Сурок
А вот в Башне произошёл какой-то надлом. Она высилась в центре большой площади, под её ногами-опорами проходили восхитительные выставки и весёлые ярмарки. Кроме последних трёх лет. За это время металл, оставленный без присмотра, изгрызла ржавчина, и расшатали взрывы и вибрации войны. Башня, стала опадать, как осеннее дерево. С вершины всё чаще отрывались заклепки, а иногда и целые балки. Они с пронзительным лязгом летели вниз, ударяясь о само тело Башни и падали на площадь, выбивая искры или пробивая разноцветную мозаику.
Горожане обходили это место стороной не только из-за опасности, но и чувства, что они слишком изменились для того чтобы любоваться сооружением старого теперь чужого мира. К тому же её совершенство не сломанной сущности было утрачено, так что неудивительно, что её навещали лишь двое. Старый смотритель парка сооружал что-то вроде баррикады вокруг Башни. Материалом служили её части и глыбы разрушенных домов.
Я стоял, пряча своё лицо за воротником пальто и смотрел, как на идеальном ровном пространстве вырастает отталкивающий изломанный хребет. Старик, как Сизиф, с которого сняли наказание, обратив гору в гладкую равнину, катил округлый булыжник. Я попытался ему помочь, но он мотнул головой. Пожалел мою раненую ногу. Она заживала неохотно.
Осталось лишь бросить прощальный взгляд на Башню. Она стояла и восхищала той высотой, на которую посягала, но в неё закрался изъян, потихоньку опустошающий её основы, и…кто знает, долго ли она ещё простоит? Я выбрал узкую аллею и стал выбираться из парка по галереи костлявых древесных пальцев и их отражений в тонких лужицах. Ноги несли меня в сторону, где в первый день обстрела рухнул дом с жёлтым подъездом, пёстрой геранью на каждом подоконнике и той, ради которой, я жил. А спустя два года при освобождении города, я сражался в большей степени не за родину или соплеменников, а за эти руины, в серости которых не угадывались ни желтизна, ни цветы, ни любовь.
К счастью или нет, я не добрался до них в тот день. На улице окаймляющий парк сироты устроили представление. Самый старший из них крутил шарманку, младшие мальчишки играли на губных гармониках, а одна из девочек иногда подносила к губам флейту, и тогда остальные замолкали, и этот вечер приобретал удивительное звучание.
Под детьми лежал лист изорванного картона, на котором танцевали их сурки. Некоторые сурки были выряжены в одежду из различных неумело сшитых кусков материи. Они кружились и покачивались на задних лапах, один особенно упитанный, правда, больше топтался, чем танцевал, но, безусловно, старался. В центре парочка сурков одетых, как леди и джентльмен, медленно вальсировали, положив передние лапки на плечи друг другу.
Вокруг собралась значительная толпа и всё больше прохожих останавливались хотя бы на минуту. Они кидали в шапку монеты или делились едой, стараясь не отвлечь музыкантов. Я был удивлён, что в этом городе осталось столько людей.
Выступление сирот и сурков затянулось бы далеко за полночь, если бы не внезапный первый снег. Он набросился на зрителей, забивался в инструменты, серебрил шкурки сурков и выстилал под их лапами холодный ковёр. Движения зверьков замедлялись, протягивались детские руки, ласково забирающих своих товарищей по странствиям, впадающих в сонное оцепенение, и дети стали по одному исчезать в тёмных улицах. Все начали расходиться. Лишь один сурок остался и все танцевал и танцевал в кружащихся колючих снежинках.
- Он мой. Он особенный,- улыбнулся мне паренёк с шарманкой.
Я не смог ответить, устал от боли в ноге и просто развернулся, стал пробираться к своему прибежищу у госпиталя. В вдогонку мне беспрестанно неслись звуки шарманки.
Я шёл и думал, что мой особенный танцующий сурок уже мертва, и я помню всю прелесть её танца.
Свидетельство о публикации №213110101273