Родственные нити. реальная история

Мы жили в Полярном. Муж Иван служил на подводной лодке, а я с маленькой доченькой Юлей ждала его.
Однажды моя соседка с четвертого этажа позвонила и пригласила меня с дочуркой к себе: «Приходи, налепим пельменей, и все вместе иоужинаем». Я не отказалась: на дворе конец января, свирепый северный ветер срывал с сугробов снег и бросал горстями в прохожих, на улицу не выйдешь - непогода.
Взяла я Юлю и пошла к подруге на пельмени. У нее своих девочек двое, да тут еще и моя, им весело втроем. Мы на кухне лепим иельмени, а они бегают по комнатам, играют в прятки. Смех, беготня, радостно и нам, и девочкам.
Вдруг громкий плач моей дочурки сдернул меня с табуретки. Я в комнату, а Юленька возле кровати с разбитым лбом. Кровь хлещет - не остановишь. Вызвали скорую, машина приехала быстро.
Врач и медсестра поднялись в квартиру, осмотрели ребенка, перевязали. «Вашей дочери нужно наложить шов, порез глубокий», — сказал доктор. А непогода за окном еще больше разгулялась: ветер тащил по улицам какие-то обломки фанеры, гремел кусками сорванного с крыш железа и все крепчал.
Машина скорой помощи подъехала прямо к подъезду, Юлю взял на руки врач и сел с нею в машину. А меня поднял ветер и кинул в сугроб. Я поднимаюсь, а он не дает встать. Только с третьей попытки мне удалось подняться и на четвереньках добраться до машины. В больнице дочурке наложили шов, перевязали, а утром мы были уже дома.
Вскоре я получила радиограмму от Вани: «Приходим в Лиепаю, приезжайте!» Собираемся и летим, не виделись девять месяцев. Приходим на причал, там стоит какой-то айсберг, а по трапу с него спускается мой муж. Взглянула я на него, а вроде и не он, наверное, изменился за время разлуки. Вида не подаю, ни о чем не спрашиваю, целую и обнимаю любимого. Дочка уже на руках отца. И тоже за шею обнимает и целует. «Почему у ребенка лоб перевязан?» — спрашивает Иван. Я рассказываю. Юля смеется: «Мне уже не больно, не больно!»
Прошли сутки. Мы живем в гостинице, счастливы вместе. Вдруг звонок и соседка с четвертого этажа сообщает, что у меня в квартире не закрыта форточка, а на кухонном столе бутылка и две рюмки. Живем мы на первом этаже, и я прекрасно помню, что перед отъездом закрывала форточку. Может, к нам забрались воры? Я представляла одну картину мрачнее другой.
«Знаешь, я домой, закрою форточку, а ты побудешь с Юленькой два дня». Ваня согласился. Беру билет и лечу в Североморск, захожу к своей подруге, которая, которая была у меня накануне, и рассказываю ей о форточке. «Как, ты одна? Я с тобой!» — говорит Катя. Но весь транспорт ушел, а ждать до завтра нет сил. Катюшка позвонила знакомым, и ей сказали, что к нам идет катер, и нас могут взять с собой. Это как нельзя кстати.
Бежим к причалу, нужный нам катер четвертый, а предыдущие три стоят бортом друг к другу и колышутся на волнах вверх-вниз, вверх- вниз. Между ними только жуткая черная вода, от которой на морозе идет пар. Подруга прыгнула, а я не могу, страх сковал меня обручем. Подошел мужчина, который тоже плыл в нашу сторону, предложил закрыть глаза и прыгнуть. Он меня подсадил, а на другом катере подали руку. Так я и допрыгала до нашего катера, и вскоре мы с подругой были дома.
Я достала ключи, но заходить боюсь. Договариваюсь с Катей, что в случае чего буду кричать. А если не буду с ней говорить, то пусть не заходит, а стучит к соседям. Открываю дверь, захожу, вижу открытую форточку, на моих глазах открывается дверь в комнату, сердце замирает... но это, оказывается, всего лишь сквозняк. На столе действительно бутылка вина и две рюмки, оставленные мной и соседкой перед отъездом. Закрываем форточку и с облегчением вздыхаем.
Через двое суток я снова в Лиепае. Иду в гостиницу, дверь в номер закрыта. Вани и Юленьки нет. Звоню дежурному на проходную. «Лодка ушла на переход», — сообщают мне. Бегу на проходную, а там говорят, что видели офицера с девочкой, они прошли к лодке. Удивляюсь, зная, что с ребенком в море не выпустят. Смотрю, муж идет с дочкой к проходной, на переход ушли без него, но на лодке Юленька все-таки побывала.
Глянула я на Юлю, а у нее личико смуглое. Я спросила мужа: «Иван, почему у дочери лицо темное?» — «Я с ней гулял на свежем воздухе, вот оно и загорело», — с гордостью сообщает мне муж.
Смотрю, дите мое одето как-то странно: черные брючки, ярко-зеленое, с воланами, выходное платье, а поверх всей этой «красоты» — голубая кофта. Ну, цыганский ребенок, да и только!
Приходим в гостиницу. Вечером стала купать Юлю — «загар» ее гут же смылся. Оказывается, она была с папой на подводной лодке и сама мыла руки и умывалась перед обедом. Ей налили флотского борща, и,когда она стала отказываться, сказали: «Если не съешь - вахту ходовую держать не сможешь!». Дочурка съела все без разговоров.
Юленька спит на соседней кровати, а мы с мужем все говорим и говорим, наговориться не можем. Вдруг Ваня спрашивает: «А когда Юля разбила лоб?». Я называю день.
Он бледнеет и рассказывает, что именно в тот день радист должен был передать сообщение на базу, но связи не было. Лодка всплыла. Был страшный шторм, огромные волны перекатывались через рубку, обдавая вахтенных ледяным дождем. Одеты подводники были тепло, но вода все-таки просачивалась. Люди через каждые полчаса вахты спускались вниз, выпивали по стакану горячего чая и переодевались в сухую одежду. На вахте стояли втроем и были привязаны. И все же одна исполинская волна накрыла всех с головой, смяла, как бумажку, стальной волноотбойник, ударила в лицо. Больше Иван ничего не помнит. В тот момент как раз возвращался снизу моторист, они вместе со штурманом успели ухватить моего мужа за ноги и втащить в рубку. От удара синяков не осталось, получилось что-то вроде холодного компресса. Поэтому я его не сразу узнала: отечность ко времени нашей встречи еще не сошла. Только по счастливой случайности Ваня остался жив. Случилось это в тот же день и час, когда Юляша рассекла лоб.
Это был мне знак свыше, но поняла я его позднее. Вот вам и родственные нити! Берегите их - они тонки!