Глава 39 Призыв

                Незаметно пролетели два месяца. Повестка пришла на 12 ноября. Как и год назад, добровольно постригся наголо в парикмахерской.

Так и сфотографировался, и предоставил карточку на военный билет. Рассчитался с завода. Получил на руки неожиданно маленькую сумму – 80 рублей. Хотя должны были выплатить пособие за две недели отпуска перед отправкой в армию. Но не стал ничего выяснять, как-то неудобно.

В голове не укладывался парадокс: за два года, что я проработал, мы лучше жить не стали, чем когда мать работала одна и содержала меня. Правда, с получки я оставляю себе деньги, но такой мизер, что кроме сигарет, кино и редких книг, одну-две в месяц, не мог себе ничего позволить. Если и выпивал, то по большим праздникам. А в будние дни даже бутылку пива не мог позволить.

Не подозревал, что и в стране не всё ладно. На этот год проводился пик кукурузной компании: засеяли 37 миллионов гектар, а вызрело всего семь миллионов. В политбюро созревало недовольство хрущевским волюнтаризмом.

Несколько свободных дней пролетели стремительно. Хотя, казалось, ничего не делал: ходил по улицам города, читал, слушал музыку. За год нещадной эксплуатации моя магнитофонная приставка начала ломаться. Потрескались пластмассовые ножки.

Сделал заменители. Порвались резиновые пассики. Едва нашел, чем заменить. Понимал, что через три года не смогу пользоваться приставкой.

Безделье выматывало, и уже хотелось, чтобы оно закончилось. Наступала другая жизнь, пусть и тяжелее, но однообразие уже надоело. Мать редко видел, всё куда-то уходила.

Холодно и равнодушно простилась, словно я уходил на смену. Даже не обняла. Да я и не помню, когда она это делала. Не было такого. То ли чем-то обижена на меня, то ли что-то вычитала в моём дневнике и отстраненно смотрела, будто на чужого.

Ушел на призывной пункт к машиностроительному заводу, где уже собралось много призывников и провожающих. С завистью смотрел на них. Меня провожать некому. Славка уже год отслужил, Коля тоже, в Добеле.

С Сергеем дружба охладела. Пожалуй, в этом я виноват, не всегда справедливо относился к нему. В нашей дружбе я был первым, а не равным. Его не призывали, то ли из-за малого роста, то ли из-за травмы позвоночника – упал с лестницы. Я не допытывался, неловко об этом спрашивать.

Денег с собой взял мало, пять рублей, постеснялся больше. Мать даже ради приличия не поинтересовалась, хватит ли мне, не предложила взять ещё, то ли считала, что государство позаботится, а ей деньги нужнее, то ли просто об этом не подумала. Продуктов дала в обрез, на один раз поесть.

Взял с собой  старую банкетку, с которой ходил в спорт-школу, пора бы давно выбросить, да вот пригодилась. Туда же, положил несколько пачек сигарет. На мне старые брюки и такой же пиджак. Не жалко выбросить, когда переоденут в солдатское.

Почти все призывники заняты друг другом, друзьями. Смеются. Одиноких, вроде меня, не видно, от этого ещё больше не по себе. Но я понимал, что присутствие матери совершенно не нужно, уж лучше быть одному.

Через час подали автобусы, да столько, что никто не стоял. Быстро повезли через весь город. Все возбуждены, громко разговаривают, кричат в окна, высовывают руки, машут. Я у окна, молча смотрю в последний раз на улицы города, на безмятежных людей, равнодушных к нам.

Мне нравилось ехать с такими удобствами, настраивался на длительную поездку за пределы республики, но нас привезли на станцию Махинджаури, где уже стоял состав. На перроне недолго манежили, построили и сказали, в какой вагон заходить. Я занял верхнюю полку, чтобы никому не мешать, лег и начал смотреть в окно на быстро мелькающие, с детства знакомые, места.

Внизу парни уже доставали съестные припасы, водку, и возбужденно разговаривали. Никто не предложил мне присоединиться к ним. Это только в кино и в книгах все радушные и обращают внимание на тех, кто сидит в одиночестве. До меня никому нет дела. Но я к этому привык.

Промелькнул Цихис-Дзири — ничего не успел рассмотреть. За Кобулети пейзаж резко изменился — равнина, села, редкие речушки. Быстро стемнело. Банкетку под голову. Матрасов нет. Спал до самого Тбилиси. Все уже поднялись и громко разговаривают. Удивился, что так крепко спал.

За окном едва начинает рассветать. Перед вокзалом, который памятен по прошлым поездкам, нас построили и долго куда-то вели по узким улочкам между тёмными, невзрачными зданиями, словно обращёнными глухой стеной к улице, а выходом во двор.

Город не знаю, здесь бы я поплутал. С любопытством гляжу на окружающее, но нас провели самыми захолустными улицами к воинской части с большим плацем. Глухой забор отгораживает солдат от соблазнов гражданской жизни. На раскисшем, грязном плацу несколько тысяч призывников уже не один день ожидают «покупателей», которые разберут в свои части, и неизвестно, куда повезут.

Весь день слоняемся по ограниченному пространству. Никто не знает, когда мы потребуемся. Ждите — один ответ. Занимаемся, кто во что горазд. Кто-то перелезает через брикетный забор, там магазин — покупают водку. Я тоже что-то купил поесть, экономя деньги, догадываясь, что нас не скоро покормят.

Ближе к вечеру, начали вызывать в контору — уточняли списки на отправление. И снова томительное безделье. Под вечер оживление, которое дало надежду, начали выкрикивать фамилии, формируют отряды. Повели на вокзал. Я доволен, что снова в дороге, не хотелось застревать на голом плацу, где никому до тебя дела нет.

Снова забрался на верхнюю полку. Никто не знает, куда нас везут. Сопровождающие сержанты многозначительно усмехаются, мол, сами скоро увидите, не имеем права разглашать государственную тайну. Мы не могли постичь, в чем она заключается эта тайна, что страшного произойдет, если узнаем пункт назначения? Но спорить бесполезно, им нравится чувство превосходства над нами, наша растерянность перед неизвестностью.

Утром увидели в окне пустынный пейзаж, и поняли, что едем в сторону Баку.

Смотреть не на что, словно едем по гигантской тарелке, диаметром в несколько сотен километров, приближаясь то к одному, то к другому краю невысоких, ограничивающих гор. Безлюдная местность на десятки километров. Не пустыня, но близко к этому. Редкие домики, и еще реже — люди в серой, невзрачной одежде. Стоят у вагонов и равнодушно смотрят на нас, выглядывающих из окна. Удивительно, как они здесь годами живут: не видно ни огородов, ни воды. Бедность беспросветная. Чужая, ирреальная жизнь.

Хочется есть, но в балетке ни крошки. И никто не собирается нас кормить. У большинства домашние запасы, деньги. Всю дорогу пьянствуют, едят, а я смотрю  в окно и глотаю слюни. Ни одной остановки, ни станции, даже селения не видно, чтобы можно было бы купить, хотя бы хлеба. Попутчики видят, что я не ем, но никто не предложит даже куска, понимают, что мы временно, скоро судьба всех разбросает, и никакого чувства неловкости не будет от сознания, что кто-то рядом с тобой был голоден, когда ты обжирался.

Заглушал голод сигаретами. Настроение тоскливое от дум о ближайшем будущем. Как-то сложится служба? Угнетало превращение в зависимого человека, понимал, что недостаточно физически развит, не смогу постоять за себя при необходимости. Хотя понимал, если прижмут, то, как крыса, загнанная в угол, может наброситься на человека, так и я поступлю, могу пойти на крайние меры, которые будут весьма чреваты для меня. Жизнь, словно закончилась. Три года представлялись бесконечным сроком.

До Баку не довезли — высадили в пригороде. Мне в пиджаке прохладно. Хорошо, что не в Россию повезли, вот там бы, точно, замерз.

Подобное произойдет осенью 2003 года – призывников несколько часов продержат на морозе в аэропорту, побоятся завести в здание аэропорта. Многие заболели воспалением легких, поморозились. У нас человек никогда не ценился. Через год ситуация повторилась. Потом ещё несколько раз. Чуть ли не каждый год. Наказали стрелочников.

Довольно быстро подали открытые грузовики с боковыми откидными сидениями, и повезли по городу. Я сожалел, что быстро едем, не успевал рассмотреть живописный и довольно красивый город, расположенный на холмах. По своему желанию, вряд ли сюда приеду.

Привезли к морвокзалу и высадили, запретив выходить из здания. Все маялись в ожидании парома через Каспийское море. А там неизвестно, куда повезут. До Дальнего Востока далеко. В любом месте могут стопорнуть.

Цыгане бродят среди нас, сидящих на лавках среди редких пассажиров, предлагают за пять рублей зажигалки в форме пистолета. Многие покупают, то и дело форсисто прикуривая. Я ничего не могу купить, только пью воду и курю.

Погрузку на паром все восприняли с удовольствием, надоело сидеть на вокзале. Разместились в каютах третьего класса и быстро уснули, намаявшись в долгом ожидании.

Утром вышли на палубу парома, больше похожего на морской лайнер. Небо солнечное, море спокойное, берегов не видно — не мудрено, пересекаем море почти по центру. Однообразный вид навевает скуку, в желудке нестерпимо сосет. Я не выдержал, пошел в почти пустой ресторан, заказал обед и бутылку пива, которую выпил с наслаждением.

Стало немного веселей. На корме ребята играют в домино на высадку. Сел играть, хотя лет девять не прикасался к домино, со станицы Медведовка, и себя не считал хорошим игроком.

К своему удивлению, ни разу не проиграл с напарником. Возможно, противники слабые, или же, я знал алгоритм, какие кости придерживать, а какие сбрасывать? Поднялся через час, когда самому надоело сидеть за глупой игрой.

Наконец переплыли море. Берег непривычно низкий, и без растительности, ни одного дерева не видно, я привык к горам. С интересом смотрели на приближающийся Красноводск.

Самого города не видно, только какие-то приземистые строения, здания. Людей почти не видно. Несколько невзрачных ржавых судов в порту. 

Высадка много времени не заняла. Кто-то сказал, что здесь нет своей воды, только привозная. От этого знания постоянно хотелось пить. Но нигде нет ни одного бачка с водой.

Рядом с причалом небольшой железнодорожный вокзал, но и там нет воды.  Кто-то покупает лимонад в буфете, но я не мог позволить столь неразумную трату денег. Порыскал вокруг вокзала и поблизости.

Людей мало, как и деревьев. Уйти далеко нельзя, могут внезапно объявить посадку в вагоны, лишь прошёл метров пятьсот по тротуару вблизи трёхэтажных зданий, кажущихся безжизненными из-за безлюдья, неслышно даже голосов. И впереди всё такое же мрачное, пустынное. Где-то поблизости аэродром и сам город. Маюсь в одиночестве.

Под вечер тихо подали состав, сели в плацкартные вагоны, и я от души напился теплой воды.

Часа через два накормили вкусной пшеничной кашей, от которой никто не отказался, даже те, кто и не голодал эти дни.

Новые сержанты тоже хранили тайну, присоединялись к тем, у кого была водка, и понемногу пробалтывались. По вагонам шел слух, что нас везут в Туркмению.

продолжение: http://www.proza.ru/2012/03/22/486