, к отцу. Уселась на лавочку, слезы полились из моих глаз, и через пятнадцать минут меня нашла мама и села рядом со мной, мы долго молчали, глядя на надгробия своих мужчин, а потом она заговорила:
- Я до сих пор по отцу реву… Порой забудешься, что-нибудь вспомнишь… а никого рядом нет.
- Мам… прости меня за то, что наговорю бывает лишнего, я так не думаю на самом деле, - виновато начинаю я. - просто в момент когда я злюсь… я…
- Не надо… может ты и права.
- Не права.
- Я не идеальна и мы все это знаем. Иди сюда! – придвинувшись ко мне, шепнула мама и крепко меня обняла, я уткнулась в ее грудь и долго сидела молча.
- Эм! Как-то раз мы здесь были с Эльвирой…
- А Эльвира знает, что у нас тут было? – перебиваю я.
- Я не говорила ей, не хочу пока беспокоить, сама расскажешь ей как-нибудь.
- И почему ее нельзя беспокоить?
- Просто по телефону такое не расскажешь, я вообще не с кем об этом не говорила, ни друзьям, ни подругам, история шумная, если кому-то рассказать, мало ли… журналисты набросятся, вот и молчу.
- Мам, что с Эльвирой?
- У них с Женей кое-какие семейные проблемы, так что я не хочу загружать ее еще и твоими проблемами, прости.
- Странно, по ним нельзя сказать, что у них семейные проблемы.
- А по вам с Герой разве можно было сказать?
- У нас не было проблем, - отрезаю я.
- И, слава богу, можно теперь договорить?
- Можно, - одобряю я.
- Мы сидели у папиной могилы, и к нам цыганка привязалась, мы от нее поначалу отмахивались, а она начала нам говорить такие вещи, которые только мы знаем, про мужа Элькиного, про детей. Нам стало так не по себе, мы забылись, и она начала нам говорить про будущее, что я никогда не встречу мужчину и проживу до старости одна. Эльвире сказала, что у нее с работой ничего не выйдет, муж так и будет по городам ее мотать, мы это все послушали, и вроде эта цыганка уже уходить собралась, Элька ей сто рублей сунула, а она как-то так повернулась, смотрит на меня и говорит: - Вижу тебя здесь с другой девочкой, второй дочкой. Я подумала, ну и что такого, мы ведь часто отца приходили навещать, а она как будто мои мысли прочитала и говорит: - Она однажды все потеряет и будет долго среди покойников сидеть, они вокруг нее встанут…
- Ты меня пугаешь…
- Слушай, она сказала, что судьба приготовила тебе большое счастье, но сначала надо будет пройти много испытаний и самое тяжелое будет: сделать выбор. И она сказала, что видит тебя здесь с высоким мужчиной, не мужем… вспомнить бы… дальше…
- Ты говоришь также как та цыганка, которая у меня на рынке серьги золотые отжала, пока лапшу на уши мне вешала, но мне-то было шестнадцать, а ты ведь взрослый человек! Вам делать с Элей нечего, как в мистику верить? А все цыганки говорят одинаково, сначала горе, потом счастье, наследство от дедушки, который на войне пропал, а сам в Германии жил и перед смертью нашелся и все завещал мне, плюс принц сказочный и прочее бла-бла-бла.
- Может ты и права, поживем-увидим. Но у тебя все будет хорошо, сколько душ у нас там наверху, замолвят словечко…
Эти слова не выходят из головы, вполне возможно, что это совпадение… Телефон все еще стоит на бесшумном, звонки меня пугают, особенно с незнакомых номеров. Ем, работаю, гуляю с собакой. Вечер воскресенья, невыносимый вечер воскресенья, никаких новостей, сообщений, пропущенных звонков и не могу найти себе места, пес волнуется, при каждом моем нервом вскакивании с дивана, он шевелит ушами и взволнованно мурчит. Вхожу в спальню, снимаю простыню с портрета и внимательно смотрю на него, уже касаюсь нарисованных губ кончиками пальцев и вздрагиваю от звонка в дверь, на ходу достаю из кармана джинс смартфон - два сообщения, открываю дверь, за ней Олеся, она выглядит такой довольной, что я тоже непроизвольно хочу улыбнуться.
- Привет! К тебе можно? – спрашивает она.
Я, молча, осматриваю ее с головы до ног.
- Я с бутылкой! – вытаскивая из сумки бутылку шампанского, улыбается она.
- Я бы и без нее тебя пустила, - широко раскрывая дверь, говорю я.
- Привет, - по-доброму тянет она и крепко обнимает меня под ребра. – О! Да ты не одна! Познакомишь? Мне Рита говорила, что ты теперь живешь с мужчиной, - отпустив меня и сбросив босоножки на плоской подошве, сообщает Олеся и проходит к Прометею, который вышел на шум, сегодня он по странному спокоен, не вьется у ног, не лает на дверь, ведет себя, как домашний кот и позволяет Олесе себя поласкать. – Какой же ты красивый, боже! Что это за порода?
- Ивисская борзая, так ветеринар сказал.
- Не слышала о таких, охотничий?
- Да, вчера он чуть не прибил кошку на улице.
- А ты не так-то прост. А ты чего такой худой, не кормит тебя твоя мама? – спрашивает Олеся у Прометея, обняв ладонями его длинную морду.
- Он должен такой быть.
- Ты выставила квартиру на продажу? Я видела объявление на улице.
- Да, надо продать, у меня там еще кое-какие деньги остались на счете, хочу купить небольшой дом, псу будет там комфортнее, да ты проходи на кухню, он за тобой пойдет.
- Не жалко?
- Немного жалко, конечно, но ее нескоро купят, сейчас не такой большой спрос на недвижимость.
- Ясно, а я вообще-то не просто так пришла, а с новостями, открывай шампунь!
- Когда ты уже сама научишься?
- Никогда, берегу глаза, - прикрывая глаза ладонью, отвечает подруга.
- Подожди, у меня в холодильнике должен быть закусон.
- Раз пошла такая пьянка – режь последний корнишон! – махнув рукой, весело говорит Олеся, присаживаясь за стол и поставив сумку на колени. – О! У меня ж еще шоколадка в сумке должна быть.
- Гера всегда так говорил, - улыбаюсь я, доставая пластиковые контейнеры из холодильника.
- Я у него и услышала.
Он со мной, потому что некоторые, пусть и не его, а где-то им услышанные фразочки, ужимки и пренебрежительные взгляды навсегда остались в нашем обиходе, я иногда ловлю себя на мысли, что улыбаюсь, как он. В какие-то моменты у нас: у меня или у той же Риты, проскальзывает в голосе его интонация, и я улыбаюсь этим значительным для меня мелочам. «Неужели улыбаюсь воспоминанию о нем…»- думаю я, поворачиваясь назад и заостряя взгляд на часах.
- А ты чего это так поздно?
- Да я же вообще-то… точно! Так давай-ка по стаканчику, а потом поговорим! – суетится Олеся, доставая стаканы из буфета со словами: - так к черту фужеры! Не дотянусь все равно!
Я разливаю шампанское по стаканам.
- Так что за повод? Ты беременна? – взяв стакан в руку, спрашиваю я.
- Типун тебе на язык!
- Ну а что? За что пить? Или просто так?
- Чтобы всё у всех было хорошо! Чтобы все были здоровы и никогда больше не попадали ни в какие кошмарные ситуации… что я несу…
- Да нет, нормально сказано, в тему, мякнем?
- Да, - соглашается Олеся, и мы опрокидываем по стаканчику.
- Эм! А теперь к главному! Он пришел в себя, - акцентируя на каждом слове и положив руку на мое запястье, говорит Олеся, - я тебе еще час назад написала сообщение, и Рита тоже написала, ты же…
- Пришел?!? Правда!?? – визжу я и открываю два сообщения, смотрю на экран, и он словно подтверждает Олесины слова.
- И к нему все еще не пускают! Но возможно через пару дней, если все будет хорошо… - несмело протягивает Олеся и стучит по столу.
- Да это же здорово!!! - начав прыгать, оживленно говорю я, тряся подругу за плечи. – О боже! Я чуть с ума не сошла! Поехали к нему?
- Да нет, сейчас поздно, завтра, ага?
- Ну, поехали, пожалуйста! Я не дотерплю до завтра!
- Дотерпишь! Уймись! Не будем пугать удачу.
- Точно! Забыли о нем! Как будто ничего не знаем! – ровно усаживаясь, сообщаю я. - Боже мой! Я не могу успокоиться! – и снова вскакиваю со стула, хочу кричать. - Поедешь со мной завтра? Часов в пять, после работы?
- Поеду, поеду, - улыбается Олеся. – Черт! Я про Лешу забыла!
- В смысле? Забыла предупредить, что ко мне идешь?
- Нет, он меня подвез, - вскакивая, тараторит она. – Я попросила его подождать на случай, если ты меня не впустишь, я сбегаю на балкон, крикну ему, чтобы ехал?
- Лучше скажи, чтобы поднимался!
- Да ну ты брось!
- Пора мне с ним познакомиться!
- Ты хочешь?
- Ну конечно! Крикни ему, чтобы поднимался.
- Господи, боже ты мой!!!!! Это что такое?!?!??! – кричит Олеся из спальни.
- Что? – не понимаю я и спешу к ней.
- Картина! – указывая пальцем, кричит она.
Я неловко подскакиваю к мольберту и накрываю его простыней.
- Как ты с этим можешь спать?
- Я здесь и не сплю! Я просто… это я была не в себе, мне надо было как-то себя… это…- продолжая кутать мольберт в простыню, говорю я, - ну… унять что ли и я…. да какая разница! – восклицаю я, быстро снимаю свой шедевр с мольберта, заматываю в простыню и тащу в кладовку. – Иди лучше позови своего мужа!
- Что это было? Что это было?
- Забыли! Как-нибудь потом расскажу… Как я выгляжу? Не слишком позорно, чтобы предстать перед твоим мужем впервые?
- Нормально!
- Так, как я выгляжу? – спрашиваю я у Олеси, стоя в холле больницы у зеркала.
- Да хорошо-хорошо! Но вчера выглядела лучше, жаль к нему еще не пускали. Еще вчера спросить хотела: тебе не жарко? Ты чего так вырядилась тепло?
- Просто затерянный мешок с водолазками нашла.
- Ясно, пошли?
- Да…
- Тебя трясет…
- Ну и что? Это нормально.
- Не нормально, - улыбается Олеся.
- В чем дело?
- Ничего-ничего, пошли.
Мы осторожно входим в тихое терапевтическое или хирургическое отделение, я не успела прочитать вывеску.
- О чем мне с ним говорить? – останавливаясь, спрашиваю я.
- А с ним и не надо говорить! Ему сейчас наверно вредно много болтать…
- Это верно! Стой! – взглянув в конец коридора, вскрикиваю я и затягиваю Олесю в сторону лестничного пролета.
- Что еще?
- Там Вероника!
- Кто такая Вероника?
- Девушка его вроде как! Она тут каждый день, Рита говорила, что с мамой его подружилась уже.
- И что?
- Не знаю…
- Плевать! Пошли!
- О боги! Лучше бы ее здесь не было, я ее не очень-то хочу видеть, если честно.
- Это простая ревность, попробуй подумать о чем-нибудь другом.
- Ревность? Ты что такое говоришь? С чего бы то мне его ревновать?
- Агрессия… большинство людей, когда им указывают на ревность, начинают психовать и пытаться переубедить всех вокруг, что это не ревность, - равнодушно поясняет Олеся.
- Да как ты…
- Эмма! Я вижу, что он тебе не безразличен, я вижу, потому что знаю это по себе, в груди немного жжет, да? И ноги дрожат чуток? Да и злость внутри нарастает? И хочется кому-нибудь врезать, а потом заплакать… это ревность! Ты увидела его девушку, и тебя понесло, но я тебе скажу вот что….
- Молчать! Ты просто полный неадекват, ясно? – возражаю я, уперев руки в бока.
- Нет! Послушай! Алексу ты всегда нравилась, всегда! И после того, что вы вместе пережили – вы должны быть вместе. Мне кажется, он тебя любит и ты его тоже, только отрицаешь это, - с улыбкой заявляет подруга.
- Я люблю его, ты права, но как друга! Я также люблю тебя или Риту! Ты такая смешная, Олесь! Нашла время!
- Неужели ты не замечала никогда, как он на тебя смотрит…. или ты на него…
- Да когда ты вообще видела нас в последний раз вместе?
- Я постоянно видела вас вместе, и я слышала, как он о тебе говорит! Я это замечала, потому что сама любила его. Он на меня так не смотрел, никогда.
- Олесь! Не кипятись хорошо? Мое сердце принадлежит только одному человеку и любовь к нему наполняет мою душу до краев и нет там для других мужчин места, так что закроем тему и двинемся дальше.
- Зря ты так, кому как не тебе знать, как быстротечно время…
- Ну-ка, сбавь обороты, девочка! – я открываю сумку и достаю оттуда жевательную конфету. – На вот, пожуй.
Ревность, скажет тоже, у меня нет никакого права ревновать его, да и потом я ненавижу все эти ощущения, причиняющие дискомфорт, ревность – второе по поганости чувство после зависти, я не чувствую ее, не чувствую, у Олеси разыгралось воображение, только и всего.
- Знаешь что?
- Что?
- У меня, между прочим, уже кое-кто есть!
- Да? И кто? Прометей?
- Нет! – достаю телефон и ищу в списке контактов номер Данилы, я быстро отправляю ему сообщение: Я согласна!
- И что это было? В экскорт-услуги позвонила?
- Да пошла ты!
- Один из нас должен прекратить, нужно быть умнее, так что все хватит уже! Неподходящее место для споров! Пошли!
Делаю вдох и иду, киваю головой Веронике, она кивает мне в ответ.
- К нему можно?
- Да…
- Там никого нет?
- Нет…
- Давно здесь?
- Нет, недавно пришла…
- Была у него?
- Была.
- И как?
- Плохо, больше чем на пять минут заходить нельзя, он слабенький еще.
- Что ж… зайду…
- Там халат одень, - говорит Вероника.
Открываю дверь, оказываюсь в маленьком коридорчике с вешалкой и деревянной дверью передо мной, касаюсь ручки, начинаю ее сгибать, медлю и хочу вернуться, убираю руку и вешаю на вешалку сумку, накидываю халат и одергиваю водолазку, еще один вдох, вхожу.
Тень жизни в голубых глазах. Главы 12-14
© Copyright: Са Миллер, 2013
Свидетельство о публикации №213103100560
Свидетельство о публикации №213103100560
Рецензии