Глава 4

Не по-октябрьски теплое солнце золотит крыши и верхушки деревьев. Я стою с колотящимся сердцем на остановке, курю третью по счету сигарету и нервно поглядываю на часы. Мимо проносятся машины, суетящиеся люди, пахнет разогретым на солнце, прокисшим пивом, дымом и гнилыми листьями. Меня постоянно норовит толкнуть какая-нибудь спешащая бабка или толстая тетка с сумками, поэтому я захожу под навес, служащий остановкой, и сажусь на грязную лавку.
Я замечаю его издалека. Он возвышается над толпой, и это отнюдь не из-за роста. Так гордый флагман выглядит среди простеньких рыбацких лодок. На нем серая парка, широкие штаны с накладными карманами и маленький черный рюкзак. Из рюкзака тянется проводок наушников. Я начинаю чувствовать себя неловко в своей видавшей виды отцовской куртке и камуфляжных штанах. И тут же злюсь на себя. Не флиртовать же я с ним еду, а по делу. Так что, все в порядке.
- Привет, - он плюхается рядом, вытягивая свои длинные ноги, - прости за опоздание, я проспал. Не привык вставать в такую рань.
- Рань? Ничего, что сейчас десять утра? - отчего-то начинаю раздражаться я.
- Только не ворчи, - он закатывает глаза, - Я редко ложусь раньше четырех.
- Почему? Пол-ночи смотришь порнушку, занимаясь нехорошими делами? Или ты игроман? А, может, всему виной прекрасная фройляйн?
Здесь к яду моего голоса примешивается мельчайшая капля ревности. И Кирилл это замечает.
- Не угадала, проницательная ты моя. Особенно, насчет фройляйн, - улыбается он, и я понимаю, что сморозила глупость. Я рисую, - нехотя признался он, - это уже стало потребностью, к тому же, это занятие успокаивает. Я не говорил тебе, да и никому не говорил, о том, что в пятнадцать лечился в психиатрической клинике. Несмотря на то, что предки выбрали частную и дорогую, суть осталась той же.
- Прости, - шепчу я, отвернувшись от него, теребя лямку на рюкзаке.
- Эй, ты чего? Все в порядке, своими язвительными замечаниями ты меня не задела. Как-нибудь я расскажу тебе про этот период. Он был безумен и отчасти весел, однако именно он взрастил во мне ныне существующего Кирилла.
Подходит наш автобус. Мы идем в самый конец, садимся на последние сидения. Я отворачиваюсь к окну, а Кирилл затыкает уши плеером. Мне до ужаса хочется узнать, какую музыку он слушает, и тут он подает мне один наушник.
- Раздели со мной композиции безумца Людвига, - с этими словами он откидывает мои волосы и сам вставляет пластиковую "капельку" наушника в мое ухо. Играет Бетховен Son. N 2, op. 2. Largo Appassionato . Под эту мелодию рыдать ручьями или улыбаться отражению в зеркале детям с кровавыми руками. Она буквально пронизана духом упадничества и тоской. Мне становится немного не по себе, но на лице Кирилла такое умиротворение и покой, что я моментально успокаиваюсь.
Следующие треки были куда веселее:  Can – Hoolah Hoolah,  Gogol Bordello – Wonderlust King, Geneva Jacuzzi – Greek Ambassador и еще какая-то не знакомая мне, но прекрасная музыка. Внутренне я порадовалась совпадению в наших вкусах, но умолчала, что знаю эти треки. Не хотелось, чтобы он подумал, будто бы я подмазываюсь.
Мы выходим на безлюдной остановке в черте города. Дальше начинается федеральная трасса и бесконечный лес. Наша цель - заброшенная туберкулезная больница. Когда я сказала Кириллу о том, куда мы едем, на его лице не мелькнуло и тени удивления или страха. Будто он каждый день только и делает, что по заброшенным больницам шатается.
Мы идем довольно долго, спина покрывается потом от быстрой ходьбы. Солнце слепит глаза, от чего я некрасиво щурюсь. Кирилл молча идет рядом, изредка останавливаясь, чтобы сфотографировать окрестности. Замечаю, что фотоаппарат у него не из простых и дешевых, из чего делаю вывод, что для него это не просто баловство.
Пока он не видит, я скуриваю одну сигарету. Почему-то мне неловко курить в его присутствии.
Стоит восхитительная тишина, прерываемая лишь нашими шагами и пением птиц. Мне хочется взять Кирилла за руку, но я не могу себе такого позволить. Черт, этот парень вызывает во мне слишком сильные эмоции. Его бездонные  глаза словно вытягивали из меня всю душу, когда я в них смотрела.
Наконец, начинают виднеться очертания больницы. Мы ускоряемся и через пару минут оказываемся на месте. Она поражает своими размерами и на удивление хорошим состоянием: нет выбитых окон, изрисованных дозором и мародерами стен, мусорных куч. Окна заколочены, а на дверях красуются белые бумажки с надписью "опечатано". Кирилл фотографирует мертвые, давным-давно пожелтевшие цветы в клумбах, а я ищу хоть какой-нибудь лаз, но тщетно. Придется идти через подвал, там единственная открытая дверь.
Первым идет Кирилл. Чертыхаясь, он проходит небольшой коридорчик и останавливается у запертой двери. За ним иду я, через шарф ощущая сильный запах сырости и гниения. Дверь держится на хлипеньком замке, который Кирилл не без труда перекусывает разводным ключом. У него такие тонкие руки, я вижу, как набухают вены, когда он пытается перекусить дужки замка, как от напряжения натягивается кожа на скулах. Мне в голову приходит мысль: а того ли человека я выбрала себе в напарники? С замком он провозился двадцать минут, у Лешки на такие замки уходило от силы минут пять.
Мы оказываемся в так называемом "предбаннике". Я читала, что подвал затопило, вода поднялась на три метра, потом спала. Пол был покрыт толстым слоем грязи, в которой увязают ноги, а стены были облеплены постоянно шевелящимися коричневыми пятнами, которые при ближайшем рассмотрении оказались насекомыми. Я передергиваю плечами от отвращения и стараюсь быстрее подняться наверх. Там еще одна дверь, на этот раз открытая. Мы выходим в холл больницы.
Здесь все словно сохранило свой первозданный вид: ключи и карточки в помещении регистратуры, недопитый чай в комнате медсестры, койки и тумбочки в палатах, горшки с цветами на подоконниках, документация в стеклянных стеллажах и сейфах. Правда, воздух был затхлый и спертый, а пыль, покрывавшая все предметы в помещении говорили о том, что сюда уже больше никто не придет лечиться.
То и дело раздается звук затвора, Кирилл фотографирует все подряд, что-то бубня себе под нос. Деревянный пол угрожающе скрипит при каждом шаге, и я иду с величайшей осторожностью. На первом этаже нет ничего интересного, только палаты и комнаты отдыха, откуда я беру настольный календарь за 1970 год, кое-какие документы и пару футляров для таблеток.
На втором этаже мое внимание сразу привлекает кабинет хирурга. Так и есть, в настенном шкафчике стоят металлические лоточки с инструментами. Настоящая сталь! За такое мне отвалят кучу денег. Я радуюсь, как ребенок, зову Кирилла, но он не отвечает. Слегка волнуясь, я выхожу в коридор и вижу, что он, как ни в чем не бывало фотографирует что-то лежащее на полу.
Быстрым шагом иду к нему. Я тебе покажу, как заставлять меня волноваться!
- Ева, стой! - кричит он, но слишком поздно. С громким криком я проваливаюсь в дыру в полу. Он успевает схватить меня за руку. Пол под ним трещит и я понимаю, что он сейчас полетит вслед за мной.
- Отпусти, дурак, - кричу я. От страха все внутри сжалось. Сердце колотится, как бешеное.
- Нет! - он пытается втащить меня обратно, но сил слишком мало. К тому же, от волнения и страха наши руки быстро становятся влажными. Моя ладонь медленно выскальзывает из его пальцев.
- Слабак! - кричу я в приступе бессильной злобы. Замечаю, как округляются его глаза, затем вспыхивают яростью.
В следующий момент он отпускает мою руку.