4

Мы снова шли по знакомому и ненавистному мне пути – по дороге до ее дома. Снег хрустел под ногами как и три года назад, когда она забегала ко мне после школы, и грелась под моим одеялом. Когда я круглые сутки жег ароматические свечки с запахом хвои (так любимые ею), создавая романтическую новогоднюю атмосферу. Она так же висела на моем плече. Я все так же втягивал в себя сигарету, слегка дрожа от мелких покалываний мороза.
Но только сейчас я не любил ее. Все свои чувства, всю ненависть и злость на нее, все воспоминания и переживания, вспыхивающие от взгляда на нее, от ее запаха или ее голоса, я выплеснул днем, в грубом громком акте «нелюбви». И сейчас она была лишь старой сумкой, которую пора бы уже выбросить, но воспоминания держат ее и она продолжает оттягивать спину. А прогнать ее и дать денег на автобус просто не поворачивался ни язык.
Нахрен все это. Я жалел что решил встретить ее. Лучше бы собрался и с утра завалился бы к другу и сейчас был бы уже в алкогольной отключке, которая закончилась бы дней через двадцать – двадцать пять, и я, еле живой приводил бы свой организм в порядок, приступал бы к работе, и совсем не вспоминал бы то, что моя любимая девушка теперь не моя.
- О чем думаешь? – моя на нахальная гостья опять вернула меня на землю.
Я съежился от холода, и, не желая делиться увел тему:
- О чем мы будем говорить? … ну с твоими родителями?
Ее улыбка слегка ослабла, но она через секунду вновь расплылась на ее лице. Так же я начинал ее ненавидеть.
- Мы будем врать.
Меня это устраивало.

В доме ее родителей ничего не менялось. Ее мелкая дрянная собачка-крыса так же грозила мне лаем и норовила оставить на джинсах следы своих зубов. Ее бабушка так же что-то угрюмо делала по дому и полумрак пустого дома погружал в мертвое спокойствие семейного склепа.
Перекинувшись с бабушкой парой слов полушепотом, она прогнала собаку и провела меня в свою комнату.
Лишь когда она закрыла дверь муражки, бегающие по спине от волнения и окружения успокоились.
- Так о чем мы будем врать? – завел я допрос, чтоб избавить нас от неловкого молчания, которое она всегда нарушала поцелуями и ласками.
- Нам нужно убедить моих родителей что ты мой парень.
Ничего более нелепого и неожиданного я представить себе не мог. Из всех вариантов этот был самый глупый и бредовый. Это было просто невозможно из-за количества сожеенных мостов и построенных между нами стен.
Но она была серьезна. Выход оставался лишь один – уйти через окно.
- Пожалуйста… - прошептала она коснувшись моей руки, - у меня нет другого выхода. – от тебя ничего не надо. Просто поужинай с нами, и не отрицай мое вранье.
Я согласился. И она, оставив меня одного, ушла помогать бабушке.

Закрыв на секунду глаза я погрузился в урывочный беспокойный и желанный моим измученным организмом сон.
Проснулся я от того что она теребила мое плечо. По дому шумела какая-то глупая популярная песня.
-Вставай, все уже собрались.
- Долго я спал?
- Нет, часа три.
Я встал. Она попыталась поправить мои взъерошенные, не привыкшие к расчестке волосы, и сдавшись оставила как есть.
В тишине, захватившей комнату было слышно как стучится ее сердце. Она стояла, не решаясь ни открыть дверь, и вывести меня к родителям, ни прижаться ко мне, чтоб я ее обнял.
За столом собралась вся ее семья, уже знакомая мне по ее рассказам. Диспут-бабник отец, мать, любящая его, но имевшая грешок неверности, и уходящая временами в крайную религиозность, ее бабушка, уж не припомню чья мать, и ее младший брат, юный раздолбай и хулиган, которого ничего нельзя утаить на компьютере, поэтому уже давно знакомый с ее личной перепиской, запрятанными порно-фильмами и фотографиями. Я чувствовал себя как хомяк, опущенный в коробку со змеями. Но она, отодвинув стул села рядом.
Все начали есть.
Вначале только ложки и вилки нарушали тишину. От веящим от всех их холодом кусок в горло не лез, и две (или все же три?) бутылки вина, выпитые утром по поводу встречи, выдохлись из меня, оставив лишь неприятный привкус на языке, ком в желудке и маленького сверчка, который шумел где-то в голове. Остальные же молча и не поднимая глаз ели.
- Значит вы встречаетесь и у вас все серьезно? – нарушил тишину ее отец.
Я не знал что ответить, но она меня опередила:
- Да, уже года четыре.
От ее слов я чуть не поперхнулся, и сдержавшись посмотрел на нее. Она была румяна, улыбалась и казалось что просто светиться от того что влюблена.
- И на сколько у вас все серьезно? – продолжал медленный допрос отец
- Когда-нибудь мы поженимся… – парировала она.
От ее слов у меня окончательно пропал аппетит. Я обернулся, но она, не смотря на меня продолжала нести сказочную чушь про то как она учиться в другом городе, как мы скучаем и как нам грустно без друг друга, но мы, как истинные голубки, стойко переносим все тяготы потому что уверены что мы две половинки одного …. Из-за всех сил я старался сдерживать свое удивление и накатывающее меня возмущение. Эта маленькая колкая дрянь сменилась милой домашней девочкой, до тошноты сладкой и ванильной.
За нами следила вся ее семья. Мать, вытянутая как струна, так де отложила ужин и казалось что тоже удивлялась игрой своей дочери.
Я чувствовал что с этим пора заканчивать и подбирал момент чтоб откланившись свалить от них семимильными шагами, но каждый раз, когда я хотел вставить слово я получал ее пинок под столом.
Но на удивление с каждой минутой ее отец становился все мягче. Его серые глаза становились все ярче, тон спокойней, а пальцы, сжимавшие в кулаке вилку, расслабились, и постукивали по столу вокруг пустой стопки.
Я ничего в них не понимал, но полуобъятие Милы было всеми воспринято с улыбкой, что значило лишь одно, что получасовой обман прошел великолепно и все теперь считают нас парой. Взрослой парой, которая пока мириться с тем что находятся в разных городах, но как только Мила закончит свой институт мы создадим ячейку общества и будем жить долго и счастливо пока кто-то из нас не убьет к чертям другого.
Отец наполнил стопку и протянул ее мне. Я медленно принял ее, и дождавшись пока он наполнит свою чокнулись. Несмотря на весь опыт, она обожгла меня, чуть не выкинув ужин обратно на скатерть. Но виду я не подал и размеренно поставив, поймал его одобрительный взгляд. Теперь проверять начали меня.
И мы вновь начали есть. Несмотря на всю отвратительность водки она пробудила аппетит и прогнала похмелье вина. Мир обретал цвета и я чувствовал что кровь, до этого спящая, вновь побежала по моему телу. Мозг с удовольствием принял алкоголь.
Неторопливая беседа пошла над столом. Мать разлила вино, а отец водку. Мы выпили вновь. Он все больше расплывался в улыбке, а я в теплоте к ним. Лишь Мила, возвращала меня на землю, шепча время от времени: «Не напивайся!»
После третьей стопки я понял, что мне начинает нравиться ее отец, и что я пьян. Конечно в меру, по внешнему виду и не скажешь, но я был пьян. И четвертую я незаметно слил в вино Милы. Никто ничего не заметил, конечно кроме нее. Я жонглировал этими стопками и вовсю старался незаметно недонести содержимое до рта. Пюре в тарелке становилось предательски жидкое, а кружка чая, выпитая мной еще час назад предательски воняла. Ее мать морщилась от запаха спирта над столом, а отец, разгоряченный и веселый махал на нее рукой, и вновь протягивал с улыбкой мне стопку. Литр заканчивался. Но закончились и мои уловки.
Женщины стали убирать со стола, и Мила, чтоб спасти ситуацию забрала мою посуду. Отец пододвинулся ко мне, и отечиски обняв приставил меня к стенке. Остальное мы допивали в обнимку, сурово ловя уносимую закуску.
Через пол часа он пожал мне руку (что наверное означало его благословление) и ушел к супруге на кухню. Я закрыл глаза и ловил метавшиеся в пьяном мозгу мысли. Все прошло удачно и все закончилось к сожалению слишком поздно. Но как не странно, мысль о том что мне предстоит дорога домой зимней ночью не пугала, а даже где-то радовала. Хотелось курить и свалить из этого душного дурдома.
Я обнял убиравшую посуду Милу.
- К чему все это?
- Сильно пьян? – спросила она не отвлекаясь.
- Да, - соврал я, - Так к чему этот спектакль?
Я не мог себе представить ситуацию в которой ей нужно было придумывать этот нелепый роман для ее родителей. Да, у нас был роман, продолжительностью с месяц года три или четыре закончившийся тем что мы решили остаться друзьями. Самыми искренними друзьями, которые иногда лезут друг другу в постель.
Она отложила тарелки и посмотрев на меня необычайно искренними глазами сказала:
- Я расскажу тебе. Но давай когда-нибудь потом?
Я почти верил ей
- Закрой дверь, я пойду.
Она отнесла посуду на кухню, и встала рядом, смотря как я, накинув куртку, шнурую ботинки.
- Куда-то собрались? – спросил нас отец, проходящий с кухни в спальню.
- Да, поздно уже, - ответил я поднявшись, - До свидания
- Не-не-не, парень! Постой… вот именно что поздно, поэтому ты никуда не пойдешь, а останешься тут.
Я не знал что ответить
- Да, мать?! – крикнул он в кухню, и в ответ на его выкрик вышла взволнованная супруга, вытирая руки кухонным полотенцем.
- Говорю, что поздно уже, - улыбаясь повторял будущий «тесть (как называется отец жены?)», - а он пошел куда-то. Пусть спят в детской. А сынишка в зале.
Я чувствовал себя котенком, которого притащили и решили оставить.
- Конечно пускай, - улыбнулась она, и ушла опять на кухню.
- Ну вот, - расплылся в довольной улыбке отец, - оставайся.
Желания следовать их предложению не было никакого, и я, накинув капюшон прошептал Миле:
- Пошли…
Мы как можно тише открыли дверь, но из зала раздался октлик:
- Ты куда?
- Папа он покурить – ответила Мила быстрей чем я среагировал. И вытолкнув меня на улицу вышла вместе со мной на улицу.
- Ты чего? Замерзнешь же.
Она накинулась на меня, и обняв повиснув выпалила скороговоркой:
- МилыйВсеБылоВеликолепноНоТыДолженОстаться!
Я с трудом разжал ее объятия, и поставил на ступеньки.
- Зачем? – я закурил сигарету и с наслаждением выпустил струйку дыма в звездное небо, опустившееся почти до уровня крыши дома.
Мила молчала.
- Пойми, он тогда поймет что все это лож. И … понимаешь?
Я не понимал куда она меня тянет, но терять мне было нечего, и сигарета, такая желанная за последние часы сделала меня значительно добрее.
- Только я больше не хочу пить с твоим отцом, – поставил я условие.
- ХорошоСолнце, - опять прыгнула она на меня.
Я опять ее оттолкнул, и отправил в дом чтобы она не мерзла и не вдыхала яд моих сигарет.
В пустой голове приятно шумел ветер алкоголя. Я не вспоминал ни свою бывшую, ни ненасисть из-за того что она не страдает, а уже нашла себе замену меня. Просто смотрел на такое близкое темно-синее небо, одеялом накутавшее город. Почему то отсюда не было слышно шума машин и перестука железной дороги. Покачиваясь от никотина и алкоголя я наслаждался спокойствием, охватившим меня и ночной прохладой, пронизывающей меня до костей, через тонкую рубашку.
Я продрог и вошел в дом
Мила уже переоделась в старую длинную футболку и устроилась в диване перед телевизором в зале. Мать сидела рядом, и читала какую-то старую книгу, с потрепанными уголками и желтыми от времени страницами. Отец вальяжно растекся по креслу. Все это напоминало какую-то глупую заграничную комедию, в которой типичная семья смотрела типичное глупое реалити шоу, и после очередного театрального смеха приглашенных звезд через секунду взрывался телевизор, к скрытой радости главного героя и удивлению окружающих. Я повешал пуховик и прислонившись к стенке ждал.
Но телевизор не взрывался.
Мила обернулась, почуяв на себе мой взгляд, улыбнулась, приглашая присоединиться. Я отказался. Тогда она встала,  пожелав всем спокойной ночи, прогнала из комнаты младшего брата и закрыв за ним дверь обессилено рухнула на кровать.
Я в первый раз видел ее комнату не в полумраке. Как то повелось что мы никогда не включали свет, предпочитая лампочке сумрак луны, кидавшее через окно болезненный свет, в котором мы любовали друг друга или включив фильм на мониторе прятались под одеялом. Но сейчас желтая лампочка освещала всю ее жизнь под стеклом шкафа среди пары форфоровык куколок, плюшевого мишки, полки, заставленной детской литературой и советами для маленьких принцесс, детскими фотографиями, вставленными в фигурные рамочки с нарисованными на них мультипликационными героями. Все это соседствовало с грамотами из школы, с фотографией из пьяного дня рождения ее одноклассниками и стопками дисков-болванок, на которые я когда то ей записывал аниме сериалы и взрослые фильмы.
- Знаешь, а я никогда не задумывался, какая ты была в детстве, - произнес я, осматривая очередную фотографию, на которой она в костюме феи на новый год в детском садике улыбалась фотографу стоя на стульчике.
Я обернулся, чтоб спросить, в каком году была сделана фотография, но Мила обнимала подушку и тихо сопя погрузилась в липкие лапы Морфея. Я поставил на место фотографию, и, вынув из-под нее одеяло укрыл ее.