АЗОВ часть 2

Книга вторая
Глава 1
Каменные стены Азова выплыли над верхушками прибрежной рощи неожиданно и, может, потому сразу взволновали, растревожили белгородских казаков, подъезжающих к крепости с продуктовым обозом. Невысокий, чернявый и подвижный, как щуренок, Антошка Копылов спрыгнул с телеги и, задрав голову, пошагал рядом с возницей – добродушным белобрысым парнем Васяней,  нанятым купцом в сопровождающие:

– Ты, глядь, каки высокие! И все каменны! Как же их казаки четыре года назад взяли?
Васяня лениво дернул вожжи, больше по привычке – лошади, тянущие телегу с пенькой и мукой шагали размеренным шагом, и подгонять их не было никакой необходимости:
– Взяли как-то, – он не отличался разговорчивостью.

Антошке очень хотелось поговорить о казаках, ну хотя бы с кем-нибудь вместе повосхищаться донцами. Он первый раз выехал за пределы родного Оскола да к тому же сразу отправился ни куда-нибудь, а к донским казакам, про которых у них на белгородчине рассказывали, чуть ли не с придыханием,  и всю дорогу мучился любопытством. Его интересовало все. И кого берут донцы в женки, и как они держат саблю, и почему татары не могут их победить, и конечно, как же они  сумели захватить турецкую крепость, в которой, говорили, янычар сидело видимо-невидимо. Самому Антошке с товарищами, хоть и слывшими выходцами из казачьих родов, но в настоящем казачьем деле, а к таковому он относил только военное, бывать не приходилось по возрасту. На Белгородчине казаки, их помощники и остальные крестьяне еще достраивали засечную черту, но даже частичное ее появление уже сказалось положительно – по Изюмскому и Муравскому шляхам, на которые и поставили стену из кольев и накопали рвов, татары перестали ходить на Русь. Еще пытались проникать окрестными лесами, но тут сказали свое веско слово казачьи городки, появляющиеся на Белгородчине один за другим. Служивые атаманы высылали на перехват татарских банд казачьи отряды. И не без успеха. Отцы парней частенько участвовали в делах, а вот сами ребята, пока еще к ним не допускались. Хватало и опытных бойцов, молодежь старались беречь и попусту в свалки не кидать.

В голове Антошки донцы представлялись этакими былинными богатырями, с саженными плечами и кулаками в конскую голову, ну, как, например, Илья Муравленин , который с хазарином в этих местах где-то бился.
Когда казаков пригласили для охраны купеческого обоза, Антошка, уже неплохо умевший обращаться с оружием, записался на службу одним из первых и друзей своих уговорил. Парни все молодые, холостые, легкие  на подъем, к тому же заядлые драчуны и рыскатели, что купец Пашков оценил, как несомненный плюс – в дороге разные дела случаются, и боевые тоже. Нетрусливые казаки – лучшая в них подмога. 
Поставив хлопцев на довольствие, купец выехал по поздней весне. Мука и другие товары в это время в цене вырастали до двух раз, ушлый Пашков специально хранил, что удавалось, до мая. Донцы – казаки небедные, покупали все, обратно он возвращался с хорошим прибытком.

Дорога вышла спокойная, без заметных случаев, и неугомонный Антошка все время, что обоз с мукой, пенькой и разной рухлядью добирался до крупного торгового центра, в который за последние годы превратилась крепость Азов, извелся от нетерпения. Единственным рассказчиком, кто хоть как-то мог ответить на его непрекращающиеся вопросы, был сам дядька Панкрат Пашков, уже не раз ходивший по этой дороге, и вышагивающий сейчас в середине обоза.
Антошка отыскал Панкрата глазами и приостановился, поджидая пока купец с ним поравняется. Дядька на ходу вырезал ножиком очередную игрушку из дерева, похоже, медвежонка, иногда вытирая мокрым платком потные лоб и шею. В  этот майский денек 7149 года от сотворения мира (1641 года от рождества Христова) парило так, словно не весенний месяц стоял в казачьем краю, а самый разгар лета. Пашков вообще любил работать с деревом, хотя «работать» – это не  то слово, которым можно охарактеризовать то, что он вытворял с баклушами. Он начинал обрабатывать заготовку топором, с которым, обычно не расставался. Причем, он держал поблизости не только маленький, походный топорик, таская его за поясом, но и инструменты покрупнее. Их он укладывал в телеге, если в дороге, или рядом со столом на специальной полочке, когда резал дерево дома. Затем приходил черед ножика – им он вырезал основное тело игрушки. А  доводил творение до совершенства уже мелкими, острыми резаками, выполненными кузнецами специально по его лекалам. Наверное, во всем Осколе таких мастеров по дереву, как Панкрат, не было. Оскольчане частенько просили Панкрата сотворить игрушку для своего чада, и он никогда не отказывал, беря за это мелкие деньги, так, лишь бы не забесплатно.
Завидев приближающегося Антошку, он стряхнул с ножика прилипшую стружку. Дружелюбно улыбнувшись, кивнул на поднимающие впереди стены Азова:
 
– Видал, какие! Я же тебе говорил, что выше  самых высокий дубов, а ты не верил.
– Почему, не верил? – Антошка пристроился рядом с дядькой. – Верил, просто сомневался малость.
– Теперича не сомневаешься?
– Теперича не… Они даже выше, чем я думал. Не ожидал…
– Да, махина… А все же казаки их штурмом взяли. Это представить можешь?
Антошка замотал головой:

– Не, не могу. Как они туда забрались-то, да под пулями, да под ядрами? – он сморщил просительно нос. – Расскажи, дядька Панкрат, а. Очень же интересно.
Дядька пригладил усы. Ему нравилось, когда молодежь наваливалась на него с расспросами. Панкрат привел первый обоз с мукой  в Азов через месяц после того, как город стал казацким, и хорошо помнил и погоревшие дома древнего города, и полуразрушенные обугленные стены крепости, и голодных, но счастливых бывших невольников, бродивших толпами по улицам крепости, и не знавшим куда податься – у многих ни родни, ни родных жилищ не оставалось, и свежее казацкое кладбище, не просыхающее от вдовьих слез, и черные от горя и усталости лица казаков, превратившихся из воинов в строителей, кормильцев, уборщиков, палачей, могильщиков и еще в неизвестно кого.

С телег бесшумно спрыгнули два антошкиных дружка  – вытянутый и малость сутулый Тимофей Савин, и крепкий увалень Афоня Перо. Рысцой притрусили поближе – они тоже непрочь послушать дядьку Панкрата.
– Страшные времена были, – Панкрат поднял глаза вверх, словно что-то припоминая. – Рассказывают, казаков при штурме больше тысячи погибло.
– Целая тыща! – в который раз удивился Антошка. – Это же почти половина нашего Оскола, если только казаков и мужиков брать.
– Ну да, почти, – прикинул Панкрат.
– А янычаров? – залез вперед любопытный Перо.
– О, тех без счета полегло. Вроде как было их почти шесть тыщ. А еще в крепости разных торговцев людьми, да охранников, да поваров, да убивцев, да важных людишек, да писарей, женок их и детей… еще почти столько же. И всех казаки побили.

– Неужто, всех-всех? – не поверил рассудительный Тимоха Савин.
– Всех! – рубанул рукой Панкрат. – А нечего было на  русской кровушке наживаться, да казаков, казачек и казачков малых мучить. Тут только одних невольников со всей окраинной Руси и Дона более двух тысяч ослободили. Так они в таком виде были – смотреть страшно, краше в гроб кладут.
– И что ж, никого в крепости живых не осталось? – Антошка недоверчиво качнул головой.
– Почему не осталось? Православных греков, да армян не тронули. Они сами под турками мучались.

– А еще говорят, будто казаки аппарат хитрый на крыльях сделали и на нем стены и перелетели, – Афоня округлил глаза, изумляясь собственным словам. – Так ли?
Хмыкнув, Панкрат напялил картуз парню на глаза:
– Такой здоровый, а все в сказки верит. Брехня чистая. Казаки под стены подкопались, заложили несколько пудов пороха, вот в небеса кусок стены-то и улетел. А потом рванули в проломы и на стены  полезли со всех сторон. Так и взяли крепость.
– Наверное, у турка голова закружилась, когда казаки сразу со всех сторон выскочили, – предположил Антошка.

– Ага, – подхватил Афоня, – они на стены смотрят, а тут казаки сзади подскакивают, и с боков, и с какими драться – и не знают.
– Точно так, – согласился дядька. – Рассказывают, в крепость наши казаки-разведчики уже заранее засланы были, и когда штурм-то начался, они ворота открыли. Правда, сами там все и полегли.
– Да.., – протянул Тимоха, – дела были.
– Не то что, счас…, – Антошка  огорченно пригладил взъерошенный ветром  чуб. – Никто не воюет, ни нападает…

– Эх-ма, нашел из-за чего переживать, – Панкрат достал из сумки, притороченной на боку, сухарь и протянул по очереди парням. Те отказались. – Донцам скучать некогда. Татары, нет, нет, да выскочат откуда-нибудь. На Кагальнике в прошлом годе казаки целую татарскую рать побили, вот битва была. Кровь рекой текла. Хотели вороги на наши окраинные городки напасть. Может, и до белгородчины добрались бы, слава Богородице, казаки не пустили. Так говорят, царь Мишка  после этого донцам подарки прислал – ядра, пули, пороху и селитры, возов двадцать. А еще сухарей и муки.

– Молодец, царь-батюшка. Уважил казаков. Казаки-то и его от врагов охраняют, – Тимоха сжал губы. – Не они бы – сколько слез по Руси пролилось…
– Оно верно, царь наш – благодетель не только нам. Тем более не только татары на Русь лезут.
– А кто еще? – не понял Афоня.
– А турки, думаешь, успокоились? Как бы не так. Войну-то с персом они в этом годе кончили, значится, теперича у султана и до Азова руки дойдут. Ждут его на Азове, поганца, со дня на день ждут.
Антошка заелозил и, не утерепев, забежал вперед:

– Так мы, значится, останемся здеся? Повоевать, страсть, как охота.
– Если возьмут, можно и остаться, – поддержал его Тимоха. – Дома мамкам только передашь, что мол, задержались.
– Вот это дело! – радостно потер руки Афоня. – Настоящее.
– Ну, ну! – оборвал их Панкрат. – Раскатали губеньки. Казаки кого попало к себе не берут. Сначала надо свою полезность казачьему делу, значитца, показать. Чтобы заметили. А то, может, вы казачки-то засланные, на морде же не написано, что честные…

– Да ты что говоришь!? – возмутились почти хором парни.
– Да мы…
– Да ты нас не знаешь, что ли?
– Мы же чесные казаки!
Панкрат примиряющее выставил перед собой ладонь:
– Охолонитесь, братцы. Это же не я говорю, а они могут так сказать, – он кивнул в сторону крепости, постепенно утопающей в верхушках высоких деревьев, приближающейся алевады . – Сами посудите. Если казаки будут к себе всех без разбору брать, что получиться?

– Ну, и что получиться? – не понял Тимофей.
Панкрат выразительно постучал пальцем по лбу:
– То и получится, что любой враг может другом назваться и в крепость проникнуть. А когда султан к Азову подступит, он свою сущность и проявит. Понимаете, чи нет? Дело важное, тут без доверия и проверки никак нельзя.
Парни не в лад вздохнули, переглядываясь.
– Верно говоришь, – Антошка почесал затылок. – Надо нам что-то придумать, чтобы в казачье войско записаться.
– Но мы же никто попало, – слабо возмутился Афоня, но его не поддержали.

– Ладно,  – подытожил Тимоха, – будем думать, что нам сделать и как в казаки попасть.
– А в крепость-то хоть пускают? – снова высунулся Антошка. – Ужасть, как хочется глянуть.
– Пущают, чего не пущать-то. Чай не бусурмане. Это только торг в пригороде устроили, чтобы чужие в городе не останавливались. А заходи, гуляй, но только не ночуй.
– Сегодня, может, и сходим? – повернулся к дружкам Антошка. – Тут-то мы уже не нужны, да дядька Панкрат?

– Как это не нужны? А товар разгрузить, а лотки поставить да похлебки наварить? Чай, все голодные и уставшие с дороги. Да и помыться не лишним будет. Считай, почти тысячу верст одолели. Дон-то неподалеку. Обязательно сходим.
Парни снова вздохнули, признавая правоту дядьки.
Обоз тем временем втянулся под густую тень высоченной рощи, и Азов скрылся за ее зеленой стеной. У дороги в глубине леска и по обочинам стояли временные лагеря таких же путников, как и оскольчане. Тут были и крупные торговые караваны на несколько десятков телег, и мелкие торговцы, с обозами в одну-две телеги, мечтающие разбогатеть на торговле с казаками. У самой обочины ребята заметили зеленые и серые халаты явно нерусских гостей города. Ни разу не видевшие ногаев, они уставились на них во все глаза. Несколько человек в полосатых и засаленных до потери цвета халатах, сбившись в тесный кружок перед небольшим костерком, о чем-то серьезно переговаривались.  Строго и недобро осмотрев новых людей, они отвернулись. Только один из нерусей, видно главный, попивавший что-то белое из расписной пиалы, заметив их внимание, широко улыбнулся:

– Э, привет, рус. Как дела, как путь? – он говорил с сильным акцентом, но, в общем, было понятно.
Панкрат на ходу коротко склонил голову:
– Благодарю, мил человек. Все хорошо. Вот пришли на торг, муку привезли, лен и пеньку. А ты с чем пожаловал?
– А я кобылиц привел, – он махнул рукой в сторону десятка пасущихся молодых лошадей  со спутанными ногами. – Буду казакам совсем бесплатно торговать. Я Наиль, из ногаев, мы друзья казаков. А вы кто будете?
Телега уже миновала стоянку ногаев, и купец отвечал, полуобернувшись:
– Мы казаки из Оскола. Слыхал?
– Не, не слыхивал. Ну, удачной вам торговли!
– И тебе того же.

Через несколько шагов Тимофей, быстро оглянувшись, склонился к уху Панкрата:
– Ты видел, дядька, как они на нас гляделки-то выщеперили?
– А как?
– Да так, недобро. Как будто из ружжа целились.
– Ах, вот ты про что. Так-то ж ногаи. Они вместе с турками и с татарами – вечные враги казакам были. Это теперь, когда наши в Азове прочно  сели, этим деваться некуда – друзьями назвались. А какие они друзья? Только и ждут момента в спину ударить. Вот, не дай бог, заявится султан, как пить дать, сразу на его сторону перебегуть.

Афоня непонимающе нахмурился:
– Так чего же казаки их у себя терпят? Порубали бы всех, как тех же турок и дело с концом?
– Хе, какой шустрый. Всех перерубать непросто. К тому же они теперича вроде как не озоруют. Наоборот, в дружбе клянутся. А если казаки друзей бить начнут, кто с ними дружить будет, а? – Не дождавшись ответа, Панкрат осмотрелся, кивнув на небольшую полянку у высоких дубов:
– Васяня, тормози. Здесь лагерем станем.
Тимоха, толкнув Антошку Копылова в бок, склонился к нему:
– Надо этих.., ногаев… на чистую воду вывести-то.
– Антошка восторженно глянул на товарища:
– Ну, Савин, голова. Вот нас казаки к себе и возьмут.
– Тихо! – Тимофей приставил палец к губам. – Надо тишком. Как дела поделаем, отойдем на совещанию. Перо предупреди.
Погасив улыбку, Антошка деловито закивал головой.

Глава 2
Тимофей Яковлев – Лебяжья Шея разгладил хмурое лицо ладонями и, сгоняя усталость, тряхнул прямыми, как колосья пшеницы и того же цвета, волосами.
– Ладно. С этим определились. Встречать турка будем в крепости. Понятно, что в поле против него не выстоять. Возражений нет? – Он обвел взглядом атаманов.
Шесть известных атаманов Осип Петров, Иван Каторжный, Михаил Татаринов, Валуй Лукин, дед Черкашенин, сгорбленный и медлительный под грузом доброй сотни лет и старшина со страшным шрамом через вытекший глаз Головатый Фроська молчаливо тряхнули чубами.
– Азовским атаманом, как сказали казаки на кругу, у нас сразу по приходу турок – Осип. Осип, ты как, не передумал?

Петров поднялся на ноги и, пригибая голову, упирающуюся в низкий потолок штаба, прогудел:
– Я что, барышня, по пять раз решения менять? Доверило Общество, значит, так тому и быть. Оправдаю доверие.
– Да ты садись, а то крышу проломишь, макушку напечет.
Казаки хмыкнули, а немного смущенный Осип нескладно опустился на лавку.
– Валуй докладай, что по ходам подземным? Все ли готово? Может, помощь кака требуется. Говори, не стесняйся.
Дед Черкашенин, собрав доброжелательные складки вокруг старческих глаз, поднял взгляд на серьезного Валуя, а атаманы подобрались, готовясь выслушать важную информацию. От того, на сколько много ходов нарыли казаки Лукина, без преувеличения зависело успешное сидение против турок. Лукин, за эти годы отпустивший аккуратную бородку и раздавшийся в плечах, степенно поднялся:

– Я и не стесняюсь. Тридцать шесть ходов у нас готово. С переходами верст двадцать под землей нарыли. Считай, целый подземный город.
– Так, так, добре, – Тимофей подпер подбородок ладошкой. – Я, конечно, знаю, но не сочти за труд, еще раз основные ходы перечисли, для атаманов.
– Отчего не перечислить? – Валуй переступил с ноги на ногу. – Тринадцать ходов вывели под главной Ташканской стеной, это, значит, для вылазок – выходы так заховали – собака не найдет. Между ними еще слухов нарыли – это, если турок задумает подкопы к нам вести. – Обнаружим зараз.

– А он обязательно начнет, – Татаринов подтянул сползающую саблю на ногу. – И не только здесь.
Лукин покосился на своего бывшего командира:
– Так и под другими стенами нарыли ходы, хоть и поменьше, чем под главной. Готовы и щели для прятанья от огня и ядер – на каждую стену по три, что бы все поместилися. В общем, сделано как задумывали. И даже больше. Вот, Арадов схемку набросал. – Валуй развернул свиток дорогой и редкой бумаги.
– А где бумагу-то нашли? – удивленно поднял брови Татаринов.
– У армянских купцов, – Лукин посторонился, подпуская к разложенной на столе схеме атаманов

– Огромную работу провели казаки. – Яковлев прижал свиток ладонью к столу. – Нужную. Молодец, Валуй!
– А я че молодец? – не согласился тот. – То наши хлопцы во главе с Арадовым постарались. Он шибко в этом деле сведущ. Почитай, год копались, измучились все, одежку по пять рядов изодрали, а все ж справились.
– Не скромничай, потому тебе это дело и поручили, что ты со своими казаками уже опыт при штурме получил. И мадьяр тебя просил к нему поставить.
– Так вот кто нас под землю загнал. Арадов, значит?! Уважил, не чего сказать.
Казаки заухмылялись.
– Он знал, кого просить, – Каторжный спрятал улыбку в усы. – Самых лучших казаков выбрал.

– Ниче не лучших, просто знал уже нас. Вот и сказал. А копать – дело не хитрое. Крот вон, еще похлеще нас дырки в земле ковыряет, а его в атаманы не выбирают. И вообще, за последний год эти ходы у нас в печенках сидят. Как, атаман, может, уже ослободишь нас от рытья, а то скоро и сами в слепухов превратимся, а?
Трофим Лебяжья Шея переглянулся с расправившим плечи Осипом:
– Ну вот, видал. Он сам уже просится, а ты боялся, что ему там понравилось и теперь пахвалой не вытянешь. 
– Кому там понравилось? – Валуй недоуменно глянул на  Петрова. – Нам, что ли?
– Вам, вам, – усмехнулся Черкашенин, прихватив Валуя за локоть, предупреждая его возмущение. – Знаю, знаю. Это они так шуткуют. Уже все порешали. Давеча как раз говорили о тебе. Собирались на днях к Осипу под начало переводить, тем более он нам уже надоел: говорит, что бойцов не на том деле держим. Но у казаков, сам знаешь, «не тех» дел не бывает. Мы это Осипу и втолковали…  А тут ты и сам просишьси. Значитца, так тому и быть. Но не всех заберешь. Оставь в помощь Арадову, ну.., хоть полсотни бойцов – надо же кому-то смотреть за ходами, а то без ухода и жинка в старуху превратится.   
Лукин, погасив радостный блеск в глазах, сурово, как ему казалось, кивнул:

– Добре, оставлю, но тока малость поменьше.
– Ну и лады, это с Арадовым согласуешь – ему видней, – подвел итог Яковлев. – Садись и готовься. Схемку это, Фроська, забери. Да припрячь в надежное место. Враги за нее ничаго не пожалеют. Усек?
– То понятно, – Фроська, свернув свиток, упрятал его за пазуху. – У нас тут и схороню в сундуке. Чай, караул круглые сутки стоит.
– То верно, – одобрил Лебяжья шея, разворачиваясь снова к Валую:
– Скоро тебя в Черкасскую землю отправим. Помощь надо оказать братьям нашим – кубанцам. Помнишь, поди, брата свово названного, Пахома Лешика, десятского, из чигов, кубанских черкасов. Так от него человек давеча прискакал. Разорили черкесы их станицу в лиманах. Дождались, подлые, пока почти все взрослые казаки на охоту соберутся, и нагрянули. Девок и женок в полон увели, детишек тож. А тех, что помельче, – Он в сердцах махнул рукой. – Сами знаете, что они с ними делают. Ежели ниже тележного колеса – то зараз под саблю.
Казаки помрачнели. Валуй вдруг вспомнил свой хутор на Острове, что также  разграбили ногаи, а народ кого в полон увели, а кого порубали на месте. Бывал он потом на месте хутора – сердце после долго щемило.

  – Так вот, – продолжил Лебяжья шея. – Надоть другу твому помочь. Ежели еще не поздно, конечно. Архип Линь, это он пришел от Пахома, ноче отдыхает. Последние сутки с лошади не слазил, как не загнал только… Еле на ногах стоял, я его и отправил. С Пахомом там два десятка казаков, все, кто уцелели. Ждут тебя в горах, так что поспешать надоть, пока татарские купцы полон у черкесов не выкупили. Это первая задача твоя. Главная. Ну есть и вторая. Она как бы с первой рядком идет. Надо, значится, там пошебуршить как следует. Шороху навести, чтобы у них поменьше думок было в нашу сторону ходить. Прощупать, сколько у них силушки, ну и поубавить заодно малость. И что тоже важно – оружия у нас негусто, а их турки изрядно снабжают. Чтобы они, гады, против казаков воевали. Так что, твое дело – вежливо попросить, значит, черкесов поделиться, – он улыбнулся. – Как, справишься?
Казаки сосредоточенно обернулись на Валуя. Тот поднялся, вытягивая напряженные руки вдоль тела:

– С божьей помощью справимся. Казаки у меня справные.
– Хороший ответ, – кивнул Черкашенин. – Вырос хлопец.
– Значит, так тому и быть, – Яковлев положил ладони на стол. –  Следующий у нас вопрос про казаков с городков.
Лукин уселся, и Осип похлопал ладошкой по его плечу:
– Саблей-то как махать не забыл?
Лукин от возмущения в первый момент дар речи потерял. А во второй казаки грохнули смехом. Валуй дернулся пару раз, удерживая рвущиеся из груди позывы хохота, и тоже не удержался – заржал вместе со всеми.
Отсмеявшись, Лебяжья Шея поднял следующего докладчика – Каторжного:
– Когда начнут подъезжать казаки с верхних городков? Пора бы уже.
Поднявшись, Иван уверенно закрутил ус:

– На днях начнут подходить. Думаю, тысяч пять соберем.
– А больше и не надо, не прокормим, – встрял Головатый. – Опять же лошадям фураж надоть, а где его стоко взять?
– Это верно, – Яковлев задумчиво постучал пальцами, – запасов у нас не так много, как хотелось бы. Но что делать, будем выкручиваться. Головатый, ты проследи, чтобы все, что в казне есть, на припасы пустили. Что купцы съестного продают под городом – скупи. Сейчас не о деньгах надо думать, а о том, как турка отбить.
– А пока турка бить будем, – Михаил Татаринов повернулся к Черкашенину, словно за одобрением. – У него тоже малость позаимствуем. Так?
Казаки хохотнули:
– То непременно.

– Первым делом пушки надо у него отобрать, а потом уже о харчах думать, – дед говорил негромко, но в этот момент, словно по команде все разом замолчали и его услышали.
– Ладно, придет турок, будем думать, – Яковлев заполнил паузу. – Что от запорожцев, вести есть?
– Вести есть, да все нерадостные. Турки и татары их тоже обложили, с севера ляхи лезут – союзники татарские. Непросто казакам приходится. Но обещали хотя бы несколько сотен, сколько смогут высвободить, прислать.
– Ясно все. Как, Трофимыч? Хватит, шесть тысяч для крепости?
Невольно все взгляды перевелись на старика. Тот ответил не сразу. Пожевал губами, посматривая на сапоги. Вздрогнув плечами, поднял светлые молодые глаза:

– Для обороны хватить должно. На стенах все одно больше трех-четырех тысяч не встанет, не поместятся просто. Да и кормиться ораве тяжелей будет. Иван, сколько еще у нас сабель не задействованных в низовых городках останется?
Каторжный, который так и не садился, ответил:
– Около пятнадцати наберем. Все казаки готовы по первому зову подняться. И с Яика придут, и с Волги. Даже, слухи дошли, из самой Сибири к нам на подмогу собираются.
– Сколько обещались?
– Про тьму  говорили, а скоко на самом деле прибудет – скоро узнаем.

– Это хорошо, – почему-то вздохнул Черкашенин. – Выставим их на верхних дорогах и по Дону, чтоб никто из турок в наши городки не прошел. И чтоб обозников их уничтожали. Много ли они продукта с собой привезут? Поди, больше ядер да пороха на галеры погрузят, в расчете провизией на месте разжиться. К тому же, с такой силой они наверняка надеются крепость дня за два взять, ну, в крайнем случае, за неделю. Так нам это на руку. Задержим их под стенами на месяц-другой – голодать начнут, а где голод, там и ропот, дезертиры появятся. Войско-то у них духом не сильно, понабрали со всех краев, шалопутов. С такими можно лишь  по хатам шарить, да короткие сражения давать, чтобы, значит, без сопротивления. А если вдруг по сусалам хорошенько получат, тут их прыть-то на убыль и пойдет. А там и наша победа не за горами. Главное янычар да сипахов урезонить. С другими проще будет сладить. Я так думаю, – устало сложив морщинистые руки на коленях, старик опустил голову, будто придремал. Несколько мгновений в курене стояла тишина.

– Да.., – выразил общее мнение Яковлев, – А дед-то у нас как всегда Голова!
– Трофимыч, ты это, так все по полочкам разложил, я чуть не прослезился, – Петров поднялся на ноги. – Дай я тебя расцелую.
Чуть улыбнувшись, старик отклонился назад, опасаясь, как бы огромный Осип и  вправду не надумал выполнить обещание:
– Я тебе поцелую. Сиди уже. Жинку свою целуй.
Казаки снова грохнули хохотом. Совещание продолжалось.
Вечер разливал над вольным Азовом закатные краски, словно великий художник с любовью выводил щедрой кистью одно из величайших своих творений. Попрощавшись с атаманами, Валуй выбрался из штаба, расположенного в одной из комнат бывшего дворца наместника. Казаки еще задержались, обсуждая что-то неважное, и Лукин решил никого не ждать. В сумерках шаги глушились горячей землей, разогретым булыжником и он не торопился, прислушиваясь к собственным мыслям. У ворот кивнул знакомый казак-постовой, и Лукин, сделав по инерции еще несколько шагов,  неожиданно для самого себя остановился. Домой в свой прохладный, но пустой курень идти не хотелось.

Он поднял глаза, разглядывая подновленные зубцы виднеющейся крепостной стены. Все ровненькие, кирпичик к кирпичику. Какую работу проделали за эти четыре лета! Он вспомнил, как выглядела крепость после штурма. Разбитые, взорванные стены, полуразрушенные дома, заваленные трупами улицы, сотни раненых. А сколько побили казаков?! Почти тыщу потеряли. А раненных сколько! Ужас!
По пыльным залитым кровью дорогам толпами бродили похожие на мумии освобожденные узники, жали благодарно руки освободителям и просили еды. Сотня Валуя, от которой к концу штурма оставалось в строю меньше половины, охотно включилась в общую работу. «Эх, чего только не приходилось делать!?» Он с улыбкой вспомнил, как организовывал временный детский дом в городе – сирот, и своих и турецких, набиралось не меньше тысячи. Это еще повезло, что сестренка вместе с подругами согласилась потрудиться няньками на первых порах. Заняли огромную кухню в трапезной у внутренней крепости,  где еще недавно сидел в зиндане Василек, и начали обживаться.

Вдруг оказалось, что самым сложным в этом деле стала не кормежка детей, продуктов в подвалах дворца хватало, а примирение казачат и русских с маленькими детьми янычар. Быть бы небольшой войнушке в детском доме, если бы не греческий поп Черный, который чудом выживал во время осады в разграбленной церкви святого Иоанна Предтечи, что стояла в Топраке . Он помог – организовал крещение всех неправославных. Удивительно, но никто не противился, может, боялись, а может, понимали своими детскими умишками, что другая жизнь для них началась и им, в большинстве наполовину славянам, нет смысла упираться. И не упирались. После крещения дела потихоньку наладились. Православным меж собой делить нечего. Детвора потом стала самым благодарным помощником Черному, когда начали восстанавливать церковь. И казаки, конечно, тоже. Древний этот приход сохранялся в Азове на протяжении нескольких сот лет, еще с тех, дотурецких времен. Как не чудо? Сегодня храм сияет голубыми стенами и внутри, и снаружи, как новенький. Из Черкаска иконы перевезли, когда объявили Азов столицей казачьего края. Вдохнул храм полной  грудью.

Валуй со своими друзьями и родными решили остаться жить в городе. Хутор на Острове все равно разрушили ногаи, возвращаться особенно и некуда было. Заняли всей гурьбой почти целую улицу, ту самую, по которой поднимались с боем к центральной крепости, и зажили потихоньку. Впрочем, нет, не потихоньку. Дел в первые годы невпроворот было. Но справлялись. Оживал город, отстраивались дома, поднималась торговля. Купцы, заслышав о смене власти на Дону, спешили засвидетельствовать почтение новой администрации, рассчитывая на привилегии.  Они еще не знали, что привилегия для всех назначалась одна – уплатив пошлину, торговать честно. В первые годы отбили несколько серьезных нападок нового татарского хана из Крыма, хоть и с немалыми потерями, но разгромили собранный наспех турецкий флот, прижали к ногтю ногаев, и тихо стало в окрестностях.  Весть о твердом, честном порядке, что установили казаки, распространилась быстро, и уже вскоре зарубежные послы из той же Фрязии или Персии стали прибывать в Азов один за одним. Подарки везли, хвалебные слова говорили. Оно, конечно, приятно, но только атаманы все их  выверты быстро прекращали, никаких преференций никому не обещая. Тимофей Яковлев больно мудрый в таких делах оказался. Только русским купцам снизили пошлину, а своим – казакам так и вовсе отменили.

Свадьбы сыграли. Космята, как и ожидали, взял в жены Красаву. Ныне у них уже двое племянников бегают. Никак не остепенится Борзята. Хотя женился быстро. Через год отыскал невесту в семье Семки Загоруйко, когда ездили к нему в городок погостить. Сам Семка был без ума от такого зятя. Еще бы – столько всего вместе пережили. Девица Маша статна, высока, с густой каштановой косой, сразу пришлась по нраву брату. И здесь, в Азове, она прижилась моментально, словно всю жизнь рядом росли.
Но года через полтора Борзята неожиданно, не предупредив даже брата, вывел Машу на круг. И прилюдно по обычаю отрекся. Пока казаки охали, переваривая новость, побледневшую разведенку прикрыл полой незнакомый казачина, приехавший недавно погостить у родственников откуда-то с верхних городков. И, судя по тому, как благодарно улыбнулась Маша новому суженному, дела у них сладились задолго до этого дня. «А Борзята, вот же жук. Ни слова, ни полслова. А еще брат, называется. Потом Валуй пытался вытащить из брательника хоть какие-то подробности, но тот, обычно не дурак поболтать, замкнулся. Так ничего и не сказал. Ну то ладно, их дела – семейные. Жаль, только Семка, отец Маши после этого случая разговаривать с Лукиными перестал напрочь. 

Дароня свадьбу сыграл в один день с Космятой, еще в тот год, как Азов освободили.  Мила – из казачьей семьи. На свадьбу отец тогда приезжал, но жить в городке не захотел. Ему милей степные просторы, что вокруг Черкаска разливаются на много-много верст. Если от Дона верхоконным ехать, то не один день горизонтом любоваться будешь. Сейчас все дружат. Гришка Лапотный, и еще несколько возрастных казаков перетащили свои семейства в Азов, шумно стало на Лукинской, как ее стали называть, улице. Василек уже парень, но на девок пока не засматривается. Пропадает со сверстниками то на Дону, то на Сурожском море – рыбачат, да саблями машут. Муратко с молодежью занимается – у него это здорово получается. Самому не грех иной раз зайти молодость вспомнить. Валуй в полные двадцать два года считал себя зрелым, опытным казаком. Наверное, так оно и было – на войне взрослеют быстро, иной раз месяц за год считают. «Эх, думали, заживем мирно, здорово. Ан нет, не вышло, вот и опять война на пороге», – Лукин-старший задумался было о том, куда девать женщин, когда турок подступит, но отвлекся, завидев, что в сумерках к нему быстро приближалась легкая тень.
Издалека она заговорила заботливо голосом Красавы.
– Вот он где. Совещанию давно кончилось, а его все нет и нет. Мы с Космятой уже заждались – ужинать без тебя не садимся.
Валуй смущенно улыбнулся:

– Да чего вы? Садились бы. Я так, задумался. Да и на улице хорошо, домой идтить неохота.
Приблизившись, Красава остановилась напротив, укоризненно склонив голову в платочке набок – ни дать, ни взять вылитая мать. Вот только шрам этот…
– Ясно, почему домой неохота – чего делать-то в пустом курене. Скоко тебе на макушку капаю – жениться пора. А, не права я что ли?
Валуй, с улыбкой приобнял сестренку, повлек в сторону дома:
– Права, права… Вот, как только найду невесту, так и обженюсь. В тот же день.
– «В тот же день», – передразнила сестренка. – Все поженились из друзей твоих. Одни вы с Борзятой в холостяках ходите. Ну, тот-то хоть уже побывал семейным, знает чего такое. Давай я тебе сама жену найду.
– А что есть на примете?
– А как же. У Осипа Петрова хотя бы, дочка подросла уже. Чем не невеста?
– Ладно, ладно. Утром поговорим. Чего у тебя там на ужин-то?
– На ужин у меня сом печеный, да каравай точеный, ты меня с панталыку-то не сбивай…

– Ну, будя, будя ужо. Не на улице же в самом деле обсуждать.
– Ладно, дома поговорим. Пора за тебя всерьез приниматься.
– Добре. Вот турка отобьем. И принимайся. Слова против не скажу.
Красава тревожно взяла брата за руку:
– Неужто, попрет вражина на нас опять? Вроде ж тихо все, даже татары примолкли, не суются.
– То, сестренка, затишье перед бурей. Готовится султан Ибрагим на нас двинуть. Дядька Наум доносит, собирает он войско, да такое огромное, какое там, в Константинополе, отродясь не видали. Со всех земель отряды подходят. С иноземных стран на западе мастеров минной войны выписывает, мужиков сгоняет толпами. Видать, решил за нас всерьез взяться.
– О, господи, – Красава закрыла рот уголком платка. – Как же мы против силушки-то такой? Справимся ли? Устоим ли? Такие тыщи…
– Не дрейф, сестренка. Казаки и не из таких передряг живыми выходили. И тут с божьей помощью, осилим.
– Ох, не ругай меня, Валуйка. Но уж больно силы не равные. А как не справимся? Ведь сынки у меня. Не за нас, за них душа болит.

– Баб и детей малых, думаю я, в городки верхние отправим.
– Еще чего! – Красава, резко сменив интонацию, отпустила платок. – И не подумаю.
– Никаких споров тут быть не могет. Бабы нам в военном деле – помощь слабая. А племяшей и всю остальную детвору я по любому отправлю к бабкам, воблешек гонять, так и знай. И не возникай.
Красава упрямо мотнула длинной, ниже пояса косой, выглядывающей из-под платка, но вслух ничего не сказала, решив вернуться к этому разговору попозже, когда у брата настроение подобрей будет.
В шумном курене сестренки Валуй чувствовал себя, словно дома. И племяши его чуть ли не вторым батяней считали. А любили, пожалуй, не меньше. Родной батя – Космята строгий, чуть что, и по заднице пристукнет, а дядька Валуй тот нет, тот добрый, все прощает.
Только Лукин старший, присев на скамье у стола расстегнул ворот рубахи, чтобы остынуть малость, как на обе коленки запрыгнули мальчишки  – Васений и Клим. Погодки, старшему – почти четыре, младшему – меньше.
Космята сдвинул брови, готовясь поругаться, чтобы оставили атамана в покое – устал же, наверное. Но Валуй остановили его взглядом.
– Ну что, хулиганы, сабли-то наточил батька вам? Чем с турком воевать будете?

Мальчишки одновременно подняли серьезные голубые глазенки, Васений, пропуская половину букв, затараторил:
– Батя сабли натоячие не дает. Делевяные токо.
– А че говорит?
– Мы не умеем, говолит.
– А вы умеете?
– Умеем, дядька, – оба так активно закивали головами, что чуть не свалились с коленок. – Показать?
– Ну, кажите.
Мальчишек, как ветром сдуло. Перегоняя друг друга, умчались в соседнюю за перегородкой комнату. Красава поставила на стол тарелку с парящей ухой и взялась за вторую для мужа. Но налить не успела – племянники выскочили из проема, словно два наездника. Пришпоривая выструганных из палок коней и размахивая деревянными саблями, они сошлись в яростном бою. Младший, хоть и послабей, но зато вертелся, как уж на горячем камне, старший, кривя рожи, махал саблей с разных сторон, стараясь добраться до Клима. Но не тут-то было. Взрослые замерли, наблюдая детское сражение. Валуй с удовольствием отметил грамотные удары мальчишек. Хоть и слабые, и вроде суматошные, а школа Космяты видна. Неожиданно Васений изловчился и стукнул саблей братишку по плечу. Клим, ухватившись за ударенное место, остановился, сдерживая слезы. Васений с довольным видом опустил саблю, всем видом показывая, что не велика заслуга победить младшего брата, вот если бы ему настоящего противника…
– Эй, пострелы, – окликнула их мать. – Давайте руки мыть и за стол,  пока не поубивали друг друга.
– Э, эээ, – Космята не успел остановить Клима.
Младший братишка вдруг вскинул саблю и, нырнув под вскинутую с запозданием руку старшего, тыкнул в него острием. Васений, вытаращив от неожиданности глаза, не успев отбить выпад, повалился на спину. Сверху на него, гикая и свирепо рыча, упал Клим. Валуй и Космата вскочили одновременно. Батя подхватил лягающегося Клима, Валуй сжал ладонями тело старшего, изворачивающегося и старающегося вырваться. Где там! Казаки, прижав мальчишек к груди, быстро разошлись в разные стороны комнаты. Только тут очнулась Красава:
– Вот ироды! – она подскочила к Васене, уже  догадавшемуся, что его не выпустят и притихшему, замахнулась для шлепка. – Что творите-то, поубиваете же.
Валуй защитил спиной племянника:
– Будя, сестренка. Не поубивали же…
Красава, сменив направление, подскочила к Климу, хищно раздувавшему ноздри в руках у отца.
– Нет, ну ты видел! Отец, называется! А если бы в глаз попал или еще куда?
– Ну, не попал же…
Красава возмущенно взмахнула рукой.
– Вы что, сговорились? Издеваетесь что ли? – она бессильно упала на лавку. – Отец ты или не отец…
Космята, отпустив смирного Клима, пальцем указал на место за столом:
– Садись и больше никаких драк нонче, понятно?
Шмыгнув, младший понуро кивнул.
Валуй тоже спустил на пол Васеню:
– И ты тоже давай без драк, лады?
Он тоже дернул носом, недовольно протянув:
– Лады.
– Тогда ужинать оба, – Космята подмигнул Валую. – Ты видал, какие бойцы растут!
– Нашлись бойцы, – подхватила Красава. – они малыши совсем, вы здоровые казаки, а не понимаете?
– Да ладно тебе, успокойся, – Космята уселся во главе стола рядом с сыновьями, пристроившимися от него по обе руки, и потрепал младшего по голове.
Клим, сообразив, что  батя на него не сердится, несмело улыбнулся.
– Правда, что ли, сестренка, давай уже наливай мужу, – Валуй потянулся за ложкой, но кушать погодил. – Есть-то мы будем сегодня али нет?
Красава зыркнула на казаков не утихомириным взглядом, вздохнув, потянулась за половником.
– Ну вот, – весело хмыкнул Космята. – Теперь понимаешь, почему я им настоящие сабли в руки не даю.
Валуй, уже приготовившийся окунуть ложку в тарелку, вздрогнул от смеха и поднял смеющееся лицо:
– Да, эти орлята махом делов натворят.
Мужики дружно заржали. И даже Красава не сумела сдержать улыбки. И только ставя  последнюю тарелку на стол перед Васеней, не утерпела и отвесила тому увесистого подзатыльника. Мальчишка мужественно стерпел, но недобрым взглядом мамку-таки одарил.  Мужики снова бросили ложки, задыхаясь от смеха. Звонкими колокольчиками, вряд ли понимая, чем вызван этот смех, им еще долго вторили детские голоса.
За разговорами Валуй совсем позабыл главную новость  о завтрашнем походе. И только уже стоя на пороге, вспомнил: «Седни соберись, завтрева по утру, как все дела порешаем уходим в черкесские земли. Человек от Пахома пришел – разорили городок их горцы. Помощь требуется, – краем глаза заметил, как замерла в пол обороте Красава. И добавил. – А ты, сестренка, харчей мужу каких собери».
Дверь за спиной захлопнулась, и Валуй поспешил уйти от дома родственников.

Глава 3
Черкесы пришли, когда не ждали. Или, по-другому: горе пришло внезапно. Как будто когда-нибудь его ждут. Само навязывается, и, как правило, неожиданно. Вот и черкесы заявились в Васютин лиман, где на небольшом клочке суши джанийцы выстроили городок, как снег на голову. По закону подлости два десятка лучших бойцов незадолго до того несчастного дня  ушли в степь, охотиться на туров. У тура все идет в дело, и мясо, и кости, и толстая шкура. Из нее делают куртки для воинов, не каждая стрела пробьет. А если еще и железными пластинами обшить – то и пуля застрянет. А, может, специально дождались черкесы, пока уйдут лучшие бойцы, тогда и нагрянули. Теперь и не узнать. Да и не за чем.
С утра Марфа, бойкая девушка шестнадцати  лет  от роду, с большими карими глазами и жгуче черной косой наносила воду в стайку, где батя обхаживал недавно родившегося жеребенка. Потом, пока мать занималась готовкой, смотрела за трехмесячным братишкой во дворе. Еще подруга пришла – Варя. Она полная противоположность Марфе – светловолосая, глаза  серые. А по характеру – тихоня. Парни на Варю уже давно заглядываются, а она все голову поднять боится, когда на тропке какого встретит. И страсть, как стесняется. Не то, что Марфа. Та и пошутит, и словцо острое в кармане не задержится, у нее парни наперед краснеют. Вдвоем, они будто дополняют друг дружку.
Варя потаскала мальчонку на руках, утютюкая. Тот, смешно пуская пузыри, упирался крохотными ладошками в девичий подбородок. Отец еще прикрикнул на нее, чтобы не портила мальца. Казак растет, а не игрушка бабья.   
В тот момент из-за крайних изб городка и выскочили черкесы. Как они умудрились  подобраться к джанийцам? Как те ушами прохлопали, никто не понял. Выросли вдруг, как вурдалаки какие-нибудь.
И началось. Казаки, все, от мала до велика, хватая, что под руку подвернется, в драку кинулись. Мало кто успел вооружиться. А черкесы с ружьями. Издалека, близко не подпуская, расстреливали. Много их было. Больше сотни. Апосля, как самых опасных бойцов повыбили, уже и сами навстречу выступили. Что началось! Крики гортанные – это враги подбадривали своих, женский визг, детский плач. У черкесов жалость, совесть  – чувства отрафированные Малец под саблю, так его пополам, беременная жинка на дороге – ей живот вспороть. Марфа чувств лишилась, когда на ее глазах, низенький черкес с бешенными глазами ухватил братишку за ноги. И... А Варя, как потом оказалось, еще успела на него броситься. Но и все. Хлестанул он девушку по лицу тяжелой ладонью, и упала она рядом с подругой. И что дальше в городке творилось, они не видели. Как позже поняли, оно и к лучшему. Кто же захочет наблюдать, как рубят малых, да старых. А тех, кому поболе двенадцати лет, били наотмашь, так, чтобы сознание теряли.  Тут же руки связывали. Баб, что в самом соку, прямо на столах, на которых скоту готовили, раскладывали. Двое-трое держали, а один – оприходовал. После менялись. Девушкам повезло, молодух не трогали, рассчитывая за девственниц двойную цену взять на людском рынке.
Очнулись подруги, а руки за спиной связаны. Вокруг черкесы снуют, узлы из награбленного связывают, перед стайкой батя прострелянный лежит, мама... лучше не вспоминать, во что они маму превратили. Не люди, и не звери, порождение пекельного мира, вот они кто.   
Заплакала Марфа, а Варя только глаза щурит, будто запоминает, что в родном городке творится. На всю жизнь оставшуюся запоминает.
Вскоре подняли связанных. Пинками и оплеухами выстроили в нечто подобие строя, и потянулись избитые, но не сломленные джанийцы за черкесами. Пряча злые глаза, и не теряя надежду на месть.
На их же лодках пол дня переплавляли добычу на берег. До самого позднего вечера. Много хабара набрали, изверги. Тут их ждали лошади и телеги. Ни них уложили награбленное.
Там ночевали. Пленных не развязывали. Посмеиваясь, до ветру предлагали ходить под себя. И ходили, а что делать?
На утро их снова кое-как выстроили. Перевязали по-походному – руки впереди, и к одной на всех длинной веревке. Защелкали кнуты, гортанные крики взвились над туманным берегом, и потянулись пленники скорбной  колонной в новую для себя и страшную реальность.
Шагали, словно во сне. Словно, не с ними это происходило, словно не в этом времени, а в жутком сне, после которого весь в поту просыпаешься. Разум отказывался понимать и оценивать случившееся. Будто защита в голове выстроилась, так все безразлично стало, так пусто на душе! Как будто умерла душа-то.
Ночами черкесы забавлялись с бабами. Никого не стесняясь, неспешно подходили к пленникам. Выбрав какую, оттягивали чуток в сторону, и спадали развязанные штаны. Казаки, чувствуя себя виноватыми, отворачивались, девки зажмуривались, прикрывая глаза малым. Но и те скрипели зубами от ненависти, все понимая и чувствуя. Ох, не так они представляли себе таинство, происходящее между мужчиной и женщиной. Ох, не так.
Кормили раз в день куском высохшей лепешки. На всех кидали бурдюк с вонючей водой, но и ее не хватало. Жажда мучила все сильней. И с каждым шагом будто вытекали силы. Казаки, бабы, девки в другое время такой бы переход и не заметили. Закалка походной жизни у всех с детства. Но то на воле. В плену же, казалось, люди теряли большую половину природных сил. Чахли, будто луговые травы, лишенные  солнца. Многие, изможденные невольничей долей и тяжелой дорогой, падали на ходу. Соседи, старались быстрее поднять, подсобить чем-нибудь. Если не успевали,  подлетавшие черкесы яростно хлестали кнутами по скрючившимся телам. Иной раз забивали до безсознания. Тогда отвязывали безчувственное тело от общей веревки. Ухватывая за руки и за ноги оттаскивали к телегам, на которых везли награбленное. И, ругаясь, кидали поверх тюков. Видать, не хотел терять прибыли. И за такого что-то да выторгуют.
Всю дорогу казаки искали возможность сбежать. Герасим Панков здоровый казачина с лохматой бородой высматривал слабины в охране до слез в глазах. Черкесы, будто что-то подозревая, несколько раз, походя, лупили его нагайками. Он затихал ненадолго, и  снова глаза блестели, отыскивая  пути отхода. Сын Сусар, девятнадцатилетний плечистый парень с аккуратной русой бородкой, с надеждой поднимал глаза на отца. А вдруг чего придумал. Но тот долго молчал.
Возможность появилась уже перед ущельем. Вечером колонна остановилась на небольшом пятачке между поднимающимися мшистыми скалами и густым перелеском позади. Чтобы поместить всех пленных, черкесы уложили их чуть ли не друг на друге. Костры разложили под самыми камнями. Крайние пленные лежали у самых деревьев, чувствуя боками и мягким местом узловатые корни, выпирающие из каменистой земли. В легких сумерках кричали на все лады лесные птицы. Заливался прямо над головой соловей. Жужжали комары, постепенно растворяющиеся в наползающей темноте. Связанные руки, потерявшие чувствительность, мешали движениям. Их иногда развязывали. Ненадолго, чтобы восстановили кровообращение в запястьях. Но по очереди, и не надолго. На ночь же опять всех спутывали. Герасим, неловко развернувшись к сыну, молча указал глазами в сторону леса. Тот, словно ожидал этого, понятливо прикрыл веки. Охранник, опершись спиной на шершавый ствол бука, вертел головой, изредка задерживая взгляд на девушках, устроившихся в другом краю. Женщины и казаки изначально старались держаться в разных сторонах. Во время привалов  никто не отводил будущих рабов «до ветру», приходилось нужду справлять там, где и ночевали. Конечно, стеснялись. Это в мозгах черкесов – пленники уже рабы, а значит, не люди. Казаки же и казачки считали по-другому. Они вольные люди до тех пор, пока есть хотя бы мизерная возможность на спасение. Особенно часто охранник поглядывал на ладную фигурку Вари. Его понять можно, девка ладная. Да вот только трогать ее нальзя. Черкесы берегли невинность ясырок: в их представлении  это тоже товар, и товар, хорошо оплачиваемый.    
Воспользовавшись тем, что охранник на несколько секунд замер, разглядывая девушек, Герасим перекатился за ближайший ствол. И замер. Его движение заметили другие казаки, но ни взглядом, ни движением не выдали. Только спины напряглись. Как же они сейчас хотели, чтобы у Герасима получилось. Охранник провел рассеянным взглядом по скучившимся пленникам, и снова отвернулся, сосредоточившись на более  интересных, по его  мнению, видах. К отцу катнулся Сусар. И уже вдвоем они медленно, стараясь не шумнуть, поползли к зарослям. Ползти со связанными руками неудобно, руки стираются в кровь, боль настигает волной. Но воля дороже.
Они бы успели скрыться. Но охранник на беду, до этого сидевший неподвижно, надумал подняться. Размяться, да пройтись вдоль пленников. Никто не мог предупредить беглецов. Девки на той стороне и не знали о побеге. Договорись Герасим с ними заранее, кто-нибудь попробовал бы отвлечь черкеса. Но все получилось спонтанно.
В последний момент охранник увидел босые ноги, исчезающие в кустарнике. Тревожный крик поднял лагерь в момент.
Казаков догнали. Били. Ногами, палками, не разбирая, где лицо, где спина. И забили бы насмерть, если бы главный черкес, Силач-бородач, его так и называли,  не остановил истязание. Поплевав на избитых пленников, черкесы помаленьку разбрелись. Силач-бородач, внимательно осмотрев замершие фигуры избитых пленников, презрительно бросил: «Если гяуры на утро не смогут идти, прирежу лично. Так что, старайтесь».
Казаки подхватили товарищей. Оба без сознания. Но ночь только начиналась, а среди казаков многие знали врачевание. В походах учились у более опытных. К утру, Герасим с сыном с трудом, но поднялись на ноги.
Марфа весь путь шагала рядом с Варварой. Сцена избиения до того расстроила девушек, что весь следующий день они шагали, словно заведенные игрушки, почти без мыслей. Со стороны казалось, они смирились. Марфа старалась крепиться, но слезы сами текли из опухших глаз. А вот Варя, вот тебе и тихоня, ни разу даже не всплакнула. Только губы сжимались в твердую полоску, да глаза, коих не поднимала, блестели упрямо. Разгляди враги, что творилось в ее взгляде, и не сдобровать девушке. Но она, догадываясь о последствиях,  старалась смотреть только под ноги. Понимала – не время выказывать тайные надежды. Сберечь себя надо, а там, вдруг и повезет. Всякие истории слышала она о спасшихся из плена. И казаки отбивали, и сами, случалось, сбегали, и выкупали другие христиане, затем, отпуская. Может, и им удача улыбнется. Никак не могла она поверить, что навсегда лишилась родного дома, родных лиц и земли, на которой выросла.
Переговорить с подругой получилось уже на последней ночевке, в ущелье. С гор тянуло прохладой, но высокая трава, набравшая за горячий день тепла, чуть-чуть грела, если нагрести ее под бок. Похоже, черкесы почувствовали себя дома и расслабились, уже не так тщательно приглядывая за пленными. Видать, решили, теперь-то уж точно никуда не денутся.
Так оно, по большому счету, и было. Куда уж тут бежать, кругом горы, черкесы рыщут, эти и другие. Да и вымотались вусмерть. Уже ждали, когда, наконец, дойдут до нужного аула, чтобы передохнуть, сил набраться. С силой можно уже и свободе подумать. Хотя бы подумать...
 Ползком подобравшись к подруге, Марфа прижалась губами к ее уху. Горячо зашептала.
– Варварка, подружка моя, ох, во что же это мы попали. Как же жить-то теперь дальше? Что же будет с нами-то, горемычными... Помирать, видать, придется, – Марфа шмыгнула.
Варя, блеснув суровым взглядом, отшатнулась.
– Да ты что, девка, раньше времени хоронить-то нас удумала? Зараз прекрати. Держаться надо. Казаки-то наши вернулись, поди. Увидали, что там разор и по следам пошли. Как пить дать. Если сами не справятся, могут за помощью к азовцам послать. Не зря же там стоко друзей у них. Пахом Лешик – казак бедовый. Да и другие такие жа. Хочешь сказать, что Никита Крест али Гуня Дивов нас так бросят? Да ни в жизнь. Они сами пропадут, а нас выручать пойдуть. Вот увидишь.  Так что ты эти мысли выбрось. Радуйся, что не тронули нас покедова. Повезет, и еще не тронут.
Марфа вытерла сопли, и горячие губы снова приникли к уху подруги.
 – Какая ты, Варька, сильная. А я вот, как о нас думаю, так реву.
– О чем-нибудь другом думай. О женихе помечтай, что ли.
– Ой, ты знаешь, Варварка, – взбодрилась Марфа. – Я, лишь бы этим бусурманам не достаться, готова первого же казачину полюбить. Нехай он страшный будет али косой. Все едино, лучше уже ему свою честь девичью отдать, чем этим...
Варя тяжело вздохнула...
– А я скорее помру, чем дам себя тронуть.
– А ежели силком снасильнючуют, тогда что делать?
– А ежели силком? То опосля все едино жизни себя лишу. И хотя бы одного с собой ухвачу.
– Какая ты Варька, крепкая, – вздохнула и Марфа. –  А я вот и не знаю, как же буду...
– Когда будешь?
– Ну, если вдруг снасильничуют.
– Ты это брось. Спасут нас казаки, вот увидишь.
– Эх, твои бы слова да богу в уши.
Здоровый черкес, пару раз уже зыркавший в их строну, решительно поднялся.
Девушки настороженно примолкли, ожидая. Черкес склонился над ними, в волосатой руке блеснул нож. Марфа прижалась к подруге, дрожь прошлась волной по упругому телу. Зло прикрикнув на девушек, враг снова выпрямился. Постоял, размышляя. Потом оскалился, и, склонившись, провел рукой по бедру Марфы. Девушку заметно передернуло, но глаза она поднять не посмела. Зато Варя не отрывала разъяренного взгляда от врага. Черкеса, похоже, забавляла ненависть девушки. Постояв еще, неизвестно чему улыбнулся. И вдруг хохотнул.
– Карош, девка, – пригнувшись, он стукнул ее по заднему месту ладошкой.
И похохатывая, удалился.
А Варе еще долго казалось, что на ее теле, там, где коснулась ладошка врага, набирает красного цвета пятно, словно после ожога. Она понимала, что этого не может быть. Но вот блазнилось, и все тут.
Больше девушки не разговаривали. Притулившись друг к дружке, вымотанные тяжелым переходом, они быстро уснули.

Глава 4
Утро ворвалось в распахнутое окно Валуя петушиными воплями. Курей на улице держали почти все казачки, и так, под перекрестным кукарекиным обстрелом, атаман просыпался почти каждое утро. Он привык к этому и не роптал, даже мысленно. Если уж говорить откровенно, то такая побудка атамана вполне устраивала – петухи кричали по солнцу – самое то для раннего подъема строгого командира, которым мнил себя Валуй. Заявиться первым к казакам ночной смены, когда они еще не ждут – это ли не обязанность  атамана? Правда, теперь уже ждут – приучил всех к своему раннему появлению. И хоть дело поставлено грамотно и не требует постоянного контроля, но уж так привык и менять ничего не хотел. К тому же он понимал, что взрослые казаки завсегда внимательней смотрят на атамана из молодых. И хоть уважение донцов завоевал не за столом с варениками, но все равно, назвался груздем, надо соответствовать. Он даже бороду отпустил, чтобы выглядеть важней и солидней. А то как-то неудобно бывает командовать казаками, многие из которых ему в отцы годятся.
Подскочив, Валуй в два широких шага оказался перед умывальником – пора было приводить себя в порядок и отправляться проверять ночную  смену. Сегодня они сдают дела, и атаману не хотелось, чтобы казаки, оставшиеся следить за подкопами, потом  вспоминали его недобрым словом, мол, в последний день и позабыл про них. Дежурные донцы вместе с Арадовым до утра проверяли крепи и перекрытия всех ходов. Должны были успеть.
Прохлада еще держалась между остывшими за ночь глиняными дувалами, еще холодил спину ранний ветерок, но солнце, только поднявшееся над землей, где-то за крепостью, невидимое пока, пахнуло первым жаром, покатившемся тяжелыми волнами по быстро согревавшимся проулкам. «Однако, опять горячо будет, – Валуй, покосившись на расцветающее красками густое небо за дальней стеной, ускорил шаг. – Успею по холодку с казаками переговорить».
У приземистого, длинного и толстостенного сарая, построенного казаками вплотную к Ташканской стене, лениво переговаривались на лавочках с десяток казаков. Завидев атамана, крайний поднялся навстречу. Валуй узнал в нем Арадова.
– Как обычно, с петухами встаешь, – одобрительно заметил мадьяр после приветствия.
Валуй покивал притомившимся донцам, оставшимся на лавочках:
– Привык дома рано подниматься, с тех пор и не могу спать долго, – Валуй зевнул в сторону.
Мадьяр улыбнулся в усы:
– То-то тебя и развозит по утрам.
Атаман то ли не понял подковырки, то ли сделал вид:
– Ну что, все проверили? – он перешел к главному. – Как?
Арадов скинул благодушный вид, словно маску:
– Все прошли. В двух местах крепи подгнили, мы заменили. А так вроде, – он трижды суеверно сплюнул. – Остальные в норме.
– Думал, кого тебе оставить?
– Я так прикинул, что мне все равно. Все казаки с делом отлично справлялись. Борзяту бы у тебя в атаманы попросил, но не дашь ведь? – мадьяр прищурился, запустив хитринки в уголки глаз.
– Не дам, точно. Любого другого проси, но не брата. Мы друг без друга, сам знаешь, долго не могем. Да и он сам не согласится. Он же из тех казаков, что саблю даже во сне заместо жены щупают.
– Да знаю, – расправил складки  на лице Арадов. – Ну, тогда ты сам решай. Мне без разницы.
– Гришку Лапотного, пожалуй, оставлю с двумя десятками, хватит?
– Маловато два десятка. Оставь хоть четыре. Куда ж нам на такую пропасть ходов, одно обойти их, день уйдет.
Валуй задумчиво почесал подбородок:
– Три оставлю. И не проси больше, – остановил он готового возмутиться мадьяра. – Больше не могу. Сам знаешь, дела большие намечаются. Пора нам по главному делу готовиться.
– Это по какому?
– По нашему, по казачьему, по какому же еще?
– Ну да, а мы тут чем по-твоему будем заниматься, дурака валять?
– Все,  Ваня, больше не могу, хоть режь. Солнце в полдень поднимется, мы уже должны из крепости выходить. Поход у нас срочный, – заметив, что Арадов хочет еще что-то возразить остановил того рукой. – И давай больше об этом не будем.
– «Не будем», вот так всегда.., – проворчал мадьяр, но тему сменил:
– Где твой брательник-то ненаглядный, спит, небось?
Валуй оглянулся:
– Он еще раньше меня встает. Занимается, головастик. Хочет старшего брата переплюнуть. Да вот он. Легок на помине.
Из-за угла выворачивал вспотевший Борзята.
– Тебе где с утра пораньше шею намылили, аль от дивчины какой выскочил? – Арадов прищурился. – Колись, младший брат.
– Да он у нас верный холостяк, ты чего Ваня, как такое подумал-то? – Валуй развернулся к приближающемуся и уже прислушивающемуся к ним брату. – Удары отрабатывает, дыхание укрепляет он, сказал же.
– Да,  а зачем? – подрывник состроил наивное выражение лица. – Саблей он махать вроде умеет, по мужицкой науке может слаб?
– Я вот тебе сейчас покажу, слаб, – Борзята, вытянув кулак, покрутил им. – Валуй придержи его.
Атаман хотел было ухватить Ивана, но тот, предугадав намерение брата, уже отскочил на пару шагов в сторону:
– Ага, уже объединились? Вдвоем одного? Конечно, справитесь, лбы такие!
А сам потихоньку отступал к лавочкам. Казаки, прислушивавшиеся к шутливой перепалке, вовсю улыбались. Кто-то даже предположил: «А отлупят ведь. Здоровы братцы».
Борзята, остановившись рядом с Валуем, окликнул нерешительно замершего Арадова:
– Ладно, иди уже, не трону. Твое счастье, добрый я сегодня.
Атаман поддержал:
– Ага,  иди, иди, он тебя сильно бить не будет, – и, сделав свирепое лицо, с турецким акцентом добавил. – Зарэжэт, и все.
Арадов было дернулся подходить, но после этих слов остановил уже поднятую ногу. На лавочке захохотали. Атаман тоже усмехнулся. Борзята, рывком дернувшись вперед, застал Арадова врасплох. Обхватил, притворно испугавшегося подрывника двумя руками, с силой сжал:
– А ну, повтори, чего ты тут  про меня балакал? – Борзята шутливо нахмурился.
  – Тебе послышалось, и в мыслях ничего не было, – Арадов скосил преувеличенно правдивые глаза назад.
– Ладно, – отпустил его, сотник. – Живи на этот раз. Прощаем, так и быть.
Валуй подтянул Арадова к себя за рукав:
– Ну, хорош шутковать. Борзята давай собирай всех наших сюда. Объявляю построение.

Глава 5
Это только кажется, что зеленая, еще не выгоревшая июньская степь раскрыта перед внимательным и зорким взглядом до самого горизонта, словно ладонь. Если приглядеться, и ладонь-то не шибко гладкая, хватает на ней и бугорков, и впадинок, и трещинок. Так и в степи. Бывает, холмы, пусть не высокие, но долгие, тянутся иной раз на версту, а то и на две. Мелкие балочки, словно трещинки на человеческой коже, пересекают ее и влево, и вправо. Густые травостои островками колышутся среди низеньких, по бедро, ковылях в знойном мареве. А высотой они поднимаются в рост человека. Кое-где раскачиваются на сухом душистом ветру легкие кустики, вроде, и не густые, а матерый казак легко спрячется в них сам и лошадь утаит.  Для опытного пластуна степь, что тайга для лесного жителя. Если не захочет, никто его ни за что не увидит. Хоть сутки будет идти рядом с татарскими отрядом. Это если на своих двоих. А вот ежели на лошади – тут сложнее. Верхоконного видать издалека. Шибко не спрячешься. Так что тут каждый раз выбирать надо – то ли ты хочешь быстрее добраться до нужного места, то ли незаметнее.
Примерно так поучал заслуженный казак-джаниец  Никита Крест молодого напарника Ляшку, худого до выступающих ключиц, казака без фамилии, сироту, в малых годах еще прибившегося к хутору. Рядом задумчиво покачивался в седле мерина еще один товарищ – Гуня Дивов. Он был кос на один глаз, но ошибался тот, кто думал, что можно подкрасться к Гуне со слепой стороны. Он если и не видел, бывало, то звериная чуйка его никогда не подводила. Потому и жив был до сих пор,  несмотря на почти пять десятков беспокойных лет. А в казачьей среде до такого возраста мало кто доживал.
Когда Пахом, вернувшись на хутор, застал там разор, сожженные камышовые мазанки, и трупы родных и соседей, а особенно много было побито малых детей, он не стал тратить время на горевание. Казаки лишь по-быстрому схоронили близких людей, заглотнув слезы до того момента, как свершат месть. Без звука выходил небольшой отряд уцелевших хуторян-джанийцев на тропу. Только белели скулы, да руки сжимали повода крепко, аж до судорог.
Следы черкесы и не пытались запутать или замаскировать, рассчитывая больше не скорость и на то, что казаки не сразу выйдут в погоню. Так, собственно, и вышло. Сутки форы черкесам хватило, чтобы скрыться в главном ущелье, оставив на пути преследователей засаду по обе стороны от мелкой ледяной речушки, перекатывающей камешки по дну ущелья. Пахом в горы не пошел, справедливо рассудив, что черкесам ничего не стоит поставить на своих следах еще и другие засады. Даже если эту, обнаруженную, уберут тихо, а это – не факт, гарантии, что не напорются еще на кого никто не даст. Опытный казак Пахом Лешик не считал хана черкесов глупей себя, а его людей менее искусными в науке засад, нежели джанийцы. Да и соваться в ущелье двумя десятками, даже готовыми на смерть ради святого дела мести, против нескольких сотен горцев – бессмысленное самоубийство. А Пахом погибать в ближайшие дни не планировал, во всяком случае, до тех пор, пока не выведает судьбу полона.
В ущелье, в самом начале раскинулся аул хана. Многочисленный и шумный. Там полон вряд ли оставят – погонят дальше, за перевал. Там за горами, рассказывали, расстилалась широкая долина с большим селением. В нем торги пленными и проводят. Пахому в том ауле бывать не доводилось, да и людям его тоже. Но по рассказам слышал. Пленников покупают горцы, спускающиеся в долину с дальних склонов гор. Но это уже после того, как самых лучших рабов хан продаст крымчакам – первым слугам султана. Хан зависел от турецкого оружия и поддержки, и чтобы не обидеть союзников, договора этого держался крепко. Потому-то возможность вызволить своих родных из неволи Пахом в голове держал. И хоть шансов было немного, но если донцы подсобят, то может получиться. В любом случае джанийцы не отступят. И даже если донцы не придут, отправятся сами. Пусть погибнут, но никто не упрекнет их на том свете, что бросили они своих родичей и соседей на поругание врагу.  Но это в самом последнем случае. Пока же Пахом шибко надеялся на донцов, и, отправляя гонца к Азову, велел просить сотню Валуя Лукина - своего названного брата. В расчете на то, что даже если того не отправят старые атаманы приказом, он сам вызовется помочь Пахому.
Вызнав, где притаились засадники черкесов, Пахом отвел свои два десятка назад. Он знал, что горцы уже отправили гонцов до крымчан, приглашая их на невольничий торг, и надеялся перехватить купцов по дороге к ущелью. Это даст им немного времени дождаться донцов. Потому и раскидал он джанийцев тройками по всей степи, дабы не пропустить татар.
На склоне еле заметного взгорка Ляшка придержал кобылу. Махнув рукой товарищам, чтобы не ждали, мол, догонит, резво соскочил. Глинистый склон, под редкой здесь травой дырявили норы байбаков. Казаки сторожких зверьков уважали, как последнюю надежду оголодавшего путника, попусту не изничтожая. Однако, при случае не прочь были полакомиться их нежным мясом, по вкусу напоминающем цыпленка. Даже, когда вяленой и сушеной еды хватало. Живое, урчащее жиром на углях мясо байбака завсегда лучше любого куска, приготовленного впрок.
Ляшка присел на колени, заглядывая в круглую, словно большая монета нору. Байбак, если и прятался там, сидел тихо. Не дурак. Обычно казаки выгоняли сурков из нор огнем и дымом, но тут такой способ не подходил – в степи дымок, да если по ветру – далеко угадывается. А у них поход тайный. Самим татар надо засечь, а вот, чтобы их – то не дай бог. Лошадь, опустив морду, паслась рядом, Ляшка повод не выпустил. Он оглянулся в поисках какой-нибудь палки, намереваясь пошурудить в норе, но крик Никиты заставил его вздрогнуть и резко оглянуться.
На бугре казаки спешно разворачивали лошадей.
– Прячься с конем, мы их уведем, – донеслось до Ляшки.
Татары! И ему выполнять роль вестника. Для того, чтобы Ляшка добрался до Пахома, джанийцы будут рисковать жизнью, уводя врагов за собой.
Взлетев в седло, Ляшка так крепко вдарил пятками бока, что лошадка с места рванула галопом. Шагах в пятидесяти парень углядел травянистый густой островок, как нельзя лучше подходившей к его задумке. Только бы под копыто не попала шальная норка байбака. Только бы успеть! Да чтобы не углядели! Он не оборачивался, понимая, что смысла в том нет. Если его увидят – он узнает быстро. А если не углядят, то может получиться. О себе он сейчас не думал. Главное – Пахома предупредить. Вот они – татары. Идут за нашими, хуторскими. И хоть не было для него на сгоревшем хуторе родных по крови, но остались сродственники по душе, потому как не бросили казаки осиротевшего мальца, не прогнали за порог. Приняли. Вырастили. На ноги поставили. А дед Егорий, ему больше, чем родной стал. А еще учитель какой! Пластунскую науку навсегда в голову и тело забил. Он теперича никого не боится. С любым справится. А на черкесов этих и татар такой счет у парня вырос, что его кровью смывать и смывать. Вот только добраться бы до вражин этих! Уж, спуску не даст. Узнают, они как казак Ляшка может за своих мстить. Так что давно хуторской он, и за своих любого гада готов порвать.
Как же он некстати отстал от казаков. Сурки эти... Или кстати? Додумать не успел, лошадь по дуге обогнула травяной островок, и Ляшка, как учили, чуть замедлив, завалил бедную лошадку на бок, и та екнула селезенкой, падая. В последний момент Ляшка успел выдернуть ногу из-под брюха, и развернувшись, укрылся за лошадью. Лук так и висел за спиной, он даже не подумал его доставать. Если выдаст себя – не уйти. Свора завсегда быстрее скачет, нежели одиночный всадник. Давно проверено.
Впереди стеной вставала густая трава, что творилось на взгорке, он видеть не мог, зато слышал. Татары взлетели на верхушку холмика с гиканьем и визгом. Понукая лошадей, они устремились за казаками, удалившимися уже саженей на триста. Пыль, поднимающаяся полупрозрачным облаком за казачьими лошадьми, выдавала их месторасположение. Ляшка замер, моля господа, чтобы татары не увидели легкого пыльного следа, еще висевшего в воздухе на следах его лошадки. Пригнувшись к самой морде, он сжал ладонями губы лошади. Не дай бог, всхрапнет или, чего доброго, ответит на ржание.
Татары удалялись. Затихали визги и топот неподкованных копыт. Приученная лошадь лежала смирно. Бзыки  наворачивали круги над ее потным боком. Ляшка несколько раз махнул рукой, отгоняя надоедливых насекомых. Лошадиный глаз благодарно следил за его движениями.
Наконец Ляшка решился выглянуть. Придерживая животину, он вытянул шею над травой. Сквозь редкие метелки просвечивал пустой пригорок. Уже осмелев, он поднялся во весь рост. Тут же лошадь, подтягивая копыта, начала подниматься. Парень крепко держал за повод.
Никого! Только вдалеке растворяются в голубой дымке раскаленного неба татарские всадники. Ляшка подтянул подпругу. Поправил лук за плечом. И одним прыжком залетел в седло. В следующий момент он уже скакал во весь опор, а горячий ветер ерошил и без того разлохмаченную шевелюру.
 
 До татарского отряда, походным маршем окружившего десятка два телег, было сажень двести. Лошади вынесли седоков на пригорок, ускорившись перед самым куполом, и казаки не успели даже пригнуться. Две враждующие стороны заметил друг друга одновременно. Уже лупя бока лошади нагайкой, Никита Крест крикнул Ляшке, чтобы прятался. Шагов через десяток он оглянулся. Заметив, что парень скачет к травяному колку, который они только что миновали, Никита молча кивнул сам себе. За спиной молча нахлестывал бока мерина Гуня Дивов.
Татары выскочили на горку, когда казаки оставили за спиной не меньше трехсот сажень. Никита коротким взглядом сосчитал – не меньше двух десятков. Гикнув и даже заверещав, враги бросились следом.
Били в лицо мошки и разная другая летающая мелюзга, лошадиные ноги пластали высокую траву, словно острые ножи – пучки черемши. Хорошо, последнее время двигались шагом, и лошади не уставшие. У татар, похоже, тоже. Изредка Никита оглядывался, чтобы снова убедиться – расстояние не сокращалось. Но упорство преследователей тревожило. Неужели так и не отстанут. На сколько лошадей хватит? Ну, на версту. А потом все, загоним. Если раньше, какая-нибудь балочка не заставит повернуть, а это ускорит нежелательную встречу. Татары-то наперерез возьмут, сразу срезав, как минимум, треть расстояния.
И только Никита об этом подумал, как двухметровой глубины овражек прорезал кочковатую степь шагах в двадцати. На всем скаку, казак повернул лошадь вдоль овражка, интуитивно взяв направо. Показалось, что там овражек мельчает. Татары за спиной восторженно взвыли, бросаясь по короткой прямой наперерез джанийцам.
«Ну все, – мелькнула мысль. – Догонят». И заработали мозговые клеточки, пытаясь найти выход из ахового положения. Стрела шоркнула по плечу, разорвав ткань зипуна. Под ним никакой защиты. Не одевали ничего с железом, целый день в седле – и лошади нагрузка лишняя, и самому тяжелей. Поясница – она тоже не каленая. Да и в дозоре больше на скорость лошадиных ног рассчитывали, нежели на удачу в схватке. Никита на появившуюся прореху  не глянул, но кожа саднила, значит, зацепили. Не сильно. По правую руку вырвался вперед мерин Гуни Дивова. Он сильней, лошадь начала по чуть-чуть  отставать.
И тут Никита понял, что не все потеряно. Овражек впадал в небольшую речушку, уже обмелевшую, а по ее берегу тянулась диколесная рощица. Не больше с полверсты в длину и в ширину не больно широкая – саженей двести в самом хорошем месте. Но это была возможность!
Вопросительно оглянулся Гуня, и Никита кивнул в сторону рощицы. Тот понятливо скорректировал галоп уже выдыхающегося мерина. За спиной снова взвыли татары, на этот раз зло, догадались, что задумали джанийцы. Никита пригнулся, как мог  низко. Только бы добраться до зарослей, а там поиграем в «казаков-разбойников». Стрела обогнала всадников, улетая к спасительной рощице. И тут лошадь на мгновение споткнулась. Никита не сразу понял, что произошло. Мерин уходил вперед, а лошадь, на глазах земедлялась. Он скосил глаза назад. Из лошадиного бедра торчало оперение стрелы. Заподозрив неладное, обеспокоенно оглянулся Гуня. Никита махнул рукой: не останавливайся. Заросли уже вот они. В следующий момент Дивов на ходу выпрыгнул из седла, умудрившись приземлиться на ноги. Мерин, отвернув в сторону перед густыми кустами терна, забившими саженей десять пространства вокруг рощицы, дальше побежал неспешно.
Никита решился. Не дожидаясь, пока лошадь свалится, он повторил трюк Гуни, и, оставшаяся без всадника, лошадь, начала заваливаться. Преданное животное, бежало из последних сил, понимая, что спасает жизнь своему хозяину. По инерции Никита пробежал шагов десять, что-то больно кольнула в спину, и он, разрывая об колючки терна одежду, ввалился в кустарник.
Казак сумел сделать еще несколько шагов, пока силы не оставили его. Еще мелькнула мысль, что самое главное сделали – увели татар от Ляшки, и парень успеет предупредить Пахома о маршруте крымчаков.
Никита повалился без сознания. В спине чуть пониже лопаток хищно вздрагивала оперенная татарская стрела. Он уже не услышал, как кружились перед кустами разъяренные татары, криками пытаясь скрыть разочарование, как руки друга ухватили его подмышки. И потянули вглубь рощицы.

Глава 6
Сухая прошлогодняя трава шелестела под локтями, и казаки иногда замирали, чтобы послушать тишину. Над  ночной степью играли отблесками высыпавшиеся из подола богини Лады алмазные звезды. Небо, там, где оно сходилось со степью, начинало бледнеть. Скоро утро. Пахом откинул со лба потные волосы, взгляд скользнул по кромке горизонта. Должны успеть.
К лагерю подкрадывались издалека, чтобы дозорные не углядели, даже случайно. Лошадей стреножили и пустили пастись без присмотра. Понадеялись, что надолго здесь не застрянут. Вернутся или нет – то другой вопрос. В любом случае, скоро станет ясно. Локти уже саднили, пот заливал лицо, назойливое комарье въедалось в кожу до нестерпимого зуда. Казаки терпели. Слишком многое поставлено на карту – жизнь родных и соседей по хутору, да и своя тоже. Не для того, чтобы жить, а для мести единой. 
Пахом подвел спешно собранный отряд к вражескому стану еще вечером, но с наскоку брать не решился. Численный перевес не в его пользу, да и подождать требовалось, пока все оповещенные казаки соберутся в указанное место.  Тут каждый клинок дорог. Как назло пропали два опытный пластуна – Никита Крест и Гуня Дивов. Со слов Ляшки, они увели за собой два десятка татар, чтобы парень смог донести весть о врагах. Донес. Все свое дело сделали, как и полагается, без осечек. Но куда делись казаки, пока непонятно. Пахом не верил, что такие матерые пластуны и не скинули погоню. Не в таких ситуациях сухими из воды выходили, а тут... Ну не верил Пахом, что совсем пропали казаки.
Два десятка джанийцев осталось под его началом. Это все, что уцелели после нашествия черкесов. Ну и двое с Ляшкой ходили. Без них – восемнадцать.
Пришла пора черкесам отвечать за подлость. А первыми ответят скупщики рабов – крымчане. И пусть их почти сотня, весь расчет на внезапность. И на ножи. И на руки, конечно. Почти все под его началом – пластуны мастеровитые. Ни в одном деле проверенные. Разве что Ляшка молод. Но его воспитывал старый дед Егорий. А тот – характерник. И вроде доволен был учеником. Нет больше Егория. Около его хаты много-много много следов осталось и крови. Знатно старик перед смертью погулял. Не меньше десятка врагов с собой забрал. Потому-то и не оставили черкесы от тела старика почти ничего – в лохмотья порубили. Видать, шибко озлились на него. Поделом им.
Над травой медленно вырастали плоские войлочные шапки дозорных. Оба сидят перед потухшим костром. Один – навалился на копье, то ли спит, то ли задумался. Второй – уставился в небо – звезды, что ли, считает?
Лошади татарские пасутся в стороне, ближе к речке.  Туда отправил Пахом одного пластуна, больше просто нельзя. Иначе здесь не справятся. Его маленький отряд и так уже понес непредвиденные потери.
Вдали разнесся над степью хриплый крик заполошной утки, попавшейся в лапы хищника. В степи у птицы много врагов, кто угодно может ее на зорьке подкараулить.  А крик такой, что от настоящего не отличить. Евпатий – низкорослый, но на редкость подвижный казак кричал. Как никто умеет птичьи и звериные голоса повторять. Даже опытные пластуны иной раз на его розыгрыши попадаются. Не отличишь от настоящего. Но на это раз, не розыгрыш, все серьезно. Знак это. На той стороне стана пластуны делом занялись. Пора и им.
Пахом указал подбородком на дозорных. Елда  Мясов – высоченный, жилистый, резкий, кивнул. Отвернувшись, что-то на пальцах показал напарнику – Ляшке. Им первыми идти. Елда – казак бедовый. За него Пахом не переживал. А вот Ляшка... Но Елда сам парня выбрал в напарники. Сказал, пора показывать, что умеет. Да и Ляшка рвался. А тут дело тонкое. Нельзя останавливать казака, коли ему очень надо. Потом, может перегореть. Опытный десятник Пахом знал, когда пойти навстречу просьбам, а когда укорот дать. В этом случае пустил Ляшку без сомнения!
Чуть шевельнулась трава, мелькнули в темноте еще более темные пятна подошв, и казаки исчезли. Сейчас где-то на той стороне стана, где сторожат двое других дозорных, точно также подбираются к своим «крестникам» его казаки. Время спрессовалось, потекло медленно, чинно, словно воды Дона в летнюю пору, когда река мелеет.
Волнуясь, Пахом стянул шапку, рука нервно расправила слежавшиеся волосы. Тихо. Только шумит легкий  ветер, покачивая травяные верхушки, да кричит где-то вдалеке напуганная птица. Видать сигнал Евпатия настоящую утку напугал, вот и паникует. Но то на руку. Все, как в природе бывает. Хищник одну споймал, она закричала, остальные тревогу поднимают, спасаются. Татарам бы только не спастись. Мелькнуло что-то еле заметное над головой дозорного, что звезды считал, и исчезла его шапка. Тут же второй молчком  ткнулся в землю, будто копье из рук неожиданно выбили. Махнув рукой, Пахом подскочил. Не разгибаясь, бросился вперед. Со всех сторон скользнули к лагерю неслышные тени.
С боку пристроился Ляшка, Пахом только глаз на миг скосил: молодец, парень. Тихо дозорных уделали.
Татары спали  под телегами. Похрапывали, привалившись к тележным колесам. Лежали в стороне, подсунув под головы лошадиные седла. Только бы не нашуметь. 
Пока приближались, Ляшка на пару  шагов опередил, вот что значит, молодой. Он присел у первого врага, разлегшегося на пути. Пахом не видел лица татарина, да и зачем оно? Главных все одно в темноте, да в сваре не отыщешь, начинать надо с краю и по порядку. Кому какую последовательность смерти выписала Мара. А казаки – они не убивцы. Нет. Они лишь волю ее выполняют. Святую волю. Торговцам рабами жить на земле ни к чему. Одно горе от них земле. И людям.
Показалось, Ляшка там ничего и не сделал. Только присел, и вот уже метнулся к следующему. Своего «первенца» Пахом заметил краем глаза. Тот свернулся калачиком на потниках, под головой – неизменное седло. Подкравшись, Лешик без колебаний сунул нож под лопатку. Фигура татарина вздрогнула, ноги вытянулись. И ослабли. Рядом хрипнул следующий татарин под ножом Ляшки. Десятник невольно напрягся, готовясь к самому худшему. Но простучало сердечко частым стуком, а ничего. Лишь где-то вдалеке поднял голову татарин, и тут же опустил ее, обливаясь кровью из сонной вены.
А Пахом уже бежал на полусогнутых к следующему, его храп доносился из-под телеги. К телегам постепенно перетекали и остальные тени.
Совсем по тихому сработать все-таки не удалось. То ли кто-то нож не точно сунул, вызвав предсмертный хрип, то ли проснулся какой татарин неожиданно, но тревожный крик, когда казаки уже резали врагов у телег, все-таки всколыхнул утреннюю тишину. С удвоенной силой бросились джанийцы на врагов, уже не заботясь о скрытности. Махали ножами во все стороны, кидали их, если подбежать не успевали, и падали и падали под смертельными ударами не успевшие понять, что происходит татары.
Но десятка два на самом краю сориентировались быстрее. Отмахиваясь саблями, они собрались за телегами. Казаки, поначалу нападая без всякой системы, постепенно окружили врагов. Те скучковались, прижимаясь  плечами друг к другу. Напряженно сжимая сабли, они не шли в атаку, еще не зная, какие силы противостоят им. Темное небо постепенно заливалось голубым сиянием, словно там, наверху, перевернули банку с краской. Ветер обдувал потные чубы, шевелил забывшие об уходе бороды. Заливались в леске неподалеку ранние соловьи, и тяжело дышали окружившие врагов казаки. Но глаза поблескивали хищно и безжалостно.
Джанийцы тоже не нападали. Ножами торговцев рабами не достать, а луки они оставили вместе с лошадьми. С таким оружием за плечами много не наползаешь. На некоторое время на поле боя образовалась заминка. Но это ненадолго. Сейчас татары сообразят, что казаков против них всего-то семнадцать человек, да еще и без сабель. И рванут в бой. И удержать их будет, ох, как не просто. Если вообще получится. Да и казаков положат, саблями враги владеют тоже не слабо. Пока Пахом перебирал разные варианты выхода из критической ситуации, мимо шоркнула стрела, и один из врагов, вскрикнув, повалился навзничь. Пахом резко оглянулся. В десяти шагах Ляшка накладывал на тетиву трофейного лука новую стрелу.
«Ай да, шельмец!»  – мелькнула восторженная мысль, и тут же следующая стрела выбила из строя татар еще одну жертву.
Казаки раздались, раскрывая Ляшке  сектор обстрела. А кто-то уже бежал назад, отыскивая взглядом брошенные татарские луки.
Еще две стрелы, с чмоканьем вонзившиеся в тела врагов, прилетели откуда-то сбоку.  «А это кто?»  Оглянувшись, Пахом разглядел смутно знакомую фигуру, отправляющую в цель третью стрелу. Он не успел задуматься, кого ему напоминает скрытый утренним сумраком человек. Татары, сообразив, что если ничего не делать, то их просто выбьют по одному, с визгами бросились вперед. Казаки остались стоять, как вкопанные. «Ну теперь-то мы погутарим, на шесть татар меньше стало, благодаря парню. И тому, кто в сторонке. Молотки!» – Пахом откинулся, уворачиваясь от летевшей сбоку сабли, (как раз бы по шее попала). Следующим движением, он прыгнул вперед, выставляя перед собой нож. Почувствовав, как оружие вспарывает толстую кожаную крутку татарина, он перекатился на бок. «Скорей всего, зацепил». И нога твердо припечатала не добитого врага в пах. Тот охнул и, согнувшись, напоролся на выставленный нож.
«С этим покончено». Рядом отступал под натиском крупного татарина в дорогой кожаной куртке, обшитой металлическими пластинами, Ляшка. Пахом повернулся к нему. Но не успел. Парень, щучкой сиганув  через голову потерявшего его из виду врага, на лету резанул по шее. И толстый фонтан крови ударил из перерезанной артерии. Несмотря на шаткое положение нападавших и сосредоточенные на деле мысли, Пахом не мог не отметить редкий трюк в исполнении Ляшки. «Как есть – Егория школа. Далеко парень пойдет, ежели не сгинет по случаю».
Пахом ломанулся через телегу – там кто-то из казаков упал, держась за распоротое горло. Нож скользнул точно под лопатку, враг осел, и десятский быстро  оглянулся. Шагах в десяти джанийцы кружили вокруг двух последних татар. Пахом не сразу понял, почему их не трогают. И только когда две стрелы почти одновременно сразили врагов, он догадался, чего ждали его товарищи.
Быстро развернулся в одну сторону. В другую. Пусто, только мертвые тела буграми выпирают на темной земле. А между ними узлы, седла, мешки... Оружие татарское. Казаки неторопливо разбредались по полю. «А ведь, сладили».
Выдохнув с облегчением, Пахом присел на телегу, прикрытую рогожей. Почему-то сразу ослабли ноги. Скинул ткань. Под ней оказались небольшие мешочки с чем-то рассыпчатым и, на первый взгляд, тяжелым. «Песок, что ли?» Он ковырнул один ножом. На солому, устилавшую дно телеги, посыпался черный порошок. «Порох!» Ух ты! Вот это повезло. Видать, везли черкесам. Вот только для чего? За рабов расплачиваться? Шибко жирно. Товар-то редкий. Скорей всего, везли как союзникам. Неужто, что-то совместное намечается? Ни на Азов ли? Надо будет с Валуем переговорить, как подойдет.
Несколько товарищей встали кружком у погибшего казака. Реча пал. Славный был казак. Пахом Лешик устало сполз с телеги. Кто-то, наклонившись, закрыл убитому глаза. Выпрямившись, замер рядом. Пахом узнал. Это же Дивов, откуда он?
Десятский встал рядом. Реча лежал на боку, закрытые глаза освещали первые лучи поднимавшегося солнца. Пахом сглотнул сухим горлом. «Вот и еще один хуторянин ушел в чертоги Мары или в рай, как говорят попы.  Уходят джанийцы. Так скоро и все уйдем. Так, – он заставил себя отвернуться. – Больше никто?
– Раненые есть маненько, а так целы, – отозвался Елда, придерживая болтающуюся руку. Кровь загустилась на рукаве ниже локтя. 
Похоронить, собрать все, что можно,  уходим.
– Телеги забирать? – поинтересовался хозяйственный Евпатий.
– Все заберем. На них порох, казакам в крепости пригодится. Да и нам не помешат, – он тронул Гуню  за рукав. – Ты как здесь?
Дивов напялил на голову остроконечную барашковую шапку:
– Вот, услышал, прибежал. Недалече прятался.
– А Никита?
Гуня вздохнул тяжело:
– Никита там. В лесу похоронил.  Стрелой его, в спину.
Пахом сжал губы:
– Какого казака угробили!
– Нонче убивцев покарали.
– Покарали. Казака вот только не вернешь.
– Все там будем. Куда теперь?
Пахом оглянулся. Джанийцы заканчивали укладывать добычу на телеги. Другие впрягали татарских выбранных лошадей. Остальные широким испуганным табуном кучились неподалеку.
На татарской гнедой, высокой с гибкой шеей к  Пахому подскакал Ляшка. В руке он сжимал повод заводного не оседланного мерина. То же статного, только пегого. 
– За нашими лошадьми смотаться?
– По дороге подберем, Это ты кому?
– Да хоть тебе. Прихватил, знал, пригодиться.
 – Добрый мерин. – Пахом постукал его по крупу. Глянул на стройные ноги и, оставшись удовлетворенным, легко запрыгнул на круп.
– Уходим, казаки! – и вроде негромко крикнул, но в топоте копыт, ржании лошадей  и криках товарищей его услышали.
Пяток джанийцев, наворачивая зигзаги вокруг табуна, направляли лошадей в степь. Все понимали: надо уйти подальше от побоища. Скоро сюда налетят стервятники-падальщики. Устроят пир. И место битвы любой опытный взгляд заметит издалека.

Глава 7
Колючая ежевика раздражающе цеплялась за одежду и оголенные участки кожи. Конечно, оскольчане не собирались устраивать наблюдательный пост за ногаями в этих колючках. Когда в вечерних сумерках они осторожно приближались к лагерю, навстречу вышел, на ходу расстегивая кушак, высокий ногай. Парням повезло – он не смотрел по сторонам, увлекшись узлом на поясе. Ближайшим укрытием оказались заросли ежевики, парни туда и нырнули, сразу же исцарапавшись и запутавшись.
Антошка Копылов аккуратно отцепил одну особо острую закорючку от воротника зипуна, но только повернулся, как новая вцепилась в штаны, да еще так неудачно – на пятой точке.
– Что же это за наказание, – прошипел он чуть слышно и тут же получил по плечу кулаком.
Он чуть слышно чертыхнулся.
– Тише ты.., – Тимоха Савин, стоящий на коленях впереди, полуобернулся. – Терпи, раз уж попали.
Нервно почесав шею, Антошка поерзал  плечами. Глубоко вздохнув, затих.
– Может, попробуем куда-нибудь перебраться, – так же тихо предложил Афоня Перо. – Вроде.., – он не договорил. Ладонь друга, пахнувшая разнотравьем, зажала рот.
В лагере ногайцев, за которым и наблюдали осколецкие казаки, к дежурному у костра внезапно приблизилась тень, в виде смутного силуэта человека. Остановившись рядом, оглянулась:
– Как дела? – спросила она знакомым голосом князя Наиля. – Тихо?
Дежурный встрепенулся. Подкинув в вялый огонь палку, которую до этого вертел в руках, прошептал
– Ага, тихо.
Ногайцы говорили на языке очень близком к татарскому, а его донцы разумели с детства.
Князь все еще стоял рядом, похоже, прислушиваясь. В ночи потрескивал костер, пронзительно вопила какая-то птица в глубине леса, кричали хором лягушки от Дона. Луна, затянутая облаками, выглянула на короткий миг. Кинув на верхушки деревьев мутный луч, будто устыдилась подглядывания. И снова спряталась.
– Ладно, смотри тут. Скоро гости должны подойти, не проспи.
– Да я не сплю.
– Знаю я вас, – повернувшись, князь скрылся в густой темноте.
Дежурный, проводив взглядом фигуру Наиля, поправил на спине накинутый  утепленный зипун. И, уперев локти в колени, снова опустил голову на руки. Тимофей медленно отнял ладонь от губ Афони.
– Ты слыхал? – тут же шепотом затараторил тот. – Гостей ждут.
– Слыхал. Значица, и мы подождем.
– Может, все-таки в другом месте? – Антошка просительно скривился.– Мочи нет здесь сидеть.
– Терпи, – оборвал Тимоха. – хочешь, чтобы нас услышали?
Антошка, опять почесав шею, еще тяжелей вздохнул. И вроде смирился. Из-за облака вновь выплыла ущербная луна.
Гость появился со стороны города, когда утомленные долгим и безрезультатным наблюдением, парни уже собирались уходить. Они бы, наверное, и раньше отправились к стану, но выбраться из колючей ежевики бесшумно было невозможно. Проклятые колючки, словно специально задерживая их, десятками цеплялись за одежду. Да так хватко, что освободиться от них, не привлекая внимание постового, это надо было суметь. А вот в этом-то парни и не были уверены. Они уже несколько раз пожалели о своей выходке, но деваться-то некуда, и казаки ждали, пока охранник заснет. Однако, дежурный у костра, хоть и подремывал, но не крепко. То и дело он встряхивал головой, пытаясь сбросить наваливающийся сон, но дрема, отпрянув ненадолго, скоро снова наползала на человека, и ногай вновь затихал, ссутулившись на бревне.
Человек вышел к лагерю от дороги, ведущей из города. Парни ерзали в кустах с противоположной стороны от костра и увидели его в последний момент, а точнее, услышали. Человек подошел к огню почти бесшумно. Остановившись так, чтобы не попасть в светлый круг, создаваемый пламенем, он негромко окликнул дежурного. Тут его казаки и обнаружили.
Постовой вскинул голову. Завидев силуэт человека неподалеку, испуганно вскочил:
– Кто здесь?
– Я к князю, – ответил незнакомец. – Меня ждут.
Постовой помолчал, видно туго соображая  после резкого просыпания. Потом кивнул,  указывая на место у костра:
– Присаживайся, я позову князя.
Незнакомец не сдвинулся с места:
– Зови.
Дежурный молчком шагнул в темноту.
Казаки притихли и прислушались. Из-за этого человека они просидели в кустах полночи. Только что они согласились друг с другом, что еще чуть-чуть и, невзирая на создаваемый шум, начнут выбираться из ежевики. Но тут появился загадочный гость, и откуда-то взялись силы и терпение, даже навязчивые колючки стали донимать вроде не так крепко.
Парни безуспешно  напрягали зрачки, пытаясь разглядеть человека. Афоня так вообще сложил ладони трубочкой, приложив их к глазам. При этом он шепотом уверял друзей, что так видно лучше.  Парни надеялись, что незнакомец не будет там стоять вечно и войдет-таки в полосу, освещенную слабым огнем. Но гость, словно что-то подозревая, не торопился подходить к костру. Вместо этого он подождал, пока дежурный удалится. Не поднимая головы, обошел костер по дальнему кругу. И уселся на его место спиной к парням. Из зарослей им было видны только его крепкая спина в темном зипуне и бесформенная шапка, съехавшая на бок. Костер догорал, редкие угли бросали слабые отсветы,  освещавшие лишь самые окраины кострища. Тимоха Савин предположил, что сейчас он подбросит дров в затухающее пламя, и вот тогда они разглядят. Ну не будет же он вечно сидеть без движения. Человек он или не человек? Наверняка, или обернуться захочется, или в сторону поглазеть, так хоть сбоку увидеть можно. Но время шло, а гость, замерев, словно ледяная статуя, не сделал ни одного движения. Парни начинали тихо беситься.
Наконец, раздались упругие шаги,  и из темноты вынырнул князь. Один. Гость резко поднялся, разглядывая Наиля. Тот, приближаясь, слегка поклонился незнакомцу
– Рад видеть тебя.
– И я, – голос прозвучал глухо, будто бы гость был то ли простужен, то ли осип от длительных разговоров.
На этом церемония приветствия и завершилась. Уселись рядом. Наиль поднял лежащее сбоку полено и хотел было кинуть его в костер, но незнакомец движением руки остановил ногайца:
– Не надо.
– А, понял. Извини, не подумал, – князь, швырнув полено обратно, обстучал ладони друг об дружку.
– Не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня здесь.
– Вообще-то здесь нет чужих.
– Все равно не надо, – гость неожиданно обернулся, и темные провалы его глаз скользнули по кустам, в которых притаились казаки.
Афоня, вздрогнув, крепче сжал плечо Тимохи. Антошка затих, прикрывая губы ладонью. Казаки боялись вздохнуть, не то, что пошевелиться. Они не видели отсюда лица незнакомца, но почему-то были уверены, что он смотрит на них.
– Нет здесь никого, кроме наших,  – Наиль тоже обернулся.
– Нет, так нет, – гость снова уставился на угли костра.
Помолчали.
– Может, чаю?
– Нет, не хочется. Времени мало. До рассвета надо вернуться на стан, а то наши могут заметить.
– Что-то удалось узнать?
– Немного. Казаки знают о приготовлениях султана и готовятся к сидению в крепости.
– Они надеются, что смогут устоять? Дети и то менее наивные.
– Эти наивные, тем не менее, смогли взять крепость четыре года назад. И потом еще не раз отбить нападения наших союзников – татар.
– Это верно, – вздохнул Наиль. – Что еще?
– В крепость удалось заслать моего человека. Он попробует нарисовать схему основных складов казаков.  Но самое главное для него задание – отыскать рисунок подземных ходов. Слышно, что казаки их немерено нарыли.
– А ты уверен, что есть такой рисунок?
– Не может не быть. Такая прорва ходов – не всяк запомнит.
– Да, это непросто. Наверняка, казаки ее под охраной держат.
– Знаю, но будем пробовать.   
Наиль вздохнул:
– Время все меньше.
Голос его звучал без прежней уверенности. Но пришлый человек, показалось, этого не заметил.
– Надо найти нашего друга в крепости?
– А разве казаки не всех перебили?
Незнакомец развернулся к князю. Тот неожиданно опустил голову.
– Всех, – сказал тот напряженным голосом после короткой паузы. – Но не совсем.
– Неужели остались верные люди? – вскинулся Наиль.
– Должен быть один, из армян. Если сумеем связаться, будет свой человек в тылу у казаков.
– Эх, жаль они никому из купцов в крепости не разрешают остановиться!
– Жаль, – согласился гость. – Придется исходить из того, что имеем.
– Что передать паше?
Незнакомец поднял голову, всматриваясь в темную даль:
– Передай, что казаки очень серьезно готовятся к осаде. Мы примерно узнали, где их пороховой погреб, но приблизиться к нему, чтобы узнать наверняка,  пока не удается – очень уж хорошо охраняют.
– Это все?
– Нет. Еще есть новость. Они ждут подкрепление, скорей всего из Запорожья, может, еще каких казачьих земель. У этих проклятых кяфиров везде товарищи, готовые рисковать ради дружбы жизнью.
– Не пройдут. Наши черкесы и татары все дороги перекрыли.
– Я бы не был так уверен. На всякий случай сообщи союзникам, пусть еще отряды отправят на переправы и на все развилки.
– Я скажу. А как они там решат, то мне не ведомо.
– Это само собой. У меня все. Я сейчас уйду, а ты не сразу костер обновляй. Хорошо?
– Хорошо, – несколько удивленно отозвался князь. – Когда еще навестишь?
– Через неделю, – незнакомец поднялся. Встал и Наиль. – Так же ночью. Мне кажется, казаки, а особенно этот, одноглазый, как-то внимательно на меня поглядывать стали в последнее время. Он вроде на первый взгляд простой-простой… Но, чует мое сердце, не такой он.
– Знаю его. Фроська это. Ты прав, он не так глуп, как хочет казаться. Осторожней с ним.
– Хорошо. Ну, прощаться не буду. Бывай, – раздался щелчок – гость выдернул из ножен кинжал и вставил его обратно.
Князь снова коротко склонился, а когда поднял голову, незнакомец уже скрылся за темной завесой ночи. Он еще постоял, о чем-то размышляя, и тоже завернул в другую сторону от костра.
– Уффф, – выдохнули казаки почти одновременно.
– Надо выбираться, – развернувшись на коленях, Тимофей подтолкнул Антошку.
– Сейчас, вот эту колючку отцеплю.
Исцарапавшись так, что не осталось, наверное, не пораненного участка кожи, казаки с трудом выбрались на чистое место. Неожиданно позади раздался тревожный голос дежурного:
– Эй, кто там?
Парни замерли, чувствуя, как наливаются сердца холодным страхом. Антошка внезапно хрюкнул и поскоблил землю ногой. Казаки переглянулись. Тимофей поддержал друга и тоже повторил свинячье «хрю».
– Кабаны совсем обнаглели.
Перед Афоней плюхнулась крепкая палка. Не сговариваясь, они несколько шагов проползли, а оказавшись за деревьями, рванули  в сторону дороги. Остатки леса пролетели, даже не заметив. Замедлились, только за спиной осталось не меньше полуверсты.  И силы почти закончились. Сипло дыша и сплевывая, перешли на шаг, но еще долго не могли унять загнанное дыхание.
Разрядка началась при подходе к лагерю. Первым хохотнул Антошка Копылов. Тимофей подозрительно покосился на него:
– Ты чего?
– Хрю, хрю.., – хохотнув громче, Копылов обернул смеющееся лицо к Афоне Перо.
Тот зажал рот ладошкой, пытаясь удержать смех. Но тут раскатисто закатился Тимофей Савин, и он тоже не выдержал. Хохот вырвался из-под руки, словно водосток в половодье, разбрызгиваясь и сминая заграждения. Через мгновение ржали все трое. Антошка, одной рукой хватаясь за живот, второй пытался упереться в землю, чтобы не упасть. На него, не удержавшись, навалился Афоня и они, уже задыхаясь от смеха, повалились на дорогу. Тимофей, улучив момент, хрюкнул. Парни, вроде начавшие понемногу утихать, снова попадали друг на друга. Савин на подгибающихся ногах тоже опустился на дорогу. Смеялись долго, и даже когда, наконец, смогли продолжить путь, не переставали похохатывать. На подходе к лагерю вроде уже почти успокоились.  Но и тут кто-нибудь нет-нет, да и, сжимая губы, удерживал рвущийся смешок. Парни грозили ослушнику кулаками, а сами старательно отворачивались в стороны, стараясь удержаться.
На стане спали. Костер потух. Рядом, свернувшись улиткой, похрапывал Васяня, назначенный дежурным. Парни не стали его будить, убежденные в том, что теперь сами не уснут до утра. Заодно и посторожат. Они осторожно прокрались к своим лежкам. Вытащив из-под одеял свертки одежды, имитирующие человеческие фигуры, нырнули на их место. И только улегшись, почти одновременно выдохнули, скидывая напряжение.
Чуть позже Тимофей тронул Афоню за плечо:
– Спишь?
– Ответом ему стало ритмичное сопение.
Он поднял голову, пытаясь рассмотреть лицо Антошки, улегшегося дальше, но оттуда тоже донесся легкий храп.
«Вот, черти, – ругнулся он про себя. – А говорили, не уснут.
Он полежал немного, соображая, что делать. Почесав затылок, неспешно выполз из-под одеяла. Молчком приблизился к костру. Подобрав несколько веточек, разбросанных под ногами, склонился к почти потухшим углям. Через пару мгновений крохотные язычки пламени заплясали на свежем топливе. Парень обернулся, отыскивая глазами заготовленные дрова. Поднимаясь, проворчал:
– Нет, лагерь без охраны оставлять негоже.
Вскоре высокий костер весело набросился на предутреннюю плотную темень. Тимофей, заправив остывшие ладони в подмышки, присел перед огнем, намереваясь дождаться рассвета.

Глава 8
Проводник Архип Линь, темноволосый, очень сильный, обманчиво медленный в движениях казак, от которого исходила прямо-таки медвежья уверенность, поджидал Валуйскую сотню у крохотного колка , тянущегося вдоль теряющегося в степи овражка.  В округе давно спокойно, но натуру не исправишь. Архип даже здесь, под Азовом, прежде чем разместиться на отдых, продумал, как будет отходить в случае чего. По овражку. Лошадь, сейчас поедающую листву разлапистых кустов, повести в поводу, а там ищи-свищи их.
Торговый шлях на запад лежал несколько в стороне, и просматривался отсюда на добрую версту в обе стороны. Архип ночевал в городе, но уже спозаранку, как только получил от Валуя обещание выйти в ближайшие часы, поспешил на волю. Казак, выросший на просторе степей и кубанских лиманов, за стенами крепости чувствовал себя неуютно.
День разгорался горячий, птицы, покричав в леске с утра, с жарой притихли. На небольшом костерке, почти бездымном пузырилась густая полба . Помешав кашу, Архип поднес к губам ложку с пробой. Вытянув губы, обрамленные густыми усами, к низу переходящими в заросли длинной спутанной бороды, втянул несколько крапинок. Готова. Удовлетворенно кивнув, снял котелок с огня.
Он вытирал опустевший котелок пучком травы, когда на горизонте показалась колонна верхоконных, почти вертикально поднимающая пыльное облако. Безветренно.
Казак неспешно уложил посуду  и мешочек с полбой в сидор. Затянув на его горле петлю, скосил глаз на левый ичиг . На носке протерлось, как бы не прохудилось вовсе. Прикинув расстояние до колонны, Архип сморщил нос: починить не успевал. Развязав пояс, он спустил штаны, и угольки зашипели под тугой струей.

К шестому дню прошли около трехсот верст. Дорога тянулась медленно, за разговорами. За все дни почти никого не видали. Один раз только, давеча, мелькнула на взгорке тройка всадников. Скорей всего, ногайцы. Завидев внушительную  казачью колонну, они резко развернули лошадей. Теперь иной раз Валую чудилась слежка. То, кажется, шевельнется вдали травяной бугорок, то птицы взлетят на самом окоеме, будто вспугнули. Но на глаза, если, кто и следил, не показывался. Атаковать такую силищу никакие ногайцы не рискнут. Нет в степи сумасшедших. Особо по этому поводу казаки не переживали. Вот, с Пахомом встретятся, тот со своими пластунами живо отвадит желающих поглазеть за донцами. Хотя посты Валуй в тот же день отрядил двойные. На всякий случай. Архип, тоже иной раз беспокойно оглядывающийся, осторожность атамана одобрил. Он тоже подозревал слежку. Но, как и Валуй, не придавал ей большого значения. Считал, нагайцы из опасений позади идут. Если вдруг казаки надумают сменить направление, они успеют предупредить своих и отойти всем родом.
Вчера же вечером в самом узком месте переправились через Кубань. Хорошо, Архип ведал эту переправу, а то бы сами ни в жизнь не нашли:  пойма так заросла камышом, что не подступишься. После Дона речка показалась казакам невеликой. Хотя, Матвей утверждал, что в других местах она ни в чем не уступает родной реке, а кое-где и пошире будет. Донцы засомневались, но спорить не стали.
Рыбы в Кубани оказалось навалом, не меньше, чем в Доне. Легко наловив судаков и щучек на всех, быстро сварганили ухи. Правда, есть пришлось чуть ли не второпях, накидывая на головы башлыки, по-походному закрепленные в районе груди перекрещенными лентами . И активно отмахиваясь. Столько всяких кровопийцев на казачьи души к вечеру накинулось! Иной раз казалось, терпения не хватит усидеть. Собственной кровью из их раздавленных телец, словно водой облились. Но больше всего досталось, как обычно, лошадям. Покорные казачьи кобылки и кони иногда, вдруг, будто с ума сходили, начиная лягаться, вскидываться. Насилу успокаивали.
Дальше дорога пошла по мелким взгоркам, заросшим кое-где непролазным диколесьем. Комарье долго не отставало, вынуждая людей отбиваться от кровососущих полчищ, похлеще, чем от татарина.  И лишь верст через десять от Кубани стала эта зараза понемногу сходить. И вскоре почти полностью отпустила. И показалось, краски лета снова вернулись – а так и не замечали ничего. Будто серое полотно перед глазами и на теле – оно же.
Местность постепенно становилась все более холмистой, а затем  и гористой.  Пока вокруг было спокойно, шли ходко, останавливаясь только на короткие привалы дважды в день. Люди еще бы могли потерпеть без остановок, но вот лошади, те   без отдыха далеко не уйдут. Вышли-то без заводных , надеясь раздобыть их у черкесов.
После обеда шестого дня на горизонте из растаявшего облака, показалось, всплыла огромная по казачьим меркам гора Сабер баш. Где-то за ней, как объяснил Линь, стоял первый большой аул. А в пяти верстах не доходя горы, ждал казаков Пахом со своими джанийцами. Услышав об этом, казаки невольно прибавили хода. Однако, до вечера до горы так и не добрались. А казалось, рядом!
На ночь разместились на покатом северном склоне горушки с широкой вершиной, заросшей густым непроходимым лесом. Вообще, с каждым часом заросли становились все гуще, казаки по этом поводу уже волновались: как в лесу-то воевать, накинься на них враг из кустов. Не дай бог, конечно. Архип утешал товарищей, поясняя, что и черкесы в лесу биться не приучены. Можно идти спокойно, шибко не оглядываясь. Слежка то ли пропала, то ли велась так искусно, что больше не обнаруживалась.
Валуй лично расставил посты и секреты. Не то чтобы не доверял десятским, но как-то спокойней на душе становилось, когда лично разводил товарищей по укромным местам. У костра Валуя встретили изумительные мясные ароматы, еще днем казаки подстрелили молодого кабанчика, и сейчас его освежеванная туша поджаривалась над огнем целиком. Перед самым костром атамана перехватил Архип. Почесывая бороду, он сообщил, что до стана Лешика осталось верст десять. Если завтра пораньше выйти, еще до жары дойдут. Быстро перекусив горячим и жирным, но жестковатым мясом, Валуй завернулся в походную накидку и тут же уснул. Казаки еще о чем-то шумели у костра. Сквозь сон он еще слышал, как цыкнул на них Никита Кайда, мол, дайте атаману поспать. Утомился, парень. Казаки послушно затихли, и Валуй вырубился.
Спал не ворочаясь и без сновидений. Показалось, только лег, и вот уже чья-то бесцеремонная рука трясет за плечо. Он быстро поднял голову. Среди светлеющих звезд предутреннего неба качалась длинная борода. «Архип», – узнал Валуй.
– Что-то случилось?
– Не-не. Нормально все. От Пахома человек. Да не один.
Откинув накидку, Валуй сел. Ладонями протер заспанные глаза. За спиной проводника маячила еще одно бородатая голова, гораздо выше Архипа. А  у ног ерзал связанный человек.
Пока Валуй просыпался, незнакомый бородач подтолкнул связанного поближе.
– Следил за вами. Я его сразу усек.
 Валуй уже догадываясь, что происходит, свернул накидку по-походному:
– Архип, рассказывай.
– Да че рассказывать. Вот, разведчик от Пахома. Наши, как и говорили, в десяти верстах строят. А его навстречу отправили. Он нас и караулил. Так, Елда?
Из-за его спины выступил высоченный казачина:
– Так, да.
– А этого как засек? – поднявшись, Валуй всмотрелся в связанного пленника.
– Да, думаю, осторожность она не помешат. Ну и дал кругаля вокруг вашего стана. А там, на следах сидит, голубчик, – джаниец несильно пнул пленника в бок.
Тот молча вздрогнул.
Валуй присел рядом:
– Ну, говорить будешь, или тебя сразу в расход пустить?
Пленник поднял голову, в свете звезд блеснули белки глаз:
– Меня не надо в расход. Моя все скажет.
Валуй хмыкнул:
– Так говори.
– Это хана послал. Велел смотреть за вами, куда идете, зачем идете. Потом ему все говорить. А больше ничего делать нет...
– Ах ты, бисова душа, а ну, признавайся. Один был или с кем?
Пленник вывернул голову назад, испуганно оглядываясь на Елду.
– Да не один он был. Двое. Ну я второго решил сюда не тащить. Много чести на казацком загривке вдвоем ездить.
Казаки невольно улыбнулись. Валуй выпрямился:
– Че делать с ним будем? Как вы скажете, так и порешаем.
– А что тут думать? – Елда ухватил вдруг заскулившего ногайца за ремень. – Отнесу его подальше в лес. Там его ни одна душа не найдет.
– Забирай,  – Валуй отвернулся.
Пленник заверещал, но крепкий удар по голове, заставил его замолчать.
Звезды бледнели прямо на глазах. Поднялся утренний ветерок, и Валуй поежился.
– Поднимай народ, Архип. Пока подкрепятся, уже и рассветет.
Кивнув, проводник направился к потухшему костру. Там маячил силуэт постового.
 
Как Валуй и предполагал, вышли на рассвете. Густые тени еще цеплялись за распадки, тревожно метались среди редких деревьев, а казаки уже понукали отдохнувших лошадей. Впереди отличным ориентиром так и высилась гора Собер баш.
Пахом с джанийцами поджидал разросшуюся сотню Валуя у первых скал, скрывших от казаков вершину путеводной горы. Здесь уже повсюду, куда добирался взгляд, высились невысокие, но крепкие остроконечные, что казачьи башлыки, сопки, зеленеющие густыми зарослями. Большинство казаков видели горы, хоть пока и низкие, первый раз в жизни и вскоре у многих заболели шеи от непрерывного разглядывания вершин.
Джанийцы выступили из-под нависших крон деревьев неожиданно, первые казаки, не разобравшись, схватились за сабли. Пахом, вышедший первым, помахал приветливо рукой, и Валуй, тоже зажавший в ладони рукоятку сабли, расслабился. А, спрыгнув с лошади, сразу попал в объятия Лешика.
Похлопав названного брата по спине, Валуй распорядился вставать на привал. Джанийцы ненадолго снова исчезли  в лесу. Пока Пахом с Валуем присаживались на поваленное дерево в стороне от суетившихся товарищей, они уже вернулись, ведя лошадей в поводу.
– Что тут у вас? Рассказывай.
Улыбка пропала с лица Пахома, он вздохнул:
– Основное ты знаешь. Наши у черкесов. Надо выручать.
– Это понятно. Для того и пришли. Надумал что-нибудь?
– Голову уже сломал. Но точно ничего сказать не могу. Слишком много неизвестного. Мы в тех краях не бывали. До первого аула еще знаем дорогу. Архип, вот, бывал. Рабом целый месяц у них в яме просидел. Сам и выбрался, десяток кровников теперь на нем. Ну, да это дело привычное. Но вот, что там дальше – не ведаю. Предположить могу, держат их в ауле за перевалом. Верст пятьдесят туда. Но пройти можно, только прижав, как следует этот первый аул. Не знаю, как они его называют.
– Ну, это узнаем, дело не хитрое. Посты где стоят, отследил?
– Само собой. Разведали. Снять недолго. Но это уже по ходу, чтобы сразу про нас не проведали.
– Лады, Пахом. Поможем, чем можем. Наши архаровцы засиделись в стенах крепости. Рвутся саблей помахать, спасу нет. Видал, сколько привел. Собрался сотню взять, а тут столько удальцов вызвалось! Это еще не всех атаманы отпустили. А то бы в Азове никто не остался, дай им волю.
– За это благодарность моя, Валуй. И это, мы первые пойдем. И наша вина есть в том, что забрали баб черкесы.
  – Пойдем так, как для дела лучше, а не с повинной головой впереди. И не спорь, – Валуй остановил пытавшегося возразить Лешика.  – О том, как людей из плена вызволить надо думать, а стальные мысли побоку. Договорились?
Пахом понуро кивнул:
– Ты атаман. Мы под тобою.
– Ну и слава Богу. Что у вас тут еще интересного случилось, смотрю, твои что-то там нашим рассказывают.
Пахом малость оживился:
– Так это. Обоз взяли крымчатский два дни назад. К черкесам шли за новыми рабами, за сродственниками нашими. А мы их, значится, и подкараулили.
– И скоко же их было?
– Да, сотня всего.
– А вас вот это и все?
– А нас-то целых осьмнадцать человек!
– Ух ты! Неужто, всех положили?
– До единого. Сами, правда, тоже одного потеряли.
– Одного? Ну вы сильны. На ножи взяли, спящих?
– Ага. Десятка два попытались что-то такое изобразить, вроде сопротивления. Да мы их живо прищучили.
– Ну вы рисковые ребята!
– А то. Пластуны!
– Пластуны, это то, что надо. У нас таких, почитай и нет. Что-то могут, конечно, ребята. Но до вас не доросли, понятно. Все больше саблей махать мастера.
– Саблей и мы помахать могем, ежели надоть.
– Думаю, скоро всем занятие найдется. А обоз-то где оставили?
– В лесу полянку нашли, в версте отседа. Да, а в обозе пищали и порох. Видать черкесов вооружать собрались. Да все знатное, турецкое.
– То любо. Что с хабаром делать собираешься?
 – Уже решили – вам отдадим. В Азове оно пригодится.
– Вот за это благодарю. Как у тебя охрана там, есть?
– Одного паренька оставил. Чтобы за лошадьми смотрел. Сотни две с половиной там. Обозные, заводные, разные. Да, боюсь, один не углядит. Барсы здесь, ходят.
– Видали?
– Слыхали.
Валуй почесал затылок:
– Двоих ему в помощь отправлю. Порох – то шибко важно. Но и лошадей надо бы поберечь. Еще неизвестно, с какой добычей оттуда вернемся. Может, они-то нас и выручат.
– За это моя благодарность. Так что? Пойдем, перекусим чего, зовут уже.
– Пошли. Тоже проголодался. С утра поесть так и не успел.

Версты за две до ущелья колонна остановилась. Место выбрал Пахом. Ему приглянулась небольшая ложбинка между двух высоченных холмов, поросшая редкими деревьями. Меж них густилась высокая, почти по пояс трава – лошадям есть чем кормиться, а недалече из-под корней покрытого мхом гигантского дуба бил крохотный родничок. Очень кстати. Конечно, напоить такую лошадиную ораву не просто, но если без спешки, то до темноты управится можно. Пока устраивались, четверка джанийцев, в главе с Пахом незаметно для большинства казаков скрылась в лесу. Валуй быстро перекрестил их след.
Вечерняя прохлада только-только потекла тонкими ручьями с ближайших склонов гор. Пара орлов, нарисовав в горячем воздухе последние круги, спланировала за дальнюю скалу. Казаки обхаживали лошадей, умывались. Темнело. Костры не разжигали. Ждали возвращения пластунов. Хотелось есть, без обеда же, но, приготовив котелки и крупу, терпеливо отвлекались на другие дела. Коих хватало.   
Борзята прилег к брату поближе. Отмахнулся от жужжащих, но уже невидимых  комаров:
– Что, в ночь пойдем?
Валуй выплюнул травинку:
 – А че тянуть? Пока не всполошились, надо поближе подойти.
– Джанийцы дорогу знают?
– Только до первого аула.
– А дальше, значит, как бог на душу положит...
– Впервой, что ли?
– То верное, – Борзята вздохнул, снова махая ладонью над собой.
 Шумно присел рядом Дароня Врун. Почесал затылок, сбив шапку на лоб. И повторил вопрос Борзяты. Валуй, вздохнув, принялся объяснять второй раз.

Глава 9
Аул встретил колонну, груженную казачьим добром, радостными криками. Последними в длинной нитке телег и конников шагали понурые пленники. Черкесы, поправив шапки и натянув тетивой и без того прямые спины,  обменивались приветствиями с соплеменниками. Кто-то, свесившись с седла, посадил на круп лошади счастливого мальчонку, наверное, сынка. Варе на миг показалось, что это родные казаки с похода вернулись. Но только на миг. В следующий момент в нее полете кусок кизяка, и она, увернувшись, отбросила воспоминания. Из ряда женщин и детей, выстроившихся вдоль колоны, до нее донеслось злобное шипение: «Ты у меня еще получишь». Недоумевая, чем и кому она успела насолить в ауле, в котором никогда не то что не бывала, но и о его существовании до сего дня не ведала, девушка подняла глаза. И оторопела. Такой ненависти во взгляде она не видела никогда. Пожилая женщина в черном платке, закрывающем лицо по самые глаза, замахивалась на нее вторым куском кизяка. Варя мгновенно подобралась. Скулы побледнели, твердый взгляд нацелился на замахивающуюся женщину, словно через мушку отцовского мушкета, и та вдруг вздрогнула, а рука замерла. А потом и опустилась. И уже не ненависть плескалась в ее густо карих глазах, а растерянность.  Но на всех так не посмотришь. В плечо прилетел камень, и она охнула, уже не пытаясь высматривать, кто же это. Позади вскрикнула Марфа, видать, и в нее прилетело. Шагающая впереди совсем молодая четырнадцатилетняя Дуняшка, получив кизяк в голову, споткнулась. Миг, и камни и кизяки полетели со всех сторон. Тяжело бы пришлось казакам и казачкам, если бы не черкесы. Грозно закричав на землячек и размахивая ногайками, они быстро отогнали народ от пленников, вздохнувших с облегчением.
Их заперли в большом скотском загоне, развернутом вблизи центра аула. Кто-то из черкесов пошутил, мол, хорошо, что не стали разбирать, после того, как держали тут лошадей на продажу. Вот и пригодился для казачьих тварей. Ну, может, и не тварей, раньше такое слово Варя не слышала, но показалось, что так. Ну, или очень близко. Другой черкес заржал, и оба довольные отъехали.
Последствия содержания лошадей сразу начали попадаться под ноги. Чтобы усесться на более-менее чистое место приходилось сначала разгрести ногами хорошо хоть подсохшие яблоки конского навоза. Похоже, тут ни разу не убирались. Кое-как пленники устроились на земле. Дуняшка сразу перебежала к побитому Сусару. Варя заметила, что хоть и били казаков вроде как одинаково, но дядька Герасим оклемался гораздо быстрее сына. И уже на следующий день сам придерживал Сусара, когда тому становилось дурно. У парня сильно кружилась голова и несколько раз рвало. А так как их почти не кормили, то изрыгал он из себя одну желчь.
Дуняшка всю дорогу вертелась вокруг парня, то придерживая его, то невесть как смоченным куском подола вытирала кровившие раны. И смотрела на него в эти минуты такими счастливыми глазами, что Варя мысленно хмыкнула: вот так и выдаются самые сокровенные тайны. Да она же влюблена в Сусара. И никакой плен не мешает. Варя даже позавидовала девке. Сама она пока любви не испытала. Так, бывало, нравился какой парень. Но почему-то недолго. То ли глаза вовремя открывались, и она понимала, что не он ее избранный, то ли замечала его с другой и тогда тут же ставила на парне, как на женихе, жирный крест. Но что есть, то есть, не любила Варя. О чем сейчас тайно жалела. Ведь может так случиться, и не суждено ей будет испытать нежного чувства. Отдадут ее в гарем к ненавистному татарину или турку. И все, конец жизни. Она всерьез задумывалась о смертоубийстве. Правда, как именно это сделать  с собой, еще не придумала. «В крайнем случае, если вдруг не смогу на себя руки наложить, – строила грустные планы девушка, – чиркну по лицу наискосок чем-нибудь острым. А уродина никому не нужна. Правда, тогда, если вдруг освободят, судьбинушка незавидная ждет: одной коротать век. Кто на такую позарится?» Варя вздохнула и только тут заметила, что по загону, словно кого-то выискивая, мечутся два черкеса. Она невольно постаралась сделаться меньше ростиком. Только бы не за ней. Рядом вдруг всплакнула Марфа: «Господи, пронеси!»  Варя поняла, что не она одна сейчас хочет стать невидимой для черкесов.
 Не доходя до девушек нескольких шагов, черкесы вдруг остановились рядом с Сусаром и Дуняшей. Что-то зло крича, подняли обоих, испуганных, растерянных. И погнали к выходу. По пути подхватили еще двоих молодых ребят, лет по пятнадцать каждому. 
Набрав людей, успокоились, и выводил их из загона уже с довольными улыбками. Зачем, куда? Неизвестно. Но вряд ли их ждет что-то хорошее.
Марфа, вытирая глаза, опустила голову на плечо Вари. Та вздохнула, находя взглядом Герасима. Тот, резко ссутулившись, смотрел в сторону выхода из загона. Там вместе с ребятами и девушкой уводили его сына, небрежно подталкивая в спину. «Ох, что же будет?»

Глава 10
Черкесы посадили своих наблюдателей на склонах при входе в ущелье, заросших дикими вишней и яблонями. Если бы джанийцы заранее не разведали «гнезда», сейчас, в сумерках, врагов не за что бы не отыскали. Но Пахом подготовился, загодя вычислив примерные места засад. Плюс-минус саженя-две, конечно, но тут главное подобраться поближе, а там точнее определятся.
Враги таились по двое с каждой стороны ущелья. Между ними на глазок саженей тридцать. В прямой видимости. Потому, прежде чем подбираться поближе,  дождались темноты.
Еще раз осмотрев склоны, Пахом мысленно перекрестился.
– Пошли, казаки.
Чуть шевельнулись веточки дикой яблони, и две пары бойцов бесшумно шагнули в разные стороны. Пахло трухой, плесенью и разнотравьем. Зазвенела цикада за спиной, пискнула ночная пичужка, а под ногами прошуршала то ли мышка, то ли какая другая мелкая тварь, и Пахом чуть вздрогнул, но движение не замедлил. Позади неслышно переступал Евпатий. Рассчитали движение так, чтобы начать  убирать посты одновременно. Но сначала надо обойти черкесов так, чтобы оказаться сверху. Забирались на склон в стороне. Под ногами пружинил толстый слой подгнивших листьев. Ветки норовили ткнуть в глаза, смотрели-то больше вниз. Не навернуться бы в темноте. Приходилось иной раз выставлять перед лицом ладонь, принимая удары веток на нее. Чтобы не соскользнуть, старались страховаться, цепляясь за стволы деревьев, благо лес густой. Понемногу забирались выше и выше. Наконец Пахом, посчитав, что поднялись достаточно, повернул в сторону.
Саженях в десяти о притаившихся черкесов замерли, принюхиваясь и прислушиваясь. Это только кажется, что в темноте можно долго сидеть бесшумно, на деле так редко у кого получается. К тому же враги, не ожидающие нападения, не шибко-то утруждали себя маскировкой. За десяток дней спокойной службы, во время которой ничего не происходит, любой расслабится. Скоро казаки услышали негромкий разговор. Они даже не шептались, негромко переговаривались. Был бы ветерок в сторону казаков, можно было бы и запах учуять, Пахом знал, что все горцы пахли кислым молоком и курдючным салом. Этот запах даже купание в горной реке не могло вытравить. Не раз казаков выручал вовремя налетевший предательский для врагов ветерок. Но сейчас Пахом и без него легко вычислил место, где сидят засадники.
Еще осторожней двинулись дальше. Евпатий за спиной, казалось, не дышал. Если бы десятский не знал, что за ним топает боец, мог бы подумать, что остался один. Говор приближался. Слова известного казакам языка отсюда разобрать не удавалось, но судя по интонациям, черкесы чувствовали себя достаточно вольготно, ни о чем не подозревая. Что ж, им же хуже.
Закрепившись за деревьями в двух саженях над постовыми, аккуратными движениями извлекли ножи из ножен. Пахом кивнул Евпатию, и тот совсем негромко пискнул той самой пичужкой, что недавно проводила джанийцев мягким голоском. Внизу замолкли. Враги сейчас прислушивались к ночным звукам. Пахом задержал дыхание, не дай бог раньше времени почуют. Один успокоил товарища: «Птичка, я ее уже не раз здесь слышал».
Ответить второму казаки не дали. Два куля молниями свалились на головы черкесам, и в тот же миг все было кончено. Пахом выдохнул скопившийся в груди воздух: последние секунды не дышал. Вытирая нож об одежду мертвого врага, Евпатий негромко кхекнул, подражая зяблику. С той стороны склона донеслось ответное «кех». Значит, и  там полный порядок.
Уже не скрываясь, казаки перерезали пояса убитых, стягивай ножи и мешочки для хранения всякой всячины, в том числе и денег. Пищалей у черкесов не было. Жаль! Десятский первым начал спускаться на дно ущелья. На противоположном склоне зашуршали ветки, товарищи тоже направились вниз.

Вышли к ущелью уже в кромешной темноте. Валуй, хоть и поторапливал казаков, но без позднего ужина идти было бы не разумно.
Полная луна серебрила каменистую тропку. Подкованные копыта неприятно скрипели металлом по твердому, позвякивали удила. Валуй иной раз беспокойно оглядывался. За такой колготней не услышишь и как черкесская сотня налетит. Полной противоположностью выглядел двигающийся по соседству Пахом Лешик. Он-то в своих разведчиках, движущихся сейчас пешим ходом саженях в ста впереди,  ни капли не сомневался. Потому и чуть ли не подремывал в седле. А, может, и верно подремывал. Валуй даже немного позавидовал другу. Сам места себе не находил, двигаются-то на вражеской территории, ночь на дворе, а на нем ответственность более, чем за полторы сотни казаков. Как бы не просмотреть чего неожиданного. Потом же чувство вины жизни не даст.
Только к полуночи Валуй, глядя на невозмутимого Пахом Лешика, постарался взять себя в руки. Ну, по крайней мере, уже не так рьяно вертел головой. Все равно ничего не увидишь. Если какой лиходей захочет подобраться незаметно откуда-нибудь со склонов, подберется, как нечего делать. Другое дело, откуда ему тут взяться. Все враги сейчас по саклям сидят и, надеясь на постовых, женушек милуют.  Или спят младенческим сном. Кого им на своей земле, куда враги десятки лет не заглядывают, опасаться? Убедив себя таким образом, Валуй почувствовал, как немного отлегло от сердца. Тем более, что колонна двигалась, хоть и медленно, все-таки темно, но вполне уверенно. И никаких тревожных сигналов от разведчиков не поступало.
 
С первым лучом солнца казаки остановились перед очередным поворотом узкого здесь ущелья. По сторонам по-прежнему поднимались кручи, поросшие густолесьем. Тонкий ручей катился по камням, разделяя ущелье на две половинки. Кони сразу опустили морды – под копытами, ближе к склонам, поднималась высокая трава. Удачное место для отдыха уставшего отряда. И для засады. Валуй движением руки отправил на гребни охранение и, оглядевшись, негромко скомандовал привал. Пока казаки – по два на каждую сторону ущелья – карабкались, хватаясь за крепкие стволы буков и кленов, остальные, попрыгав с лошадей, разбрелись по ограниченной покатыми стенами площадке.
Верная Ночка – донской породы, крепкая ногами темно-гнедая кобыла трясла удилами и беспокойно косилась на игривого жеребца Борзяты. Брательник, оттягивая тянущего морду к кобыле бурого Бунчака, скалился:
– Смотри, как тянет его к твоей. Гляди, родственниками и через кобылу станем.
Валуй отвел Ночку на несколько шагов в сторону:
– Мне и одного родства хватает. Черкесы неподалеку, а он шуткует.
– А чего мне черкесы? И страшней видали…
В ноздри пахнуло запашистым дымком – на ближайшем костре донцы приладили котелок с варевом. Валуй невольно сглотнул слюну – с вечера не ели. А он немерено сил потратил на вроде неспешное и со стороны, может даже, спокойное движение по ночному ущелью. Но какое же напряженное! А может, даже и схуднул от переживаний. Потому и подвело живот. У костров уже рассаживались самые голодные. Проводник Архип Линь, присев рядом с кострищем огня, выбирал полено потолще. Пахом, откинувшись на камни, прикрыл глаза. Тоже устал, видать. Услышав шаги, Лешик открыл один глаз:
Валуй свернул  пучок из травы.
– Разведчиков предупредил, чтоб возвращались?
Лешик, приподнялся, упираясь на локоть:
– Отправил человека, сейчас придут.
– Ну, добре, – атаман мягко провел травой по потному боку лошади.
Пахом, сообразив, что подремать уже не дадут, уселся:
– Слышь, Валуй, я тут, пока ехали, подумал. А ведь через это ущелье черкесы на нашу сторону, когда собираются, завсегда проходят.
Валуй остановил руку, натиравшую шею лошади:
– Что предлагаешь?
– Да ниче. Так, к слову, – он вернул в огонь выпавший уголек и, сморщившись, отвернулся от дыма.
Атаман ухмыльнулся:
– К слову он.., – и снова уже по-новому оглядел крутые склоны ущелья. – А это мысль. Сколько до аула отсюда?
– Верст пять будет.
– Верст пять, – задумчиво потянул атаман, оглядываясь на брата, тоже охаживавшего коня. – Борзята, разговор есть.
Тот вскинул смешливые глаза, но не найдя у брата охоты шутковать, мигом сбросил веселость:
– Говори.
– Сейчас, всех соберу, – найдя глазами костер, у которого помешивал ложкой в котелке Степанков, окликнул. – Космята, Никита Кайда, подойдите.
Попробовав горячую кашу, Космята сунул облизанную ложку за пояс.  Кивнув Никите – приземистому, опытному, одному из самых пожилых в отряде вместе с Матвеем Чубатым, и поспешил к атаману. Прожженный казачина Матвей Чубатый, углядевший в гуще голов призывной кивок Валуя, поправляя зипун, тоже уже приближался к атаману. Михась Колочко как раз проходил с кобылой мимо, Валуй его просто остановил. Дароня Толмач оглаживал своего жеребца по соседству с Борзятой. Его и звать не понадобилось.
Движением руки атаман усадил казаков у костра, сам зашел с другой стороны и, подвинув Архипа, опустился на корточки:
– Казаки, тут Лешик, – он с серьезным видом положил Пахому руку на плечо, – мысль подкинул, надо ее обсудить.
– Слушаем.
– Что за мысль?
– Засаду черкесам в этом ущелье организовать.
Казаки разом задумались. Засады донцы ставить умели и любили, и если такая возможность была, старались ее не упускать.
– А чего не организовать, место удобное, – первым отозвался Борзята.
– Удобное-то удобное, а как ты их сюда заманишь? – Матвей недоверчиво оглядел ущелье.
– Вот Пахом утверждает, что черкесы завсегда через него проходят, как на нас идут. А они как раз к Азову сейчас и собираются. Султан, поди, уже разослал весточки.
– Ну, проходят, то понятно – почесал под аккуратной бородой Михась Колочко. – Ну, так они могут и через неделю отправиться. Неужто, столько их ждать?
– А чего их ждать? – не согласился Космята Степанков. – Мы их сами позовем.
– Это как? – не понял Кайда. – Письмо что ли напишем? Мол, приходите в гости, ждем.
Подавив усмешку, Космята помотал головой:
– Сделаем набег на аул, а потом отступим будто бы.
– А остальные в это время их тут поджидать будут? – поднял голову Дароня. – А что, может сработать.
– Неплохо придумано, – одобрил немногословный Матвей Чубатый.
– Вот только на конях здесь прятаться особо негде, – Никита Кайда озадаченно обернулся.
Валуй, скинув руку с плеча внимательно слушающего обсуждение Пахома, выпрямился:
– Нам всем верхоконными и не обязательно бой принимать. Десятка три мы с ручницами по склонам посадим. А как уж они панику посеют, в лоб и с тыла разом и  ударим. Тут всего ущелья-то – сажен двадцать в ширину – как раз полусотне место.
– Ага, – подскочил Борзята, – и они всей массой не навалятся. А мы тут развернемся и навстречу двинем.
– Верно, – Валуй улыбнулся, – только разворачиваться Космята со своей полусотней будет, а ты со мной пойдешь.
– Ладно, – безмятежно пожал плечом брат-близнец, – с тобой, так с тобой. Мне без разницы с какой стороны врагов лупцевать. Лишь бы было кого.
– Это мы тебе организуем, не сумневайся. – Космята тоже поднялся. – Разреши, атаман, собираться?
– Не так быстро, – Валуй окинул небо, усыпанное мелкими облачками. – Завтра по заре отправишься. Надо же еще места посмотреть.
– Я займусь, – поспешил Бозята.
– Погоди. Шустрый какой. А поесть? А отдохнуть малость? Сам, если хочешь, иди, а коня оставь, он устал. И ты тоже, Степанков.
– Скажешь тоже, коня-то мы за разве обидим, – смутился тот.
– Значит, решено. Берешь по утру наших старейшин, – атаман улыбнулся. – И в вперед. Любо, казаки?
– Любо,  – почти хором ответили донцы.
Подождав, пока лошади немного остынут, казаки скидывали обувку. И неспешно подводили животных к речке. Ледяная вода горной реки моментально охлаждала взопревшие в сапогах босые ноги. Долго в холодной купели казаки не выдерживали – ступни начинало сводить судорогой, и донцы, побрызгав на лошадей, пока терпелось, с шумом выскакивали на берег, оставляя животных в реке.
Дароня Толмач, отправив коня пастись вместе с остальными, кивнул бойцам десятка, чтобы располагались. А сам, ухватив из запасов, разложенных у костра, полоску соленого мяса, направился к задумчиво протирающему шею своей кобылы атаману:
– Слышь, Валуйка, – когда не слышали остальные донцы, друзья обращались к атаману по-старому. – Меня отпусти с Борзятой.
– Чего так? – Валуй помассировал слегка влажную кожу на спине ладонью.
– Да это, – помялся тот, – засиделся я. А тут что-то новенькое. Все не тупо врагов саблями рубить. Ну, или кистенями бить.
Валуй хмыкнул:
– Ну ты даешь! Саблей ему рубить – тупо. Избаловались, – он расправил потник, раскинутый на камнях. Оглядел: ровно ли. Удовлетворенно оглянулся на товарища. – Ладно, иди. Заодно и за Космятой присмотришь. А то он парень увлекающийся. Еще чего по ходу сочинит.
– Благодарствую, атаман, – кинув в рот последний кусочек мяса, Дароня поспешил к жеребцу, который только-только наладился объедать сливовый куст.
Этот день казаки посвятили отдыху. План на завтра состряпали. По нему целое сражение намечалось. А уставшими казаки воевать не любили.
Разведчики Лешика менялись несколько раз за день, остальное время отсиживаясь в секретах саженях в двухстах дальше по ущелью. Подходы к кишлаку заранее изучать не стали, побоявшись потревожить черкесов раньше времени. Все-таки аул, народу много, не ровен час, выскочит какой случайный пастушок или баба за дровами пойдет. Лучше уж отправляться, как все готовы будут.
Навалялись до скрипа в костях, выспались. Лошади тоже взбодрились и отъелись за ночь. Стан начал подниматься еще до света. Каждый уже знал свое место в предстоящей засаде.

Глава 11
Вышли на зорьке. Полусотня, еле невидимая в утренней густой темноте, топталась на берегу. Атаман, пожелав удачи разведчикам, хлопнул кобылу Пахома по крупу. Та вздрогнула и шагнула. Казаки сдвинулись с места.
Космята первым толкнул жеребца в ручей. Тот было уперся, но почувствовав твердую руку хозяина, смирился. Скользкие булыжники заерзали под копытами осторожно ступающих на них лошадей. Постепенно в воду зашли и остальные верхоконные. Давеча решили идти по каменистому дну, чтобы не оставлять сакму . Мутное небо к утру  затянуло черной пеленой. И так сумрачно, а тут и вовсе ничего не видать стало. Казачьи лошади шагали чутко, ощупывая дно, прежде, чем утвердить копыто. Поднимаемые волны накатывали на берега, захватывая и сухие участки земли. Донцы, пожалев коней,  спрыгнули в воду. И пристроились впереди, придерживая повода. Ноги, словно  ледяная рука сжала, застыли моментально. Шли тяжело, то и дело оступаясь и цепляясь за валуны, укрытые темной водой. К тому времени, когда  в серой туманной мути начали проявляться отдельные скалы и деревья на склонах, донцы вымокли по пояс. Но не роптали.
Через версту ущелье закончилось. По сторонам пошли дикие непроходимые заросли, которых казаки, привыкшие к степным просторам, недолюбливали. Утро наступало ветреное и сумрачное. Космята, наконец, разрешил выйти из воды и вывести лошадей. Донцы на сведенных холодом ногах долго выбирались на землю. И сразу падали, стягивая ичиги, полные воды. Уставшие лошади с удовольствием выскакивали на сухое, по ходу пытаясь ухватить пучок росистой травы. Космята разрешил людям немного согреться. Про то, чтобы обсушиться никто даже не заикнулся. Опытные казаки знали, куда и зачем шагали. Немного полежали на траве, раскинув ноги и руки. Отдышались. Дружно посетовали на отсутствие солнышка. Когда ступни снова начали ощущать шероховатость толстых стеблей муравы, атаман скомандовал подъем.
Первым, чуть опередив основной отряд, покачивался  в седле молчаливый Пахом Лешик. Архип Линь и Евпатий из джанийцев держались сразу за ним. Матвей Чубатый, Никита Кайда и Космята с Дароней ехали следом. Остальные казаки растянулись на добрые пару десятков сажень. По очереди разведчики вскидывали головы, с тревогой прислушиваясь к  окружающим звукам. Пока было тихо. Умеренно трещали в кустах пернатые, чуть заглушал их крики звонкий ручей. Неожиданно Архип, остановив лошадь, склонился вперед. Натянули чумбуки и остальные донцы. Космята, поторопив скакуна, приблизился к нему:
– Ну, чего там?
Выпрямившись, Линь указал головой под копыта лошади:
– Тропа.
Космята вгляделся. Точно, еле заметная тропка, выбегая из леса, тянулась через проплешину и, прыгая через ручей, исчезала в зарослях. Здесь, на открытом месте, она пересекала путь отряда. Степанков поднял вопросительно голову. Пахом понял:
– Скоро уже. Не больше версты до аула. Наверное, за дровами кто-то ходит, – и себе под нос тихо добавил. – А, может, по каким другим делам.
Казаки замерли, прислушиваясь. Слегка позвякивая уздечками, глухо переступали кони. Мирно шумел ручей. Неподалеку, в зарослях по правую руку, выбивал дробь дятел, в терновнике с другой стороны посвистывала какая-то неведомая пичужка. Космята склонил голову, пытаясь уловить чуть слышные непонятные звуки. Показалось, издалека доносилась то ли музыка, то ли это ветер напевал что-то, задевая, словно струны, иглы акаций. Степанков обернулся к казакам:
– Играют что ли?
К нему подтянулся Дароня. 
– Похоже на то.
– Разведать надо, – атаман обернулся. – Держитесь рядком. Пахом первый. Возьми себе кого в помощь. Никита и Матвей следом.
Пахом кивнул Евпатию, тут же спешно выбравшемуся вперед.
– Дароня пойдешь с нами?
Тот прихлопнул на шее коня еще редкого майского бздыка:
– Само собой.
Услышав их, к голове колонны начали подтягиваться и другие донцы, намереваясь тоже напроситься с атаманом. Популярность Космяты у казаков уступала популярности  от силы двум-трем заслуженным атаманам, в число которых входил и Валуй Лукин. Свою  полусотню Степанков собирал сам. Желающих воевать под его руководством оказалось раз в десять более, чем требовалось. В результате отобралась команда отчаянно рисковых казаков. Несколько из них слыли характерниками, как, например, Никита Кайда. Он в полусотне считался, хоть и самым старшим, но далеко не самым мирным. Матвей же Чубатый в войске вообще состоял вне конкуренции. Самостоятельный и твердый в решениях казак, он, хоть и подчинялся формально тоже опытному Михасю Колочко, который так и оставался десятским, но заполучить его на любое дело другому атаману было нетрудно – Чубатый никогда не отказывался рискнуть. Тем более что его помощь часто оказывалась на редкость своевременной и… тактичной. Матвей просто подходил к заспорившим донцам, которые никак не могли определиться с выбором свертка на дороге, и короткой фразой прояснял дело, после чего казаки неожиданно все, как один соглашались. Или без лишних слов подставлял плечо под тяжеленное бревно, которое товарищи еще чуть-чуть бы и выронили. Или хватал заупрямившуюся лошадь за узду, говорил что-то только ему ведомое ей на ушко, и та смирялась. О его способностях в войске ходили вполне обоснованные легенды. 
Космята остановил казаков движением руки:
– Все, казаки. Шестерых достаточно. Архип, и ты  оставайся. Проводником мы рисковать пока не будем. Михась, – он подождал, пока старый знакомец встретится с ним взглядом. – Ты за старшего. – Тот кивнул. – Айда, казаки.
Лошадей привязали к деревьям в сотне саженей от первой изгороди метровой высоты, сложенной из булыжника.  Музыка, протяжная  и… какая-то необычная слышалась уже отчетливо. В ее заунывные переливы то и дело вмешивались оживленные мужские голоса.
Казаки один за другим выставили головы над забором. Окраина аула. Перед ними мельтешили спины большой отары овец, толпившейся в загоне. Музыкантов и остальных горцев скрывали стены сарая из жердей, обмазанных саманом, и еще каких-то построек.
– Отсюда ничего не увидишь,  – Космята, не дожидаясь ответа от разведчиков, лихо перепрыгнул изгородь.
Ближайшие овцы, шарахнувшись от него, заблеяли. Те, что подальше, лишь задрали настороженно морды, но пока не шевелились. Дароня, собиравшийся было поспорить с атаманом по поводу предложения, лишь досадливо поморщился, тоже сигая вместе с остальными в загон. Космята почти на корточках уже пробирался между животными. Донцы пристроились за ним. Перебежками добрались до сарая. Последним, тяжело выдохнув воздух, прижался спиной к жердям Матвей Чубатый. Снова прислушались. Овцы, убедившись, что люди пришли не по их души, успокоились.
Придерживая саблю,  Космята, а за ним и Никита Кайда осторожно выглянули из-за угла. Широкая площадь бурлила и гудела на разные голоса. Такое обилие народа Космята видел раньше, пожалуй, только, когда воевали Азов. Толпы черкесов стояли и сидели по всей площади, многие прямо на корточках. В ее центре тянулся, наверное, сажень на сорок длинный низкий стол, уставленный кубками и блюдами  с мясом. Во главе его на кошме, скрестив ноги, сидел знатный горец в расшитой золотым нитями черкеске. Наклоняясь в сторону, он что-то рассказывал сидящему рядом  пареньку, еще подростку, лет, может, тринадцати. Спинами к казакам устроились два музыканта, они и наигрывали эту необычную мелодию. Пахом за спиной шепотом прокомментировал:
– На шичапшине  играют.
– Второй на  пхачиче , – Никита тоже оказался знатоком черкесского быта.
Космята принял это как должное:
– Пусть играют. А что за праздник?
Никита почесал нос:
– Наверное, сын от воспитателя вернулся.
– Точно, – подтвердил Пахом, тоже выставляя голову над казаками. – Это, наверное, княжеский сынок, вот весь народ и празднует возвращение наследника и джигита.
– Добре, вы мне потом подробнее расскажете про их обычаи, а сейчас надо думать, как их отседа выманить.
 К князю с сыном подвели красавца коня-кабардинца вороной масти. Вскидывая морду, он пританцовывал на тонких ногах. На почти черной тугой шкуре переливами бегали сизые мазки.
Казаки невольно качнули головами.
– Хорош! – прошипел Дароня, от волнения громко сглотнув. – Вот бы нам таким разжиться.
Тем временем горец в строгой без узоров черкеске остановил коня перед хозяином. Махнув рукой на животину, что-то  сказал, уважительно поворачиваясь в сторону гостей. Оглянувшись, передал повод подошедшему, вероятно, слуге и отступил с легким поклоном. Хозяин в ответ тоже почтительно опустил голову. Даже издалека было заметно, как у парня загорелись глаза, словно две свечки в них вспыхнули. Одним движением вскочив на ноги, он поспешил к жеребцу. Слуга замер, почтительно отступив. Наследник провел рукой по спине коня, легко похлопал по щеке. Умное животное терпеливо сносило прикосновения. К ним приблизился отец. Остановившись позади, он тоже с восторгом разглядывал жеребца. Обернувшись к отцу, парень что-то спросил. Тот ответил утвердительным кивком. Слуга, передав повод наследнику, быстро отступил.
Отпрянув за угол, Космята хищно улыбнулся:
– Матвей, прикроете меня?
– Чего задумал?
– Думаю коня выкрасть.
– А что, если выгорит.., – Дароня оживился и тут же сдал на попятную. – А если не выгорит?
Матвей Чубатый опустился на колени. Отвернувшись в сторону, задумчиво пошлепал губами. В этот момент музыка затихла. Зато загудела одобрительными голосами площадь за углом. 
 – Я согласен, нехай попробует, – Никита Кайда тронул Матвея за руку.
– Ну, вообще-то можно рискнуть.
– Нужно, – подхватил Космята. – Если повезет, они на меня внимания не обратят, примут за своего. Вроде как я не шибко от черкесов отличаюсь.
– Да, похож, – Никита одобрительно потряс чубом, – только посветлей малость.
– Рисковый ты парень, Космята, – Пахом одобрительно улыбнулся. – Сам таким был, по молодости.
– Рисковые крепостя берут, – Космята, настраиваясь, пару раз глубоко вздохнул. – Как только я запрыгну на коня, галопом в лес. Встречаемся у лошадей и ведем их к полусотне. Не может быть, чтобы они за мной не увязались.
Дароня поменял позу – ноги затекли.
– Я могу прямо сейчас к нашим рвануть – надо предупредить, чтобы готовились к встрече.
– Добре. Наша задача – навязать бой, и как только на шум схватки эти все соберутся и начнут давить – дружно драпануть.
– Все, я до наших, – Дароня подскочил и в несколько шагов, растолкав снова встревожившихся овец, достиг забора.
Космята поправил шапку. Проверив заряд ружья двумя пальцами, выпрямился во весь рост:
– Ну, давайте, казаки, не подведите.
– С богом! – две руки одновременно перекрестили спину Борзяты.
Как только он двинулся вперед на напряженных ногах, «старики» почти в открытую выставили ружья из-за угла. Нахмурившись и шевеля губами, повели пристальными взглядами по лицам гостей и хозяев праздника, готовые в любой момент, если понадобится,  спустить курки. Музыканты, покачиваясь в такт, снова заиграли на этот раз что-то плясовое. Несколько черкесов, не удержавшись, выскочили из-за стола. Остановившись напротив друг друга, закружились на цыпочках, поднимая руки до подбородка. Другие тут же организовали круг, яростно нахлопывая ладонями такт. Космята, медленно оглядываясь и стараясь не делать резких движений, приближался к столам. Впереди появился слуга с седлом в руках.
 Княжеский сынок, приняв от слуги потники, закинул их на спину жеребца. Старательно расправив ладонями ткань, обернулся за седлом. Конь, вскинув морду, попятился. Князь, не двигаясь, испытывающее наблюдал за сыном. Притихли и ближние гости, не участвующие в танцах. Под разгульное пение старинных инструментов парень натянул повод. Седло аккуратно опустилось на хруп, конь всхрапнул, дернувшись. Приблизившись к коню, парень что-то негромко забормотал. Он положил ладонь коню на крутой лоб, и жеребец воспринял прикосновение спокойно, понемногу привыкая к новому хозяину. 
Космята уверенно приближался. Некоторые черкесы, развалившиеся на кошмах, оглядывались на него и, окинув рассеянным взглядом,  снова поворачивались во главу стола, где происходившие события вызывали гораздо больший интерес, нежели проходящий мимо нахмуренный незнакомый горец. Космята действительно не шибко отличался от черкесов, разве что его лиловый зипун мог обратить на себя внимание, причем большее, нежели он сам. Космята надеялся, что за таким огромным столом вряд ли все гости  знали друг друга в лицо. А светлые среди черкесов не редкость. Уже проходя мимо стола, Степанков заметил нескольких горцев даже более светлых лицом, чем он сам.
Храбрым сопутствует удача. Космята продолжал медленно приближаться к князю и его сыну, и пока его не останавливали. Оставалось пройти с десяток саженей.
Гости с интересом наблюдали, как поведет себя наследник – справится ли со своенравным конем, как настоящий джигит. Подарок-то оказался с характером. Впрочем, для горца утихомирить буйного скакуна – в радость.
Парень осторожно перевел ладонь на шею вороного, погладил, давая ему привыкнуть и прочувствовать прикосновение человека. Потом, сделав шаг в сторону, медленно прижался к боку животного, руками одновременно нашаривая подпругу. Конь косился на него, тревожно шевеля ушами, но никаких действий не предпринимал. Космяте оставалось десять шагов, когда слуга заметил его и, разглядывая, склонил голову набок. Не узнавая приближающегося казака, он шагнул к князю и потянулся губами к его уху.
 Космята, из последних сил удерживаясь от желания рвануть что было сил, мысленно считал шаги: «Семь, пять, три…» Он старался держаться так, чтобы между ним и князем всегда находился кабардинец. Мальчишку он не опасался. Занятый важным делом – седланием сильного, полудикого коня на глазах у нескольких сотен родственников, знакомых и гостей, он вряд ли мог бы заметит что-то не касающееся его дела.
Когда до коня оставалось два шага, парень, закончив застегивать подпругу, выпрямился. Еще раз погладив напряженного коня,  подергал седло, проверяя. В этот же миг князь, видимо предупрежденный слугой, неожиданно шагнул в сторону.
– Эй, уважаемый.., – он не договорил.
Космята бросился к коню. Всего один прыжок и, хлесткий удар по не успевшему даже сменить восторженное выражение лицу отбросил парня. Тот, видно, потерял сознание, потому что упал, будто не живой. Степанков силу удара не сдерживал: враги – они и есть враги. Ну и что, что подросток. Они казачьих детей не жалеют.
В следующий момент он кочетом взлетел в седло, от души лупя по конским бокам пятками. Жеребец, словно только и ждал этого – вскинулся на задних ногах, упал на все четыре и, рывком переходя в галоп, помчался через площадь. Космята, натянув повод, направил коня в сторону леса. Вороной, повиновался, хоть и пытался взбрыкнуть на первых саженях.
Позади закричали, резко оборвалась музыка, краем глаза Космята увидел, как вскакивают черкесы с мест. Один самый шустрый бросился ему наперерез, но Степанков, не останавливаясь, выставил ичиг, и горца снесло, будто бревном приложило. Площадь осталась за спиной. Атаман держал чумбук крепко, и на окраине аула, куда всадник добрался в мгновение ока,  конь больше не дергался. Мелькнули последние сакли и сараи. Он направлял жеребца в обход загона для овец, резонно соображая, что там ему придется сбавить ход. Внезапно закончились строения, и Космята еще никем не преследуемый, оказался за околицей. До леса отсюда оставалось не больше сотни шагов.
Десяток ударов сердца и, пригнувшись к гриве и, чуть замедлив коня, он въехал под первые кроны. Позади раздавались завывания оскорбленных до глубины души горцев и выстрелы. И почти тут же донеся топот копыт. «Быстро они сообразили».
Пули щелкнули по листьям, две влепились в ствол над его головой,  и на голову посыпалась труха. Он обернулся и, не прицеливаясь, разрядил ружье в сторону аула. Пока дым от сгоревшего пороха не закрыл от него селение, атаман успел углядеть, что за ним несутся десятка три черкесов пешими и три или четыре всадника. Остальные, похоже, организовывали погоню. Лошадей, поди, на другом краю аула держали. Во всяком случае, с этой стороны, казаки их не видели.
Позади стреляли, но за деревьями преследователи Космяту уже не видели. Пули летели далеко от Степанкова.
К привязанным лошадям Космята подъехал первым. Оглядываясь, потрепал нового жеребца по шее:
– Ай, молодец. Никому тебя не отдам, если и дальше не подведешь.
Конь всхрапывал и беспокойно грыз удила. Отвязав лошадей, Степанков зажал повода в кулаке. «Подоспеют наши, отвязывать уже не надо будет. Тут каждый миг на счету». Наконец послышались быстрые шаги четырех человек, и среди сумрачных стволов он разглядел приближающихся казаков. На бегу они оглядывались.
– Ну, Космята, натворил делов, – Никита, не медля, запрыгнул в седло и перехватил чумбук. – Мало тебя, видно, в детстве батька порол.
– Не дрейфь, дядька Никита, прорвемся, – Космята лихо развернул коня и, не выпуская повод своей кобылы, без разгона пустил черкеского жеребца спорой рысью. Остальные пристроились вслед. Матвей невольно качнул головой, с восхищением оценивая стать кабардинца. И цокнул, подгоняя коня.

Только их силуэты пропали за густой листвой подлеска, как на проплешину меж деревьев, которую донцы только что покинули, выскочил десяток запыханых молодых черкесов.
Быстро оглядевшись, высокий и худой горец с только намечающимися усами махнул рукой:
– Туда пошли, к ущелью. …Исмаил, – он толкнул в плечо самого молодого горца, не старше наследника. – Давай за нашими,  мы по следу пойдем.
Кивнув, тот пулей умчался. Остальные черкесы бросились в глубь леса, придерживаясь хорошо различимой тропки, по которой только что прошли на конях несколько казаков.

Топот множества копыт за спиной раздался, когда донцы подъезжали к выстроившимся в две шеренги казакам полусотни. Места между кручами хватило как раз, чтобы разместить всех бойцов. Дароня выскочил навстречу:
– Ну слава Богу, получилось. Теперь бы и дальше удача от нас не отвернулась.
Почти боком подскочил к казакам жеребец, ведомый твердой рукой Михася Колочко:
– Мы готовы, командуй, атаман.
Выхватив саблю, Космята замахнулся:
– Казаки..и, сабли вон, пики к бою! – Зычный его голос заполнил пространство узкого, словно промежуток между горбов верблюда, ущелья.
Первые донцы уже разминали плечи, саблями вырисовывая в воздухе восьмерки. Двурукие казаки, по обычаю выбравшись вперед, заняли места перед основными силами. Десятка полтора. Все с пиками. На них первый удар. Сабли уже во вторую очередь. Космята, загнав черкесского коня за спины расступившихся товарищей, перескочил на свою наученную не раз выручавшую кобылу. Неоправданно рисковать, доверяя жизнь молодому не тренированному коню, совсем не хотелось. Воевать – это не  улепетывать от наседающий врагов. Тут под седлом друг и соратник нужен, ну или подруга.
Около двух десятков бойцов, оставив лошадей в тылу под присмотром назначенного донца, подхватив ружья, свои и запасные, полезли на заросшие куширями склоны по краям выстроившегося войска. 
И только успели занять места, как из леса, потрясая саблями и грозно вопя, вылетела первая группа  черкесов. Разгоняя коней, они без оглядки бросились на казаков. Казачьи выстрелы чувствительно проредили первую линию наступавших. Оставшихся на конях врагов – человек семь – пиками добили донцы первой линии.
Оставив в кустах разряженные ружья, казаки из засады со всех ног рванули к лошадям, а из леса уже выскакивали другие черкесы, и их с каждым мигом становилось больше. Наученные быстрой гибелью товарищей, они уже не кинулись сломя голову на казаков. Первые замедлили лошадей, поджидая остальных. Когда перед казачьей линией выстроились на вскидку более сотни горцев, наперед выскочил сам князь. Дико завизжав – по-другому этот звук и не назовешь –  первым бросил коня в схватку. Казаки тоже ударили лошадей пятками.
И ударила сталь о сталь. Так получилось, что Космята в первые же мгновения боя столкнулся лицом к лицу с князем. Скорей всего, тот и выцеливал атамана, признав в нем казака, который только что нанес ему и всем его гостям смертельное оскорбление. Космята молчал, сосредоточенно поджимая губы, черкес что-то грозно выкрикивал.  Степанков не прислушивался, не до этого, взгляд ловил движения врага. Тут бы не проморгать атаку. «Начну-ка я первым, авось чего и выйдет». Но не тут-то было.
Нет, не зря князь пользовался уважением соплеменников. Он не только руководить аулом умел, но и рубился знатно. Космята понял это после первого же удара. Горец легко отбил его клинок. И следом, откинув скрещенные сабли в сторону, выкинул в грудь другой рукой кинжал. Лет пять назад  этот прием, может быть, и застал атамана врасплох, но не сейчас. Все последующие годы казаки усиленно тренировались, и, как оказалось, не зря. Космята, хоть и не без труда, сумел блокировать выпад врага, ударив по пальцам, выскочившим из рукава тайным кистенем. Это оружие после удачного опыта Дарони завели себе многие казаки. И совсем не обязательно делать кистень тяжелым «стенобитным» оружием. Для защиты достаточно и небольшой гирьки, привязанной к тонкой рукоятке. Как в этом случае.
Князь на миг сморщился, но вторая рука, до автоматизма отработанным движением уже заносила над головой саблю.  Космята удачно увернулся, упав лицом на гриву лошади, и не глядя, ткнул саблей перед собой. Он рассчитывал попасть в грудь. На всякий случай атаман, поднимаясь, снова отпрянул, оставляя оружие на месте: а вдруг попал. Но движение оказалось лишним – сабля проткнула горло. Пытаясь извлечь из шеи клинок, отрезая от усилия пальцы и уже понимая, что умирает, черкес медленно валился с коня. Бешенные глаза закатывались. Атаман помог ему – сам выдернул саблю и, уже не интересуясь убитым врагом, резко развернулся. И вовремя – на него кидались с искаженными от злости лицами сразу пять или шесть черкесов. На миг сердце ухнуло в пятки: «Не отобьюсь». Но вторая рука уже раскручивала кистенек, а правая отводила летящий в лицо клинок. Повезло, что враги, пытаясь подступить одновременно, мешали друг другу. Воспользовавшись короткой заминкой, Степанков чиркнул кончиком клинка по ближайшей шее, а гирька глухо приложилась к скуле второго. Первый валился, даже не охнув, а вот другой, закатывая глаза, еще пытался махнуть саблей. От этого удара Космята просто отпрянул. Отталкивая лошадей погибших товарищей, к атаману лезли напролом трое оставшихся черкесов. Космята успел прикинуть, как будет справляться со следующими врагами, но выполнить задуманное не успел: С боков подлетели оскалившийся Михась Колочко и хладнокровный Пахом. Вдвоем они играюче справились с черкесами, которые их так и не увидели. Просто не успели.
Получив короткую передышку, атаман поднялся на стременах, вглядываясь за спины врагов. Из леса продолжали выскакивать конники-горцы. Навскидку атаман определил, что  перед ними скопилось не менее трех сотен черкесов, и они продолжали быстро прибывать. «Да, сколько же их?!»
– Пора, – Космята гаркнул так громко, что конь Дарони от испуга шарахнулась назад, чуть не наступив на только что свалившегося под копыта раненного казака. Донцы, старавшиеся держать атамана в поле зрения, дружно развернули лошадей. Космята, Дароня Толмач, Пахом  и еще десяток опытных донцов, остановившись в гуще отступающих казаков, пропускали товарищей мимо, прикрывая отход. Михась Колочко помог забраться себе за спину раненому в грудь донцу. Тот бессильно опустил голову на плечо Михася. 
 На какое-то время черкесы растерялись. Они уже готовились одержать славную победу, как вдруг казаки показали им спины. Оставшись без князя, они не сразу сообразили, что происходит. Короткая нерешительность врага стоила казакам десятков сохраненных жизней. А когда черкесы поняли, что враги отступают, бросились вперед всей массой уже почти полной полутьмой бойцов, уверенные в том, что казаки струсили. А трусов надо добивать.
Пропустив мимо последний десяток своих бойцов, Космята и казаки встретили навалившихся горцев дружным ударом сабель и кистеней. Не ожидавшие такого отпора от деморализованного противника черкесы смешали ряды. Задние давили, а первые удивленные мгновенной смертью самых отважных своих воинов, чуть приостановили напор.
Космята, отступив от ближайших горцев, нерешительно топчущихся на месте, саженей на пять, резко развернул коня. «Пора и честь знать». Прижившись к гриве, бросил в галоп. Рядом мчались другие казаки. За спиной грохнули визгом черкесы. Пока они разгоняли коней, расстояние между двумя отрядами увеличилось саженей до десяти.
Ветер кидал в лицо дурманящие запахи трав и листвы, конь усердно отстукивал копытами победный танец, а Космята все еще не мог поверить в то, что замысел пока удается. Он с опаской оглядывался назад, видя только оскаленные лица горцев, предвкушавших скорую расправу со своими извечными врагами, посмевшими  оскорбить их во время праздника. Может, будь князь жив, он остановил их, перегруппировал, и черкесы  не так безоглядно бросились в погоню. Но князь в это время уже отдыхал на небесах с гуриями, и черкесы, не подозревая, что летят прямым ходом в ловушку, отважно приближались к казачьей засаде.   
По бокам все выше поднимались заросшие густым лесом склоны ущелья. Космята заметил несколько голов казаков, притаившихся в кустах с ручницами. Наверняка, каждый приготовил не по одному заряженному ружью. Кони, роняя с губ клочья пены, стремительно рубили копытами густой спрессовавшийся от напряжения воздух. Оглядываясь, Космята отслеживал приближающихся врагов. Пока все шло по плану. Казаки наддали, и враги еще немного отстали. Склоны ущелья приблизились, ручей путался под копытами, из-под кованных подков вылетали галечные камни. Вот и поворот. Где же выстрелы?
И тут громыхнуло. Деревья на откосах моментально окутались дымками. Густые сизые полосы потянулись по ветру, закрывая казачьи позиции от вражеских глаз. Космята резко натянул повод. Дождавшись, когда лошадь осядет, останавливаясь, развернулся навстречу падающим на траву горцам. Казаки последовали его примеру. А сзади, там, где у черкесов образовался тыл, уже разрастался грозный казачий клич – это засадники, выскочив из-за деревьев за спинами горцев, с ходу вступили в сечу под громогласное «Ура».
За спиной Космяты тоже нарастал гул копыт – это оставшиеся казаки, десятка два, спешили присоединиться к полусотне Космяты, справедливо опасаясь не успеть к пиршеству сражения. Первые черкесы, уцелевшие после внезапных выстрелов, лишь на долю мига остановили лошадей. Догадавшись, что напоролись на засаду, враги повели себя по-разному. Самые сильные духом черкесы полетели в последнюю в их жизни битву, думая лишь о почетной смерти с оружием в руках. Их встретили не менее стойкие казаки. Скрестились сабли, зачавкала, погружаясь в мягкие тела, сталь. Никто не желал отступать. Снова громыхнуло со склонов, и чуть позже опять ударили пули, и еще несколько десятков горцев нашли успокоение под копытами коней. Некоторые черкесы начали разворачивать коней, надеясь найти спасение в зарослях. Но оттуда снова и снова раздавались выстрелы. «Похоже, Валуй посадил вместе со стрелками  заряжающих», – отметил Космята, отправляя очередного врага в страну предков. Войско горцев смешалось, неотвратимо теряя боевой запал. Казаки, не смотря на то, что врагов было в несколько раз больше, сжимали растерявшихся горцев, наседая с двух сторон, стреляя со склонов и рубя, рубя, рубя…

Глава 12
Валуй вылетел на спины увлекшихся атакой черкесов впереди отважной полусотни. Он сам не ожидал, что их натиск даст такой грандиозный успех уже в первые мгновенья боя. Черкесы, заслышав грохот копыт и казачий клич позади, пытались развернуть коней, чтобы встретить противника лицом к лицу, но казаки не позволяли им завершить поворот – рубили бока, согнутые спины, пригнувшиеся головы. Зажатые в образовавшейся толчее, горцы зачастую не могли даже взмахнуть саблей как следует. Только некоторым удавалось закинуть над головой клинок, большинство пытались рубиться в толчее, хватая по корпусу, но толстая кожа защитных рубах, у многих обшитая металлическими платинами, не позволяла причинить донцам какого-либо заметного ущерба. Но и тех десятков смельчаков, что умудрялись поднять в суматохе сабли, уже ждали встреч занесенное оружие, летящие навстречу метательные ножи, проламывающие височные кости грузики кистеней и оглушающие выстрелы пистолетов.
Валуй не сразу понял, что все уже кончено. Последние уцелевшие черкесы прыгали с коней и, отбросив сабли, поднимали руки. Таких было много – не меньше полусотни. Тела остальных устилали дно ущелья вплоть до самого выхода из него. Между ними группами и по одной бродили лошади без седоков, и свои, но больше, горские. Многие перебирали копытами на месте, подбирая траву буквально под боками у своих павших хозяев, – верные животные не хотели оставлять их, даже мертвых. Атаман вытер пот со лба тыльной стороной ладони, не выпуская из нее сабли. С клинка стекали  капли крови. Огляделся. Со склонов, всматриваясь под ноги, чтобы не навернуться, спускались казаки с ружьями и их заряжающие. Остальные разбрелись по сторонам, отыскивая и собирая раненых и убитых товарищей. По всему ущелью, еще недавно серому и каменистому, лишь по краям зеленеющему густой высокой травой, теперь бугорками выпирали только тела погибших в праздничных ярких одеждах. Около полутысячи черкесских лошадей и чуть больше полторы сотни казачьих, участвовавших  в сражении, утоптали ущелье, словно по нему прошлись гигантским валиком. Впрочем, так оно и было, только валик этот оказался в руках не человеческих, а руках смертной матушки Мары.
К Валую приближался Космята. Лошадь его осторожно перешагивала тела, разбросанные под копытами, наверное, через каждый шаг. По пути товарища окликнул Дароня:
– Как ты, цел?
Качнув головой, Степанков без улыбки ответил:
– Сам удивляюсь, но, кажись, не задело.
Ведя коня в поводу, с другой стороны подошел Пахом Лешик:
– А, атаман, а ведь все верно рассчитали? 
– Не знаю пока, верно или нет. Счас потери посчитаем.
– Это точно,  – вздохнул Космята, отыскивая глазами своих бойцов.

Пленных решили не брать. Валуй, сделав над собой усилие, распорядился порубить всех сдавшихся. Как не неприятно было Валую отдавать такой приказ, но других вариантов не существовало. Отряжать три, а то и четыре десятка бойцов из поредевшего почти на треть отряда для сопровождения черкесов до Азова было неблагоразумно и вредно для выполнения последующих планов, а домой казаки пока не собирались.  Главную-то задачу похода не выполнили, родичи по-прежнему в руках врага.
Еще один крупный аул, который они собирались навестить, находился верстах в пятидесяти. А сил оставалось крайне мало. Да и зачем казакам в городе пленные черкесы? Тем более, накануне ожидаемого удара турок? Обменивать некогда и, казаки надеялись, не на кого. Своих сами освободят. Тут как не крути, а у выбравших плен горцев шансов остаться в живых не было изначально. Война – есть война, воины, а горцы, как и казаки, все считали себя таковыми, с рождения готовятся к такому повороту судьбы. В конце концов, их никто не заставлял сдаваться. Могли бы доблестно пасть в бою. А раз не захотели, надумав спасти свои никому здесь ненужные жизни,  никто им не виноват.
Казаки, выбраные в палачи, хмурились, но не роптали. Раз уж пал выбор на тебя, принимай твердо, если не тебе, значит, товарищу твоему придется попачкать саблю кровью  сдавшегося врага. А перекладывать неприятные обязанности на своих друзей у казаков было не принято. Обреченные черкесы, выстроившиеся рядком на коленях, уже все понимая, все-таки с надеждой заглядывали  в глаза казаков, медленно приближающихся к ним с оголенными клинками. Но те отводили взгляды, не в силах видеть в горящих глазах неистребимую тягу к жизни. Пробрало бусурман.  У самих бы рука не дрогнула, доведись им выполнять такой же приказ. Еще и куражились бы, наслаждаясь последним ужасом жертв. Казаки постарались выполнить неприятное дело быстро, без слов и тягомотины. Несколько взмахов саблями, и вражеские головы, оставляя густо красные, почти черные ручьи на камнях, покатились в разные стороны. 
Погибших врагов снесли в одну кучу у деревьев, получившуюся неожиданно высокой, и оставили так. Возиться с ними было некогда, да и некому – казаки спешили к следующему аулу, стремясь попасть туда побыстрей, пока  не докатилась до тамошних черкесов весть о нынешнем налете.
Добавили головной боли атаману и свои раненые, всего около пятнадцати донцов. Их решили разместить в укромном месте – выше по склону незадолго до этого донцы обнаружили вполне подходящую пещеру, почти незаметную со стороны в диком кустарнике. Там и оставили раненых под защитой пятерых выделенных специально казаков. Валуй приказал остаться с ними и Дароне, как самому опытному в лечебных делах. Тот помолчал, обдумывая приказ, и, не найдя убедительных возражений, вынуждено согласился.  Еще примерно столько же бойцов, помеченных черкесской пулей или саблей, считая свои раны несерьезными, намеревались продолжить поход. Валуй их не отговаривал. Люди взрослые – сами должны трезво оценивать силы.
Среди  таких оказался и Матвей Чубатый, самостоятельно перемотавший левую руку: черкес проткнул саблей чуть выше локтя. К счастью, по кости острие прошло вскользь, он надеялся, что заживет, как обычно это бывает у характерников, моментально.
Борзята бродил по временному лагерю, разбитому у входа в ущелье с повязкой на голове, но раненым себя не считал – сабля разрубленного до груди черкеса чиркнула его по лбу, когда брат-близнец уже расслабился, уверенный, что одолел врага. Ему повезло – клинок лишь прочертил глубокую полоску через бровь и выше. Царапина, тем не менее, сильно кровоточила.
Вообще, схватка закончилась на редкость удачно для казаков. На этот раз Валуй не стал спорить с опытными Матвеем и Никитой, пришедшими к такому выводу после подсчетов потерь. Всего в строю, вместе с условно здоровыми, после полного распределения задач, осталось 92 казака.
– Не так уж и мало, после порубленной полутьмы черкесов, – подвел итог Архип Линь, и казаки с ним согласились.
Оружие горцев решили сховать там же в пещере, вместе с ранеными, чтобы забрать на обратном пути. Долго решали, что делать с лошадьми. Мнения разделились. Космята убеждал донцов взять всех с собой. Выставить к ним небольшой дозор и гнать следом. Дароня заподозрил что Степанкову просто не под силу расстаться с вороным кабардинцем, похищенным с праздника. Космята насупился, но возражать не стал, невольно признавая правоту товарища. Оставлять пятьсот голов где-нибудь здесь, в горах, под присмотром небольшого отряда – тоже опасно – можно попасться залетным горцам. Это не сабли и кинжалы, которые спрячешь,  и они будут лежать тихонько, хоть до второго пришествия. Мысль увести к первому табуну, сейчас пасущемуся под присмотром нескольких казаков, тоже забраковали. Там и так пастбище не велико, новая полутысяча голов уничтожит его за пару присестов. Да и сложней сохранить в тайне от местных жителей такой огромный табун.
Наконец, сошлись во мнении, что придется гнать коней на Дон. По дороге пусть забирают первый трофей, и уже всей оравой двигают домой. Риск в любом случае присутствует. Но так хоть шанс будет добраться до родных мест, раньше, чем враги сумеют организоваться и догнать. Как не жаль отправлять с ними еще пяток бойцов, но отпускать отличных боевых лошадей, к тому же большую часть со сбруей, на волю было бы еще обидней. Проблемой могла стать река Кубань. Переправить такое огромное количество лошадей через реку с неслабым течением – это надо постараться. Помочь молодым перегонщикам вызвался Архип Линь. Когда-то по молодости он с рыскарями уже проводил такие переправы, когда бегали в набеги по черкесским аулам. Надеялся, что справится и в этот раз.

Глава 13
Проведя ночь на берегу того же ручья, у которого и сражались, на утро следующего дня отправились дальше. Как обычно, прежде, чем тронутся, раскинули в обе стороны дозоры. Наперед еще до выхода тихо ушла пятерка разведчиков-джанийцев.
Во главе отряда вышагивала каурая кобылка Пахома, за ним по три-четыре в ряд тянулись атаманы и остальные донцы. Космята, так и не найдя в себе силы расстаться с вороным, привязал его повод к седлу и, улавливая завистливые взгляды товарищей, важно покачивался чуть позади Валуя. Жеребец тянул морду к лошади, пытаясь играючи прикусить ее за шею. Степанков выставлял кулак с зажатой в нем нагайкой:
 – У, бусурманская морда, я тебе побалую.
– Как ты с черкесами биться-то будешь? – подзуживал его Борзята. – Тебе теперь не только себя, но и его защищать придется. А если кто вдруг конька твоего саблей вытянет: Что делать будешь? Кровную месть объявишь?
– Гы, гы, – передразнил его донец, – очень смешно. Разберусь как-нибудь. На крайний случай, отвяжу сразу, а потом споймаю – никуда не денется.
– Правда что ли, – встрял Валуй. – И чего ты его не отправил вместе с остальными в тыл? Спокойней было бы.
Космята, обернувшись, погладил вороного, смирившегося с участью и новым хозяином, по шее:
– Не.., я его не для того у самого князя из-под носа увел, чтобы теперь оставить неизвестно кому. И отстаньте все, –  он преувеличенно сурово нахмурился, ударяя коня пятками. 
Ускорившись, он быстро догнал Пахома.
Дорога проходила неширокой долиной, заваленной огромными валунами, между которыми отряд лавировал, словно полоз. Перевал постепенно переходил в широкую седловину, густо поросшую густым лесом и лещиной. Обилие ручейков и густые по пояс травяные заросли, позволяли казакам не заботиться о питье и кормежке  для коней вечером, а кишащие живностью окрестные заросли – о пище для казаков. Разведчики, с утра выходящие на охрану отряда, а заодно и на охоту, к вечернему привалу  возвращались щедро нагруженные разной птицей и тушами кабанов.
В первый вечер лично расставив посты, Валуй обошел лагерь, раскинувшийся между двух скал, напоминающих распахнутую пасть древнего ящера, и присел у костра рядом с братом. На шесте аппетитно потрескивал и ронял шипящие капли жира в огонь кусок передней кабаньей ноги. Никита Кайда затягивал свежую повязку на руке Матвея Чубатого. «Старики», до этого знавшие другу друга лишь шапочно, в походе быстро сошлись и теперь даже на ночлег старались разместиться неподалеку – им всегда было о чем поговорить или что вспомнить. Правда, говорил в основном Никита, Матвей больше слушал, в лучшем случае вставляя реплики. Рассказы Кайды любили слушать и другие донцы, и зачастую вокруг них собирался не один десяток любопытных донцов. Сейчас Никита, рассеяно бинтуя руку товарища, рассказывал очередной случай из своей богатой на события походной жизни.
– До берега далеко – считай, в версте от земли нас турок догнал. Деревья прибрежные, как травинки отсюда видятся, а турок на галере вот он – уже рядом. Мы, конечно, ходу! Он все равно догоняет. Куда, такая махина, одних весел сколько! И когда османчина уже решил, что мы никуда не денемся, посудина его к нам бортом встала, и оттуда как вдарит из всех пушек. А не попал. Мы же маленькие, да еще кормой к нему развернуты, да еще  и удираем. Попробуй, попади. Ну, сообразил он, что так нас не взять, снова разворачивается и за нами. Хочет весом задавить. Тут наш атаман, Черкашенин, велит оставить весла и за ружья взяться. Заряжаем шрапнелью и разворачиваемся под углом к галере. Турки тупые, руками нам машут, решили – мы сдаемся, – Никита отрезал ножом длинный кончик на повязке и хмыкнул. – Уж не знаю, кто там у них до этого додумался. Как только их борт показался, мы залпом и вдарили. Шрапнель, как горох по борту прошлась – турок, словно волной смыло. Пока они соображали, да очухивались, мы уже под борт подскочили. А дальше, все как всегда. Попрыгали на борт и всех порубали. Куда галера шла, зачем – так и не узнали.
– А почему? – Елда бестолково почесал за ухом.
– Потому что некому рассказать было, – под общий смех растолковал Никита.
– Нет, – Елда не собирался сдаваться так легко, – а гребцы. Их куда дели?
– С этими все нормально, ослободили. До берега доставили, а там – вольному – воля. Распрощались.
– И что, они не знали, куда галера шла?
– Ну, откуда они знали бы? – терпеливо разъяснял Никита. – Их дело маленькое – греби и греби. А куда, зачем – то им не говорят, рылом не вышли для турка.
Елда, покачался, словно утрясая информацию, но, похоже, так и не поверил. Но уточнять не стал. Тем более, что Михась Колочко отмахнул от шипящей кабаньей ноги приличный кусок. Осторожно, чтобы не обжечься, покусал. И, довольно хмыкая, объявил, что ужин готов. Казаки, потянули из-за поясов ножи – с утра ничего не ели.
Над остроконечными шапками донцов, активно работающих челюстями, постепенно сгущалась вечерняя мгла. В легких сумерках на каменистых стенах, уходящих уступами вверх, заметались тени костров. Валуй, обгрызая кость, чувствовал непонятное беспокойство. Незаметно огляделся. Ничего особенного. На вытоптанных площадках яркими свечками пылают костры. Около огня чинно отдыхают донцы. В сумерках далеко разносится всхрапы близко пасущихся лошадей. Посмеиваются над незамысловатыми шутками Никиты казаки  по соседству.  Валуй, не прислушиваясь к разговорам у костра, размышлял о причинах беспокойства. Так и не определившись, решил проверить посты. Выкинув обглоданную кость в кусты, он уверенно поднялся.

Глава 14
Торжок шумел. Ряды торговцев выстроились неровными рядами саженях в пятидесяти от стен крепости в обе стороны перед центральными воротами. Самый разный товар – от веревок и муки до персидских специй и туркменских ковров грудами поднимался на телегах, деревянных  настилах и просто на земле. Осколецкие казаки помогли Пашкову выложить пеньку, выставить мешки с мукой, овсом и гречкой перед телегой.  Вытирая вспотевшие лбы, уселись чуть позади на небольшой возвышенности. Панкрат, проверив пружинные весы, выстроил рядком гири. И удовлетворенный, терпеливо устроился сбоку от товара, вооружившись свежей баклушей и топориком. Между рядами народу ходило немного. И то не столько покупали, сколько присматривались.
Слепило яркое солнце, блики от многих бляшек и оружия, разложенных на соседней телеге, качались и прыгали по земле, когда кинжалы, или наконечники для стрел и пик кто-то брал в руки, рассматривая. Парни, щурясь, тоже с интересом поглядывали в ту сторону. Торговал оружием маленький улыбчивый мужичок, как прослышали парни, из Воронежа. По другую руку от них стягивал с телеги мучные мешки широкостный рыжебородый русак с сердитыми глазами. Он хмурился с самого утра, и пока парни не услышали от него ни одного доброго слова. Только кряхтение и короткие фразы своему помощнику: «не спи» и «быстрей». Ему помогал неприметный мужичек, хлипкого сложения. Однако, на удивление парней, ему хватало сил забрасывать тяжеленные мешки с зерном на спину рыжему. И причем, незаметно было, чтобы он особо напрягался. Именно это несоответствие внешнего вида и сильных рук и привлекло невольно взгляды парней. После вчерашней ночи казакам теперь все торговцы казались подозрительными, а особенно сам рыжий хозяин мешков.
– У какой! – Афоня чуть толкнул Антошку, указывая подбородком на рыжего.
– Какой? – не понял тот.
– Злой.
Тимофей  тоже пригляделся к соседу:
– Еще и жадный.
– Откуда знаешь? – Повернулся к нему Антошка.
– Видно…
Словно почувствовав их внимание, мужик бросил на парней сердитый взгляд. Казаки быстро отвернулись.
Солнце начинало пригревать. Торговля не шла. Панкрат, приценившись на товар у соседей, понял, что просит меньше всех. Особенно задрал цену сосед – тот самый рыжий. Не зря парни его жадным определили. Скупердяй еще тот. Это же надо тройную цену за зерно задрать! Панкрат, задумчиво  погладил ладошкой шею. И решил тоже немного накинуть. Так, пару копеек на дорогу. Еще побродив вокруг и ничего интересного для себя не обнаружив, уселся, выглядев у телеги небольшой тенек. Привалился спиной к колесу. Руки привычно нащупали деревянную заготовку.
Сладко зевнув, Тимоха толкнул сонно упершегося руками за спиной Антошку:
– Хорош дрыхнуть.
– А шо делать? – благодушно отозвался тот.
– Думать надо, как казакам сообщить то, что ночью увидели.
– А шо тут думать? – Афоня поудобнее прилег на локте. – Пойдем в город, найдем главного атамана, да и все сообщим.
– Может и так. Да вот я что соображаю – что сообщать-то будем?
– Как что? – Антошка выпрямился. – Про предателя и расскажем.
– Про какого предателя? Мы же его не знаем. Спросят, кто такой – а мы только бык да мык. Мол, извиняйте, не признали в темноте.
– А ты что предлагаешь?
 Тимофей задумчиво покусал губы:
– Надо найти того одноглазого казака, про которого «гость» говорил. Он, видать, ушлый. Не зря его те, у костра, побаиваются. Если говорить, то только ему.
– Верно, – важно поддержал Антошка. – Но где его найти, этого одноглазого? Город-то большой.
– А можно спросить у кого-нибудь, – предложил Афоня. – Ты помнишь, как его ногаи называли?
Вроде Фроська, – неуверенно протянул Антошка Копылов.
– Точно, Фроська. Вот и спросим, вон как раз казаки идут.
– Где?
– Да вон, парни с мешками.
Мимо ряда, и, правда, проходили два парня, примерно, их возраста. Оба высоких широкоплечих. Один тонкокостный с длинными волосами, падающими на глаза, и пушком на щеках тащил мокрый мешок с выглядывающей из него сетью. Другой, плотный в кости, слегка косолапя, постоянно поправлял сползающий с плеча промокший по низу мешок. Из него на пыльную землю падали крупные капли. Похоже, с уловом. Дождавшись, когда они поравняются с телегами, парни двинулись им наперерез. Купец оглянулся на казаков:
– Эй, робя, вы куды?
– Мы счас, – Антошка чуть приотстал. – Дело малое есть.
Откинувшись от телеги, Панкрат присмотрелся к местным парням:
– Ладно, недолго давайте. А то мало ли чего…
Заметив приближающихся к ним незнакомых сверстников, донцы замедлились, поглядывая с интересом.
– Здорово ночевали, – окликнул их еще издалека Тимофей.
Они остановились и скинули ноши:
– Слава Богу.
И уставились на парней, ожидая объяснения.
– Как улов? – приблизившись, оскольцы затоптались напротив.
– Да ниче, не жалуемся.
– Вы местные, казаки?
– Ну да. Донцы мы.
– А мы осколечные казаки, с Белогорья.
– А, знаем таких, у нас из ваших краев ребята есть, – худощавый улыбнулся приветливо.
– А кто? – сразу заинтересовался Афоня.
– Космята точно знаю оттуда.
– А фамилия его как?
– Степанков его кличут.
– Степанков.., – припоминая, нахмурил лоб Тимофей. – Не, не слышал, наверное, он не оскольский.
– А вы здесь чего? – поинтересовался кряжистый парень.
– Мы в охране обоза пришли. Вон наш купец – Пашков.
Казаки вытянули шеи, разглядывая орудующего маленьким топориком Панкрата.
– А, понятно…
– У нас к вам дело, казаки.
– Слушаем вас? – худощавый опять располагающе улыбнулся. – Помочь, что ли, надоть?
 – Да не то, чтобы помочь.., – Тимофей почесал затылок. – Один человек нам нужен, из ваших, из донцов.
– Кто таков? – кряжистый шевельнулся навстречу.
– Знаем только, что Фроська его зовут и что он с одним глазом.
Парни переглянулись.
– А зачем он вам? – худощавый перестал улыбаться. Он смотрел серьезно, и немножко с ожиданием, и Тимофей решил, что будет лучше, если он все расскажет.
– Дело хитрое. Но в двух словах не поведаешь.
– А пошли с нами, – кряжистый выставил подбородок в сторону ворот. – По дороге и поведаете.
– А мы как раз повспоминаем, кто  у нас с одним глазом и Фроська.
– Добре, – сразу согласился Тимофей. – Только мы Панкрату скажем, что в крепость отойдем.
– Предупреждайте, – худощавый закинул мешок на плечо, – и догоняйте.
– Мы быстро, – парни живо сорвались с места.
Тимофей закончил рассказывать, когда они уже шагали по узкой улочке в глубине города. Еще около ворот познакомились. Худощавый представился Егором Тепцовым, а второй Василем Лукиным. По пути парни не забывали активно вертеть головами, с любопытством разглядывая крепость. Сооружение по сравнению с их Оскольской деревянной крепосцой выглядело просто огромным. Повсюду замечались приготовления к длительной осаде. Еще перед воротами парни обратили внимание на обновленный ров, по краям которого высились валы выкопанной земли, и на свежие колья, вбитые в дно. И здесь, внутри, тоже работа кипела. Несколько возрастных казаков засыпали песком и землей, что привозили на тачках, камышовые крыши небольших жилых домиков, раскиданных неподалеку от стены, видимо, чтобы не загорелись от обстрелов. Плотники, ползая на коленях, сбивали дополнительные лестницы, что поднимутся к верхним площадкам стены. Вдоль ее подножия оборудовали площадки для десятков огромных котлов. В них, скорей всего, будут кипятить воду и растапливать смолу для «угощения» штурмующих. Бабы и мальчишки таскали огромные охапки дров, укладывая их в поленницы. Казаки, как обычно готовились к защите города основательно, без спешки и суеты. Во всяком случае, никого шатающегося без дела или без цели парни не увидели.
У скромного домика за невысоким дувалом, с наполовину срезанным верхом, как поняли казаки, нарочно, они остановились. Василий попросил подождать, пока занесет в дом сети и улов. Во дворе его встретила стройная бойкая казачка со страшным шрамом через все лицо. Показала рукой под навес, куда он и опустил мешок с рыбой. Тут же из дома выскочили светловолосые  мальчишки года по три-четыре. С разгону ухватили Василия за руки. И затрещали без умолку. Суть их повествования сводился к тому, что папка с войны обещал им каждому привезти по настоящему ножу, а то и сабле. Правда, он даст им оружие в руки только подержать, а потом уберет подальше, пока они не подрастут. Василий, терпеливо улыбаясь, слушал. Один, выглядевший постарше, вдруг скривил просительно лицо, меняя интонацию:
– Дядя, Василько, ты же сказес батьке, мы уже большие, нам можно сабли настоясие давать? Ну.., – он неуверенно глянул на брата. – Хотя бы мне.
Мягко оторвав от себя племянников, Лукин серьезно пообещал:
– Скажу, обязательно. Такие взрослые хлопцы, а отец оружие не дает. Непорядок!
Младший, круто развернувшись к брату, подозрительно прищурился:
– А чего тильки табе? Я тозе саблю хосю.
Старший сердито засопел:
– Мал ты есе саблю хотеть. Тятька мне и то не дает. Из-за тебя все.
– Почему? – не понял младший, хлюпнув носом. Потом развернулся к дядьке. – А, чего из-за меня, дядя Вась?  Он чего болтает?
Василий широко и примиряющее раскинул руки:
– Так, братаны. Вы чего-то не так поняли. Батька же сказал – сабли привезет. Значит каждому и будет по оружию. Чего не понятно?
Оба брата тут же легко скинули обиду, словно налет пыли на шапке. И снова заблестели глазами:
– А не врес?
– Побозись?
– А ну вас, когда  врал? 
К парням, внимательно, но приветливо разглядывая незнакомцев, приблизилась женщина со шрамом. Она строго цыкнула на мальчишек и те, молчком отошли за ее спину, но не далеко.
– Кто такие, ребята? – она дружелюбно уперла руку в бок.
За всех ответил Антошка:
– Казаки осколецкие. Здесь с товаром, купца сопровождаем.
– Ну, раз наши, казаки, заходьте в дом, сейчас ухи сварганю. Василько, давай – заводи гостей. Егорка, потом дела сделаете… Вишь, издалека прибыли.., – она светло улыбнулась, даже шрам на лице не смог затмить яркого блеска синих глаз.– Поди, домашней пищи давно не едали,
Василек вопросительно оглянулся на парней. Афоня хотел было уже согласиться, но в этот момент на его плечо легла увесистая рука Тимофея. Вежливо приложив руку к груди, Савин слегка поклонился:
– Благодарствую, хозяйка. Зайдем обязательно, только позже. Нам сейчас дюже одного человека найти надобно.
– А что такое? – нахмурила она брови. – Случилось чего?
– Да нет, Красава, чего ты? Не случилось. Но может, – Егорка пришел на выручку парням. – Дело, можно сказать, шибко важное.
– Ух, ты! – хозяйка подошла поближе. – Про че, хоть намекните.
– Обязательно, сестрица, намекнем. Токо позже. А сейчас, извиняй, некогда. – Василь, ухватив казаков под руки, стремительно увлек их по улице. Парни лишь успели извинительно улыбнуться хозяйке.
– Ну, надо, так надо, – похлопав ладонями по фартуку, женщина ухватила одного из сыновей, собравшегося проскочить мимо, за подол рубахи. – Куда не емши? Сначала за стол, а потом гулять.
Мальчишка потух глазами.
Убедившись, что сестра их не видит, Василек усмехнулся:
– Вот неугомонная бабенка. Если бы сейчас не ушли, все равно бы затащила и все сведения, словно татарин, выпытала.
– Она могет, – улыбаясь, подтвердил Егорка.
– Сестра твоя? – поинтересовался Тимофей.
– Ага. Она мне как мать. Родителей ногайцы убили.
– Ясно…
– А чего это у нее на лице? – не удержался от вопроса Антошка.
Василек, припомнив что-то неприятное, потемнел в лице:
– То она сама себя порезала.
Парни разом ахнули:
– Сама?
– Как так?
– В плену была, – пояснил он. – Ну и чтоб всякие татары не приставали, так вот с собой  и сотворила.
– Вот это да, боевая казачка, – выдохнул Афоня.
– Еще какая! – Егорка Тепцов кивнул подбородком на открывшийся узкий проход в высокой стене внутренней крепости, через который как раз вышел какой-то незнакомец. – Ну ладно, почти пришли. Вот он штаб. Во дворе.
Внутри небольшой крепости на холме было прохладно и тихо. Узкий двор с высоким пустующим помостом, вероятно, оставшимся еще с тех, турецких времен, утопал в густой зелени. Из неприметной двери мягкой «кошачьей» походкой выскользнул матерый казачина. Узнав приближающихся казаков, становился, подкручивая длинный ус:
– Кого ищете, хлопцы? А ты, Егорка, уже с рыбалки что ли?
Смущенно переступив, Егорка пробасил:
– Дядя Муратко, уже нарыбалили. У Васяни улов выкинули.
– Головастого ищем. Вот, у осколецких казаков к нему дело.
Оскольчане чуть наклонили головы:
– Здорово ночевали.
– Слава Богу, – казачина окинул незнакомых парней цепким взглядом. – Дело, говорите?
– Ага, – Антошка пару раз кивнул. – Важное.
Муратко Рынгач оглянулся на дверь:
– В штабе никого нет, не ходите. Скорей всего, он по торжку бродит, я слыхал краем уха, он туда собирался с ребятами – продуктов закупать.
– Мы тогда пойдем – поищем его.
– Добре.
Казачина проводил их до выхода из крепости и там распрощался, пригласив всех на последок домой пообедать. Парни на это сообщили, что уже обещали Красаве. Муратко не стал настаивать.
Торжок, залитый горячим утренним солнцем гудел, словно пчелиная колода. Народу в рядах заметно прибавилось. Навстречу парням пронесся подвижный парень-казачок, чуть не сбив Василия. Увернувшись от столкновения в последний момент, он коротко бросил: «Звиняй, Лукин», и почти вприпрыжку поскакал дальше.
– Э..э, – протянул в сторону быстро удаляющегося казачка руку Егор и… опустил:
– Вот, шустрик. Он наверняка с Фроськой ходил.
– Да ты что? – Василий растеряно обернулся. – Эх, не сообразил сразу.
В этот момент худой и высокий Тимофей, вытянувшись на цыпочках, заломил шапку на затылок:
– Да вот же он, рядом с Панкратом.
Казаки дружно повернул головы в указанном направлении. Действительно, рядом с осколецким купцом в группе казаков стоял одноглазый широкоплечий казак в горчичном кафтане, с хитрой улыбкой прислушиваясь к словам продавца.
– А мы его по всему городу ищем, – Трофим ускорился первым.
За ним поспешили товарищи.

Солнечные блики рассеянными пятнами пробивались сквозь решетчатую крышу – только для тени – дежурки у ворот, куда Фроська пригласил приятелей, отправив перед этим взлохмаченного донца-постового «погулять. Тимофей, второй раз рассказывающий все, что они услышали у костра ногайцев нынешней ночью, снова чуть подвинулся – солнечный блик тянулся к лицу, мешая видеть собеседника. Старшина, в который уже раз накрутив длиннющий ус на корявый палец, задумавшись, осмотрел единственным немигающим глазом сидящих напротив парней. В этот момент, уже не шибко внимательно вслушиваясь в слова оскольца, он размышлял о том, как без особого риска для них использовать молодых казаков в зародившейся только что в его голове оперативной игре. То, что поведали парни, для азовских казаков новостью не было. Они уже давно предполагали, что в городе работают засланцы врага, но вот выйти на них никак не получалось. Казаки раздобыли самое главное – ниточку, потянув за которую можно попробовать вытянуть всю вражескую сеть. Для горожан, эти сведения, несомненно, были весьма своевременными. А ее вестники автоматически становились участниками дальнейших событий. Казаки очень трепетно относились к удаче, понимая, что она не приходит к кому попало, и тех казаков, кому удавалось ухватить за хвост эту весьма капризную и непостоянную молодку, ценили и уважали. Так ничего и не надумав, Головастый вдруг поднял оценивающий взгляд на Тимофея, интуитивно решив, что он из осколецких парней самый толковый:
– А саблей махать умеете? – и прищурился глазом, словно прицелился.
– Умеем, а как же, – Тимофей поднялся. – Показать?
– Восьмерки нарисуйте мне, только на улице, – он подтолкнул парней к выходу.
Отошли за угол дежурки – тут было, где развернуться, никому не мешая. 
Выдернув сабли, оскольчане разошлись в стороны.
– А вы, чего? – Фроська уселся боком на приступку к стене и ткнул пальцем на Василька. – Давайте тоже покажите, что умеете.
– Так, сабель не мае, мы же с рыбалки.
 – Не мае..? – повторил старшина, словно это было для него новостью. – Ладно, возьмите в дежурке.
Казаки быстро скрылись в ее темном и прохладном нутре. Пока оскольчане разминали плечи, они уже вышли с оружием в руках, вытягивая на ходу клинки из ножен.
Василий оглянулся, выбирая место, чтобы никого не задеть и первым закрутил в воздухе замысловатый узор. Казаки подхватили, и характерный для нескольких быстрых сабель гул нарыл закуток. Парни выводили фигуры старательно, как на тренировке. Фроська, присмотревшийся к их технике, отметил про себя, что оскольчане работают неплохо, школа чувствуется, но свои казаки «крутят» на порядок и быстрее, и четче. «Это нормально, – сделал вывод он. –  Наших-то сам Муратко тренировал, а вот у белгородцев такого бойца-тренера, похоже, нет. Что неудивительно. Нет в мире больше таких рубак, как на Дону, – с удовлетворением отметил Головатый, давая знак остановиться.
Разгоряченные казаки с улыбками попрятали сабли в ножны.
– Ну как, дядька Фроська? – Антошка явно ждал похвалы.
Головатый, многозначительно пожевав губами, выдержал паузу. Казаки с ожиданием ждали приговора.
– Неплохо, – выдал он, наконец, и парни разулыбались еще больше. – Но учиться все равно надо. Сыроваты движения, да и силы в руках побольше бы не помешало.
– Ну, так у нас еще все впереди, – подбоченился Афоня Перо. – Научимся.
– Похоже, скоро турок всех научит, – помрачнел Василек.
– Это точно, – поддакнул Егор.
Тимофей, что-то сообразив, быстро встретился глазами со своими парнями. Они, догадавшись, что он хочет, коротко кивнули, с надеждой в четыре глаза уставившись на старшину.
– Товарищ старшина, – Тимофей Савин выступил вперед. – А возьмите нас к себе. Мы тоже хотим с турками драться.
Фроська устроился поудобнее, снова наматывая на палец ус. И хмыкнул:
– Драться, значит, хотите?
– Ага.
– Очень хотим.
 – Специально в сопровождение обоза нанялись, чтобы сюда попасть, – Антошка Копылов даже покраснел от напряжения момента.
– А чего, дядька Фроська? – Егорка широко улыбнулся. – Хорошие вроде парни. Давай возьмем, нам же казаки нужны. Мы за них поручимся, правда, Васяня?
– И, правда, нормальные парни.
Афоня, благодарно зыркнув на новых товарищей, быстро закивал головой.
– Нормальные мы.
– Так, – Головастый поднял руку, останавливая напор своих казаков. – Я один решать не могу. Надо посоветоваться. Понятно?
– Конечно, понятно, – Антошка провел ладошками по пылающим щекам, надеясь их хоть немного остудить. Но и ладони оказались не прохладней щек.
Поправив пояс, Головатый слегка выпятил грудь. В этот момент он уже знал, что поможет осколецким казакам записаться в войско, а вот насчет остального, что принесли с собой казаки, пока не определился. Здесь, и верно, требовалось посоветоваться с атаманами. «Авось, чего сообща порешаем».
– Ну, все понятно, – хлопнув по тугому животу, Фроська из-под густой брови окинул казаков строгим взглядом единственного немигающего глаза. – Надеюсь, понимаете, что такие сведения никому рассказывать нельзя?
Парни наперебой закивали головами, а Антошка даже истово перекрестился:
– Да что б я…
– Вот и славно, – подытожив, Фроська двинулся на парней. Те живо посторонились. – Я сейчас пойду с товарищами погутарю, а вы, к вечерку, – он провел пальцем линию, охватывающую и остальных парней, –  подойдите к штабу. Будет разговор.
– Добре, дядя Фроська, – Егорка пробасил за всех.
– До вечера, – бросил Головастый, поправляя саблю. А уже уходя обернулся. – Да, вы же с Пашковым прибыли?
– Так точно, – бодро выскочил вперед Афоня.
– Так, подите сейчас к нему – помочь надо мешки погрузить, скоро телеги прибудут, все у него закупили. И по нормальной цене. Все бы такие купцы...
Переглянувшись, парни одновременно сорвались с места.

Панкрат семенил навстречу, развернувшись напряженной спиной. Заслышав шаги казаков, он отпустил тяжеленный мешок, который пытался перетянуть на другое место, сходу набросившись на парней:
– Где вас носит? Сейчас телеги пригонят, я весь товар продал.
Несмотря на возмущенный тон, глаза его живо поблескивали, а ладошки, казалось так и норовили потереться друг о дружку.
– Неужто, все? – Тимофей сыграл удивление.
– А то, – опершись рукой на мешок, Панкрат важно скрестил ноги. – Цену божескую назвал, вот казаки и забрали все зараз. Не то, что этот, – он покосился на невозмутимого рыжего соседа, который, сидя на телеге, щелкал семечки.
Тот даже не повернулся, но губы его чуть дрогнули. Определенно понял, что говорят о нем. В этот момент в рядах показались несколько телег с запряженными в них кобылами, и казаки засуетились, вытягивая мешки на середину прохода. Прибывшие донцы протянули  колонну чуть дальше Панкрата. Разом остановились:
– Грузи веселей, – крикнул один и сам ухватился за крайний мешок.

Остаток дня парни провели у Василька и его сестры Красавы. Панкрат отпустил ребят, даже не поинтересовавшись, куда они собрались. На радостях от удачной сделки он отыскал себе товарища из старых знакомых купцов и засел с ним на берегу Дона бражничать. Его отличное настроение даже не испортила новость, что парни остаются в крепости. «Авось, доберусь как-нибудь», – махнул он рукой и, ухватив кусок вяленной белорыбицы, зашагал к берегу – на полдороге его уже ожидал незнакомый парням худой и высокий купец.
Накушавшись до отвала вкуснейшей ухи – Красава наготовила огромный казан – парни до самого вечера просидели во дворе, обсуждая нынешние новости. Как только солнце начало клониться к закату, казаки наскоро собрались. Погладив по очереди белокурые головенки братишек, доверивших к этому времени новым знакомцам, наверное, все свои мальчишечьи секреты, отправились к внутренней крепости, маячившей в тускнеющем небе почти над головами. Двор Красавы и, как оказалось, ее мужа-земляка Космяты, находившегося сейчас на задании, стоял поблизости от толстых стен.   
В штабе за длинным и пустующем в этот час столом о чем-то тихо переговаривались казаки. Один из них уже знакомый парням Головатый, второй - высокий, поджарый казак в дорогом лиловом кафтане. Его не еще не встречали. Перед ними скрестили расширенные дула два пистолета, которые казак, похоже, выложил только что. Казаки услышали  обрывок фразы: «Посылай за Валуем, нехай возвращается – скоро турки здесь будут».
Парни смущенно столпились у входа. Не в лад поздоровавшись, заоглядывались. Штаб представлял собой большую комнату с высокими потолками и лепными украшениями по карнизу. Остатки персидского ковра, протертого сапогами до дыр, тянулись в глубину от входа. Дорогое оружие украшало дальнюю стену. Тут были и топоры, и бердыши, и пару пик, секиры, и самые разные сабли.  В углу пылился резной стул с высокой спинкой, на который кто-то небрежно бросил старенький зипун. Тимофей решил, что скорей всего тут заседали турецкие начальники, а сейчас помещение приспособили под казацкие нужды.
Высокий казак вопросительно оглянулся на парней. Головатый опередил его вопрос:
– Заходьте, парни, располагайтесь, – поднявшись, сообщил товарищу. – Вот, Тимофейка, это и есть те самые гарные хлопцы, что подслушали вражину. Ну и с ними наши казачки.
Василько и Егор серьезно кивнули.
Пока казаки рассаживались вдоль стола на бесконечную лавку, атаманы молча рассматривали их. Дождавшись, пока ребята усядутся и затихнут, высокий казак, сложив руки на столе, остановил взгляд на Тимофее:
– Атаман Яковлев, Тимофей. – Отрекомендовался он. – А вас как величать?
Парни по очереди представились.
– Дело к вам, казаки, будет важное, – вытянув неожиданно длинную шею, Яковлев оглянулся на Фроську. – Старшина мне все рассказал. И мы как раз обсуждали, что делать, – атаман покосился в окно, словно высматривая там новую мысль. – Фрося сказал, что шибко вы проситесь в войско записаться?
– Очень хотим.
– Просимся…
– Чтобы турок бить.
– Ну, до турок мы еще доберемся. А пока надо тут, у себя в тылу, врагов к ногтю прижать. И вы нам поможете.
– Это точно, поможем, – перебил его Егорка и тут же виновато опустил голову.
Атаман хмыкнул, а Фроська, смешно покрутив носом, крякнул:
– Послухайте сначала.
Окончательно смутившись, Антошка прикрыл вспыхнувшее лицо ладошкой. Егорка, смущенно улыбнувшись,  извинительно глянул на казаков.
– Ладно, слухайте дальше, – Яковлев снова остановил взгляд на молчаливом Тимофее. – Вас тут мало кто знает, а потому создадим из вас разведочную команду. Думаю, придется разделиться. Ничего, это ненадолго, – он остановил невысказанный вопрос. – Двое пойдут на торжок – смотреть за порядком и собирать с купцов взносы. У нас старшина этим занимался, но теперь мы его от этой обязанности ослобождаем. Вы его замените, а Головатый попробует другими методами гада вычислить.  Есть у нас кое-кто на подозрении. Будем проверять. У вас же другая задача – может, повезет, и вы того предателя по голосу узнаете. Больше останавливайтесь, разговаривайте с народом. Не мне вас учить. Сами понимаете, надеемся мы на вас. Другие трое начнут дежурить в городе, в его восточной части, где у нас армяне живут. Пристроим вас в городскую охрану. И хоть доселе у нас дозорные по городу не ходили, теперь будут. А чтобы на вас внимания раньше времени не обратили, пустим тройки по всему городу. Тем более и повод есть – турецкие корабли вот-вот на Азов курс возьмут. Ради безопасности и не на такие меры можно пойти, – атаман повернулся к старшине. – Как поделим парней?
Головатый, перебрав толстыми пальцами, сложенными в замок, пожал плечом:
– Это просто. Тезка твой, Тимофей Савин с Васяткой Лукиным на торжок отправятся, а Тепцов с этими двумя, – он прицелился глазом в Афоню и Антошку. – В дозор пойдут. 
– Ух, ты, – на это  раз не удержался Афоня. – Настоящее казачье дело – врагов вычислять.
Казаки добродушно хмыкнули.
– А я не понял, – встрял Антошка Копылов, – в Войско-то нас примут али как?
Казаки внезапно рассмеялись, а Тимофей дернул друга за рукав:
– Ты че, мы уже в Войске, раз задания нам атаман дает.
Яковлев, отсмеявшись, кивнул:
– Верно, парни, в Великом Войске Донском. Честь вам большая оказана, так не подведите. Ну а сейчас я отойду по делу. С вами старшина сам мелочи обговорит, – поднявшись, казак расправил рубаху под кушаком. – Ну, до завтрева.
Парни тоже подскочили:
– До завтрева, дядька Тимофей.
Атаман,  не оглядываясь, вышел из комнаты. В помещении повисла  неловкая тишина. Казаки во все глаза пялились на старшину. Дождавшись, пока затихнут в коридоре шаги Яковлева, Фроська, нахмурив бровь над здоровым глазом, вперил строгий взгляд по очереди в каждого: молодежь должна прочувствовать ответственность момента, чтобы потом чего дурного не выкинула.

Глава 15
После обеда долина снова ужалась, оставляя казакам для прохода лишь тонкую полоску, окаймленную крутыми скальными откосами. Мрачное темное ущелье наводило на беспокойные мысли, и казаки невольно передвинули поближе к руке верные сабли. Узкая тропинка вилась по каменистым россыпям, то и дело перепрыгивая через громоздкие валуны и взбираясь на травянистые откосы. Лошади шагали опасливо, остерегаясь подвернуть копыто на скользких галечных склонах, и колонна начала растягиваться. Валуй обеспокоено поднял голову: небо затянуло серыми с разными оттенками тучами, темнело.
– Дождь скоро будет, – Архип приостановил лошадь, оглядываясь. – Надо бы место для привала подыскать.
– Надо бы, – согласился атаман и подозвал кивком озабоченно озирающегося Борзяту. – Чего увидал?
Тот качнул Бунчака к брату:
– Не нравится мне здесь.
– Что именно? – Валуй привык доверять ощущениям, даже таким неопределенным. Его самого мучило неосознанное беспокойство еще со вчерашнего вечера. Но тогда, обойдя караулы, он так и не нашел причину неспокойствию. Пока общался с часовыми, немного отпустило. Казаки сидели умело, незаметно не подкрасться. Если бы сам не расставлял по местам, двоих из трех точно бы не заметил, хотя и остановился на расстоянии вытянутой руки. Засыпал уже почти спокойно. Но в том и дело, что почти. Маленькая тревожинка в сердце оставалась. 
– Как-то, – Борзята покачал ладонью по кругу, – хмарно все и… беспокойно, что ли.
– Мне тоже что-то не по себе, – Космята оглянулся в хвост постепенно подтягивающейся колонны. – Надо бы засаду оставить.
– А? – Валуй обернулся к приближающемуся Никите. – Как думаешь?
Кайда, придержав устало бредущую лошадь, оглянулся:
– Дело хорошее, отчего не оставить.
– Вон там можно засесть, – Пахом прищурился на небольшой каменный выступ, выпирающий от скальной стены вглубь ущелья. Его только что миновали последние верхоконные.
Казаки присмотрелись. Валуй, пропустив донцов, двигающихся во главе колонны, потянул повод вправо. Космята и Никита повторили его движение. Развернувшись, они потрусили навстречу отставшим казакам.
Место донцы одобрили. Бойцов можно разместить на самом верху покатого выступа, неудобно, но удержаться можно. С тропы их не видно, закрывает выступ камня по краю, зато сверху прослеживается пространство саженей на сто. Кого-то одного для страховки оставят внизу, за камнем.
– Ну, что ж, годится, – подвел итог атаман, оборачиваясь к Космяте. – Четверых, думаю, хватит. Кого оставишь?
Тот приподнялся на стременах, выискивая в неровном строю, продолжающем медленно преодолевать каменистое ущелье,  нужные лица. Наконец углядел:
– Михась, Колочко. Бери троих и давай сюда.
От колонны отделилась четверка казаков.

Слабый дождик сыпал и сыпал. Постепенно камни мокли, устилающие дно ущелья до самых поворотов в ту и другую сторону, меняя цвет, и сразу становилось сумрачнее, будто темнели лицом добрые товарищи, услышавшие неприятную весть. Резные листья высоченных кленов и широкие, ребристые – могучих вязов, покрывающих пологие склоны, ощутимо потяжелели и провисли.  Какая-то пичужка уселась на кусте облепихи, уже завязавшей зеленые комочки – ягодки, и методично посвистывала, поворачивая серую, словно точеную, головку в разные стороны. Главные силы давно скрылись за поворотом, а на следах по-прежнему пусто.
Друнька Мильша – неприметный, но надежный казак, выглядывающий на тропинку из-под камня, осторожно повернулся на бок. Подтянул ружье поближе, шепнул, задирая голову кверху:
– Слышь, Михась.
Тот, не отводя глаз от подрагивающих под каплями листвы дальних зарослей, тихо отозвался:
– Чего?
– А ведь идут кто-то.
– Слышу, замолчь.
Власий Тимошин – сосед Колочко, совсем молодой казак, для которого этот поход стал первым боевым выходом, незаметно перекрестившись, припал щекой к ружью.
Михась наморщил лоб, прислушиваясь. В лесу шумел дождь и, едва пробиваясь через его легкий гул, покрикивала сойка.
– Так, всем приготовиться, – Колочко чуть пригнулся и выложил перед собой резной покрытый ржавчиной ствол ручницы, которую еще во время атаки на Азов отбил у турка. Михась, как это было принято у донцов, специально оставлял оружие под дождем, добиваясь нужного рыжеватого оттенка ржавчины. Казаки считали, что такой ствол не предаст, блеснув голым железом под солнцем.
Его сосед – Матвей Чубатый пригладил перед собой чуть поврежденный мох и опустил голову на камень:
– Как появятся, толкни.
– Ты нечто спать собираешься? – хмыкнул Михась.
– Тихо ты, рядом они.
Колочко снова вперил взгляд в заросли. Пока никого. На сыром холодном камне становилось неуютно. Казакам приходилось шевелиться очень осторожно, чтобы не сверзнуться. С неба сыпало не переставая, и мшистая поверхность огромного валуна неприятно скользила под локтями и телом. Зябкий ветер гулял по намокшим зипунам и казаки ежились.
Лошадиная морда показалась из кустов вскорости. Всадник ненадолго придержал кобылу перед открытым местом, скорей всего, осматриваясь. Не заметив ничего подозрительного, он толкнул  кобылу и она, осторожно ставя копыта на скользкий камешник, ступила в ущелье. Следом за ней из кустов, словно выпала, вторая лошадь с всадником. Казаки, вжавшись в камни, беззвучно шевелили губами: «Один, два, три…»
– Одиннадцать, – шепотом подвел итог Михась. Быть услышанным он не боялся – шорох дождя скрадывал негромкие звуки. – Подпустим поближе.
Лошади приближались. И чем лучше становилось видно всадников, тем сильней удивление проявлялось на лицах казаков. К ним подъезжали черкесские подростки. Во главе процессии, внимательно высматривая следы, восседал совсем паренек, лет двенадцати в небрежно завернутой на спину бурке. Милое лицо, черные глаза, ямочка на подбородке. Разве что нахмуренные не по-детски брови. Не будь вражды с казаками, мог бы стать хорошим товарищем сверстникам – казачатам. По тому, что не побоялся с десятком товарищей выступить в преследование намного большего отряда казаков, ясно, не трус. Правда, непонятно, на что он рассчитывал. Впрочем, там, где в дело вступает месть, все доводы и логики, и рассудка отступают на второй план.  Ненамного старше выглядели и остальные всадники, самому взрослому пареньку вряд ли исполнилось пятнадцать годков. Однако, вооружения они захватили знатно: у каждого ручница за плечом, впереди у некоторых выглядывали из-за широких поясов рукояти пистолетов, на боку сабли и кинжалы. И решимость на лицах: такие не отступают. Казаки, не понаслышке знакомые с подобным состоянием перед боем, прочувствовали их в момент.
Матвей сразу узнал первого паренька – сынок князя. Это он восседал во главе стола на празднике в ауле, принимая дорогие подарки. «А этот подарочек ты не ждал», – сам себе пробормотал старый казак.
Михась покосился на напряженно замершего Матвея:
– Что будем делать? – почти беззвучно, одними губами проговорил он.
Чубатый сердито покосился в ответ:
– Что делать? Бить! По следам идут.
Колочко незаметно вздохнул. Он знал, что другого ответа от старого казака он и не услышит. Но на что-то, на какое-то чудо все-таки надеялся – не хотелось ему сражаться с мальчишками, хоть ты тресни. Умом понимал: прав донец. И что других решений на войне не существует. Если ты сейчас не устранишь угрозу за спиной, то она в любой момент может превратиться в неожиданные выстрелы из засады. А это погибшие донцы, за смерть которых будешь нести вину ты, и никто другой. Вспомнилась поговорка: «Кто пожалеет врага, у того жена – вдова».
– По порядку, как лежим. Мой – князек.
Михась потверже упер локоть в камень, чтобы не соскользнул в самый последний момент, штырек прицела совместился с прорезью, палец привычно потянул курок, и тяжелая пуля впилась в ямочку на подбородке первому черкесу. Следом оглушающее бухнули ружья товарищей, и пространство вокруг заволокло дымом. Казаки бросили ружья на камне и, выхватывая сабли, попрыгали сверху на опешивших всадников. Снизу, саблей вырезая из воздуха целые пласты, чертиком выскочил Мильша. Возраст врагов значения для донцов уже не имел.
Скоротечный бой закончился, едва начавшись. Четверо черкесов безвольными куклами еще падали с лошадей,  а казаки уже налетали на оставшихся в живых парнишек смертельным вихрем. Трое, попытавшихся извлечь сабли из ножен, тут же получили короткие колющие удары снизу в грудь  и живот. Еще четверых, догадавшиеся поднять руки,  оставили в живых.
– Слазь, сдавай оружие, – Михась, не опуская саблю, контролировал движения пареньков.
Казаки, окружив парней, держали каждого взглядом – неизвестно, что от них можно ожидать. Но те, напуганные до ужаса, похоже, и в мыслях не держали сопротивляться. Упали на камни кинжалы, сабли, ружья,  два пистолета, следом неловко с поднятыми руками спрыгнули пареньки.
– Не убивайте, пожалуйста, – один ширококостный статный боец, на голову выше своих товарищей, вдруг скинул шапку и  повалился на колени, прижимая ладони к груди.
Второй невысокий, но подвижный в черном зипуне бросил на него резкий, презрительный взгляд, но промолчал. Остальные еще ниже опустили головы.
– Мильша, Тимошин, – Михась вкинул саблю в ножны, – собирайте оружие, грузите на лошадей. Поведем этих до атамана. Пусть там решают, что с ними делать.
Казаки поправили ножны, свернув их на бок, чтобы не мешали. Мильша с Власием поторопились собирать разбросанное оружие, оставив ножи и сабли с поясов убитых напоследок. Колочко и  Чубатый разошлись в разные стороны, собирая разбредшихся лошадей.

Валуй с казаками расположились в укромной низинке у крохотного родника, тонкой струйкой вытекающего из-под высокого, с жеребца, валуна. Ущелье здесь снова раздвинулось, и дальние поросшие можжевельником края поднимались теперь саженях в сорока от стана казаков. Разместив секреты по всем четырем направлениям, разрешил палить костры. Казаки кинулись в лес искать хотя бы частично сухие дрова – все промокли почти до косточек, обсушиться у костра хотелось до зубовного скрежета. Вскоре над низинкой поплыли ароматные дымки – казаки повесили над огнем котелки с варевом.
Выстрелы за спиной раздались внезапно. Лошади от неожиданности всхрапнули и дернулись. Некоторые казаки, к этому времени уже развалившиеся у костров, завернувшись в сухие запасные зипуны, отбросив их, повскакали с мест. Все ждали, не стрельнут ли еще. Но было тихо. Валуй, тревожно всматривающийся в каменную скалу на повороте, которую они недавно проходили, с колотящимся сердцем ожидал ответа на общий вопрос – что там произошло? Понятно, что стреляли казаки, а вот что потом? То ли кинулись в рукопашную, то ли отступили под натиском превосходящих сил врагов. Впрочем, Валуй в это не верил, знал – черкесы могут выскочить из-за поворота только в одном случае: если все засадники полегли в схватке. Но и тогда у них на пути встанет еще и секрет – два хорошо обученных бойца, готовых лечь мертвыми, но задержать горцев.
Но проходило время, а никто не появлялся. Борзята не выдержал первым. Подтянув за повод коня, рывком запрыгнул в седло.
– Ты куда? – успел остановить его брат до того, как он ударил пятками.
Борзята крутнулся на сразу разгорячившемся  Бунчуке:
– Посмотрю, что там. Может, помощь нужна.
– Возьми десяток с собой.
Кивнув своему десятку, мгновенно бросившемуся собирать лошадей, Борзята умчался, перейдя с места в галоп – более-менее ровный участок позволял разогнаться. Следом вскочил в седло Космята и еще человек пятнадцать казаков, еще не разоблачившихся и у кого лошади оказались поблизости.
Дождавшись, пока спины товарищей пропадут за скалой, Валуй, словно очнулся от короткого забытья. Оглянувшись на встревоженных казаков, громко скомандовал:
– Остальным наедаться и сушиться. Отставить тревогу.
Казаки, еще поглядывая в сторону умчавшихся всадников, начали возвращаться к прежним занятиям.
Дождик немного утих, и кое-где в просветах даже проявились участки синего неба. От сырой одежды поднимались легкие облака пара, трещали и дымили сырые сучья в кострах. В котлах поспевал обед, в основном разогревали остатки утренней каши или готовили наново вкуснейшую пшенку с кусками соленой рыбы или сала. Верхоконные показались из-за скалы, когда Валуй протягивал пустую миску за добавкой раскладывающему подогретую утреннюю кашу Архипу Линю. Первым из-за поворота выехал Борзята. Он весело скалился, упирая руку в бок. Рядом горячо жестикулировал Колочко. У Валуя отлегло от сердца: «Обошлось, значится». За ними гуськом ступали четверо пеших молодых черкеса со связанными за спиной руками. Следом появились и остальные казаки.
Чуть погодя засадники уже рассаживались вокруг костров, а Михась и Борзята подводил к атаману пленных. Казаки переглядывались и откровенно дивились.
– Откуда ж таких хероев взяли? – спросил кто-то от костра.
– Сейчас расскажем, – Колочко подтолкнул остановившихся черкесов поближе к Валую.
– Зеленые, а упертые! – спрыгнув с лошади, Мильша повел ее дальше в поводу. – По следам шли.
– Княжеского сынка там на месте стрельнули, – Космята присел рядом с атаманом. – Правда, его узнать нельзя – голова, что топором разворочена. Но Матвей балакает, будто точно он.
– Точно он, – прогудел Чубатый, скидывая с лошади седло.
Пахом приблизился к пленным, разглядывая. Обернувшись, поинтересовался у Колочко:
– Это все, больше никого не осталось?
Тот сразу понял вопрос:
– Точно, все. Мы еще за камнем подождали малость, может, кто на выстрелы выйдет, а потом и прочесали вокруг. Пусто. Только вон, Борзята с донцами и появился.
– Кровники, значит, – Валуй медленно разглядывал парней.
Молодые черкесы неуверенно топтались на месте. Самый высокий, всхлипывая, поглядывал на окружавших его казаков с суеверным ужасом, возможно, настоящей нечести он боялся бы не так. Еще один, поменьше, в черном зипуне зло зыркал по сторонам, разглядывая что-то одному ему ведомое, остальные безуспешно пытались скрыть страх за показной твердостью. У одного подрагивали пальцы рук, у другого дергалась щека. Казаки в целом беззлобно разглядывали пленных, хорошо представляя, о чем те сейчас думают. 
Михась склонился к Валую и почему-то зашептал:
– Что делать с ними будем?
Атаман почесал подбородок:
– Да не шепчи ты. Сейчас решать будем. Кайда Никита, что предлагаешь?
Отложив ложку, казак пожал плечом:
– Не к чему за спиной врагов оставлять.
– Так, понятно. Ты, Пахом, что скажешь?
Десятский джанийцев вздохнул и сказал не сразу:
–  Не атаман при булаве, а булава при атамане. Тебе решать. Как скажешь, так и сделаем. Но на развод их оставлять тоже смысла нету  – кровники они. Много вреда от них.
– Ты, Космята?
Степанков выразительно чиркнул пальцем по шее, хищно оскалив зубы.
Черкесы невольно поежились и переступили – это жест они поняли без перевода.
– Борзята?
 – Жаль пацанов. Может, с собой забрать. Молодые еще, перевоспитаем, а?
– Ага, научишь волчат щавелем питаться, – сердито покосился на черкесов Колочко.
– Кто ишо как думает? – откинувшись назад, Валуй бросил взгляд на остальных донцов.
Никто не двинулся. Большинство казаков старались вообще не поднимать головы, чтобы не глянуть предводителю в глаза: слишком сложное и в то же время однозначное решение предстояло принять ему. «На то ты и поставлен атаманом, чтобы на себя грех брать, – словно говорили они. – А нас уволь, своих грехов – не отмолишься».
Валуй прекрасно их понял. И не осудил, сам бы поступил так же. Но, господь свидетель, до дрожи в руках не хотелось принимать такое простое и в то же время сложное решение! Сложное не для ситуации – тут все понятно. Нельзя их оставлять за спиной. Но как же нелегко отдать приказ! У самого братишка – Васятка только недавно из их возраста вышел. Валуй понимал, доведись ему самому исполнять такую команду, и не знает, выполнил бы ... Ох, не лежала душа к расправе над мальчишками, пусть и черкесы! В бою-то проще – махай саблей и махай, и сколько лет врагу – дело десятое. Не ты, так он тебя не пожалеет. Тут же... Одно хорошо: атаману не пристало самому в палачи записываться. Стиснув зубы, Валуй повернулся к замершему у лошади Михасю:
– Давай, Колочко. Ты их споймал, тебе и кончать.
Десятский вздохнул, всем видом показывая, какая трудная доля выпала ему. Но воспротивиться даже не подумал. В походе у атамана власть, как у бога, а то и побольше. Проверив острие клинка, окликнул двух казаков из своих. Те неохотно поднялись, скидывая сухие зипуны и надевая на голые тела перевязи сабель. 
Черкесы уже все поняли. Высокий, зайдясь в надсадном плаче, рухнул на колени, что-то почти неразборчиво бормоча по-своему. Парень в черном зипуне вскинул подбородок, а кулаки сжались до белизны. Остальные  расширенными глазами, в которых разливался  смертный ужас, молчком следили за приготовлениями казаков. Михась толкнул гордого паренька в плечо:
– Давай, что ли, двигай.
Переступив на пару шагов, тот остановился.
– Да что мне вас, на руках тащить? – внезапно распаляясь, закричал десятский.
И от этого его крика вдруг разом сломался черкес и, хлюпнув носом, послушно шагнул в нужном направлении. Двое без сопротивления, признавая в парне лидера,  повернули за ним. Донцы подхватили под руки вдруг завонявшего высокого и, невзирая на его слезные мольбы пощадить, поволокли на почти безвольных ногах в сторону скалы, за поворот. Валуй чуть заметно вздохнул. До последнего он боялся, что Михась станет рубить мальцов здесь, на глазах. К счастью, Колочко пощадил  казаков, которые старательно отворачивались, стараясь не смотреть на действо.  Понимал: сцена казни не доставит удовольствия никому из товарищей.

Глава 16
Седлали в полном молчании. Михась, с мрачной решимостью на лице, без всякого повода внезапно хлестнул нагайкой смирную кобылу. Та вздрогнула и жалобно заржала. Казаки хмурились, не поднимая голов. Запрыгнув в седла, без слов выстроились в колонну по два. Валуй первым тронул Ночку.
Немного просохшие зипуны и кафтаны уложили в походные сидоры за спиной, намереваясь, если повезет, досушить на ночном привале. Ехали в сменной одежде. Сухость на плечах, да еще и проглянувшее солнышко понемногу расшевелили донцов, настроение начало выправляться. Вот Космята, хмыкнув, склонился к плечу Борзяты, вспомнив что-то смешное, и тот заржал, сдерживая звонкость – не дома. Вот Мильша указал рукой на зависшего над головами ширококрылого беркута, и многие донцы вскинули головы, разглядывая птицу. Понемногу забывалось то, что случилось на последней стоянке. На то она и война, если помнить каждого убитого врага, и с ума сойти можно.
 Последнее время двигались лесом, к счастью для казаков редким и древним. По сторонам вздымались огромные темноствольные тисы, раскачивались, поскрипывая, стройные липы, дикие груши, будто наложницы высоченных грабов, прижимались к их голым внизу стволам. Вековые дубы переплетались раскидистыми ветками, словно руками над головами путников. Редкие кусты остролиста, боярышника и рододендрона, в тени деревьев слабые, тянули веточки к проходящим путникам. Казаки отмахивались от них, как от надоевших новостей, а лошади тянули губы к их тонким листочкам. Балки, прорезавшие лес во все стороны, давно обмелели, через них казачьи лошади проскакивали в два-три прыжка, лишь немного для порядка подкинув в селах донцов, видно, чтобы не дремали.
Верстах в трех, как определили пластуны, от следующего аула остановились. Посовещавшись, решили ждать утра, и уж на рассвете отправить разведку к селению. Уставшие казаки, развешивали на ветках сыроватые зипуны.  И тут же у толстых стволов укладывались спать, не разжигая костров и почти на голодный желудок – атаман решил, что разок можно и потерпеть – запах дыма мог выдать их случайному черкесу с головой. Доедали последние запасы, сохранившиеся с последнего привала. У кого мяса копченного полоска сохранилась, у кого четыре таранки, у кого каши чуток. Хоть и не наешься, но все легче ночь пережить.
Борзята распределил дежурства. Проверив еще раз, как разместились бойцы в секретах, вернулся к брату. Тот встретился у раскидистого дуба в центре расположения. Бойцы, словно нарочно, приберегли пространство между корней у огромного дерева для ночевки атаманов. Валуй придирчиво выбирал, куда бы упасть, удерживая седло перед собой. Борзята не стал привередничать, с ходу увалившись на подходящую площадку между корней. Привалившись к дереву спиной, извлек из сидора баклю . Покачал, определяя, сколько осталось воды. Еще плескалось. Глотнув, протянул брату. Заржала испуганно кобыла неподалеку, и Валуй замер с протянутой рукой. Ругнулся казак на глупую животину, и атаман облегченно принял посудину. Присел рядом. Вернув емкость, развязал сидор.
– Во, пару сухарей осталось.
– Хоть что-то. У меня совсем пусто.
Поделились и сухариками.
– Ну что, на боковую?
– Ага. Завтра тяжелый день, – поправив седло под головой,  Валуй завалился на жесткую лесную подстилку. Слой листьев в пядень с кувырком  толщиной только на ходу под копытами лошадей казался мягким. Бока сразу почувствовали и рубцеватость толстых корней, и неровность земляной поверхности... Но усталость брала свое. Несмотря на твердую «постель» казаки засыпали быстро, сказывалась привычка к походной жизни. Борзята по обычаю пристроился по соседству.
Валуй еще немного полежал, прислушиваясь к ровному дыханию самого родного ему человека – брата-близнеца, и незаметно для себя провалился в светоносные сны.
Когда атамана аккуратно толкнули в плечо, ему показалось, что уже миновала половина ночи. Валуй мгновенно сел, будто и не спал, свежими глазами всматриваясь в три сумрачные фигуры, окружившие его.
– Что случилось? – в одной из фигур он с трудом признал часового, заступившего с вечера.
– Тут это, – качнулся он. – Думал, ты не спишь еще. Казаки к тебе.
– Какие казаки? – Валуй припомнил, зовут как часового. – Ганька, что ты мелешь?
– Ниче не мелю, – тот слегка обиделся. – Вот пришли только что, говорят тебя…
Из-за его спины выступил невысокий, подвижный казак:
– Здорово, Валуйка, не признаешь?
Атаман пригляделся, щурясь в темноте:
– Никак, Гришка, Лапотный?
– Ясно, я. А со мной Ванька Разин.
Безусый, широкоплечий, что дубовый комель, паренек, прогудел, склонившись:
– Здорово вы повоевали.  Жаль, меня не взяли черкесов бить.
– Успеешь еще, – хмыкнул атаман. – Как вы нас нашли?
– Слухами земля полнится. Как вы черкесам дали шороху, уже, наверное, и в самой Турции известно.
– Скажешь тоже, – поднимаясь, атаман жестом отпустил часового. Тот поспешил на оставленный пост. – Побили и побили.
– То ладно, – стянув шапку, Гришка пригладил взлохмаченный чуб. – За вами я послан.
– Что такое?
– А то, что турка на подходе, Осип Петров все силы в город собирает. Пора и вам возвертаться.
Зашуршала листва, и рядом рывком уселся Борзята:
– Это как, возвертаться? Мы же только начали…
–  Да вот так, – развел руками Лапотный. – Приказ Лебяжьей Шеи.
Валуй озадаченно почесал затылок:
– Вот как, значится...
– Не знаю, я не согласный, – подскочив, Борзята встал вплотную к Гришке. – Тут аул в трех верстах. Неужто, возвращаться, на побив вражину? И наши ишшо где-то тамочки, у басураман, мучаются. Как уйти, мы же обещали? Да и негоже своих бросать. А если ты нас только завтрева догонишь? Могет такое быть?
Валуй одобрительно промолчал, сообразив, куда клонит брат.
Теперь пришла очередь чесать затылок Гришке.
– А чего? – поддержал Лукиных Разин, поводя широким плечом. – Вполне могли и завтрева, если бы давеча в той ложбинке ночевать остановились. Это Гришка как-то догадался, что вы недалече. Вот и пошли в темноте.
– О том я не волнуюсь. То может и быть. А как турок подойдет, пока вы тут с черкесами разбираетесь. Как потом в крепость попадете?
– Неужто не найдем способа? – почувствовав слабину, Борзята решил додавить. –  Да мы с Валуем не меньше десятка тайных ходов в город знаем. Сами же строили.
Пожав плечом, Гришка обернулся к Ивану Разину:
– Что, думаешь, денек потерпим?
– А то! Руки чешутся с черкесом повоевать.
– Пусть так, – Лапотный улыбнулся. – Тогда принимай пополнение, атаман. Двое бойцов к тебе прибыло.
Валуй повел рукой:
– Прошу в наш стан. Располагайтесь. Завтрева думать будем, как воевать. А пока укладывайтесь. Место найдете?
– А у казаков обычай: где пролез, там  и спать ложись, – улыбнулся Гришка, и оба завертели головами, отыскивая подходящее место для ночлега.
– Любо, тогда до завтрева.
 
Разведчики вернулись из аула поздним утром. От низкого, но уже горячего  солнца укрылись под разлапистым дубом, предоставившим ныне ночлег Лукиным. Вокруг атамана прямо на лиственную подушку расселись, скрестив ноги, Никита Кайда, Матвей Чубатый, Космята Степанков, Борзята, Михась Колочко, Иван Разин  и Лапотный Гришка. Пахом Лешик, ходивший с разведчиками, слегка покачиваясь, докладывал:
– Прямо посреди аула загон у них, как для овец. А в нем наши. И мужики, и бабы, и детишки разные. Человек двести насчитали. Точнее не углядишь – шибко их охраняют. С десяток абреков вокруг и сидят, и ходят. Видно, опасаются, что взбунтуются, Пахом взволнованно потер костяшки пальцев.
– Это их на торг приготовили, – ни к кому не обращаясь, твердо проговорил Михась. Наверняка, если не сегодня, то завтра отправят. Забесплатно кормить наших они не любят.
– Они вообще наших не любят, – Космята говорил вроде спокойно, но прищурившийся глаз его, будто уже выбирал цель где-то на окраине стана.
– А ведь мы правильно остались, – Валуй уставился в упор на Лапотного. – А?
Тот не отвел взгляда:
– Верно, Валуй. Как знали.
– Тогда поторопимся, – Борзята, волнуясь, схватился за рукоять сабли. – Чего ждем?
– Погоди, – Никита повернулся к Пахому. – Тут десять раз подумать надо. Не только за себя решать. Скоко народу собрали, скоты?! Подходы к аулу есть?
– Есть, – Лешик снова стал расчетливо-спокойным. – С юга невысокие холмики, промеж них можно на лошадях, мы проверяли.
– А охрана? – Валуй уже просчитывал  варианты.
– С этой стороны сидят пару человек – за камнями, думают, их не видно.
– Незаметно снять сможешь?
– Елду возьму – сделаем. Ну и чтобы ваши подстраховали.
Валуй вопросительно глянул на Чубатого. Тот кивнул, молча пережевывая травинку.
– Так и сделаем, – Валуй уверенно выпрямил спину. – Снимаем пост и лавой на аул. Главное, не нашуметь до поры. Пахом, давай вперед. Матвей следом со своими. И нам разведчика оставьте, чтобы вел.
– Добре.
Разом зашевелившись, начали подниматься. Борзята, спросив взглядом у брата разрешение, гаркнул негромко, но так, что услышали все:
– По коням, казаки!
Лагерь заворочался, заволновался, словно стая волков, почуявшая добычу. Не слышавшие разговора под дубом, донцы, тем не менее, по каким-то своим неведомым признакам уже твердо определили: скоро бой. 
Космята крепко привязал черкесского коня к дереву. Погладив по шее, что-то шепнул в ухо. Обернулся к своей верной кобыле. Подтянул подпругу. Здесь же привязали и остальных лошадей, доставшихся от молодых черкесов. Животные, будто волнуясь встревожено ржали. Пахом, уже забравшись в седло, нетерпеливо поглядывал на Матвея, последний раз проверявшего потники. Наконец, и он не спеша тронул лошадь за Лешиком. Вскоре их спины скрылись в кустах. К Валую подскочил на молодой игривой кобылке низкорослый Евпатий из джанийцев. Крутанулся, укорачивая повод:
– По лесу пойдем, там тропка есть.
Валуй оглянулся на воинство. Казаки деловито выстраивались по-походному – в колонну по два, а где и по три. Ни переживаний, ни особого трепета в рядах бойцов он не заметил. Словно не на смертельную драку собирались донцы, а на знакомую многолетнюю работу. А, может, так он и было.
– Пройдем?
– Пройдем! – Евпатий слегка толкнул лошадь, и она с первого шага прыгнула в рысь. Джаниец резко окоротил, и она, почувствовав, чего желает хозяин, успокоилась. 
Весь текст можно прочитать в книге "Азов. Поход на Кубань"