Бог и муравей

Жил-был муравей. Был он странным: достигнув возраста взрослого муравья наш муравей не знал, чем ему заняться. Не то чтобы он был лентяй, совсем нет, работы он не боялся, но за чтобы он не брался, все казалось ему лишенным всякого смысла. Другие муравьи таскали веточки, листья, сражались с гусеницами, а нашему муравью все это казалось только пустой тратой времени не больше. Потрудившись как следует, муравьи наблюдали закат солнца, но и это не радовало нашего героя.

Одно болезненное состояние владело им с самого детства: стоило ему задуматься на прогулке, как деревья своими стволами начинали что-то мучительно напоминать ему. Муравей силился вспомнить, что, но это ему никак не удавалось. Он так и ходил, вслушиваясь в шелест листвы, всматриваясь в форму ягод и листьев и душа его готова была разорваться от горя, от того, что ему так и не удалось установить, что же больше жизни влечет его, так что не радуют его ни труд, ни отдых, ни день, ни ночь, ни сон, ни еда.

Он понял, наконец, что над ним довлеет непонятная ему самому идея, стремление к чему-то настоящему, к истинному, к тому, чем он по праву должен обладать, иначе это не сидело бы у него неотступно в голове. Он нашел в самом себе что-то влекущее, глубокое, невыразимое словами, более великое, чем муравейник и даже лес.

Захваченный идеей муравей перестал работать. Он бродил по лесу без всякой цели, глубоко задумавшись, созерцая что-то перед собой, что-то неподвижное, ведомое ему одному и добился того, что за безделие был выгнан из муравейника. Нисколько не опечалившись, он поселился невдалеке и еще более поглощенный своими видениями продолжал вслушиваться и всматриваться в окружающий мир, в формы, цвета, движения окружающего его леса, что напоминали муравью о неизбывном, о потеряном, о совершенном. Это были лишь слабые отражения, отголоски, намеки того великого, что бродило и нарождалось в нем, просилось наружу. И однажды после многих дней одиночества он вспомнил все, пережив настоящее озарение!

Теперь он знал, что надо делать. Он больше не сомневался. В голове у него родился план новой жизни, и теперь этот план требовал немедленного воплощения. Открывшаяся правда жгла его и добравшись до родного муравейника, изгнанник, забравшись на самый верх, произнес пламенную речь. В словах его было столько силы убеждения, столько энергии и сознания собственной правоты, что очарованные муравьи бросились прочь из старого муравейника, чтобы строить новый по планам одержимого идеей муравья. Он обещал им волшебный, неслыханный муравейник. Дело было только в расположении уровней, коридоров и стен. Так он им говорил.

Целое лето муравьи строили новый дом. Муравейник вышел на редкость странной формы — продолговатый, неказистый. Вдохновитель строительства вникал во всякую мелочь, ни одного прутика, листа или палочки не могли положить без его участия или присутствия — над всем давлел план.

Но пришла суровая зима, и половина муравьев замерзла от стужи. Новый дом оказался полностью непригоден для жилья. Сам главный строитель, покинутый всеми, замерзал среди разрушенного непогодой и заваленного снегом строения. Нет, он не испытывал угрызений совести, более того, он считал себя абсолютно правым: без его ведома положили не туда ветку или лист, а может и он просмотрел что-то важное, что можно было легко исправить при второй попытке. Беда была в том, что времени на вторую попытку отводилось мало: его ожидала смерть… Но даже в последний миг жизни что-то неистребимо живучее и властное широко поднялось в муравье и еще более захватило его своим недостижимым, невыразимым образом…

Муравей умер и его забыли, как и его детище.

За всем этим наблюдал Бог и грустно качал головой. Другой Бог спросил Его: что стало с этим беднягой? Тогда первый Бог ответил: он не мог выразить идею, которую я вложил ему в голову.

— А что это была за идея? — поинтересовался собеседник.

— Создание одной вещи,— ответил Тот.

— Что это за вещь? — спросил второй Бог.

— А, ничего особенного,— отмахнулся экспериментатор.— Сверхзвуковой истребитель.