Страсти по чемодану

У нас в семье для семейных путешествий есть один большой чемодан. На троих. На жену, на меня и на сына. Так исторически сложилось. Мы его зовём «Пол-литра». Сокращенно – Поля. «Пол-литру взял?» «Открой Пол-литру-то!» «Вон наша Полечка едет! Пол-литрушечка наша дорогая…»
Про «Пол-литру», конечно, плоская шутка. Если чемодан набить целиком, то получается ровно шестьдесят килограммов. Он у нас волшебный: хоть кирпичей положи, всё равно будет ровно шестьдесят. Перевеса Поля не допускает. Всё остальное – в ручной клади. Навесишь на регистрации четыре сумки через плечо так, чтобы спереди только одну было видно, пару сумок – коленом под стойку, плюс у жены «косметичка» килограммов на десять. Она её через голову надевает, как патронташ, чтобы не перекособочило. Хотя, конечно, ночью потом слегка дергается, но ради дела положено. И малолетний тоже полпуда в сумочке волочит. Пыхтит, но не возражает: там его игрушки. Стоим, дрожим от напряжения, улыбаемся, как три дефективные Джаконды.
- У вас один чемодан?
- Один, один…
- А ручной клади сколько?
- Да так, по мелочи… – и  я делаю сиротские телодвижения, как крестьянин перед комиссаром во время продразверстки. Дескать: в амбаре-то, начальник, последняя мышА с голодухи удавилася… Не замай, начальник, Бога побойся!
- Ладно уж…
Хороший, добрый комиссар попался.
Дома у нас две партии: «максималистов» и «минималистов». Жена с сыном – «максималисты», они в путешествие берут как можно больше: по зонтику на каждого в Египет, крем для загара в Норвегию, ласты и маску в Монголию, пуд косметики, пуд игрушек…Кошмар. За них ещё и тёща. Попутчик, блин…А я в единственном числе составляю партию «минималистов». Что человеку надо? Трусы, носки, шорты. Очки, ручка, виски. Ну, ещё пару ирисок на закусь. Всё. Зубную щетку в отеле дадут. А не дадут – указательным пальцем почищу. К тому же и чистить-то особо нечего. Салфетку, чтобы уши с глазами с утра протереть, – унесу с ужина. Кепку и из газетки можно сделать. Нагими мы родились, нагими и умрем.
- Omnia mea mecum porto! – кричу я во время коллективного сбора чемодана. – Всё свое ношу с собой! Биант сказал, древний философ! Главное – внутренний духовный мир! А это, – обвожу  презрительным жестом груды вещей, – тлен и бяка.
- Вот пусть твой Биант без этого тлена высокодуховным голопопышем и ходит, – спокойно возражает жена и кладет в чемодан грелку, шесть комплектов пижам, шарф, фен, три пузырька с зеленкой, градусник и четыре тома Мураками.
- Зачем тебе зеленка?!. А Мураками зачем?!. И грелка ещё какая-то…Что ты там, в японского фантомаса играть собралась?..
- Пригодится. Не пузырись, Вовочка…
- Я и не пузырюсь. Конюхов вон…
- Ты, Вовочка, – не Конюхов.
Это верно, Хотя зачем же так сразу, ниже пояса, в больное…
Ребенок тащит игрушечный автомат Калашникова в натуральную величину, пакет с пластмассовыми монстрами, два тетриса (один – «жапашной»)…Он у меня вообще запасливый, как хомяк. Весь в них…Теща тут ещё…все норовит воровато подложить в Полю полдюжины пар шерстяных носков.
- Тьфу на вас! – говорю я и иду дуться сам с собой в преферанс на компьютере. – Мещане! Мало вас мой дед в гражданскую…Буржуины…
- Сам ты хиппи комсомольская… - ворчит жена, запихивая в чемодан огромное, как ковер, махровое полотенце с журавлями. – Люмпен беспортошный. Интеллигент – голодранец.
Я ухожу в другую комнату.
- Босяк! – слышится мне вслед. Хоть бы раз прилично оделся. Ходит, как бомж, в обносках. Тебе вон уже третьим каждый раз у магазина предлагают быть. Перед людьми стыдно. Дервиш застиранный…
Это она так, бурчит. Она вообще-то незлая.
В тот раз (дело было в апреле) мы собирались ехать по греческим островам. Поля – под завязку. И мы все в сумках, как Дикуль в гирях. Я, конечно, ворчу, протестую, но вещи несу.
Я очень люблю Грецию. Греки – оболтусы. В принципе это – комплимент. Потому что греки такие же, как мы. Только мы лежим на печи тысячу лет с небольшим, а они – четыре. Поэтому мы ещё иногда пытаемся делать вид, что стремимся к порядку, дисциплине и прочим тевтонским глупостям, а греки ничего этого делать уже давно не пытаются. Они просто лопают цацики, пьют рецину и на туристов смотрят с архаической улыбкой вселенского пофигизма. Как на блох.
Если приезжаешь в Грецию после какого-нибудь Таиланда или – наоборот – Германии, то сначала начинаешь беситься. Такого «авось» и отвяза нет больше нигде в Европе. Особенно отвязно на островах. Но потом успокаиваешься: самым парадоксальным образом «авось» и составляет греческую изюминку.
Греция – это как шахматы. Потому что она маленькая, как шахматная доска, но в ней «все есть». Надо разыгрывать индивидуальные туры по Греции, как шахматные партии. Каждый раз – новую. Разыгрывать заранее, в заснеженно-дождливой России, заставляя потеть и отдуваться турагентства. Греция внесет свои коррективы, но вы выиграете. Мы разыграли партию: Афины – Санторин – Парас – Миканос (+ Делес) – Афины. Рекомендую. Белые (после России туристы) начинают и выигрывают уже черными (после нежно-теплых апрельских пляжей). Чистый мат. Изящный и динамичный, как сиртаки.
В аэропорту Афин к нам подошел русскоязычный частник, похожий на интеллигентного грузина со стоматологическим образованием. Имя – Димитриос. К вам он тоже подойдет. Родом Димитриос из Лазаревского. Вообще-то в Греции частный извоз запрещен. Но на то они и Лазаревские… Подняв Полю, он крякнул, процитировал по-гречески что-то явно не из Гомера – и мы поехали.
Прекрасный город Афины! Особенно весной. Здесь очень много кошек. Когда мы поднимались к Акрополю по узеньким улочкам Капникареи (без чемодана, конечно), я насчитал 64 кошки.
В национальном парке – толстые и калорийные, как рахат-лукум, гуси, весенние благоухающие апельсины-померанцы с кожей, похожей на целлюлит при желтухе.
На центральной торговой улочке Эрму (Гермеса) очень много народу. Приветливые простуженные негры в лыжных шапках и шарфах.
Над Афинами смог цвета пыльной сирени (хорошее начало для стихотворения). В Акрополе – кровавые маки растут прямо из мрамора. А в Пирее море – как помятый в любовных забавах шелк. Черный, синий, зеленый, в зависимости от времени года и суток.
Ну, словом, в Греции хорошо.
И вот мы поехали по островам.
На Санторин я приехал в шортах и в одном рваном шлепанце, потому что второй уронил в воду с парома. Майку я тоже потерял: я её  повязал на голову вместо кепки, и её унесло ветром. Хорошая была майка, из Лондона, на ней было по-английски написано: «Моя жена была в Лондоне. И единственное, что она привезла оттуда, – эта долбаная майка». Жена выдала мне запасную пару шлепанцев и новую майку. С надписью по-французски: «Моя жена была в Париже…» Дальше – сами.
- Могла бы и тут купить, - ворчал я.
- Еще не вечер, - отвечала жена.
На Санторине мы поселились в номерах, сделанных в стиле пещеры троглодитов.
- В твоем стиле, Вовочка, - сказала жена.
Действительно, номер мне очень понравился. Он представлял собой пещеру, выдолбленную в скале. Минимум удобств. Дверь в санузел – дырка где-то метр шестьдесят высотой. Прохладно. Легкое тревожное эхо под сводами. Перед номером – белоснежная, как сахар, площадка, выходящая на цвета синьки залив. Красота – нечеловеческая. У двери номера сразу собралась группка заинтересованно-доброжелательных собак, похожих на студентов перед экзаменом. Туристов – никого. Мы одни. Местных отдельных греков тоже не видно. Полотенцев нет. Зубных щеток – тоже. Не сезон. Жена достала из чемодана полотенце с журавлями, туалетные принадлежности:
- Эй, Биант! – сказала она. – Иди мойся.
Я помылся. Трясясь, вытерся журавлями. Вода – холодная, горячей нет. Подступал волшебный санторинский вечер. Вокруг окрестных гор образовался темно-васильковый нимб. Залив странно набух и выгнулся, как алхимическая линза. Солнце цвета обожженного кирпича задумчиво нависло над ало-шелковой нитью горизонта. Небо порозовело. Солнце подернулось древним червленым золотом, нить дрогнула, и солнце село. Наступила зеленовато-черная холодная ночь.
Мы лежали в кроватях и дрожали. Кондиционер безмолствовал. Жена встала, вскипятила воды, залила воду в грелку. Грелись по очереди, передавая друг другу грелку, как бойцы фляжку.
- Жалко, три грелки не взяли, - сказала жена.
- Буржуи! – ворчал я, отбирая грелку у сына. – Дай сюда, моя очередь!.
Потом мы ездили в город Фиру и Ия, гуляли по черному вулканическому пляжу Камари, выложенному натуральной, природной мозаикой ( здесь её, наверное и придумали), забирались на ослах в гору на острове Тирасия, купались в серных источниках, блуждали по рыжим, совершенно марсианским вулканическим камням острова Камени, где растет кровавая трава и ветер отдает виолончелью.
После вулканических камней в ход активно пошла зеленка. Йод с перекисью в ход пошли ещё раньше, когда мы начали, пардон, пользоваться троглодитским туалетом. К низким сводам привыкаешь не сразу.
Вечером мы любовались на закат. Ребенок играл в монстров. Ночами мы дрались из-за грелки, кутались в мещанские свитера и пледы, взятые моей мелкобуржуазной женой из Москвы. Надевали тещины шерстяные носки на руки и ноги. Та прошло несколько незабываемых троглодитских дней. Потом мы взяли Полю и поехали дальше.
Паром на остров Порос из санторинского порта Атиньос задерживался: поднялся ветер. Мы сидели в порту и ждали погоды. Ребенок бегал с криками «Маздай!» и  с автоматом Калашникова за местными собаками. Собаки сдавались, ложась на спину и поднимая вверх лапы. Жена читала Мураками. Я долго делал вид, что думаю умные мысли, но потом,  когда мысли кончились, тайком выкрал из Поли Мураками и стал читать. Ничего пишет. Не Гайдар, конечно, и не Пикуль, но читать можно.
Я одолел половину «Охоты на овец», и паром пришел. Через несколько часов мы были на Паросе. Парос в принципе – перевалочный пункт. Хороший остров, отсюда пошел знаменитый паросский мрамор, теплый, нежный  и полупрозрачный, как висок младенца. Паросский мрамор хочется поцеловать. В отеле на Паросе ночью нас с криками «Мадзай!» неожиданно напали комары. Жена спокойно достала из Поли антикомарин, и мы заснули.
- Я бы их и так всех переловил… - бубнил я, засыпая.
- Спи, Конюхов, - отвечала жена.
Ребенок сопел, пускал пузыри и шептал что-то про «я прошел четвертый уровень».
Потом мы приплыли с Полей на Миконос, остров мельниц, пеликанов и гомосеков. Здесь, как пишут в плохих книжках, «мы провели незабываемые дни». Сплавали на Делос. Сказка, а не остров. Поля похудела с шестидесяти килограммов до пятидесяти. Кончились: три бутылки виски,  все кремы, салфетки, антикомарин, зеленка, йод, ириски, зубная паста. Были путем уронутия в море потеряны: ещё три майки, кроссовки, плавки (при нырянии в серные источники). Были сломаны от слишком интенсивного употребления: фен (я им грелся), пять пластмассовых монстров, расческа, автомат Калашникова. Грелка порвалась от перетягивания. Прочитанный Мураками был забыт на вулканическом пляже. Правда, было набрано полкило камушек и ракушек. Но это – святое.
В Афины мы вернулись бодрые, легкие и загоревшие. Крема для загара хватило тютелька в тютельку.
В Афинах нас встретил Димитриос. Подняв Полю, он крякнул, прошептал:
- Добре! – и мы поехали в аэропорт.
Биант, конечно, Биантом. Конюхов – Конюховым. Все, конечно, моё ношу с собой, но – человеку одних трусов и ириски мало. Помните, как у Чехова:
« - Человеку нужно только три аршина земли.
   - Не человеку, а трупу. Человеку нужен весь земной шар».