Молодой убийца

+ 18!

Опять с утра звонила мать мужа и требовала, чтобы она надела черное кружевное нижнее белье и так подавала обед ее сыну. Не раскрывая коробки, Елена убрала ее в настенный шкафчик. С тех пор, как Сергея вынудили купить ей на пятилетие свадьбы полный комплект «ночной кошки» история повторялась: звонок свекрови, сомнения, а то и слезы, коробка в руках, а в результате — ничего.

Чтобы успокоиться она приняла душ и почти перестала корить себя за неспособность стать для Сергея хорошей женой. Вышагнув из ванны, Елена убрала волосы, соорудив из полотенца что-то похожее на небольшой разноцветный тюрбан. Голая она прошла на кухню. В окно обильно лилось майское по-летнему горячее солнце. Она зажмурилась.

От высыхающих капель по телу растекался приятный холодок, поставив ногу на табурет Елена чувствовала как он исчезает под прозрачным мягким прикосновением лучей.

Они с мужем и маленьким сыном переехали сюда месяц назад, а она уже полюбила по утрам выскакивать из душа прямо сюда, под окно юго-восточной стороны. В прежней квартире окна кухни выходили на захламленный балкон, который к тому же был еще и застеклен. Косые солнечные лучи, преодолевая все эти преграды уже не представляли собой ничего кроме собственного бледного желтоватого отражения, так что, садясь за стол, приходилось включать лампу.

Обмытое светом молодое тело Елены окрепло и подобралось. Расхаживая по кухне, она ощущала на коже приятное натяжение высохшей влаги.

Она сменила воду в вазе с веточками распустившейся сирени и ставила ее на стол, когда вдруг ее словно что-то толкнуло. Подняв взгляд в первые мгновения Елена не заметила ничего необычного. В нескольких метрах напротив окна, чуть левее поднималась стена — соседний дом был повернут к ним глухим лишенным окон торцом. Чувство тревоги не проходило. И тут она увидела нечто, что заставило ее сжаться на месте, прикрыв грудь руками. На одном из застекленных балконов этого самого дома высунувшись наружу, так что видны были отороченная мехом кожаная поддевка и большая голова, стоял старик. Он держал в руках что-то похожее на половинку бинокля, которую и подкручивал, направив на нее.

Ее словно ударили по щеке. Выбежав из кухни, Елена ощутила омерзение, словно старик дохнул ей в лицо прелой старческой гнильцой, а его спрятанные за окулярами осклизлые глазки продолжали ползать по ней. Она быстро оделась и, размотав полотенце, расчесала волосы. Сказочная легкость этого утра, безмятежность прозрачных солнечных часов были потеряны раз и навсегда.

В следующее мгновение ей стало стыдно. Разве можно так относиться к старому человеку? В его действиях не было ничего предосудительного, так поступают многие, и все же Елене было не по себе.

— Тебе надо сегодня же повесить гардину,— сказала она пришедшему на обед мужу.— А я куплю шторы.— Елена посмотрела в окно. Старика не было.

— Мне и так хорошо,— Сергей хлебал суп.— Солнечно. Вид прекрасный. Помнишь, сидели в потемках — что в собственной тарелке лежит не видишь…

Елена, не рассказывая ему о старике, настаивала на своем.

— Сделаю, если хочешь,— беспечно сказал он, поднимаясь из-за стола и целуя ее в щеку.

— Скажи,— она подняла на него глаза.— Я плохая жена? — С чего ты взяла? — Сергей погладил ее по голове.— Мать звонила?

Елена не ответив, слегка отстранилась. Отвела взгляд.

— Не переживай,— сказал он, делая вид что не замечает часто моргающих глаз жены и вновь прижимая ее к себе.— Я скажу, что ты все сделала правильно.

В ближайшие дни подобрать шторы нужной расцветки ей не удалось, да и гардину Сергей повесил только на третий день. В кухню она входила теперь только по надобности, не чувствуя себя защищенной даже в халате: старик продолжал появляться с завидным постоянством, все в той же поддевке и старой шапке на голове, с тем же обломком в руках.

Невольно и она краем глаза рассматривала его, словно старческое морщинистое лицо было очень близко. И опять ей было стыдно за свое отвращение и крепло чувство, что она задумала и делает что-то предосудительное, а может быть и преступное.

Вечерами, в сумерках и особенно ночью, при электрическом свете их кухня была открыта взору старика. Сидящие за столом люди, плита, телевизор на холодильнике — все это было словно на ладони.

Однажды вечером в гости к Елене и Сергею зашла молодая пара. Они сидели с пивными кружками в руках, и разговаривали. Захмелевшая Елена, рассматривая мужа через частокол бутылочных горлышек, совсем было забыла о старике. Счастливая улыбка бродила на ее губах. Но стоило обратиться к окну, как еле видимый, запорошенный сумерками точно угольной пылью старик помахал ей рукой. Она думала что обозналась, но размытые контуры стали отчетливей: старик, улыбаясь, щелкал себя пальцами по горлу.

Елена побледнела, но предпочла промолчать.

Наконец в один из дней, шторы были куплены. Они лежали, подшитые на табурете. Сергей гордо осматривал гардину, не рискуя однако пробовать ее на прочность. Развернув шторки, Елена забралась на стол. Петли в ее пальцах одна за другой ложились на крючки. Впервые она жалела, что подобное действо не происходит под внимательным взглядом старика. Четырехлетний их сын, Вадик, крутился тут же.

— Все,— Елена спрыгнула со стола на руки подхватившего ее Сергея.

Голубенькое полотно колыхалось от слабого ветерка приоткрытой форточки. Втроем они сидели за столом и пили чай. Елена улыбалась. Шторы специально были подобраны под цвет скатерти и чайного сервиза.

Через несколько дней, в субботу, они завтракали всей семьей. Внезапно в тишине раздался душераздирающий нечеловеческий вопль. Зазвенело стекло, вопль оборвался. За последовавшим мгновением тишины, что-то тяжело с мокрым хрустом ударилось где-то внизу у самой земли.

Елена застыла с чашкой в руке. Вадик с испугу заревел. Взобравшийся на стул Сергей высунул голову в форточку.

Внизу обрамленное кольцом стекающихся людей неестественно выломившись лежало тело соседа. Стекла балкона напротив были частично выбиты. На ветру болталась пустая рама.
На следующее утро в дверь позвонили. «Открой»,— Елена повернулась на другой бок и вновь уснула. Чертыхаясь, почти на ощупь, Сергей перелез через жену и поплелся открывать. Вадик еще спал.

В дверь настойчиво звонили. «Кто?» — спросил он. Ему вежливо ответили. Сергей открыл дверь и сразу же увидел перед собой развернутые красные корочки. Осведомившись, кто перед ними, вошедшие оперативники, а их было трое, быстро осмотрели квартиру. Потом в коридоре возникли двое — мужчина и женщина, а с ними низенькая старуха. Такие же заспанные как и Сергей, супруги недоуменно оглядывались, точно не понимая, чего от них хотят. Сергей узнал в них соседей по лестничной клетке. Старуху же он видел впервые. Она сразу проскочила к окну и ухватилась за занавески.

— Эти! — зашипела она.— Те самые!

— Понятые, пожалуйста, пройдите сюда,— соседей подвели к окну. Оперативник обратился к вдове.

— Вы точно уверены, что это те самые шторы, которые описал Григорий Владимирович в своей посмертной записке и что раньше их не было?

Вдова ответила утвердительно. Сергей усиленно старался объяснить происходящее какой-либо здравой причиной, но это ему никак не удавалось. Это был какой-то абсурд.

— Вот постановление прокурора на ваш арест,— сказал тот, что предъявлял красные корочки.

Выходило так, что Сергей должен был идти с этими людьми не куда-нибудь, а к следователю, а потом чуть ли не в камеру. Понятых отпустили. Исчезла и старуха.
Усевшись на табурет посреди кухни, Сергей смотрел на подписанный прокурором лист бумаги, но ничего не мог прочитать. Строчки прыгали перед глазами.

— Мне надо умыться,— сказал он, поднимаясь,— привести себя в порядок.

— Конечно,— сказали ему, расступаясь.

— Только говорите не так громко. Не будите жену.

И тут они отнеслись с пониманием. Один из них сопровождал его в ванной, другой заварил кофе. Дверь в комнату, где спала жена притворили. От холодной воды и кофе Сергей пришел в себя.

— Я хочу знать свой статус, капитан,— сказал он.— Без этого я никуда не поеду.

— Ваше право,— ответил тот,— Вы задержаны в качестве подозреваемого.

— Так,— голос Сергея дрогнул.— Значит подозреваемого. И скажите: в чем я по… — Он запнулся.— Что я по-вашему натворил?

— Вы обвиняетесь в совершении непреднамеренного убийства господина Иваненко Григория Владимировича.

— Впервые слышу.

— Тем не менее. Одевайтесь и поедемте с нами.

— Но почему именно я? — Сергей вдруг понял, кто такой этот Иваненко.— Человек выбросился с балкона.— Сергей привстал.— Я надеюсь, что сам. Я был вот здесь, на кухне. Это многие могут подтвердить, кто видел меня высунувшимся из окна.

— Одевайтесь.

Сергей хотел потребовать объяснений, но в коридоре показалась заспанная жена. На лице ее выразилось удивление, а потом сильный испуг. Она хотела что-то сказать и не могла произнести ни звука.

Сергей увел ее в комнату и быстро оделся.

— Жди моего звонка,— сказал он ей.— Я ненадолго. Это ошибка. Помнишь, наш сосед покончил жизнь самоубийством. Каким то образом мы упомянуты в его предсмертной записке, меня вызывают к следователю. Ну, не плачь,— Он обнял ее, скорее для того, чтобы не было видно его собственных покрасневших глаз.

Они вывели его из дома и посадили в машину. Всю дорогу Сергей молчал. Впрочем, его ни о чем больше не спрашивали.

В кабинете следователя, длинного худого человека с высоким лбом, куда провели Сергея через какие-то длинные угрюмо-зеленоватые коридоры с холодным звуком бряцающих замков, ему предложили стул. От сигарет он отказался.

— Я думаю, произошла ошибка,— начал Сергей фразу, которую заготовил еще в машине.— Меня рассматривают как подозреваемого в совершении убийства хотя и непреднамеренного, но я могу выступать только как свидетель, я…
Внимательно слушавший следователь остановил его жестом руки.

— Не торопитесь,— сказал он и начал вести допрос по всей форме.

По прошествию двух часов Сергею хотелось крикнуть в лицо следователю нечто оскорбительное, когда его уводили в камеру он испытывал нечто похожее на облегчение. Перед тем как уйти он обернулся.

— Да, да,— следователь поставил на стол кулаки и выдохнул.— Вам будет предоставлен адвокат и дана возможность позвонить столько раз, сколько вы захотите.

Когда его вели по коридору, Сергей пытался собраться с мыслями. Почему-то он представлял себе одиночку или вроде того, каково же было его удивление, а то и ужас, когда за открываемой железной дверью забурлили голоса и его втолкнули в узкое душное пространство меж темных нар. Он стоял в окружении свешивающихся со всех сторон бритых голов, под слепящей лампочкой, в первые мгновения сам не свой от страха и чувствовал как оглушающе стучит его собственное сердце.

Как позже он уяснил себе, здесь сидели подследственные, некоторые уже на протяжении многих месяцев. В этих стенах каждый, и он сам, считал себя невиновными, а соседа — преступником. Очень скоро Сергей понял, что для всех, здесь сидящих, он замечателен только одним: он — убийца.

В этот же день он позвонил жене. Ей удалось за умеренную плату договориться с одной из адвокатских контор, тем более что там нашли дело о столь эффектном самоубийстве довольно «интересным». В конце разговора Елена призналась, что старик шпионил за ней и шторы она повесила специально. Сергей был в шоке. Она всхлипывала в трубку, а он молчал, не зная что сказать. «Условно, условно,— малодушно крутилось у него в голове.— Может быть дадут условно?»

Через два дня адвокат, тридцатилетний, с жидкой обрамляющей щеки бородкой, почти ровесник Сергею, ждал его в обставленной казенной мебелью комнате с черным пластмассовым кейсом в руках. 

При виде лица адвоката, Сергею не удалось скрыть раздражения, да он не особенно и старался. Начал он немного свысока, заведомо фальшиво:

— Я одного не могу понять,— фыркнул он.— Иваненко подсматривает за прелестями моей жены. Мы… — Сергей скривился.— Вешаем эти чертовы шторы! У уважаемого Иваненко, человека тончайшей душевной организации, сдают нервы, он выбрасывается с собственного балкона. При чем тут я? Где факт непреднамеренного убийства?

— Не горячитесь,— адвокат поднял ладони, как бы приостанавливая что-то перед собой.— Я понимаю: камера, сброд…

— Что вы понимаете! — завелся Сергей.— Камера здесь не при чем. За те часы, проведенные там я многое понял. Через неделю другую, я мог бы прочитать лекцию о том как надо сидеть в тюрьме! Да и сброда на воле больше!

— Это не разговор,— начал увещевать адвокат.— Мы здесь не для этого. Мы здесь…

— Понятно,— оборвал Сергей.— Могу ли я выйти под подписку о невыезде?

— Я займусь этим. Но…

— Что «но»?

— Я хотел бы, чтобы вы уяснили один важный момент, чтобы никаких иллюзий… и полная искренность. Дело в том, что по закону, формально,— Адвокат облизнул губы.— Только не подумайте, что я усугубляю… Одним словом, по закону вас могут посадить как убийцу и на довольно длительный срок. От трех до восьми.

— Что?! — Сергей был искренне изумлен. После признания жены он сознавал что виноват, но не готов был к наказанию такой степени тяжести.

— Вас обвиняют в непреднамеренном убийстве Иваненко Григория Владимировича.— Адвокат открыв кейс начал перебирать лежавшие в нем бумаги.— Вы же учились в школе, Сергей
Николаевич, и тоже зубрили наизусть конституцию, всем известную статью 15 п. 2: «По отношению к правам и свободам человека основным и главенствующим является,— адвокат подчеркнул интонацией,— право сексуального удовлетворения и сексуальной свободы, неотчуждаемое и принадлежащее каждому от рождения право и свобода». То есть,— Пояснил он.
— У вас есть право свободы вероисповедания, право неприкосновенности жилища, право невмешательства в частную жизнь, право свободы слова, но по отношению к сексуальному праву все эти права вторичны. Это в нашем законодательстве очень четко закреплено, а в уголовном кодексе посягательство на чью-то сексуальную свободу очень жестко наказывается. Я хочу сказать, что Иваненко, подглядывая за вашей женой, совершил куда менее значительное, мизерное, можно сказать, правонарушение, чем вы, пытаясь ограничить его сексуальное право и его сексуальную свободу и спровоцировав самоубийство. Как бы вы отнеслись к убийству в ответ на нанесенное оскорбление? Или, например, если бы работники дорожно-постовой службы расстреливали водителей за простое превышение скорости?

Сергей молчал, возразить ему было нечего.

— Вот если бы Иваненко нарушил ваше сексуальное право, например, своими появлениями мешал бы осуществлению вашей сексуальной свободы, то другое дело. Вы подали бы в суд и скорее всего, несмотря на преклонный возраст, Иваненко получил бы срок. Сейчас же все оборачивается против вас: человек на склоне лет, ветеран, орденоносец, удовлетворяет свое неотъемлемое право в сексуальной свободе и вы… Вместо того, чтобы обратиться с иском в суд по месту жительства, вы как варвар, неандерталец… вешаете шторы!? Получается
— самосуд при отягчающих обстоятельствах? — Адвокат понизил голос.— Вы что никогда не любили свою жену на кухонном столе?

Сергей замялся. Краска стыда залила его лицо.

— Мне вы можете сказать правду, я ваш адвокат. Ну, любили или нет? Хоть раз?

— Нет.— Выдавил готовый провалиться сквозь землю Сергей.

— Как же вы… неужели вы такой… бесчувственный?! — нашел наиболее мягкое слово пораженный до глубины души адвокат.— Ведь это же элементарно, со школьной скамьи, прописи для третьего класса… Подождите, подождите,— Он засуетился, видимо совершенно сбитый с толку подобным поворотом дела.— Невероятно, но хорошо, что вы искренне… Хотя,— Тут он заговорил, не как адвокат, а как человек, ровесник Сергея.— И не пытались?

— Пытался… — Сергей запнулся.

— Можете называть меня просто Сашей,— ввернул адвокат.

— Саша, я пытался. Много раз. После того, как не получалось с женой, приводил домой товарища по работе. Мы друзья, вместе служили в армии.

— Как фамилия товарища? — Глаза адвоката загорелись.— Давно это было?
— Но с ним тоже ничего… ничего не получилось… Я здоров, но…

Адвокат лишился дара речи. С подобным не только он, но и ни один знакомый ему коллега в своей практике не сталкивался. Законодательство, воспитание, медицина, средства массовой информации — все направленно на достижение человеком максимальной сексуальной свободы.
Закон только следит за тем, чтобы осуществленное право одного не ущемляло сексуальной свободы других. Так и хотелось сказать этому увальню, а впрочем, симпатичному парню, пусть недалекому и немного, надо признать, ущербному: дорогой ты мой, милый мой человек, разве не для таких как ты старается, из кожи вон лезет наше государство, разве не для таких как ты открываются на каждом углу сэкс-шопы, не для тебя ли в каждом газетном киоске полным-полно женских и мужских попок, не для тебя ли, родной, существуют кабельное телевидение, телевидение общественное, многочисленные телесериалы и познавательные передачи, ночные киносеансы наконец! И если и этого тебе недостаточно, то порнографию можно купить в любом общественном месте по дешевке! А праздничные скидки на подержанные клетки, маски, кандалы и вибраторы, а школьные, университетские, городские библиотеки! Видеоигры, сайты в интернете, мировой шоу-бизнес!?
Но адвокат, взглянув в глаза своему подопечному, встретил в них такую усталость и тупую тоску, такую безнадежность, что утратил всю свою бодрость и молча застегнул кейс. Возможно, Сергей был частично невменяем.

— Я приложу все усилия, чтобы добиться для вас освобождения до суда,— сказал он, после того как они проговорили еще с полчаса и свидание было закончено.— Я думаю, есть серьезные шансы добиться смягчения приговора.
Однако все последующие старания молодого адвоката принесли мало результата. Сергей продолжал сидеть в камере и не то чтобы привык, но смирился. Подследственный был признан вменяемым. За день до суда он все же питал некую надежду, с этой надеждой он и шел на свидание с женой.

— Мы всегда были не такие как все,— говорила она ему, глядя на его осунувшееся, потемневшее лицо, усталые глаза.— Я думала: это не приведет к беде, кто бы мог знать… Мы с тобой жили в собственном безумном мире. Я не хотела тебе говорить, но я ходила на квартиру к Григорию Владимировичу. Это достойный, уважаемый человек. То, что с ним произошло по моей вине — ужасно… Знаешь, никогда не прощу себе ни тебя, ни лица этой женщины — его вдовы.— Елена замолчала, закрыв лицо руками, потом отняла ладони и продолжала горестно: — За столом у них сейчас всегда пустой прибор, рюмка, кусок хлеба, а рядом сидит его любимая надувная кукла. Она у них член семьи. Была и сейчас остается. Наконец и я накупила домой кассет, картин и прочего. Надела подаренное тобой белье. Адвокат был у нас после твоего ареста и сказал, что порядочные люди так жить не должны. Он пытался меня ласкать, но я ничего не смогла. Правильно, что жена старика выгнала меня, я такая неловкая. Дома пусто. Вадик у бабушки. О тебе ему пока не говорят. Не знаю, я схожу с ума. Иногда мне кажется, что я убийца, и вместо меня сидишь ты, что я порочная, ведь мне тогда было так противно, когда он рассматривал меня! И я подбила тебя…

— Ты стала такой из-за меня,— Просунув руку сквозь решетку Сергей погладил ее пальцы.— Таким как я надо жить в лесу, среди зверей.

— Знаешь,— Глаза ее вдруг тихо проникновенно засияли.— Мне кажется, я еще больше люблю тебя.

— Мы будем вместе,— сказал он.— Вот увидишь.
Оставшиеся минуты они сидели молча, взявшись за руки, хотя это и было запрещено на свиданиях.

В зал суда Сергея привели под вооруженным конвоем. Он сидел за стальными прутьями свежевыбритый, в лучшем своем костюме и боялся поднять голову, потому что знал: среди набившегося в зал народа на первых скамьях находятся его отец и мать, его жена, боялся встретиться взглядом с вдовой и ее дочерью, с присяжными, которые с интересом его рассматривали.

Прокурор, стройный в хорошо сшитом синем мундире, обращаясь к судье, настаивал на максимальном сроке лишения свободы. Он все время препирался с адвокатом, пока один за одним приглашались и опрашивались свидетели.

Некоторых Сергей запомнил, хотя первые часы все плыло перед глазами и он был словно в тумане.

— После своих наблюдений,— рассказывала одна пожилая женщина.— Григорий Владимирович часто спускался ко мне на девятый этаж и просил бить его по ляжкам, а иногда и по щекам. Потом становился на четвереньки и я должна была сесть на него голая и, упираясь пятками в бока, трепать за волосы, точно Григорий Владимирович был конь. Потом он меня целовал сюда,— закончила она, вывалив на суд присяжных большую желтоватую грудь с заросшим соском.

По залу пронесся гул негодования. Под осуждающими взглядами присяжных убийца съежился, втянул голову в плечи.

Следующий свидетель предоставил суду и присяжным пленку с заснятыми выходами Григория Владимировича на балкон. Живший в дальнем доме оператор снимал и Елену, раз объектив с его многократным увеличением ему это позволял. Кстати иль не кстати он упомянул, что погибший был в прошлом морской офицер и обломок бинокля у него был превосходного качества. Прокурор при этом особо заострил внимание присяжных на последних кадрах пленки, где было видно летящее тело Григория Владимировича, его бледные ноги, его обезображенный голый по пояс труп. Оказывается, Иваненко всегда выходил на балкон лишь в рубахе, шапке и поддевке! Прокурор был доволен произведенным эффектом: обескураженные такой жестокостью к стареющему боевому офицеру, из последних сил старающемуся обогатить свой сексуальный опыт, присяжные были растроганы.

Вдруг Сергей понял, что имей он возможность повернуть события вспять, он бы все равно не смог положить Елену на кухонный стол под увеличительные стекла Григория Владимировича и тем самым посадить уже его самого на скамью подсудимых, не смог бы даже, если бы его расстреляли, а не дали восемь лет. Он словно очнулся, выпрямился, взглянул на всю эту обезумевшую свору и увидел Елену, увидел и понял, что и она понимает его мысль о расстреле и она с ним, а не с залом.

Это было как просветление, как чистое искрометное безумие. Как поток света. Он был безумен и свободен ото всех. А она среди криков, ругани и взлетающих кулаков любовалась безумцем…

— Может ли такой аморальный субъект быть достойным членом человеческого общества? — Гремел прокурор.— Нет! Ему не место среди людей!

Вдова рыдала. Адвокат сидел, потирая подбородок, и лишь мысль о собственном престиже и достоинстве мешала ему вскочить и, обхватив руками голову, выбежать из зала.

Когда присяжные удалились в совещательную комнату, никто не сомневался об их решении. Одиннадцать из двенадцати сказали: виновен, один из двенадцати сказал: не виновен.
Зрители повскакивали с мест, судья бешено затряс колокольчиком. В адрес «Иуды» полетели проклятия, кто-то бросил в присяжного сорванный с ноги ботинок. Набившиеся в зал суда люди были крайне взволнованы.

Они видели как уходил молодой убийца. Прямой, дерзкий он ухмылялся, окидывая их презрительным взглядом горячих, лихорадочно блестящих глаз. Он был зол, он был точно сильный лишенный сомнений зверь. Никто не сомневался, что вот оно — его настоящее дьявольское лицо, что он будет убивать и убивать, душить и вешать беззащитных стариков, женщин и детей, что он глумится над их законами и плюет на прокурора, адвоката и вообще на суд. Они вдруг почувствовали, как мал конвой его охраняющий, как близка клетка из которой он может броситься на них! И они притихли и замерли, когда он, приостановившись перед дверью, повернул голову и взглянул на них.

Охранник ткнул убийцу в плечо и Сергея увели.

Возвратившаяся домой после суда Елена вынесла к мусорным бакам всю имеющуюся в квартире продукцию сэкс-шопов, все книги и кассеты, еще не распечатанные приспособления для получения всевозможного «чудовищного» наслаждения. Она заново прибила оборванную гардину и, повесив шторы, села в тишине, светлая и неприступная точно божество. Потом она шла по улице, недосягаемая для слов, плевков и проклятий — жена молодого убийцы.

«Он вернется!» — произносила она в самой гуще народа — на остановках, в магазинах, среди базарных рядов, и люди отступали прочь.

Но сбыться этому было уже не суждено. Через несколько дней, при утреннем обходе заключенного одной из камер нашли на полу мертвым: куском проволоки сокамерники стянули горло маньяка. Когда в камере погасили свет, они задушили его, сонного.