12 рассказов об Индии

На пересадке
Когда у нашего главного бухгалтера наступают приступы экономии — это напоминает стихийное бедствие. Так и в этот раз. Мой билет, купленный на рейс в Юго-Восточную Азию у бюджетной авиакомпании, оказался не совсем тем, что было заявлено. Точнее; он был именно тем, судя по напечатанным на нем данным, и по тому, как я летел к месту назначения — суетному городу на берегу Южнокитайского моря. На обратном же пути, стыковка в одной из стран Средней Азии оказалась значительно длиннее, чем планировалось.
Запертые в душном зале ожидания, пассажиры рассуждали о керосине, который то-ли не заказали, то-ли не оплатили, то-ли пропили, но этих разговоров хватило на час — не более; далее время потянулось вовсе тягостно. Люди возвращались по своим домам с отдыха, и многочасовое ожидание на железных скамейках было непереносимым. Тем более обидно было мне, поскольку задержка удлиняла рабочие часы командировки и отнимала бесценное свободное время, законно причитавшееся по прибытии в Москву.
Кофе в импровизированном подобии бара оказался неприемлемым, алкоголь — дорог, да и неуместен в такую жару, пирожные выглядели оплавленными вековым ожиданием воображаемого покупателя; на усыхающих колбасе и сыре вялых бутербродов выступили капли испарины.
Когда наш рейс загнали в это помещение, на лавочках; железных, крашеных тоскливой зеленой краской, уже находилось до сотни человек. Эти несчастные, очевидно, были здесь так давно, что теперь воспринимались как элементы интерьера, неподвижные в своих покорных судьбе позах.
Пребывая в печальных рассуждениях о том, что я никогда не симпатизировал Азии, и тем не менее, именно в Азию чаще всего меня посылает в командировки шеф, мое подсознание отметило постороннее внимание, сконцентрированное на моей персоне. Род профессиональной деятельности, в которой я подвизаюсь, предполагает наличие чувствительной интуиции к таким вещам. Беглый и незаметный осмотр присутствующих мгновенно выявил виновника моего беспокойства — это был мужчина средних лет, крепкого телосложения в легкой хлопковой рубашке, пошитой явно где-то в Азии. Ноги в потрёпаных шлепанцах из черной резины он положил на свой видавший виды рюкзак. Поскольку, по расположению на скамьях, мы являлись vis-;-vis, его внимание меня не удивило, тем не менее я слегка улыбнулся. Он кивнул в ответ. Мяч оказался на моей стороне:
— Давно загораете в этом гостеприимном месте? — он ответил не спеша, с паузой:
— Стыковка десять часов. Часа через четыре полетим.
— Издалека летите?
— Дели.
— То же проблемы с керосином?
— Нет, Издержки дешевых билетов. Всё по плану.
— Путешествуете?
— Да. А вы в командировке? — его проницательность была легко объяснима, поскольку мой стиль одежды отличался от стиля туристов.
— Так и есть. И вот! Неприятная неожиданность! Неурядицы у авиакомпании...
— Значит полетим вместе.
— Вы думаете так они решают проблему низкой загрузки самолетов?
— Может быть.
Фаталистическая философичность собеседника меня провоцировала, и, конечно, мне удалось его разговорить. Сверкая глазами, сам смеясь своим шуткам; уже через пятнадцать минут он мне рассказывал о своих похождениях, да так увлечённо, что кое-что из услышанного тогда в унылом зале ожидания аэропорта мне захотелось записать. Опуская поэтические отступления и совершенно неправдоподобные сюжеты, не соблюдая хронологии, поскольку и сам рассказчик не утруждал себя последовательностью в изложении, я составил несколько зарисовок. Эти нехитрые рассказы я и предлагаю, больше для развлечения в час вынужденного досуга. Именно так я и воспринял их, откровенно говоря, в тот день.



Праздник Холли
Маленькая белая машина с трудом пробиралась между ям и колдобин по разбитой дороге. Скудная долина вокруг уходила за горизонт. Рощицы вдоль обочины и на склонах пологих холмов не могли скрасить унылость пейзажа. Пустующая даль сквозила за пыльной зеленью, тихим дыханием шевелила большие покоробленные листья на ветвях.
Дорогу, своими колесами, разбили грузовики, что возят строительный камень из карьеров. У одного из карьеров мы остановили нашу машину, чтобы передохнуть и размять ноги.
Внизу, в котловане, где из-под земли обнажились уступы красной скалы, работали люди в выцветших под солнцем до белизны рубахах. Кувалдами они забивали в камень железные клинья и откалывали ровные пластины. Другие рабочие оттаскивали эти пластины на дно карьера и укладывали на деревянные бруски. Уложенные заготовки мастера зубилами и молотками выравнивали в готовые прямоугольные плиты, которые рабочие выставляли к стенке карьера по размерам. Осколки и брак тут же дробились в щебень. Пыль стояла облаком, и сквозь это красноватое облако просачивался бесперебойный звон удара металлом о металл.
Всё так же медленно мы двинулись дальше и только ближе к вечеру достигли цели нашего путешествия — маленького городка, название которого не так-то просто найти на карте Индии. Здесь, в глубинке, предполагалось провести несколько дней вдали от туристических мест и популярных достопримечательностей. Нас было трое, мы путешествовали по Индии меньше недели, но уже устали от популярных тур услуг, поэтому предложение хозяина маленького ресторанчика провести праздники в его родном городе, было принято без колебания.
Хозяин гостиницы, солидный мужчина со смуглым лицом и глазами, немного на выкате, после соблюдения необходимых формальностей оформления нашего прибытия, осведомился нашему отношению к алкоголю. Запасы джина из Дьюти Фри ещё и не думали подходить к завершению и отказ от его расходования не входил в планы путешествия.
— Гх-ым! Это в каком смысле? — произнёс самый легкомысленный из нашей тройки, прочищая горло.
— В городе есть ограничения на алкоголь? — осведомился самый сдержанный.
— Мы употребляем алкоголь, но избегаем злоупотребления. — Мой ответ был таким же прямым, как и вопрос, тем не менее я постарался избежать резкости.
Бумаги немедленно были отодвинуты в сторону:
— Я главный местный пьяница! — громко и с гордостью произнёс он.
— О! — только и смогли ответить мы нестройным хором.
— Вы устали с дороги, наверняка будете пьянствовать?
Наш новый знакомый переводил взгляд с одного на другого с торжеством, поскольку мы скромными кивкам голов подтвердили его предположение.
— Я буду пьянствовать с вами! В этом жалком городишке не с кем выпить! Одни слабаки! Глядя на вас — каждый из нас троих не отличались ни малым ростом, ни худобой тела — я уже предчувствую, какую замечательную пьянку мы закатим!
— Но сначала, с дороги мы бы приняли душ...
— Конечно! Тем более, что и у меня ещё дела. Но попозже вечером! Когда будет попрохладней и вы расположитесь с комфортом... — он заговорщицки подмигнул — Вечеринка! Настоящая пьяная вечеринка! Да?
— О, да... — не поддержать его энтузиазм было невозможно!
— Я очень рад! Очень!
Попрощавшись со всеми за руку, он ушёл, велев своим работникам закончить бумажные дела и заняться нашим размещением.
В тот миг, как мы обустроились, приняли душ, переоделись и разместили вещи; но не секундой позже, в дверь тихонько постучали.
— Господин спрашивает, комната Океу? Мистеры Океу? — вежливо осведомился человек, подносивший наши вещи.
— Суприм! Все Окей! — комната и вправду была прекрасной — номер для новобрачных — очень просторный и с балконом на тихую улочку. Огромная кровать, убранная в стиле барокко или рококо возвышалась в центре. Дополнительно имелось две обычные койки. Около балконной двери, на столике, стояла посуда, электрочайник и стаканы.
Не успели мы договорить, отвечая на вежливый вопрос служащего гостиницы, как отстранив своего работника, вошёл сам хозяин. В руках у него была двухлитровая бутыль прозрачной жидкости. Предположив, что это чача или самогон, мы тревожно переглянулись — дело принимало нешуточный оборот. Невозможно, чтобы русские ударили в грязь лицом перед индусом в питии самогона, но кто его знает... Заявка нам показалась громкой.
Чтобы сбавить обороты, мы достали бутылку джина. Всё же поменьше по объёму, а там посмотрим.
— У нас принято, что гости угощают — дипломатично заметили мы — давайте нашего.
— Я хочу вас угостить! Вы мои гости!
— А мы будем рады угостить вас! Позвольте нам ответить на ваше гостеприимство!
— Окей! Тогда сначала ваше, а потом моё!
Мы опять переглянулись... Но не стали затягивать и разлили по первой в обычные граненые стаканы на три пальца.
Мы подняли стаканы.
— Без воды? — спросил наш новый собутыльник.
— Мы не смешиваем — это вредно для желудка.
— Отлично! Тогда и я с вами без воды! Вот это да!
Мы выпили залпом.
Он глянул на нас и... Залпом не получилось и по мере того, как он запихивал в себя содержимое стакана, его глаза округлялись. Без того выпуклые, вылезали из орбит... Он не сдавался; мы наблюдали за этой борьбой... После нелегкой победы, пустой стакан был твердо поставлен на стол.
Мы сразу разлили по второй:
— Между первой и второй промежуток не большой! — так у нас говорят.
Наш хозяин не поверил. С сомнением взирал на нас, на налитые стаканы, всё ещё под впечатлением пережитого. Очевидно, он решил, что мы предпочитаем сразу принять лошадиную дозу, а потом долго балдеть, но никак не предполагал двух лошадиных доз подряд.
Мы выпили. Немного закусили.
Достали следующую бутылку и снова разлили. Он поднял стакан. Чокнулся. Стал уже героически давиться джином и вдруг упал вместе со стулом вбок. Мы вскочили, кинулись к нему. Вбежали его люди. Мы были готовы к чему угодно, кроме того, что нас успокоили, уверили, что всё нормально, всё хорошо и унесли нашего незадачливого собутыльника.
Стресс немедленно надо было снять джином. Обсуждения и переживания не успели вполне сойти на нет, как вдруг двери распахнулись и он снова вошёл к нам. Прошло не более часа, и за это время явно был ледяной душ, растирание ушей, какие-то ещё хитрости, но наш хозяин твердо стоял на ногах. Посмотрев на пустую бутылку под столом и почти пустую вторую на столе, он покачал головой:
— Извините меня, пожалуйста. Это слишком для меня. Я не привык. Да и были кое-какие срочные дела. Но вот я вернулся и давайте теперь пить моё. Местное. Что бы вы узнали наши традиции.
— Да, конечно! — мы были рады, что всё обошлось. 
Хозяин уверенно разлил из двухлитровой бутылки по полному стакану.
Отступать было некуда и стаканы были опустошены залпом. В бутыли оказалось что-то кисловато-сладковатое чуть-чуть послабее пива и покрепче кефира.
Наш новый друг улыбался, глядя на нас, держа в руке свой стакан, из которого он чуть-чуть отпил.
— У нас так не пьют. Наши напитки не такие грубые, они не обжигают горло, и мы делаем маленькие глотки; растягиваем удовольствие.
— Но мы бы лучше предпочли джин... — достоинства напитка были весьма сомнительны.
— Конечно! Но я лучше уж это. Для меня джин слишком злой... Ух! Прямо как зверь!
Мы переглянулись. Улыбнулись. И все вместе дружно расхохотались. Смеясь до слёз, мы все вместе вспоминали и в лицах изображали начало вечера.
Вечер продолжился и получился тихим и весёлым. Хозяин потягивал свой напиток, а мы неспеша угощались джином, наливая на палец и не частя с тостами. Прекрасная пьяная вечеринка, после которой далеко за полночь, мы расстались настоящими друзьями!
Проснулись поздно. Ночью, во время застолья, основной темой обсуждения стал наступивший праздник Холли, в который индусы раскрашивают друг друга, машины, животных яркими красками. Наш новый друг не советовал выходить на улицу, поскольку раскрашивать случайных прохожих считается особенно задорным развлечением.
С балкончика было увлекательно наблюдать, как молодёжь, да и люди старшего поколения, поливают друг друга цветной водой, галдят, бегают и веселятся. Устоять было невозможно — мы сделали брызгалки из пластиковых бутылок, попросили служителя раздобыть красящих порошков и присоединились к празднующей толпе.
Когда мы только выскочили из подъезда гостиницы, нам удавалось всех подряд красить и ускользать от робких попыток покрасить нас. Замешательство продолжалась очень недолго. Дети, а потом и взрослые, раскусили, что непонятных иностранцев, которые бегают и брызгают красками, нет никаких оснований считать неприкосновенными. Под радостный визг и вопли, сами вопя и бегая, как угорелые, мы вскоре стали такими яркими и разноцветными, что любой павлин позавидовал бы нашей пестроте!
Краски, оказалось вечером, отмываются совсем не так легко, как мы предполагали.
Оттерев мочалкой с мылом лица, руки и волосы, наша компания отправилась на праздничный ужин к местным жителям, где дамы, пренебрегая протестами с нашей стороны, с азартом снова разрисовали нам лица, как и у всех. Казалось, что мы сами — сказочные существа в окружении джинов и дэвов. Повсюду горели огни, повсюду праздновали.
До глубокой ночи не кончалось угощение и веселье, а после полуночи настало время идти в местный храм.
Здание храма построено вокруг огромного дерева, таким образом, что ствол находился в центре зала, а крона раскинулась над крышей. Свет тысяч огней отражался от мраморного пола, по которому мы шли босиком, от мраморных колон, от золотого убранства и украшений. Повсюду были люди, они приветствовали друг друга складывая ладони и наклоняя голову, улыбались, но не слышно было разговоров — только шуршание шёлковых одежд и, почти неуловимый, звук касания босых ног о камень плит. Все были заняты своими делами и мы, побыв немного в пёстрой толпе, отправились в гостиницу — день получился долгий, непростой — пора было на отдых.
На пустых улицах следы красок повсюду — на стенах домов, столбах, повозках — пятна, полосы и кляксы бросались в глаза, несмотря на то что редкие лампочки горели тускло. Мимо площади с городским фонтаном и памятником, мимо рядов пустых прилавков, где днём шла торговля овощами и зеленью. Мимо, ещё дымящейся жаровни для печёной кукурузы, неспеша мы шли к гостинице, не обсуждая увиденное и почти не думая.



За рассветом
Самой южной точкой Индостана является маленький городок Каньякумари  на мысе Кэйп Коморин. Домики рыбаков и гостиницы окружают высокий маяк. По ночам его мощные лучи вращаются в небе над морем и сушей в такте девять к трём. Когда сидишь на крыше гостиницы, а Каньякумари внизу давным-давно затих, высоко над головой, в самом небе, проносятся полосы яркого света. Они кажутся вещественными. Рядом с маяком луч проходит над головой в тёмном небе по кругу, а издалека — это только вспышки. Даже трудно представить, на каких огромных расстояниях они видны, такие они сильные. Девять, потом ещё три.   Становится понятным, что географическое положение данного места превалирует над иными значениями.
До рассвета рыбаки уходят в океан на длинных лодках, а всё население и туристы появляются на набережных встречать солнце. Построены даже специальные башни для удобства наблюдения. На закате, перед тем как зашумит рыбный базар, люди выходят к океану провожать солнце. Так повторяется каждый день. Говорят, что каждый рассвет и закат именно в этом месте совершенно необыкновенные. Солнце выходит из вод и уходит в воды, облака, само небо, великий океан с воодушевлением участвуют в ежедневном представлении, которое приходят смотреть сотни, если не тысячи, людей.
Здесь развеяли прах Ганди.
Однажды мне захотелось посмотреть рассвет не с набережной, а с пустынного пляжа – в роще кокосовых пальм у средневекового форта – и записать, если удастся, это впечатляющее своей красотой и величественностью явление, на видеокамеру. До форта было около часа на велосипеде, и вскоре после полуночи я отправился в путь.
За рассветом!
В начале путь лежал по освещённым улицам Каньякумари, потом по полю, а затем через маленькие деревеньки и тёмные джунгли. По мере удаления от города стало понятно, насколько легкомысленным был мой план. Днём докатиться за час до цели было бы не сложно, но в полной темноте, с одним маленьким фонариком, получалось ехать только еле-еле покручивая педали, чуть ли не медленнее, чем пешком. Никакой уверенности, что эта дорога ведёт туда, куда надо, не было и в помине. Мне стало элементарно страшно.
Темнота обступила меня со всех сторон и от фонарика, пятно света которого металось по дороге, становилось только ещё чернее вокруг.
Прогалины небольших полей среди джунглей отсвечивали мертвенным светом, и в их туманной глубине нельзя было распознать значение странных силуэтов. Из зарослей раздавались резкие звуки, рядом с дорогой что-то шуршало и урчало. Порой с высоких пальм срывались странные тени и проносились над дорогой. Луны не было видно. Пришло осознание того, насколько маленьким и беззащитным бывает одинокий велосипедист на пустой дороге среди джунглей. Кроме суеверных страхов, пугала возможность встретить преступников, охочих до моей видеокамеры, хотя даже самый экзальтированный грабитель не станет искать туриста на такой дороге в такой час. Самоуговоры и здравые рассуждения помогали мало. Обливаясь потом, я медленно катился всё вперёд и вперёд, не подозревая, что главные испытания ещё впереди.
Километр за километром туманные прогалины становились шире, дорога светлее, и я уже перестал так шарахаться от шорохов, уханий и завываний, доносившихся из темноты. Впереди была деревенька. От души отлегло, когда мой велосипед вкатился в пространство между лачугами. Отсутствие людей на уснувших улицах и света в домах успокаивало — любые вопросы или даже взгляды были бы лишними, больше всего хотелось проехать незамеченным. Но чувство облегчения оказалось совершенно не своевременным.
Люди спали, но не спали собаки. Сначала был тявк, одинокий и неуверенный, а через секунды поднялся шквал лая, и из всех подворотен несметное количество шавок ринулось на одинокого велосипедиста. Собаки были очень возбуждены и все их пасти широко открыты. Остервенело ревели они, не прикрывая обнажённых клыков и разбрызгивая слюни.  Собаки бежали взапуски, и скорость их разгона не позволяла им остановиться, не достигнув меня — они уверенно атаковали…
Все суеверные страхи, терзавшие в тёмных джунглях, мигом вылетели из сознания. Живое естество требовало защитить себя хоть как-нибудь и ему до предрассудков не было никакого дела!  Я успел упасть с велосипеда на пыльный асфальт, пустив себе первую кровь этой ночью, и поскольку у меня не было другого оружия, а голые руки против огромной стаи собак отнюдь не лучшее средство, я схватил свой велосипед за раму и попытался его обрушить на максимальное число зверей. Думаю, что я сам завывал при этом как зверь, потому что собаки – и кому успело достаться, и кому нет – резко двинули назад. Размахивая велосипедом и рыча, я наступал на продолжавшую истерично лаять стаю. Твари держались на границе досягаемости велосипеда и пытались зайти в тыл из канавы или напасть неожиданно из-под куста, но мне удавалось отражать эти броски. Облако пыли, которую мы подняли, делало деревенскую улочку похожей на поле исторических баталий. Определённая победа была одержана, но я был блокирован. Плотное кольцо постоянно норовило атаковать, и та сторона, что сзади всегда была ощутимо ближе. Сознание сверлила мечта о палке, но палки у меня не было. Отмахиваясь велосипедом, я медленно продвигался и вот достиг кучи крупного щебня на обочине. Такие кучи можно часто встретить на дорогах Индии.
Загнав собак под заборы и набрав полную корзину камней, я вернулся за выпавшим фонариком, который грустно светил в землю на месте моего первого боестолкновения. Всё тело трясло, но надо было отправляться дальше. В сознании появилось некоторое новое знание: когда камень попадает в собаку, раздается глухой пустотелый звук, а животное издает визгливое хрюкание. Это знание приносило удовлетворение и успокоение.
Какими радушными и безопасными показались мне тёмные джунгли! Больше не пугали шорохи и крики ночных обитателей, прохладный воздух освежал лицо. В следующей деревне я знал, что делать, и начал бомбометание, спешившись у первых домов, а в третьей – отстреливался уже на ходу, не слезая с велосипеда.
Дорога бежала дальше во тьме и прохладе ночи, и вот уже впереди должен был показаться форт.
Тихо-тихо было на подъезде к чёрным зубчатым башням над высокими стенами. Медленно приближались чёрные силуэты на фоне тёмного неба. Из головы не получалось прогнать мысли о пиратах, загубленных душах, скелетах в цепях, об одноногом и одноглазом капитане. Повеяло сыростью и прохладой, помимо моего желания велосипед остановился у границы открытой площадки перед фортом. Вокруг была ночь в глубине чужой страны. Далеко позади осталось последнее человеческое жильё. Прямо передо мной, закрывая ночное небо, высились, заброшенные сотни лет назад, каменные укрепления с бойницами и сырыми казематами внутри. Не замок какого-нибудь романтичного английского аристократа, а крепость пиратов Индийского океана.
Добравшись до форта, я практически был уже на месте. Следовало обогнуть крепость, спустившись с дороги, перейти широкий мелкий ручеёк уже у самого берега и прогуляться немного вдоль океана. Там, под сенью кокосовых пальм, располагался пляж с прекрасным видом на открытый простор. Тем не менее, я стоял и не мог себя заставить двигаться вперёд. Даже не пиратский форт теперь пугал меня — мне не было необходимости проникать за его холодные чёрные стены. Была другая проблема, более реальная, чем средневековые пираты — в этом месте дорога заканчивалась. Я понимал, что должен буду спуститься в джунгли и пробираться через заросли под сенью каменных стен до самого берега. Конечно, фонарик позволит мне не идти между деревьями на ощупь, но змеи, ядовитые насекомые и тигры... Я не мог разглядеть ничего кругом, за пределами каменной площадки, и чувствовал себя, как муравей на белом листе бумаги. Казалось, что отовсюду из темноты опасные и холодные глаза смотрят на меня. Непроизвольно мои громкие ругательства огласили гнетущую тишину. Может быть, брань напугает духов и зверей?
Чтобы спуститься в джунгли с площадки перед фортом, надо было метра три лезть вниз по каменной кладке. Днём это было легко, но как сделать это ночью и с велосипедом? Определить точно глубину не представлялось возможным из-за сплошного щита листьев деревьев и кустов, что поднимались снизу... Привязав велосипед за раму своим поясным ремнем, я опустил его как мог ниже и отпустил. По тому, как он летел, стало ясно, что здесь совсем не так низко, как казалось днём. Попытка отыскать точки опоры на сырой скользкой стене в кромешной темноте не увенчались успехом. Я почти уже пал духом, но страхи всего пути, всей этой ночи навалились на меня, закружили голову, и вспомнилось, как будучи детьми, мы прыгали с заборов в сады, прямо сквозь листья и ветви, уже по пути ориентируясь и избегая столкновений. И просто прыгнул…
Поцарапанный, но совершенно целый, упал я в мягкий ковер из опавшей листвы и ещё чего-то, образующего подстилку лесов в Южной Индии. Отдышавшись, отыскал велосипед, и мы с ним пошли вдоль каменной кладки. Немного зудели поцарапанное лицо, ноги и особенно руки, но оставалось так немного! Впереди был ручей.
На берегу неспешно бегущего потока самообладание совсем оставило меня. Хотелось плакать и кричать. Вместо ручейка впереди лежала пусть небольшая, но речушка, и брода не было видно.  Ноги проваливались в ил топкого берега, пытаясь померить велосипедом глубину, я нигде не мог найти дна. С одной стороны речка упиралась в небольшое озеро, с другой – в стену форта, но туда невозможно было пробраться из-за густых колючих кустов. В каком-то исступлении я нащупал дно и ринулся вперёд. Воды оказалось по пояс, вместе с илом по грудь. На другом берегу, совершенно мокрому и грязному, с горящими от ссадин ногами, мне стало очевидно, что более никаких препятствий вынести будет невозможно. Не смогу.
Препятствий больше не было. Я медленно шёл, опираясь на велосипед вдоль шелестящего прибоя.  Глаза давно привыкли к мраку, и на берегу, на просторе, отчетливо блестели набегающие волны, песок, камешки, какие-то влажные щепки. От океана тянуло теплом, и силуэты пальм необыкновенно живописно ловили звездочки в раскинутые гребёнки своих ветвей. Времени было вполне достаточно, чтобы искупаться, постирать и разложить для просушки одежду, спокойно приготовить технику для съёмки.
Стоит ли говорить, что, несмотря на то что кофр честно защитил камеру во всех приключениях, видеозапись ни коим образом не смогла отразить того спектакля, того философско-религиозного эссе, которое разворачивалось над океаном этим утром.
Солнце ещё не вышло из-за горизонта, но темнота уже отступила. Приближение светила заставило мрак сжиматься, редеть, исчезать. Оставив включенную камеру на треноге, я присел у корней пальмы. Небо и океан меняли краски так быстро, что я не успел бы давать имена цветам, перетекающим один в другой. Был там и розовый, и оранжевый, и бирюзовый, и голубой, и лиловый, только тоньше, чувственнее, чем просто цвета.
Над самой кромкой океана загорелся маленький огонёк, такой яркий, что казалось — большего света и не бывает. Я ждал, но вдруг увидел такой же огонь, вспыхнувший почти у моих ног. Этого не может быть, прямо передо мной в двух шагах, разгорался такой же яркий свет, слепящий свет! Он разгорался рос, стал вытягиваться к тому огню, что вставал над горизонтом. Навстречу моему маленькому свету от светила побежала по волнам сияющая дорожка. Дорожка от моего маленького огня и дорожка от солнца встретились у пены прибоя. Я узнал, как родилась Афродита. Как родился миф о рождении Афродиты.
«Этого не могло быть! Конечно, солнечные лучи сначала осветили мокрую гальку на берегу, потому что берег выше поверхности воды — судорожно думал я — ну как это могло быть так ярко? Земля круглая, отблеск лучей на волнах распространялся к берегу по мере того, как солнце поднималось выше. Угол полного отражения, законы оптики — хаотические мысли носились в сознании, но сильнее всего звучало — этого не может быть».
Мой разум маялся — он не знал, что ещё миг, и никакие объяснения не будут нужны, все ответы явятся свободно и просто.
Светило поднялось над горизонтом.
Мои глаза широко открылись, я прямо и не мигая, смотрел на солнце. Солнце смотрело мне в глаза. И улыбалось.
Долгое время я провёл на берегу. Позже пришли люди. Индусы купались в одежде, заходя покалено в волны и переживая от этого неописуемый восторг. Иностранцы фотографировали море и форт, и пальмы.
Когда мои глаза всё вокруг снова увидели простым и привычным, я поехал назад. Путь лежал вдоль стен форта по ухоженным парковым дорожкам, через ручеёк, через площадь перед воротами форта, на которой галдела пёстрая толпа и стояли экскурсионные автобусы. Прямо за площадью начинались ряды сувенирных палаток. Когда палатки закончились, я остановился, чтобы изготовить великолепную палку из пальмовой ветви. В тот день жители той самой первой деревни были потрясены видом белого человека, с наслаждением преследующего каждую собаку до её жилища. Обида за страх, который эти шавки нагнали на меня ночью, совершенно вытеснила сдержанность. Мне было не до мнения сельчан, но местные жители – удивительно покладистые люди, и они только недоуменно переговаривались, наблюдая за моими погонями…
Покладистость и терпеливость индусов, возможно, происходит от того, что они в большинстве своем считают всё происходящее в мире неслучайным, и если они чего-то не понимают, то скорее подумают, что им не все известно о предыстории и самой сути события, нежели вынесут скоротечное суждение. Так или иначе, но я благополучно добрался до номера в своей гостинице, принял душ, обработал ссадины, которых оказалось не так уж много, и лёг спать.



«Своя вода»
В Индии не раз приходилось слышать поговорку: «У каждого места своя вода». Из-за различных вариантов применения, смысл этого высказывания от меня ускользал.
В городе Агра цена входного билета в кассе у ворот Тадж Махала настолько шокировала, что идти внутрь я отказался наотрез. Пропало всякое желание. Меня, уходящего в разочаровании, остановил человек, предложивший отвести меня туда, откуда Тадж Махал видно даже лучше, чем внутри стен. Я согласился, и мы пошли вокруг. За забором, в пределах дворика, где стояли будки охраны расположился небольшой огород. Под стенами и башнями, со стороны реки, то же оказался огород — там, кроме овощей, росли красные цветы и густые кусты каннабиса. После прогулки вокруг и попытки разглядеть что-то через ветви деревьев с какого-то бугорка, деловитый провожатый потребовал за услуги больше стоимости входного билета.  С отказом он не смирился. То стеная, то яростно споря, гид, как он себя называл, призывал в свидетели всех богов и гуманистические идеалы; не отставал и не собирался уступать. Дошло до того, что один из прохожих, пожилой и респектабельный на вид индийский джентльмен остановился и вмешался в наш спор. Я постарался как можно отчётливей изложить суть вопроса.
— Да не давайте ему ничего, — сказал прохожий.
— Но разве разумно вот так себя вести? Чего он хотел? Неужели он думал заставить меня ему заплатить неизвестно за что?
— У каждого места своя вода. — мой спаситель спешил проститься: он явно торопился. Я не посмел его задерживать.
В другой раз где-то на дороге пришлось разговориться о политике. Индус лет тридцати эмоционально отстаивал идеи социализма, применительно к Индии. Политической позиции я не имел, тем более по поводу страны, которою знал только как турист, поэтому даже не спорил, а подбрасывал аргументы самого общего плана. Опровергнуть их у моего собеседника получалось плохо, сам того не желая, я загнал его в угол.
— Я не спорю с вашей идеей. Я всего лишь пытаюсь порассуждать на эту тему, потому что мне кажется, что все не так просто и прямолинейно — сказал я, чтобы как-то сгладить ситуацию.
— У каждого места своя вода. — Почему-то печально, ответил он.
— Что это значит? Я не в первый раз слышу эту фразу.
— Я мечтаю путешествовать. Это очень важно — путешествовать по разным странам, вот как вы. Или, хотя бы, по своей стране. У нас считают, что вода — это не просто вода. В каждой деревне, в каждом колодце или реке, вода содержит силу. Когда человек путешествует, он узнаёт новое. Я хочу путешествовать, потому что очень важно быть в пути. Пока не поздно. Если долго пить одну и ту же воду, она держит. Никакая другая вода не сможет утолить жажду, никакая другая вода уже не сможет дать свою силу. Человек привыкает к воде, а у каждого места своя вода.
Керала — богатый штат. Отсюда многие жители ездят на заработки в Катар и Эмираты. Мне пришлось беседовать с пожилым человеком, который скептически отозвался и о богатстве, и о заработках за рубежом.
— Богатые? А толку? Посмотрите кругом! Вам нравится, как мы живём?
— Я знаю, что многие отсюда ездят на заработки за границу... Есть возможность скопить денег... Обустроиться...
— Вот я уже здесь бог знает сколько живу. Всю жизнь. И всё здесь. Я, лично я, никогда не видел, что бы эти деньги принесли людям счастье. Вот вы говорите, приезжают с деньгами... Да какие там деньги? Тьфу! А потом, они, эти люди, они же высосанные все, пустые! Их там приучают ко всякому злу. Такие деньги не идут впрок. Никогда. Да и не зря говорят — в каждом месте своя вода.
— А как же туристы. Вот я, например, путешествую и мне это очень нравится. Индия что? Высасывает меня?
— Ну, вы — он посмотрел на меня — есть деньги, есть время, вы и путешествуете. Вы тут ни при чём. Я разве о вас говорил? А страна у нас хорошая. Это вам кто угодно скажет. И штат у нас хороший. Вон сколько приезжают...
Мы закурили, хотя в Керале курение на улице под запретом.
Так что же значит «в каждом месте своя вода», думал я и не находил ответа...
Особый смысл это выражение приобретает в свете категорического запрета всех путеводителей употреблять «памп вота», то есть любую местную натуральную воду. Туристы должны пить воду из бутылок, обязательно запечатанных фабричным способом и купленных в надёжном месте, а значит привезённых издалека. Кроме того, даже если строго придерживаться бутилированной воды, неофициальные рекомендации применять для профилактики ром, или, лучше, джин, известны каждому. Горькое и дурманящее голову получается питьё для гостей в Индии. Тем более, что во многих самых интересных местах бутилированной воды просто нет, а в окрестностях почитаемых святынь алкогольные напитки строго запрещены к продаже и употреблению.
Я честно следовал инструкции почти целую неделю после приезда в Индию.
Был жаркий день, когда мои попутчики пошли осматривать историческую инсталляцию в одном из фортов, переоборудованном для выгула туристов. Я не присоединился к ним и остался побродить по маленькому базарчику, просто так, от нечего делать.  Мое внимание привлекли пёстрые тележки на велосипедных колёсах, с них торговали какими-то напитками, наливая их в высокие стаканы.
— Чего вы ждёте? Рождества? — задорно и подчеркнуто дружелюбно окликнул меня один из продавцов.
— Что это? — спросил я его, улыбаясь.
— Разное. Попробуйте! — и продавец протянул мне стакан с содержимым тёмно-красного цвета.
— А мне это можно? Я пью только воду из бутылок.
Мой весёлый собеседник обменялся парой реплик со своим помощником, который тем временем ловко смешивал напитки.
— Радж говорит, что вода чистая, джем свежий, а стакан он помыл для вас индивидуально особенно старательно.
— Сколько?
— Пейте! Первая за счёт заведения.
Я пригубил. Потом отпил. И с удовольствием выпил — я очень люблю варенье, разведённое в холодной воде. Так когда-то поила меня моя бабушка, называя это питьё «витамин», такими же составами я лечился всю жизнь от похмелья. Здесь это был инжир. И это было необыкновенно вкусно.
Весёлые продавцы потешались надо мной.
— Ещё один? — заговорщически осведомился продавец, принимая от меня пустой стакан.
— Чего-нибудь другого. Да. Обязательно! — терять-то нечего, утешил себя я.
— Вам не понравилось? — фальшиво загрустил он...
— Дело не в этом. Пузо моё не бесконечное, а у вас боевой арсенал очень широк, как я погляжу.
Меня заботливо усадили за тележкой на какой-то ящик и угощали все новыми и новыми вкусами. Я не спешил. Терять было уже нечего. Так меня и обнаружили попутчики. За тележкой. С очередным стаканом в руке.
Вреда организму не было заметно ни в тот день, ни на следующий. Вскоре горькую воду из пластиковых бутылок, разлитую неизвестно где неизвестно кем, я пить перестал, предпочитая её свежей или кипячёной «памп воте». К счастью, за все долгое путешествие со мной так ничего и не случилось, не считая случая, когда мы объелись жареной рыбой, щедро запив её молоком, но в тот раз «памп вота» была объективно совершенно ни при чём.



В деревне
Машина остановилась на обочине. Водитель задумчиво смотрел в распаханное поле и молчал.
— Что-то не так? — Спросил я.
— Здесь должна быть дорога... — никакой растерянности в его голосе не было, только возмущение. Привычное; с брюзгливым выражением лица. Почти все явления этого мира, а особенно, если они были связаны с дорожным движением, вызывали у него такое состояние.
— Они закопали дорогу... — продолжал он, будто я должен был разделить его негодование.
— Может быть сделали её в другом месте? Как давно ты был здесь последний раз? — сарказм в моем голосе был таким же обыденным, как и возмущение водителя.
— В каком другом месте? Она здесь была всегда.
— Может быть спросить местных? — он посмотрел на меня косо, но не нашёлся что ответить. Дороги в его родную деревню не было, и даже следов не осталось.
Посетить свою малую родину он предложил сам. Наше желание побыть подальше от больших городов и туристических троп неожиданно нашло отклик и даже инициативу со стороны водителя; до этого таких совпадений не случалось. Отношения строились неизменно на недовольстве любым поручением или пожеланием; каждое перемещение автомобиля в пространстве сопровождалось спорами и пререканиями, только на время стоянок наступал покой.
Дорогу оказалось найти не так и сложно. Разбитая грунтовка шла не посреди поля, а вдоль лесополосы, что казалось вполне естественным.
Маленькая машина с трудом преодолевала ухабы и рытвины — было совершенно очевидно, что легковушки здесь никогда и не проезжали. Цель путешествия оказалась на самом деле вдалеке от больших дорог, так далеко, что иностранцев здесь никогда не видели и наше появление явилось событием. Встречали гостей местные жители и делегации из окрестных селений — значительно за сто человек. От толпы отделился индус средних лет, в долгополом, военного вида костюме. Его темные глаза смотрели прямо и с подобающим достоинством, в руках он держал маленький блестящий поднос с тремя стаканами воды. Солнечные лучи играли в колеблющейся воде и блики бежали по металлической поверхности между стаканами.  В полной тишине мы переглянулись.... Приняли стаканы и выпили воду. Она оказалась холодной, свежей и пахла цветами лимонного дерева.
Нас поселили во дворе маленького домика, его окружали высокие глинобитные стены; ветви акаций поднимались над ними и делали ограду ещё выше.
Пространство постепенно заполнилось людьми; они не уходили ни когда мы сели ужинать за большой деревянный стол, поставленный для нас посередине двора, ни даже когда убрали стол и принесли три топчана, простыни, подушки и большие, плотные, расшитые лоскутами одеяла.
На рассвете, люди всё так же стояли вокруг. Стоило мне открыть глаза, как по толпе прошёл шорох — очевидно, они сообщали друг другу, что чудо-юдо пробуждается.
Утром постели унесли, топчаны составили в угол, а середину пыльного дворика занял вчерашний стол. После крепкого горячего чая, которым завершился завтрак, мы отправились на осмотр окрестностей. Толпа мальчишек и подростков сопровождала нас — взрослые вернулись к своим делам.
Вокруг, сколько хватало глаз, простиралась равнина — видно было далеко — до самого горизонта, где, в блёклом мареве, земля полей соединялась с облаками неба, сливаясь в одном цвете.  Несколько скал возвышались вдалеке. Они торчали из плоского простора долины, как замки, или как следы древних баталий богов. К одной из этих возвышенностей мы направились в сопровождении толпы мальчишек. Нас обогнала телега, влекомая серым ослом. Возница в широкополой соломенной шляпе покрикивал лениво: «Гэй, гэй», а осёл всем своим сонным и раздраженным видом показывал, что его понуждают к бессмысленному труду. «Гэй! Гэй!!» — телега обогнала нас, а мы продолжали свой путь.
Подняться на скалу оказалось не сложно, если знать, как залезать с уступа на уступ; и под шумным руководством нашего сопровождения, мы оказались на вершине. Издалека могло показаться, что наша большая компания умеет восходить по отвесным стенам, но в действительности все намного проще — посередине двух вершин, к седловине, вела лестница из великанских ступеней, созданная самой природой. Наверху дул ветер.
Мальчишки с трудом преодолевали языковый барьер, но постепенно, совместными усилиями, смогли объяснить, что эта гора — священная гора. Она имеет тайну. Тайна заключается в том, что можно войти с одной стороны горы и выйти с противоположной, но путь открывается не всем. Двое моих попутчиков остались наслаждаться видами, а я решил посмотреть — что это такое наши гиды имеют ввиду.
Щель начиналась у подножия горы и уходила вглубь узким наклонным ходом. Я протиснулся внутрь, только чтобы полюбопытствовать. Поглядывая вперед, в темноту, мои глаза, а следом и все моё сознание входили в странное состояние — мне хотелось пройти эту гору насквозь всё сильнее и сильнее, хотя в возможность подобного верилось с трудом. Ощущение напоминало состояние сна в детстве. Легкость наполняла тело и никакого страха не было и в помине.
Я всё внимательней вглядывался в прохладную тьму, а потом протиснулся ещё немного вглубь. Потом ещё немного, и полез за мальчиком, подсвечивающим мне спичками. Приходилось карабкаться вверх и спускаться, упираясь в стены, чтобы не провалиться вниз, в чёрные щели. Иногда казалось, что тут уже никак мне не пролезть, но каждый раз гора пропускала меня через очередной тупик, и спустя некоторое время впереди забрезжил дневной свет. Выход оказался не простым. Надо было спуститься по узкой вертикальной расщелине, чтобы попасть на каменный уступ. После долгой темноты глаза слепли, но эти мелкие неурядицы, включая саднящие колени и локти, быстро прошли.
Удивительно теперь было смотреть на ту же самую гору, оказавшись с другой стороны. Здесь, снаружи, не было видно никакой дыры и, если бы меня попросили показать, как я сделал это — как оказался с этой, а не с той сторон — не уверен, что смог бы найти вход или выход снова.
Под впечатлением своего странного состояния, я присоединился к попутчикам, и мы отправились дальше.
С вершины горы мы видели пруд, или озеро среди полей, его берега обозначал круг из деревьев, к нему мы и пошли.  Воды в озере уже почти не было и широкие каменные ступени, на которых когда-то совершалось омовение, спускались в сырую низину, заросшую травой. Внизу блестели лужицы среди следов копыт — всё, что осталось от водоёма. Ступени были частью храма из красного и серого камня, который лежал в руинах. Из земли повсюду торчали куски колонн, статуй, фрагменты каменных резных перемычек.... Рядом с бывшим храмом рос огромный баньян; кто-то заботливо приложил части статуй божеств к стволу дерева, и они вросли в древесину и в корни дерева; дерево вобрало обломки каменных фигур и лиц в себя.
Что это был за храм и когда он пал, ребята рассказать не смогли.
Солнце уже поднялось высоко и палило наши головы. Мы снова шли через поле; высохшая стерня под ногами хрустела и рассыпалась, от каждого шага поднималось маленькое облачко прозрачной жаркой пыли, долина плыла в мареве. От бывшего храма мы шли к горе Рамы, как её называли местные. На вершине этой горы, заглянув в щель, можно было увидеть полянку в несколько квадратных метров, окруженную отвесными скальными стенами со всех сторон. Мальчишки пролезали в эту щель легко, но мне так и не удалось этого сделать, сколько я ни старался. Может быть уже устал, а может быть что-то ещё, но стоило мне втиснуться в щель, как начинало казаться, что она сжимается, не дает дышать и угрожает раздавить грудь. Впрочем, ничего интересного на неприступной полянке видно не было, а рядом с щелью, снаружи, над обрывом, над пустотой, горизонтально, росло замечательное дерево, украшенное ярко-красными цветами. Внизу, у подножья горы Рамы, на которую мы взобрались, лежали и уходили за горизонт бескрайние серо-желтые поля. Ствол дерева был почти такого-же цвета и казалось, что огромные красные соцветия висят в воздухе в пустоте над простором. Солнце стояло на другой стороне горы, и в тени цветы были ещё ярче — словно светились изнутри.
Любуясь священным деревом, я вспоминал легенду о царевне, которая поклонялась Раме, но замуж была выдана за человека, в доме которого служили другому божеству. Царевна постоянно звала Раму, но он не приходил к ней в этот дом. Тогда она решила бросится со скалы, но стоило ей ступить в пустоту, как невидимая сила поддержала её. Так стояла царевна над пустотой некоторое время, пока голос Рамы не спросил её, что это она задумала. В ответ на упреки в том, что он не приходил на её мольбы, Рама пообещал приходит раз в какой-то период, но потребовал в ответ обещания никогда не делать подобных попыток. На том они и договорились, и царевна счастливая вернулась домой. Тогда, давно, когда я услышал эту легенду, уже не помню от кого, она мне показалась какой-то бессюжетной... Дерево и цветы, которыми я любовался не стали пояснением к истории, хотя иллюстрация получилась запоминающаяся.
Мы возвращались в деревню уже под вечер. На окраине, у заброшенного колодца, решили сделать фотографию на память — трое туристов среди полсотни мальчишек и подростков. Когда потом я разглядывал фотографию, найти себя среди бессчётных улыбающихся лиц было не просто.
Колодец зарос травой, и вода в нем была зелёной, грязной. Оказалось, что с тех пор, как пробурили артезианскую скважину и колодцем перестали пользоваться, он обмелел и зацвёл. Позже, вечером после обильного ужина, в ожидании чая, я смотрел, как хозяйка ополаскивала стаканы и выплескивала воду на сухую пыльную землю двора, которая её жадно впитывала. Вода из источника должна расходоваться. И только так. Вода течёт, вода должна течь. Вода должна расходоваться.
Солнце ушло за горизонт, гудели ноги, ныло все тело от усталости. Горячий чай и сон под открытым небом. На этот раз мы всех гостей и зевак выгнали бы со двора, но никто не пришел глазеть на нас.



Баквота
Долгое и трудное путешествие на рейсовом автобусе закончилось, и мы оказались на асфальтовой площадке, пристыкованной к дебаркадеру, представляющему из себя причал для речных туристических корабликов. На палубах дебаркадера галдела разноязычная толпа в шортах, сандалиях и тёмных очках. Пара прогулочных суденышек покачивалась на швартовых канатах, и это движение, почти неуловимое, угадывалось взглядом только потому, что поскрипывающие о причал борта двигались не в такт.
Мы купили билеты и вскоре из репродуктора объявили посадку на наш рейс. После тесных сидений, зарешёченных окон без стекол, давки и духоты в автобусе, путешествие на этом судне показалось нам настоящим отдыхом. Мы неспеша плыли по бесконечным протокам и озерцам, сходили на маленьких пристанях, где в палаточках, над которыми опасно нависали огромные плоды хлебного дерева и кокосы, покупали разные сорта жёлтых и красных бананов, местное мороженое. По зову гудка возвращались на борт, на свои скамеечки на верхней палубе под выцветшим тентом. Кораблик трогался, и снова мимо медленно проплывали склоненные над водой кокосовые пальмы и манговые деревья с жёлтыми, оранжевыми и фиолетовыми плодами, хижины, домики, мостки для постирушек, рыбаки в узких и длинных лодках, называемых змеиными, островки плавучих растений с белыми, жёлтыми и лиловыми цветочками.
Несколько раз, выбравшись из лабиринта тесных каналов, мы пересекали просторные тихие озера, и тогда слева был виден выход в океан, туманный и бескрайний. Большие океанские рыбацкие лодки, похожие на древние ладьи с задранными носами и высокими неприступными бортами стояли на якорях у песчаных берегов. Они были ярко раскрашены; покрыты узорами, рисунками и надписями, но не смотря на пестроту смотрелись величественно.
Потом наш корабль снова уходил в путаницу проток и маленьких озер. Над каналами кое-где перемахивали мостики — узкие и крутые, как дуги оглобли, со ступенями на каждой стороне и почти всегда без перил. Дети в пестрых одёжках, завидев судно с туристами, махали приветственно с берегов и кричали «халооо!». Некоторые пассажиры вежливо покачивали рукой в ответ. Так плыли мы до наступления сумерек.
Мы были в стране, называемой Баквота, ограниченной с востока высокими горами, а с запада океаном. Где-то наверху, на Западных Гхатах, среди отвесных скал, лежали прозрачные холодные озера. Реки, убегавшие из них, шумели водопадами, бурлили на перекатах, но выбежав на широкую долину у подножья Гхат смирялись, прежде чем слиться с прибоем Индийского океана. Живущие здесь люди сами создавали себе пространства, меняя рисунок рукавов и островков, насыпая сушу и прокапывая каналы. Так получилась эта удивительная страна.
Немного заторможенные, от долгой дороги и обилия впечатлений, мы прибыли в город, на берегу океана, где собирались провести несколько дней. Собирались, но получилось так, что наша группа разделилась. Был конец весны, нагревшийся океан остужал тело только первые минуты, а на песке пляжа жара переносилась ещё хуже. На следующий день мне захотелось повторить ощущения вояжа по Баквоте, особенно, когда я узнал, что водные маршруты являются здесь, чуть ли не единственным средством сообщения — по всем направлениям, подобно маршруткам, ходят небольшие корабли, катера, лодки. Я купил билет на первый же попавшийся рейс и уплыл до конечной точки маршрута.
Напротив причала, на который я прибыл, за площадкой плотно утоптанной земли, стоял невысокий белый костёл. Он был закрыт. Пока я озирался по сторонам, три девочки лет двенадцати остановились напротив и стали меня рассматривать. Они были в школьной форме, с большими белыми бантами и постоянно хихикали.
— Халоо! — наконец сказала одна из них.
Я приветствовал их со всей светскостью, на которую был способен.
— Вот из йоур нэм? — внесла свою лепту в установление международного контакта другая.
Я представился и поинтересовался их именами. Беседа кончилась тем, что они меня пригласили в гости и я с удовольствием приял это предложение. Мы миновали горбатый мостик и направились куда-то вдоль канала по тропинке, но чем дальше мы шли, тем отчетливей в воздухе повисало облачко неловкости. Девочки явно не ожидали, что я соглашусь и теперь не знали, как выпутаться. Лучше было попрощаться с моими попутчицами, сославшись на занятость. Когда они ушли, я присел на берегу. Передо мной плавали лиловые водяные цветочки, темнела неподвижная вода, но я смотрел рассеяно в пустоту. Время пробежало совсем незаметно, пока я ни о чем не думал — может пятнадцать, может быть двадцать минут, и мои спутницы снова появились, но уже в сопровождении тетеньки в сари. Они, оказывается, принесли мне воды, еды и какие-то подарочки мелкие. Это были отличительные значки школы, или совета самоуправления, а может предвыборная агитация. Поблагодарив и с удовольствием утолив жажду, я направился на пристань, где купил билет на ближайший рейс и отправился дальше.
Теперь это была простая лодка с мотором мест на десять-двенадцать. Я плыл по маленьким каналам, местами полностью покрытым плавучими луковицами с толстыми кожистыми листьями и неяркими цветами. Когда лодка проходила по зелёному ковру, за ней оставался чёрный след открытой воды, который вдалеке, где снова смыкались растения, исчезал. В озёрах, так же покрытых зеленью и цветами, кормились тысячи уток. Я никогда не думал, что уток может быть так много в одном месте. Мы миновали людей, везущих на лодках землю и какие-то мешки, коз, видели, даже, как в большой лодке плыли баки с чистой водой. Здесь казалось странным, как можно было тот канал, по которому плавают туристические трамвайчики, называть романтическим и красивым... Теперь он мне казался больше похожим на автостраду. На простых деревенских дорожках, все было совсем другое, более сочное и чистое.
Наконец я оказался на конечной пристани. Перед причалом с домиком-кассой, расположился тихий немноголюдный рынок. Вдалеке раскалённые машины в чаде и пыли неслись по мосту — там было шоссе.
Здесь же на площади я поел в кафешке риса с подливками, картофельных чипсов и почувствовал, что можно отправляться домой — дело шло к вечеру. Я обратился в кассу за билетом, но мне сказали, что последний корабль на мой город уже ушел полчаса назад. Посовещавшись, кассир и окружающие выяснили, что ни с какими пересадками мне не добраться — как не крути, я везде не успевал на последний рейс. Все вернулись к своим делам.
Такое равнодушие меня разочаровало. Мне казалось, что люди должны разделять мою растерянность и упорно искать выход из сложившегося положения, но они потеряли ко мне всякий интерес. Когда я повторно обратился за советом к кассиру и прямо спросил — что же мне делать? — он махнул рукой в сторону шоссе и сказал ловить попутный автобус.
Поздно вечером, в пыли и пропахшего выхлопными газами, на подходе к гостинице меня окликнул какой-то человек. Это оказался уличный турагент. Сил отмахнуться от его рекламы не было. Среди прочего в его рассказах промелькнуло бунгало на острове. Мне это показалось интересным. Визитку с предложением я показал попутчикам и хозяину гостиницы. Не все захотели отправиться в бунгало, поэтому идея нашего путешествия хозяину особенно понравилась. Оговорив, что номера будут оплачиваться по прежней таксе, он тут же куда-то позвонил, и на утро за нами пришла машина.
Так я оказался на одном из островков в глубине Баквоты.
Наш маленький уютный домик был окружен пальмами и цветами. Перед крытой терраской располагался садик и крохотная собственная пристань. В садике от легкого ветерка, бегущего меж стволов кокосовых пальм, покачивался гамак.
На закате мне захотелось посидеть на скамеечке у пристани, посмотреть, как меняется цвет воды по мере того, как солнце уходит. Пока ещё не совсем стемнело, я увидел змею, переплывающую канал. Ее черная голова, скользила быстро и бесшумно на фоне ряби розовых, серых и серебряных мелких волн. «Это к удаче» — мелькнула невольная мысль.
Тори — это слабоалкогольный напиток. Метод его получения, как его описали местные, прост до неприличия. Человек поднимается на пальму и подрезает питающую жилочку на плодоножке у кокосового ореха. Кокосовое молоко внутри ореха начинает бродить и в течение недолгого времени получается тори. Временем выдержки — от одного до нескольких дней — можно получать молодой или старый тори различной крепости. Производство тори находится под контролем государства и купить его можно только в специально отведённых для этого сарайчиках. Там его разливают в разнокалиберные стеклянные бутылки или в тару, которую приносят покупатели.
Тори имеет небольшой градус, сладковатый вкус, свежий запах и немного пощипывает язык мелкими веселыми пузырьками — трудно представить что-либо более приятное в жару.  Выпив под вечер литра два напитка, я прикорнул в гамаке, в тени шелестящих ветвей пальм и под присмотром орхидей, обвивающих шершавые стволы и склоняющих свои цветы надо мной, уснувшим.
Проспал я долго и проснулся уже в полной темноте... Странное зрелище открылось мне.  Стояла тёмная тихая ночь. За стволами пальм, на канале, я увидел мужчин, сидящих в длинных узких змеиных лодках. Одни держали горящие факелы над водой. Другие были вооружены маленькими луками с маленькими стрелами. В молчании склонившись над чёрной водой они ждали. Когда рыбы выплывали из глубины на свет, люди с маленькими луками стреляли в них своими маленькими стрелами и затаскивали рыб в лодки... Картина была настолько фантасмагорическая, что я ещё долго лежал, не в силах пошевелиться. Тишина, чёрная вода, люди в длинных лодках с факелами и маленькими луками, чёрные силуэты пальм и сверкающие в отблесках пляшущего огня тела рыб...
Под тихие всплески я не заметил, как снова уснул.
На утро, во время купания в канале, меня покусали рыбки. Оказалось, что там обитают рыбки, делающие эпиляцию. Первый вырванный волос я воспринял, как укус и подпрыгнул из воды, как укушенный. С ужасом вглядываясь в глубь, мои глаза ожидали там увидеть змею, но только маленькие бойкие мальки плавали туда-сюда. Здраво рассудив, что змея и мальки несовместимы в одном месте, я снова опустил ногу в воду. Мальки обрадовались и стали кружить вокруг, пока один из них не решился и не выдернул ещё один мой волосок. Поскольку эпиляция не входила в мои планы, я шуганул рыбок-косметологов и с удовольствием поплыл в прохладной, чуть-чуть солоноватой воде вперед, прямо наперерез течению, туда, куда за день до этого уплыла змея.



Нилгири
Крупный частый снег падал за окном бревенчатого дачного домика. Он шёл уже не первый день и всё вокру: земля, деревья, летнее кресло были покрыты снегом. Сугробы простирались от окна и вдаль, до забора, туда, дальше за дачные домики, за большую тёмную ель, возвышающуюся вдалеке. Белой стала земля повсюду, но белые хлопья продолжали парить и парить между небом и землей — всё не иссякали.
Хаотичные, случайные метания снежинок и неизбежность их падения на землю казались мне противоречием, рождавшим эту неиссякаемость снегопада. Так же и в моей жизни, взаимосвязь случайного и неизбежного не так проста, как кажется. Если смотреть дальше, то все кажется неизбежным. Вблизи каждое событие кажется случайным. Беда в том, что неизбежность падения снежинки на землю никак не описывает всего пути метания её между небом и землёй. Да и куда: на сугроб, на дерево или на летний стул упадёт она — не известно. Она может упась и на ту ёлку вдалеке. Или проскользит по стеклу моего окна и замрёт на карнизе.
Глядя на снег, я вспоминал Индию. В такие дни особенно легко вспоминается.
Поехал я однажды покататься на мотоцикле по горной провинции Нилгири, что раскинулась на высоком плато и его отрогах к востоку от Великих Гхат на юге Индостана.
Ещё до рассвета осталась позади славная столица город Удагамандалам, в просторечии именуемый Ути, где я тогда жил. Еду по дороге, по неописуемо красивым зелёным горным спинам, которые переходят одна в другую, как дельфины ходят в море друг за другом колесом.
Вот уже и утро, в маленьких городишках, что я проезжаю, дети в школы пошли. Младшие за руки старших держатся. Походка у детей по дороге в школу всегда особая — неспешная и вразвалочку, глаза в землю. Если не бегут, конечно. Или не галдят на ходу, что-то друг другу доказывая или рассказывая. А иногда идёт какой-нибудь мальчик размашистой походкой и ногой вперед себя что-то пинает. 
По дорогам люди на чайные плантации движутся. Мне сверху, как на карте видно всё. Где осёл с повозкой, где мотоцикл, где женщины с заплечными корзинами для сбора чайного листа. А вдали плывут облака. Намного ниже меня с моим мотоциклом. Так мы едем и едем, теплеет воздух и подсыхает роса. Порой сосновый лес обступает нас, и тогда становится прохладнее. За лесом опять простор, а солнце уже жаркое.
Увидел я у дороги храм индуистский, на удивление новый, явно только что отстроенный. Решил зайти, полюбопытствовать. Да и утомился уже — много километров проехал мой мотоцикл по горным серпантинам, а дороги там не очень; хуже российских.
Хожу по храму, довольно большому, оглядываюсь. Статуи божеств, убраны цветочными венками, горят светильники и от благовоний восходят тоненькие струйки дыма. Храмов я видел уже много, но все они были старинные, а такого, только что построенного — ни  разу. Один из алтарей показался мне — почему-то — похожим на музыкальный автомат. Казалось, что стоит опустить монетку, и всё в нем придет в движение, закружится, заработает и зазвучит музыка.
Пока я всё разглядывал, подходит ко мне местный служитель с вежливым: «день добрый, как дела» — и так далее.
Я ему:
— Мол, я просто так — мимо ехал, смотрю, мол, совсем новенький храм, зашёл посмотреть случаем. — а то подумает, что я из этих европейских индо-помешанных; в туристических местах таких «кришнофанов» много.
Он улыбается так приятно и говорит:
— Вы мимо ехали — просто так, зашли, просто так — пусть это и будет для Вас просто так. А для нас — Вас нам Бог послал, и мы просим Вас принять участие в богослужении.
Ну, думаю, точно начнёт рупии из меня вытягивать. Но он предложил обряд очищения пройти. Я говорю, что другой веры, а он в ответ:
— Вам наша вера не противна?
— Да нет, конечно, не противна. — и это правда; я ко всем конфессиям вполне лоялен.
— Тогда почему нет? — говорит, — Вам не повредит же?
— Ну, нет, конечно.
От того, что вокруг меня попоют, а потом точку белым и оранжевым порошком на лоб поставят, вряд ли что-то страшное случится, а порошок потом можно просто смахнуть рукой.
Принял я участие в обряде, не особенно вникая. Вокруг празднично всё обставлено, много цветов и пение красивое. Потом вышел, сел на мотоцикл и поехал к Ути. Еду по гребням горных спин, солнце уже совсем высоко, красота такая, что глаз заходится. Проеду немного, сяду, полчаса посижу над долиной какой-нибудь, которая подо мной, ниже облаков лежит. Проеду, посижу, проеду, посижу. И понял я, что хорошо мне, и не зря я ездил спозаранку за пол ста вёрст.
Получилось, что в этот храм и ездил, как к Заутренней службе, хотя о существовании его не знал до поездки. И понял я это только когда в Ути вернулся. Вообще-то я дальше по той дороге ехать первоначально собирался. Но не поехал почему-то.
Понял я ещё, что случайное и неизбежное — это не противоположности, а две составляющие одного явления. Нераздельные составляющие. Как дорога и цель. Хотя ни про дороги, ни про цели, узнать наверняка ничего нельзя. Ни заранее, ни даже когда они уже позади остались...
Снег за окном продолжал валить. Впереди была долгая зима.



Варанаси
Любое мнение — это не более, чем личный взгляд, а любое воспоминание — не более, чем интерпретация. Понятие объективности уверенно процветает в разделе чисел, размеров и количеств, в то же время результаты наблюдений, изучения новых явлений или коррекции известных понятий, навсегда остаются субъективными и условными, если суть их — осмысление качественных характеристик. Легко запомнить число, но как сложно сохранить в памяти без трансформации временем, убеждениями, корректирующим анализом ума то, что только вспышки, выхваченные взглядом на лету из бесконечного водопада образов и переплетения связей, лавины совершенно новых впечатлений, фантасмагорических откровений... Или снов. Таковы, без сомнения, воспоминания о дальних странах, посещаемых нами, таков наш опыт путешествий — сплетение предрассудков и сказок, домыслов и упрощений — случайные картинки из бесконечной реальности в ограниченном альбоме наших ожиданий и представлений.
Всего лишь случайные картинки, но с какой трепетной заботой храним мы эти альбомы, как бережно мы перебираем летучие изображения, часто выцветшие и поблекшие. Перебираем с лёгкой грустью, но случается вдруг, и они озаряются ярким внутренним светом и живыми красками реальности. Кажется, что вся полнота далекого дня, всё солнце и все тени снова принимают нас в свой океан, в своё бескрайнее течение, и гомон, и цветные блики, и загадку, и тишину. Эти видения, а может и откровения, с пачкой старых фотографий в руках — правда они или ложь — мне всегда было безразлично. Любое воспоминание — это не более, чем интерпретация, а мне ближе своя память об увиденном.
Многое, из того, что я хочу рассказать может показаться фантазией и домыслами... Что ж! Я и не скрываю, что не отделяю наблюдений дня от ткани снов, факты от их осмысления, воспоминания от грёз. Худшая неправда — ложь ради достоверности, а подправленная достоверность хуже, чем ложь; поэтому я рассказываю, как было со мной, так, как оно и было. Было, пригрезилось, приснилось или случилось со мной. Так, как я это помню.
Город Варанаси на великом Ганга полон людьми. Здесь я впервые увидел дорожные пробки не только из автомобилей и моторикш, но и из велосипедистов. Галдящая, яркая, текущая в знойном воздухе, как расплавленное желе с марципанами толпа поглотила наш маленький автомобиль, понесла по узким кривым улицам и заперла на одной из центральных площадей. Мы встали обездвижены в застрявшем потоке, но всюду были люди, казалось, что мир взорвался цветным конфетти и все эти эти пятнышки цвета ринулись по своим неотложным делам после вынужденного затворничества в огромной хлопушке, спеша наверстать упущенное время. Я уже проехал более тысячи километров по Индии, но Варанаси ошарашил, оглушил смутил и испугал меня.
— Мистер, мистер, отель! Дешёвый очень дешёвый тихий отель! — орал прямо мне в лицо неприятный дёрганый человек с глазами на выкате — стоянка для машины, очень дешёвый, сюда, сюда!
Я не сразу смог понять что именно он орёт, его крик вызывал у меня чувство паники и отвращения.
— Мой отель, скидка, очень дешёвый очень чистый. Стоянка!
— Нам не нужен отель. Я не нуждаюсь в твоей помощи.
— Отель, мой отель, вам нужен отель! — дёрганый человек не унимался.
— Пожалуйста, уйди, мне не нужен твой отель, оставь меня! — его давление, его напор были просто нестерпимыми. И вдруг он замолк и отошёл в сторону. Я отвернулся, но тут же меня снова кто-то окликнул.
— Мистер! Тихий удобный отель. Следуйте за мной — спокойный голос звучал мне в ухо.
Повернув голову я смотрел в лицо говорящего. Я чувствовал подвох и вглядывался в незнакомое знакомое лицо с глазами на выкате. Вглядывался, и вот, продираясь, как сквозь сон в тумане, снимая усилием взгляда, как шелуху с лука, образы с лица, чёрными зрачками смотрящего мне прямо в глаза, я увидел всё того же мерзкого зазывалу.
— Это опять ты! — в молодости довелось почитывать книжки и узнать немного о гипнозе. — Это ты, я вижу, что это опять ты! Я сказал уже тебе, что не нуждаюсь в твоих услугах. Я повторяю тебе, что бы ты отошёл и отстал о меня. Я не поеду в твой отель.
— Что вы мистер! Я впервые вижу вас! Я не посмел бы беспокоить вас дважды. У меня очень хороший тихий отель на тихой улице с садиком и стоянкой для вашего автомобиля! Я вас мигом отведу туда! Следуйте за мной.
— Уйди. Убирайся. — раздражение прорывалось помимо воли — Уйди вон! — мои глаза упирались в его глаза и тон мой был полон ненависти и отвращения. Ненавижу, когда меня пытаются подчинить своей воле, как животное или низшее существо. Я видел все его фокусы насквозь.
Очень злой, он отошёл. Приглядывая за ним я взял себя в руки. Шли минуты, машина была всё ещё обездвижена затором. Этот человек сверлил меня косым взглядом и посылал пассы. Мне показалось, что другие зазывалы поглядывали на него с выражением «слабак, не смог развести белого лоха в машине без кондиционера!». Наконец он решился и двинулся ко мне в третий раз. Прежде, чем он открыл рот, что бы произнести слово, я взял его рукой за рубашку, пригнул к окошку машины и ровным голосом, почти с улыбкой, без тени ненависти захлестнувшей меня несколько минут назад, глядя прямо близко в глаза заговорил:
— Это ты подходил ко мне раньше. Ты подходишь ко мне третий раз. Молчи и слушай. Ты не в состоянии действовать на мой разум. Я вижу что это ты, а не кто-то другой и я никогда не пойду в твой отель. Я не пойду в твой отель, даже если он бесплатный и самый шикарный в городе, я не пойду в твой отель, даже если ты заплатишь мне, я не пойду в твой отель даже если ты предложишь мне кусок чистого золота размером с твою голову. Ты должен понять, что я никогда не пойду в твой отель и я всегда узнаю тебя, как бы там не пытался. Это твое лицо и если я его увижу вновь около моей машины, жди серьезных неприятностей.
Его лицо сначала отекло от испуга, а потом перекосилось и он молча отошёл в сторону. Ещё через пару минут какой-то мальчик закричал:
— Шина! Шина! Проблема с шиной!
Я выскочил из машины, за мной выбрался и водитель. Заднее колесо с моей стороны было проколото и с шипением выпускало воздух. Тот человек снова отделился от толпы и сказал:
— Вы можете передохнуть в моём отеле, а водитель пока починит колесо...
— Ты опять? Я же предупреждал тебя! — я не сразу понял, что шина могла быть на его совести.
Люди быстро оттерли его и он исчез в толпе зевак.
Всё же большинство было на моей стороне — мне так показалось после разговоров со свидетелями инцидента, пока водитель менял колесо. Больше никто своих отелей не предлагал, пробка рассосалась, и мы покинули город. До того, как мы оказались на шоссе, в одном из очередных заторов, я встретился глазами с подростком, стоявшим в стороне. Поймав мой взгляд он цинично полез мне в черепную коробку, даже особенно не задумываясь. «Как тебе не стыдно, я человек, да ещё и намного старше тебя!» сказал я ему взглядом через его взгляд. Он на секунду смутился, но тут же равнодушно отвернулся. Всё же я был иностранцем.
— Поехали, поехали! — кивнул я водителю, увидев, что движение возобновилось.
Вскоре мы оказались на шоссе, убегающем на восток, и следующая встреча с Варанаси состоялась только через полтора месяца, после многих тысяч километров индийских дорог. Этот город встретил меня совсем другим, настолько другим, что ту самую площадь я опознал только когда покинул город, до этого побывав на ней несколько раз, попадая именно на ней в нешуточные переделки. «Ведь это та самая площадь» — в растерянности говорил я в поезде, уносившем меня из Варанаси в Дели — «та самая! Как можно было не узнать это странное сооружение на клумбе посередине, эти улицы и эти дома... Это та самая площадь. Но проходя по ней, пересекая её, возвращаясь на неё снова, я не узнавал её... Как это могло случиться?», — а скорый экспресс бодро нёс меня всё дальше и дальше на запад.
Это был вагон для иностранцев. В купе собралась разномастная компания. Разговоры шли не очень интересные и я отвечал на вопросы невпопад. Мне всё вспоминалось, как мы приехали в Варанаси.
Поезд прибывал утром. В наших планах было пройти пешком от вокзала до Ганга, найти на берегу недорогую гостиницу и провести три недолгих дня осматривая город — обратные билеты уже были на руках. Длинная пешая прогулка с компасом, по нашим соображениям, должна была познакомить с городом, помочь настроится, на этот, самый священный город в Индии. Так мы планировали, но этим планам не было суждено сбыться. Первый же моторикша, навязчиво предлагавший свои услуги за баснословную цену был послан так громко, что остальные не решились даже приблизиться. Кроме одного. Который подойдя, подчеркнуто спокойно сказал:
— Я отвезу вас за десять рупий.
— За десять рупий? — эта игра меня заинтересовала.
— Да, за десять. Если вы согласитесь со мной заехать и посмотреть пару отелей. Только посмотреть.
Его хитрость сразу стала понятна. Таксисты и рикши получают комиссию за каждого туриста, которого те привозят в отель. Будет ли снят номер, или нет — это проблемы отельера, а с извозчиком принято расплачиваться. Такой ход меня устраивал вполне и мы поехали.
В первом отеле нам понравилось. Была даже мысль рассмотреть его, как вариант, хотя он и был далеко от реки, но сам водитель увел нас:
— Я думаю, что знаю, что вам нужно. Посмотрите следующий отель повнимательней.
— Хорошо. — мы были совсем не против, да и человек был очень приятный.
— Хозяин отеля только начал работать в туризме. Ещё года не прошло, как он построил отель. Его бизнес — это шёлк. Шёлковое производство. Вы сможете посмотреть его фабрику, если захотите.
— Это очень интересно.
— Так что присмотритесь к отелю, я думаю, это то, что вам понравится.
Отел нам так понравился, и хозяин так понравился, что никаких мыслей продолжать поиски не было.
— Да, нам нравится этот отель. Спасибо. — я дал ему десять рупий,
— Спасибо. Досвидания.
— Подожди. Так ты не попросишь ещё?
— Мы же договорились. Конечно нет.
— А если я тебе предложу по своему решению заплатить?
— Было бы не плохо. Почему бы и нет? С чего бы я стал отказываться от денег?
Я дал ему хорошую цену.
— Спасибо — это хорошие деньги! — сказал он.
— Пустяки! — сказал я.
— Досвидания.
— Досвидания. Было приятно. Спасибо.
— Вам спасибо. — и он укатил под тарахтение своей кибитки.
Хозяин отеля показал нам номер, и ресторан на крыше, и рассказал какие-то истории, и через десять минут мы почувствовали себя, как дома.
Перекусив на свежем воздухе, среди кадок с растениями, с видом на Ганга, мы отправились смотреть шёлковую фабрику.
Почему мы пошли на фабрику, хотя ничего подобного в планах не было?
А почему не послушать совета человека, который уже дважды сделал нам хорошо?
Это было третье предложение, и в этот раз снова не пришлось пожалеть.
Позже, обходя рынки с шёлком, мы с удивлением убеждались, что такого красивого и качественного шёлка не продают нигде. Сам хозяин так и говорил, что он работает почти исключительно на экспорт. Шёлк — даже вспоминать это слово — будто снова видеть, как по блестящему полотну бегут волны разных цветов, переливаются, сверкают! А шёлк с золотой нитью? А тончайший белый шёлк, который для демонстрации легкости материала пропускают через золотое кольцо?
В купе тем временем заговорили о Ганга. Молодой человек утверждал, что он вплавь преодолевал Ганга в Варанаси. Женщина рассказывала о белом подвижнике, который полностью перешёл на питание мясом покойников, что недосожжёными сбрасывают в реку. Этот рыжий европеец, якобы, заслужил почёт и уважение от родственников умерших, за тяжкую службу на поприще ре инкарнации усопших: «Ну вы понимаете». «Почему рыжий?», подумалось мне, но спросил совсем по-другому:
— Вы, случайно, не русский? — неожиданно для общества обратился я к молодому человеку.
— Да.
— А я слышу, акцент характерный.
— Вы просто слышали, как я матернулся, когда мы садились в поезд. — замечание о его принадлежности к России и упоминание об акценте, были ему одинаково неприятны.
— Да? вы действительно так думаете?
С удовольствием я бы отвернулся и смотрел в окно, но моё место было не у окна.
Когда мы впервые в Варанаси оказались на гхатах, то единодушно решили не ходить туда, где проходит кремация. Тем не менее присутствовать на кремации пришлось. Не желая того, мы вышли прямо на костер и оказались вплотную к огню в толпе родственников. Не проводить незнакомого человека в такой ситуации было бы совсем не по-людски и мы остались до конца церемонии.
Оранжевый с золотым кантом саван, серые дрова — всё было изыскано красиво. Когда огонь начал обнимать, а потом и скрыл тело, никакого запаха не было в воздухе, кроме запаха дыма от дров, благовоний... Всё делалось тихо и буднично. Впрочем, сколько кремаций проходит за день на гхатах Варанаси! Но что может случиться лучше, чем уйти одним из тысяч, тихо и буднично?
Совершенно не хотелось возвращаться к разговорам в купе. Женщины хвастались шёлком. Шарфики были блёклыми, будничными, такие можно купить в Москве. Я не стал открывать свою сумку, в которой пылал алый пожар, плыл бардовый закат, играла синяя морская волна. Там было много, и среди прочего — малиновая мандала, шитая золотом и серебром...
В поезде самой удобной является верхняя полка. Если у тебя верхняя полка, то на тебе никто никогда не сидит и не наступает ногой среди ночи. Захотелось полежать и подумать спокойно на своей полке. Помечтать о том, как очень скоро я вернусь в Варанаси и не на три дня.
О чем дальше говорили в купе для меня осталось тайной. Я уснул.



Харидвар
Харидвар было решено посетить в самом конце нашего путешествия. Билетов в дорогие классы в кассах не было и мы, трое попутчиков, решили ехать в классе «норезервэйшен», то есть в общем вагоне без номеров мест. Особенности такого способа передвижения заслуживают отдельного рассказа, но стоит ли отвлекаться на бытовые нюансы на пути в священный город Харидвар, расположенный в верховьях священного Ганга? Мы ехали, дорога была непростой, в пути не обошлось без потерь. Однако, даже по прошествии долгого времени, вспоминать этот город без теплой волны под сердцем не получается. Странный город. Город обезьян и узких улочек, стремительно бегущей воды и мерцающих в ночи храмов, паломников и плывущих по реке тысяч огней. Запоминающийся город.
В здании вокзала гуляла корова и расположилось стадо рыжих обезьян. Обезьяны бегали, общались, ловили друг у друга блох. Они существовали прямо между людьми, в ожидании поезда сидящих и лежащих на каменном полу. Здесь никто никому не мешал.
Под стенкой с закрытыми кассовыми окошками странствующий саду в оранжевом облачении перебирал свои нехитрые пожитки, а юный обезьяний отрок задирал старика, сидя над его головой на каком-то крашеном поручне. Настал момент и саду шикнул на хулигана и даже махнул рукой. Похоже, странствующий монах не должен был вести себя, как какой-нибудь крестьянин, поскольку последствия для него оказались плачевными. Возмущённое животное с криками ринулось жаловаться своему старшему — большому самцу с красноватой шерстью на загривке и на ушастой голове. Обезьяний бос в развалку отправился на разборку. Подойдя и забравшись на тот самый поручень, он в упор уставился на свою жертву. Становилось понятно, что драться старик не будет; ни окружающее общество, ни его положение не оставляли никакого шанса, кроме отступления. Зря он затеял все это.
Странно было смотреть на этого красно-коричневого набычившегося обезьяна над красно-оранжевым человеком, я не знал, что может случиться дальше и наблюдал.
Красно-коричневый долго ждать не стал — он грозно завизжал и залепил красно-оранжевому звонкую оплеуху прямо по лысине. Несчастный попытался отползти в сторону, но животное преследовало отступающего, с победными воплями терзая остатки волос на его голове. Подхватив свой мешочек саду пустился наутёк из здания вокзала.
Обезьян возвращался к затихшим на время действия сородичам с важной небрежностью. Я почувствовал прилив крови; эту походку и этот взгляд, нарочито в сторону, я прекрасно знал — юность, освещённый пятак перед танцплощадкой в городском парке... И почему в мире так безнаказанно позволено пользоваться правом сильного тому, кто всего лишь злее и легче отдается неконтролируемой агрессивности? Ненавижу обезьян! Потребовалось усилие воли, чтобы не поддаться порыву, и не ударить ногой самоуверенно шествующего «героя». Хотелось одним коротким ударом навсегда вбить в его память как надо вести себя в отношении людей. Но кругом были индусы — чужая страна, чужие порядки. Наглые нахалы всегда хорошо чувствуют, когда их хамство может остаться безнаказанным. А детки были смешными и милыми и самки озорно позыркивали по сторонам своими чернющими быстрыми глазенками. Может быть я и придумал, что не люблю обезьян...
Прохладный полутемный зал с кассами, обезьянами и пассажирами остался за спиной.
Широкая площадь перед вокзалом, такси, кибитки моторикш — всё было залито солнцем, как свежим лаком, а на улочке и в путанице переулков лежала густая тень. Несколько женщин в очень красивых сари прошли мимо круторогой коровы, отдыхающей в тени портала. Они спешили на поезд и яркий цветной шёлк струился и парил. Я невольно проводил их взглядом прежде, чем направиться в город.
 
Ганга в Харидваре бежит с умопомрачительной скоростью. Кажется, что одна струя скользит обгоняя другую и все они, свиваясь и увлекая друг друга, не позволяют взгляду задержаться и сосредоточиться. Ещё днём я присел на гхатах у самой воды, да так и остался до глубокой ночи.
Наблюдая, как бегущая вода играет оттенками отражений, изгибает и ломает их линии, меняет глубину и цвет, я не заметил что к сумеркам ступени гхат наполнились людьми. Там где я сидел, было много саду в оранжевых и жёлтых одеяниях, но и люди в обычной одежде приходили, совершали омовение, сидели или прогуливались мимо. Не специально мой взгляд зацепился за глаза красивой девушки. В её лице были видны и китайские и индийские черты и оно было исполнено утончённой прелести. Думая о своём, я на секунду залюбовался её лицом и легкой миниатюрной фигуркой с выразительными формами, подчеркнутыми ярким, искусно подобранным нарядом. Она с улыбкой приняла мое невольное восхищение. Я уже собирался вернуться к созерцанию вод Ганга, когда услышал яростный и грубый окрик. Глаза скользнули на спутника девушки. Даже не вникая в то, что он хотел мне сказать, я стал подниматься, не сводя с него глаз и заставляя остаться на месте. Я шёл к нему медленно, не убирая с лица улыбки и понуждал его всё больше и больше сжиматься, кривиться лицом и понимать, что я сейчас подойду и в моей власти сделать с ним всё, что я пожелаю, на глазах людей, на глазах его дамы, потому что я намного сильнее, я иностранец и самое главное — я бесконечно агрессивнее и злее. Подойдя вплотную, так, что ему пришлось попятится и ещё больше сжаться под моим циничным взглядом я мягко произнёс:
— Вы что-то мне сказали?
— Идите к своим мёртвым людям, — сдавлено выкрикнул он в сторону сидевших на гхатах саду.
— Я пойду туда и тогда, когда это посчитаю нужным. Я всегда делаю то, что считаю нужным — очень спокойно ответил я, заставляя его взгляд безнадежно бегать в поисках пристанища.
Холодно я продолжал, заставляя его сереть лицом:
— Вы что-то крикнули мне, когда я сидел? Вы хотите попытаться указывать мне что и когда мне делать?
— Нет — тихо сказал он. Но мне было мало. Я продолжил уже не прикрывая презрения вежливостью:
— Может быть ты хочешь указывать мне когда и на кого мне смотреть?
— Нет, мистер. — уже совсем сдавшись покорно пролепетали его губы.
— Может быть у тебя проблемы или ты ищешь проблем? Здесь, сейчас?
— Нет мистер. Извините меня. Я не хочу проблем.
Я отвернулся от него и галантно обратился к даме, которая не без интереса наблюдала за происходящим:
— Будьте великодушны, простите меня за эту отвратительную сцену, но я был вынужден...
— Ничего, не придавайте значения, всё прекрасно.
— Я не доставил Вам беспокойства?
— Будьте уверены! — и я ещё раз долго и с удовольствием насладился прекрасной улыбкой, легкий румянец и блеск возбуждения в глазах сделали её совершенной! Она ответила мне такой же долгой благодарной улыбкой и скромно потупила взгляд.
— А теперь извинитесь перед вашей прекрасной спутницей за вашу выходку — Взгляд тяжело лёг на мужчину. Тоном я дал понять, что поблажки не будет.
Он посмотрел на неё. Она глянула мельком, без эмоций.
— И? — Что-то в моем тоне заставило его быстро сказать:
— Прошу прощения.
— Неприятная сцена оказалась для меня очень приятным знакомством. Как хорошо, что всё кончилось прекрасно! — я не удостоил его даже взглядом.
— И мне очень приятно! — Она была как ангел с этой улыбкой!
— Я позволю себе откланяться. А почему он сказал "мёртвые люди"?
— Не обращайте внимания — ничего не значит.
— До свидания.
— Было очень приятно познакомиться.
— Я польщён, но ваша красота и ваше чувство стиля — мой взгляд скользнул по изящным формам — заставили меня забыть где я и кто я. Извините меня ещё раз!
— Мне на за что Вас извинять, мне очень приятно.
— Прощайте.
— До свидания!
Я поклонился медленно и нежно и они ушли.
Не спеша и с достоинством вернувшись на своё место я почти сразу забыл о случившимся. Вода потемнела и наполнилась серебром. Иллюзия расплавленного металла казалась столь реальной, что я не мог поверить своим глазам. По стремительным волнам, исчезая в металлическом отблеске и ярко выделяясь на тёмной воде, плыли кораблики с горящими свечками и дымящимися палочками благовоний. Эти маленькие корзиночки из листьев, наполненные головками цветов, казались чем-то ещё более нереальным, чем серебряные спины волн и гармонический гомон многих голосов вокруг.
Когда уже совсем опустели гхаты и затихли пения в храме на холме, я отправился в гостиницу. На узких улочках ещё торговали, кое где светились огни. Перекусив в своей комнате бананами и фруктами я лёг спать. Сквозь окно, закрытое решетками от обезьян, лазающих повсюду, виднелось тёмное небо. Я не видел звёзд и уходя в сладкий сон вспомнил красивое и необычное лицо. "Как прекрасны девушки всех национальностей и как хорошо, что они есть" — подумал я и совсем заснул.



По течению
Дерево баньян — удивительное дерево. Иногда его ствол возвышается, как серая скала, а крона кажется лишь порослью на её вершине. В другом месте можно увидеть сплетение тонких стволов, между которыми легко проходит рука, попадая, как бы, внутрь дерева. Его горизонтальные ветви, длинные и узловатые, похожие на обнаженные древесные мышцы, широко простерлись над землёй. Вверх тянутся зелёные побеги, покрытые листьями, а вниз опускаются дополнительные стволы. Между этими стволами-подпорками можно ходить. Всё дерево похоже на храм с колоннами; под сводом из листвы; с алтарём посередине. Случается, что стволы баньяна взбираются на утёс, скалу или руины древнего святилища, оплетая каменные уступы со всех сторон, а на самом верху соединяются, срастаются, образуя единое дерево с пышной кроной.
С первого взгляда поверить, что баньян — это одно дерево, трудно. Такой он разный и такой многообразный бывает.
Наш путь лежал в Калькату. Дорога вела через горы, и становилось приятно от мыслей о том, как мы, спустившись с возвышенностей, окажемся на берегу Бенгальского залива. Иногда казалось, что скоро вдали покажется океан, но этого никак не могло быть в действительности — впереди ещё долгий путь.
На высоте становилось немного прохладней и после зноя долин — это поднимало настроение. Вокруг раскинулись леса. Среди невысоких деревьев, заполнявших пейзаж, попадались баньяны. Листва всюду пожухла, покоробилась от засушливых месяцев; она ещё держалась на ветвях, но кроны поредели и толстый шуршащий ковёр на земле принимал падение всё новых и новых листов с каждым дуновением ветра. Вдоль шоссе стелились колючие лианы, они поднимались на стволы, опутывали острые камни, выползали на край асфальта. Сказочный пейзаж; гармоничный в своих неярких красках, самодостаточный, отстраненный.
Мы часто останавливали машину, что бы полюбоваться очередным огромным баньяном, или видом на простор, открывающийся в прогалины зарослей.
Останавливались и у дорожных алтарей, где скала или дерево раскрашены оранжевыми и белыми полосами. Там в нише или в арке из корней, перед медитирующим божеством горели свечи, лежали подношения и венки бархатно-алых цветов. От свечек у алтаря на пустом шоссе, зажжённых неизвестно кем, место и горы вокруг наполнялись мистикой. И спокойствием. Обезьяны лениво отбегали с дороги перед самым капотом машины, провожали нас равнодушными взглядами. Мы ехали вперед, к океану, пребывая в легкой прострации.
Водитель уже устал от нас, своих пассажиров, а мы от него. Ему не нравилось так часто останавливаться — он ожидал нас в машине не скрывая своего недовольства.
— Нам нужны фотографии — оправдывались мы, занимая свои места после очередной остановки.
— Фотографии чего? Здесь ничего нет!
— Фотографии пейзажа. Фотографии деревьев. Фотографии вон того баньяна, стоп, пожалуйста! — он опять сворачивал на обочину, ещё больше злясь. Наш контракт заканчивался через несколько дней и никто не скрывал радости от предстоящего расставания.
— Это опасно.
— Опасно что.
— Стоянка в этом месте.
— Чем?
— Я водитель.
— Я то же водитель, в некотором роде, но это не важно. Я не вижу никаких разумных оснований считать опасной остановку на обочине пустой дороги. Почему опасно? Объясни.
— Я здесь, что бы вести машину, а не объяснять. И я отвечаю за вашу безопасность.
— Это не ответ. — было не очень комфортно, но конфликт, уже давно перешедший в стадию вялого ворчания, не сильно заботил ни его ни нас. Такие издержки простых отношений очевидны; тем не менее, занимать позицию хозяин-слуга у нас не получалось по определению. Оставалось всего несколько дней, да и водитель он был совсем не плохой, — просто нудный.
Дорога пошла на спуск.
— Кто это?
— Вот эти люди с велосипедами?
— Да. Кто они? Что у них за мешки, которыми они так обвесили свои велосипеды?
— Это уголь. Они его везут вниз, что бы продать.
— Так это угольщики, которые отжигают уголь в ямах на горах, а теперь катят вниз, на рынок! — я был в курсе, как получают уголь из дров.
Наша машина обгоняла караван велосипедов, тяжело гружённых огромными мешками. Людям, катившим их, приходилось идти рядом, потому что сесть было некуда. Где спуск был не слишком крут, угольщики ехали вниз стоя одной ногой на педали, но основную часть дороги шли пешком. Впереди у них был многокилометровый путь до того места, где дорога спускается на равнину, а сколько ещё по равнине — неизвестно. Монотонное, неспешное шествие каравана завораживало. Казалось, что движение людей и велосипедов неизбежно и безнадежно. Я спросил у водителя:
— Почему они не скинуться и не наймут грузовик? — он посмотрел на меня и пожал плечами:
— А что они тогда заработают?
— Мне кажется, что это будет выгодней. Грузовик возьмет очень много угля... По сравнению с велосипедами. И кроме того такой спуск — это очень тяжёлая работа. Я хорошо себе представляю, насколько это тяжело! — водитель даже не посмотрев на меня сказал:
— Они не хотят терять эту работу. Это их единственная работа, другой нет.
Вникать глубже в тему не было ни желания, ни смысла. Каждый живёт, как считает нужным, да и что я мог знать о правилах местной жизни? Но техника, рассчитанная на вес человека должна очень часто ломаться под такой нагрузкой, что и подтвердилось, когда вскоре мы увидели около нескольких развьюченных и разобранных велосипедов небольшой бивуак. Кто-то занимался починкой, кто-то готовил еду, но завидев наше авто, все отвлеклись от своих дел и приветственно помахали нам.
На спуске наш маршрут был неожиданно изменен. Вместо Калькаты мы отправились в Бубанишвар. Ничего особенного не случилось — мы единогласно решили следовать по той дороге, по которой спускался караван с углем, а она уходила значительно южнее дороги на Калькату.
Наконец мы спустились в долину. После лесов предгорий начались бескрайние болота. Асфальтовое шоссе шло по узкой насыпи, а справа и слева, меж зарослей низкого тростника, повсюду виднелась темная, зеленеющая ряской и тиной вода. По воде плыли цветы, большие, как блюдца, с остроконечными нежнейшими лепестками. Над водой торчали метёлки, усыпанные мелкими цветочками. Покачивался под ветерком тростник, плыли отражения облаков меж большими глянцевыми листьями болотных растений; в воздухе летали птицы и насекомые.
В болоте белых, голубых, жёлтых, сиреневых, цветов было много, тем более отчетливо выделялись морды и спины водяных буйволов, возвышающиеся над водой; смоляной чернотой отливала их шкура и массивные рога.
Ближе к побережью болота закончились. В отеле недалеко от океана, который мы нашли по путеводителю уже среди ночи, неприветливый служащий предложил маленькую холодную комнатку за сумасшедшую цену. К счастью быстро нашёлся другой отель, чуть подальше, но с приемлемыми условиями. Там мы и расположились. В отличие от предыдущего места, здесь хозяин был нам рад даже в столь поздний час, организовал горячий ужин и пообещал назавтра показать все достопримечательности своего маленького городка. Укладываясь спать, первоочередным заданием на предстоящий день мы обозначили купить на базаре рыбы и сварить уху — вегетарианская диета последних недель начинала сводить с ума.
Базар был базаром, как всегда, но в отчие от базаров, встречавшихся до этого, здесь, среди шума и толпящегося народа, орущих продавцов, сигналящих в толпе машин и мотоциклов; кроме привычной фиолетовой морковки, жареной на углях кукурузы, огромных велков салата, синего лука; продавали еще и рыбу — разную и много. Рыбы было много, но ни одной знакомой не попадалось. После долгих поисков удалось найти что-то очень похожее на черноморского пеленгаса, с такой же крупной чешуёй и плоской мордой. По пути взяли каких-то странных огурцов по безумно низкой цене; овощей, горчичного масла, специй. Сил ждать не было никаких и — чуть ли не бегом — мы вернулись в отель.
Уха не спеша варилась в котле на плите кухни. Пока она не приготовилась, сделали салат из странных полупрозрачных огурцов с большими пупырышками.... Они оказались совершенно горькими, пахли болотом и сыростью. Рыба ещё не сварилась и я пошёл выяснять что же это такое зелёное мы купили.
— Это? А зачем вам это? — хозяин отеля был очень удивлен моим вопросом.
— Мы думали это огурцы...
— Нет! Это растёт на болоте! Самые бедные люди кормят этим скотину. Но перед тем, как дать животным, надо ещё вымочить несколько дней. Где вы это нашли?
— Купили на базаре...
— Купили это? За деньги?
— Да. Но очень дёшево.... — мой собеседник развеселился не на шутку!
— Корм. Корм для тех, кто не может купить или вырастить ничего для своих животных. Первый раз слышу, что бы это продавали. Но, насколько я знаю, даже голодная скотина это не ест. А как эти ваши «огурцы» на вкус?
— Горькие. Безвкусные. Пахнут плохо. Как вы думаете, мы не отравились?
— И много съели?
— Только попробовали...
— Я не знаю... Если почувствуете себя плохо, вызову вам врача. Но думаю, если только попробовали, то ничего страшного. Это же не ядовитое растение.
— С ухой получилось то же самое. Она пахла тиной, была горькой и безвкусной одновременно.
— Что скажите об этой рыбе? — я снова пришёл с вопросом, потому что из-за дешевизны было куплено с запасом.
— Я её никогда не ел. Это какая-то не местная рыба. Наверное с солёного озера привезли. Как она на вкус?
— Ужасно. Она горькая. Мы думали, может быть из-за тех «огурцов» нам теперь всё кажется горьким?
— Наверное не удалили внутренности... Надо удалять печень.
— Очистили брюшную полость хорошо. Все внутренности выбросили.
— Полагаю, эта рыба то же была очень дешевой — так развеселить человека стоило, даже если в результате пришлось остаться голодными.
— У нас в России живет точно такая же на вид, но очень вкусная... В Черном море... — моему собеседнику такая логика показалась совершенно не последовательной.
— Такой рыбы не живет в море. Это не морская рыба. Да и в болотах такой нет. Наверняка с солёных озёр! — солёные озёра не вызывали у него никакого доверия и это было ясно видно по тону.
— Обидно. Очень хотелось рыбного супа....
— Поехали!
— О! Я с удовольствием!
На мотоцикле мы дотарахтели за пять минут. Купили рыбы и вернулись. Стоить ли уточнять, что уха получилась великолепная! Попробовал и наш хозяин и его работники, и все остались довольны.
Хлопоты, связанные с приготовлением ухи, да и проснулись поздно — а в результате обед стал ужином. В этот день попасть на океан так и не удалось.
На следующий день с утра мы отправились на берег. Яркое солнце, синие волны, белый песок и ни души. Песчаная полоса тянулась в обе стороны до горизонта, ни конца, ни края этому пляжу не было видно.
В белом-белом песке, в норках, прятались маленькие крабы. Испуганные нашим приближением, они стремительно бежали в свои укрытия и от этого казалось, что весь пляж начинает шевелиться.
Первый панцирь огромной морской черепахи, лежащий на песке, надолго привлек наше внимание. Позже окажется, что таких находок будет много. Большие и поменьше, с остатками скелета и уже без, они возвышались, как бурые камни, через каждые сто метров; иногда поодиночке, а порой и несколько рядом.
В океане оказалось течение. Оно шло вдоль берега справа налево. На следующий день мы запланировали уйти подальше по пляжу направо и вернуться обратно морем, прокатившись на этом течении. Всё прошло удачно и на третий день было решено уехать на машине на несколько километров, что бы так же вернуться вместе с течением.
Час за часом океан нёс нас не спеша и осторожно — то увлекая в свой простор, когда казалось, что берег совсем далеко и за спинами волн его уже не было видно, то снова приближая свой поток вместе с нами к кромке песка, туда, где начинали заворачиваться гребешки на волнах.
Около того места, где пора было выходить на сушу, поток подкатил нас на гребнях волн так близко, что ноги достали дна.
Мы были уже давно на берегу, вернулись в отель, но отделаться от ощущения, что океан всё ещё обнимает меня, я не мог. Чувство, что тёплая нежная волна несёт меня, идёт через меня, качает меня, так и не уходило ни в кафе, где мы пили кофе и ели какую-то еду, ни вечером в номере, ни даже во сне. Больше всего хотелось быть морской черепахой, что бы только в самый последний час выйти из тёплого океана, лечь на берегу... И, понимая, как это просто, снова вернуться в океан, только уже совсем в другом качестве — вернуться, что бы стать его частью.



Свадьба
Каньякумари — это маленький городок и самая южная точка Индостана. Туристы приезжают сюда что бы посмотреть, как солнце на рассвете встаёт из океана и на закате погружается в океан. Океанские закаты и рассветы не похожи на морские. Море всегда остается морем, а океан — это океан. Человек не видит конца морю, как не видит край океана, но опытный глаз всегда узнает волну из бескрайнего океана и конечно не спутает с морской волной... И туристы едут в Каньякумари.
Город на океане жил своей жизнью. Не смотря на жаркий сезон, работал сувенирный рынок для туристов, лоточники на набережной завлекали народ морскими ракушками, поделками, красочными открытками и журналами. В городе было вполне нормально, но за его пределами жара ко второй половине дня становилась непереносимой — одна из особенностей этого места, среди прочих особенностей, находящих отражение, как в местных легендах, так и в байках для туристов.
Рассказывают, что когда-то в далеком прошлом, отсюда ушла для исполнения великого подвига в океан богиня Кумари. Ушла, чтобы не вернуться назад. Земля не хотела отпускать богиню, поднималась из вод вослед её шагам — так получились два острова у мыса Кэйп Коморин. В последний раз, Кумари оглянулась и благословила землю. Ее благословение до сих пор витает в воздухе, подобно незримому туману.
Рассказывают ещё, что цунами никогда не разрушали город. Мне пришлось побывать там через год после большого цунами, уничтожившего все посёлки на побережье к востоку и западу. Вода снесла кирпичные строения и бетонные мосты, пальмовые рощи и высокие костёлы, но в городке не пострадали даже сарайчики для рыбацких сетей, что стоят у кромки прибоя. Местные любят показывать туристам фотографии, сделанные в тот день. На блеклых снимках можно видеть стену воды, поднимающуюся из океана, людей на набережной, застывший туман в небе, но разглядеть что-либо чётко невозможно. В ответ на вопросы о том, куда делась эта волна, высотой на пол-неба — только загадочные улыбки и пожимание плечами. Многие туристы улыбаются в ответ и тоже пожимают плечами. Некачественные любительские фотографии выглядят неубедительно, а солнышко светит успокаивающе, ласково, и не хочется даже задумываться о катаклизмах, тем более уже оставшихся в прошлом.
Каньякумари очень маленький городок — чтобы выехать за его пределы на велосипеде, требуется не более десяти минут. В это утро я укатил по ночному шоссе, ещё до того, как гости города вышли на набережные встречать рассвет. В улочках, ведущих к океану, сонные торговцы только начали раскладывать свой товар, зажигались огни в кафешках. Мне захотелось прокатиться вдоль побережья, без какой-либо конкретной цели, без плана: ехать и ехать вдоль набегающего прибоя, встретить солнце на пустом пляже, пообедать в каком-нибудь ресторанчике в далеком поселке, вернуться вечером, и весь день побыть одному. Очень скоро, вместе со своими попутчиками, я должен был уезжать, и настало время прощаться с Каньякумари.
Быстрая езда согревала тело, незаметно летело время и километры, не думая ни о чём я ехал и ехал вперёд. Никого не было навстречу и никто не обогнал меня. Пусто, тихо, только шуршание шин по асфальту.
Ночная тьма отступала, шоссе отчетливо виднелось в сумерках. Зябкость утренней свежести застыла в воздухе, но движение велосипеда закручивало и развеивало её, заставляло прижиматься к земле, бежать, прятаться у корней пальм у обочины.
Солнце поднималось за моей спиной, и в его первых мерцающих лучах впереди предстал католический собор, только что отстроенный, совершенно белый, окруженный одноэтажными домиками, утопающими в зелени.
Когда я приблизился, то услышал пение хора. Детские голоса летели мне навстречу, а потом провожали вдаль. Жители шли к собору через площадь. Почему-то мне казалось, что меня кто-то окликнет и остановит, но никто не окликнул и не остановил. Вскоре за последними домиками я свернул с шоссе, чтобы выехать на берег океана, который давно уже   скрылся из глаз за зеленью рощ.
Грунтовка вела меня через заросли неизвестных мне деревьев, становясь всё уже и уже, казалось, что она так и кончится тупиком у какого-нибудь домика, подобного тем, что виднелись тут и там в глубине за стволами деревьев. Часто попадались ещё не отстроенные здания или руины. Когда дорожка превратилась в тропку, почти исчезнув в траве, и деревья почти сомкнулись; когда уже пора было спешиваться, она неожиданно выбежала на берег реки.
Слева, где русло расширялось треугольной бухтой, весело шумел океан. Справа, вдалеке, виднелся разломанный и перевернутый набок мост, его бетонные пролеты лежали, обнажив порванную стальную арматуру, огромные и бессильные. Прямо передо мной, в обмелевшей реке по завалам брёвен, стволов пальм, каких-то досок и даже поломанных лодок, из подручных средств был сделан переход с моего берега на противоположный. На том берегу, весь ещё в строительных лесах, возводился костёл, такой же большой, как и первый, мимо которого я проехал на рассвете и где меня встретило и проводило пение детского хора.
Осторожно балансируя на хлипких досках и обломках неизвестного происхождения, с велосипедом в руках, я переправился и оказался на строительной площадке у храма. В этот час здесь кроме меня и собак, спящих в пыли, никого не было.
Вдоль улицы жилые дома отстроены почти все. Из битого кирпича, который остался от строений, разрушенных цунами, замостили дорогу, она и привела к временному костёлу, где собрались, как мне показалось, все жители. В помещении за открытыми дверями темнела толпа. Выше, над головами людей горели длинные свечи. Здесь тоже пел детский хор.
Необыкновенно радостно и легко я поехал дальше. Солнце уже вступило в свои права, оно вдоволь разливало вокруг яркий свет. Океан шумел и блестел, пальмы шелестели ветвями, пение церковного хора провожало меня долго-долго и никак не получалось удержаться от счастливой улыбки. Вперёд и вперёд, по тропинке вдоль берега, улыбаясь своим мыслям, щурясь на волны и подставляя лицо ветерку. Сколько километров позади, а кажется, что все ещё летит вослед чудесное нежное и строгое пение...
Когда мы с велосипедом докатились до третьего селения на побережье, месса закончилась и собор на центральной площади был пуст. Внутри в полутьме от слабого света узких цветных окон, блестели золотом статуи и ризы, подсвечники и прочая церковная утварь. Было очень спокойно, но посидеть в тишине мне не удалось, из-за церковного сторожа. Поговорив ни о чём, ведь ни католиком, ни жертвователем на католический храм я не являлся, мы распрощались и я оказался на площади под ярким солнцем, ещё сильнее слепящим после полумрака в соборе.
В тот час дети идут в школы, и очень быстро иностранца с велосипедом обступила шумная толпа в аккуратных форменных одёжках. Дети, как всегда, спрашивали имя и просили подарить им писчие ручки. Никаких письменных принадлежностей у меня не было, да если бы и были, то их бы конфисковали вот такие же дети где-нибудь в самом начале моего путешествия по Индии. Когда выяснилось, что никакого прибытка от иностранца нет, все, кроме нескольких старших девочек, отправились дальше по своим делам. Они, эти смуглые девочки, были очень красивыми, в коричневых юбках, коричневых жилетках и белых накрахмаленных рубашечках, с красными бантами в чёрных волосах. Когда я сделал им комплимент, они даже немножко обиделись, обозначив, что в той особенной школе, в которой они имеют честь учиться, иначе и быть не может, ведь это же не простая школа, а хорошая школа, для хороших девочек, которые умеют одеваться и вести себя, как положено. В подтверждение своего воспитания они осведомились, не нуждается ли, сэр, в чем-нибудь и как, сэр, очутился здесь, да ещё и с велосипедом? Они ни на секунду не поверили, что мы с велосипедом своим ходом приехали из Каньякумари, но на мою просьбу указать ресторанчик, ответили с охотой. Впрочем по их описанию найти ничего не удалось.
Поселок, в который я попал, только у самой площади был похож на город. За первыми кирпичными домами начинались зелёные улочки, разбегающиеся по кварталам садовых домиков и коттеджей. Очень хотелось есть и пить, но есть и пить было совершенно негде. Надежда найти рыночную площадь или автобусную станцию с кафешками таяла на глазах.
Наконец показалась калитка обильно украшенная цветами и плакатами на местном языке, около неё стояли музыкальные инструменты, а внутри, над двориком перед домом, простирался широкий навес. Лавочки под навесом и столики, народ снующий туда-обратно, ещё больше утвердили меня в мысли, что это ресторан, но когда я попытался войти внутрь разукрашенной калитки, меня остановили. Непонимание длилось долго, пока не прибежал симпатичный молодой человек и задумчиво и как-то слишком серьезно глядя на меня спросил:
— Вы думаете, что здесь ресторан?
— Извините, если я ошибся! Не подскажите, где здесь есть ресторан поблизости?
— Вы голодны? Вы хотели бы поесть?
— Да, именно за этим я, обычно, хожу в ресторан.
— Мы вас покормим.
— Зачем, если у вас не ресторан? Просто подскажите, где ближайший ресторан.
— Я посчитаю за честь накормить вас самым лучшим, что есть в доме!
— Я не стесню вас?
— Напротив — окажите честь! Для всех нас это будет большой радостью.
Я совершенно растерялся, но согласился. Не отравить же он меня собрался!
Мой собеседник вёл себя, как хозяин, так я и стал его называть про себя. Он проводил меня в дом, усадил на стул посреди комнаты. Тут же передо мной поставили столик, на котором появился высокий стакан сока манго. В комнате были ещё мужчины и женщины в ярких одеждах, они рассматривали меня, прервав свои дела. Спохватившись, хозяин всех попросил выйти и я остался один на один с ледяным стаканом. Не успел я допить сок, как в комнату, в сопровождении хозяина, вошли две женщины с подносами. Через пол-часа попытки попотчевать меня ещё чем-то были уже безнадежны. Допивая ласси, сквозь сонное отупение гедонической сытости, я старался понять, что у меня спрашивает хозяин и это понимание, по мере постижения, проясняло мое сознание. А разговор был, приблизительно, следующий:
— Как вы относитесь к женитьбе, к свадьбе?
— Очень даже хорошо. К свадьбе и женитьбе я отношусь так, как и должен относиться взрослый человек к одному из самых важных и ответственных событий в жизни человека.
— Вы свободны?
— В каком смысле?
— Ну... Вы свободны? Вы не связаны никакими обязательствами?
— Я свободен.. Я развелся двадцать лет назад, дети выросли... Свободно путешествую и никому ничем не обязан... А что вы имеете в виду?
— Я задам вам прямой вопрос? Можно?
— Конечно! Прямой вопрос — что может быть лучше и честнее?
— Я хочу пригласить вас на вступление в брак!
— Как? Прямо сейчас?
— Да. Прямо сегодня. Это не накладывает на вас никаких обязательств, не будет обременительно и, конечно, я не буду ни на чём настаивать. Всё зависит от вашего желания.
— А невеста красивая? — глупо сострил я...
— Моя родная сестра! Она, без сомнения настоящая красавица! Очень молодая, но уже очень-очень умная, защитилась на бакалавра... — он смотрел на меня, а я на него...
— Я согласен! — просто сказал я, не понимая, как положить конец этому маразму. Пусть будет, что будет, думалось мне, а приятная сытость снова начала ласково успокаивать утомлённое сознание.
Интересно было отметить — словно гора упала с плеч моего собеседника. Он так счастливо благодарил меня, так радостно тряс мою руку...
— Не хотите познакомиться с невестой?
— Хочу! - решительно ответил ему я.
Меня представили невесте, действительно очень приятной. Между нами сразу же установился необыкновенно трогательный контакт. Немного побеседовав, мы распрощались до начала свадебной церемонии.
Оставшись один, я старательно прокручивал в голове каждое слово, все нюансы и оттенки разговора. Острое чувство нереальности происходящего оставило меня, когда я предположил, что имело место приглашение принять участие в свадебной церемонии, как почётного гостя, но не как жениха. Мой ли английский подвёл, или брат невесты (как теперь я его именовал) не был в состоянии внятно объяснить суть вопроса, но вскоре мои выводы подтвердились.
— Вы не будете против, если ваш портрет напечатают в газете? И, может быть, вы будете настолько добры, что дадите коротенькое интервью корреспонденту? — спросил брат невесты, вернувшись ко мне вскоре.
— А жених кто? — трусливо, вопросом на вопрос ответил я.
— Очень хороший молодой человек! Я вам его представлю, как только они приедут. Сейчас он в доме своего отца... Поверьте — это замечательный молодой человек, они знакомы с детства и помолвлены вот пятнадцать лет уже! — и мне стало даже немного обидно, хотя чувство облегчения, наконец, позволило расслабится.
— Конечно! Я с удовольствием дам интервью. И даже могу сказать поздравительную речь, если это удобно?
— Вы меня очень обяжете! Придет телевидение... Местное, конечно. Но для нас, тех, кто здесь живет, это все очень значимо.
— Договорились — обретя свободу я был согласен на всё!
Переживания, терзавшие меня постепенно отступали, а свадьба шла своим чередом.
К счастью, многое удалось заснять на мою видеокамеру, хотя далеко не всё.
Главным лицом обряда является саду. Для священника построен павильон, снизу до верху убранный цветами и украшениями. Много часов кряду он делает непонятные вещи, почти не обращая внимания на окружающих. Что-то поджигает, переливает воду, сыплет лепестки и зерна, какие-то семена. Переносит огонь, прямо на пальцах, с одной лампады на другую, воскуряет ароматы, проводит разнообразные ритуальные действия с молодожёнами, некоторыми из гостей, личными вещами жениха и невесты, подарками. Мне, как стороннему наблюдателю, ничего понятно не было.
После обряда и торжественной части, гости переместились в дальний конец сада под другой огромный тент. Здесь уже несколько поваров в больших котлах готовили угощения. Тарелки заменяли банановые листья, как и везде на юге, ложку дали только мне, но она не понадобилась — умение есть хлебом оказалось кстати. Как ни странно, но большая порция с добавкой последовали за блюдами, съеденными мной в доме, без малейшего сопротивления.
За обедом следовал концерт, и мне оставаться на него не было никакого смысла. Долгие проводы закончились и я наконец укатил на своем велосипеде. Инструкция «как ехать», созданная коллективным разумом, оказалась скрупулезно верной, и шоссе на Каньякумари встретило меня через десять минут. Там было кафе, теперь уже совершенно не нужное. От этого места и до гостиницы мне нужно было проехать около двадцати километров, а точнее, чуть больше десяти миль.
День клонился к вечеру, солнце висело низко над горизонтом, но на раскаленном асфальте шоссе удушающая жара не собиралась отступать. Потоки воздуха от проходящих машин не охлаждали, а обдавали удушливым смрадом выхлопных газов и клубами слепящей пыли. Преодолеть путь нужно было до темноты, потому что путешествовать по такому загруженному шоссе ночью было бы безумием. Порой крутить педали становилось так тяжело, что подступала тошнота и реальность казалась страшным, нереальным сном. Беспощадный солнечный жар жёг мне затылок, шею и спину. Сколько прошло времени, пока я в полузабытьи продирался сквозь вязкое пространство, согнувшись к рулю, всем весом помогая себе нажимать ногами на педали, никакого представления у меня нет.
Когда велосипед остановился, я не сразу смог понять где я и почему я не еду. Оказывается — меня окликнули. Я стоял, и облако жара, окутывающее меня развеивал вечерний ветерок с океана. Так неожиданно на окраине Каньякумари мы встретились с моими попутчиками. Они возвращались с прогулки по берегу. Взяв ключ от нашего номера в гостинице, я уехал вперед.
Начинались сумерки, когда я проезжал по городу. В улочках людей было немного, гости любовались закатом на набережных. Магазинчики и кафешки зажигали огни. Торговцы рыбой уже заняли места на рыбном базаре и развесили лампочки над своими товарами — в темноте рыбья чешуя будет тускло отблескивать в их свете.
Велосипед остался на ресепшен, а я поднялся по узкой лестнице в номер. По узкой крутой лестнице, пролёт за пролётом, на свой этаж. Вставил ключ в замок. И почувствовал, что не устал, что впереди ещё весь вечер. Вечер с огнями в городе, сувенирными лавками, весёлыми зазывалами, смехом туристов, глухим шумом океана из темноты, ромом и сигаретой на крыше. А над головой будет прокручивать в тёмном небе яркие полосы света маяк на мысе Кэйп Коморин в такте девять к трём, девять к трём, девять к трём.



Эпилог
Неожиданно объявили посадку. Пссажиры засуетились, стали подтягиваться к выходу, вскоре все неудобства томительного ожидания были забыты, и в предвкушении горячего питания мы заняли места в салоне самолета.
Стюардессы развозили напитки в своих ящиках на колёсах, потом дошла очередь и до коробочек с едой. Мы, с моим новым знакомым, заказали мясо. С удовольствием попили вина из прозрачных пластиковых стаканчиков. За приятными хлопотами перелёт прошёл почти незаметно.
В очереди на паспортный контроль я дозвонился в офис и попросил выслать служебную машину в аэропорт — непредвиденное долгое ожидание на пересадке вполне давало такое право, тем более, что дело шло к вечеру и разъездные машины наверняка освободились. Мне показалось вполне уместным предложить подвести попутчика, с которым мы провели вместе столько времени; но он неожиданно отказался, сославшись на то, что его будут встречать. В моем представлении передо мной был одинокий волк, странник без роду и племени, и его отказ оказался немного неожиданным.
Служебная машина была в пути, но могла прибыть не раньше, чем через пол-часа, и я полюбопытствовал проводить моего  vis-;-vis, что бы посмотреть, кто же мог отправиться в аэропорт за этим странным человеком. Любопытство — одна из необходимых черт для моей профессиональной деятельности. На стоянке состоялось знакомство с его взрослыми сыном и дочерью, причем, как я понял, машину вела дочка. Присутствовал и какой-то товарищ, который мне показался слишком уж шумным; если не пошлым с его «друзья наших друзей — наши друзья» и нарочито крепким рукопожатием. Вскоре мы распрощались, не обменявшись координатами.
Улицы Москвы неизмеримо шире и просторнее улиц азиатских городов. Приятно было катиться вперед, стоять в пробках, смотреть на загоревшиеся вечерние огни. Думать о своём в городе, где прошло пол-жизни. Неожиданно я изменил маршрут, и вместо того, что бы ехать домой, в пустую квартиру, попросил водителя отвезти меня в наш бар, где мы собирались с друзьями. Я уверен был, и не ошибся — приятные мне лица оказались уже там, а впереди ждал целый вечер.
— С возвращением, старик!
— Привет всем! Как я рад всех вас, чертей, видеть!
— А шеф специально посылает тебя в задницу мира, что бы ты ценил друзей! С возвращением!
— С возвращением! Чи-и-и-и-и-рс!