Кто такой Михаил Анатольевич

по мотивам зарубежных сказок

Часть А


     Михаил Анатольевич Гельмгольтц, преподаватель русского языка и литературы в лицее номер пятнадцать двенадцать,  был невысоким, не худым и немолодым человеком в очках, который смеялся над ничтожной учительской зарплатой, произволом в стране и произведениями своих учеников. В непростые 90-ые годы, а потом в непростые 0-ые, Михаил Анатольевич, не уехавший по непонятным ему самому причинам вместе со всеми в Израиль, жил и учил русских детей русскому языку. Чтобы не сбрендить, он самозабвенно предавался двум вполне безобидным страстям: коллекционированию почтовых марок и поиску в детских каракулях предложений, оригинальных по форме и содержанию.  Это он на пороге нового века раскопал и поведал русскоговорящему миру  перл школьного творчества: «По полю мчался трактор, слегка попахивая». 

     При не уехавшем в Израиль Михаиле Анатольевиче остались его незамужняя старшая сестра Раиса Анатольевна и отставший от поезда «Махачкала-Париж» Федор Моисеевич. Пережив бурные 90-ые и не менее бурные 0-ые, одинокая Раиса Анатольевна считала Михаила Анатольевича своим сыном и относилась к нему с обычным материнским рвением. Федор Моисеевич, несмотря на благозвучное кошачье имя, котом не был, а был старым...  аллергиком. Он много чихал, чесался, и в его большом носу рос большой полип. С  Михаилом Анатольевичем  Федора Моисеевича связывала незатухающая любовь к школьным сочинениям.

    Жизнь Михаила Анатольевича Гельмгольтца текла по заведенному порядку: с понедельника по пятницу - лицей  номер пятнадцать двенадцать, затем торжественная встреча субботы с  Раисой Анатольевной, затем продолжительный телефонный разговор о том, о сем  с Федором Моисеевичем в воскресное утро, и  лицей  номер пятнадцать двенадцать  с понедельника по пятницу. Исключения составляли каникулы и выходные после зарплаты, когда Гельмгольтц осаждал главпочтамт и филателистические развалы.

    «Лучший подарок — коллекция марок» - сказал как-то учитель физкультуры, когда другие учителя лицея обсуждали, что подарить Гельмгольтцу на  день рождения. День рождения  Михаила Анатольевича случался каждый год 11 ноября.

    И однажды в этот самый день в обозначенном  лицее  появился новый десятиклассник.  Гельмгольтц, различавший своих учеников, в основном, по почерку, вначале не обратил внимания на гаденыша. Но ученик настойчиво потребовал внимания, сказав, что записывает фамилию  Гельмгольтца по буквам. Голубые глаза, сверкавшие  на прыщавом лице белобрысого юнца, неумолимо сверлили  Михаила Анатольевича. «Фаши-и-ст» - подумал Гельмгольтц, медленно диктуя свою фамилию. О чем подумал десятиклассник, изучая блестящую лысину Михаила Анатольевича, покоящуюся в остатках его эйнштейновской шевелюры, неизвестно, но кошка между ними пробежала.   Гельмгольтц стал  спотыкаться на ровном месте, стоило юнцу метнуть свой взгляд в его сторону. Спокойный и благожелательный, Михаил Анатольевич вдруг сделался агрессивным и несдержанным. Милейшие шутки над учениками превратились в саркастические плевки, а добрейшие подтрунивания над коллегами в едкие эпиграммы.

- Рая, сегодня на совещании этот физкультурник, флаг ему в пищевод...

- Масик!

- Извини, Раичка. О чем я? Сегодня на совещании эта шлюха Леночка...

- Масик!

- Извини! Сегодня на совещании сам Игорь Леонидович, черт бы  побрал хитрого лиса...

- Масик, ты не должен обсуждать сочинения нового мальчика в классе.

- Мальчика?! - фыркал Михаил Анатольевич, - это недобитый солдат гитлерюгенда.

- И другим классам ты не должен читать его сочинения.

- Но это невозможно! Как ты не понимаешь! Это же творения питекантропа. Я не могу хранить их в тайне от человечества!

- Масик, а если у тебя возникнут проблемы с отцом ребенка?!

- Я найму адвоката. Или ты считаешь, что я не в состоянии нанять адвоката?!


       Раиса Анатольевна в слезах выбегала с кухни. Обстановка накалялась. Однажды, в начале июня  в пору самых-самых выпускных сочинений, Михаил Анатольевич, прочитав работы выпускного «Б», заявился в учительскую со словами:

Коллеги, я хочу сказать одно:
Служа науке и искусству беззаветно,
Вы забывали убирать дерьмо,
И становилось всем оно заметно.
                (Михаил Анатольевич перефразировал эпиграмму В. Гафта.)

- Игорь Леонидович, вы извините, что я к вам обращаюсь, но я не могу поставить пятерки этим «неместным» меньше, чем за двести долларов с носа!

- Но это же ваш класс,  Михаил Анатольевич!

- Нет, дорогой Игорь Леонидович. Это класс любезнейшей Галины Григорьевны. И я прогнусь только за двести долларов, и ни центом меньше.

- В таком случае, я, - отозвался учитель физики Аркадий Николаевич, - не буду ставить пятерки классу Михаила Анатольевича меньше, чем за триста долларов.

- Ну, тогда я вообще никому пятерок не поставлю, если мне не вложат в конверты по пятьсот евро,- подхватил учитель физкультуры, - я обещал одной девушке свозить ее летом на Канары.

- Уважаемые преподаватели лицея, не пора ли...

- Пора, - прервал  Михаил Анатольевич, - давно пора произвести дезинфекцию учительского помещения и избавить нас от Галины Григорьевны, любезнейшей, учителя физкультуры, любителя путешествий, учителя музыки, любителя водочки, и Леночки. Полагаю, Аркадий Николаевич сможет и без Леночки проводит свои нехитрые физические опыты! И вот, кого бы я еще уволил, так это знатока нецензурного фольклора,  Алевтину Васильевну. Она совсем скверно убирает  мужской туалет на третьем этаже!

         Так  Михаил Анатольевич Гельмгольтц  на пустом месте вошел в штопор.

- Дорогой  Федор Моисеевич, - говорила со слезами в голосе Раиса Анатольевна в телефонную трубку, - если бы вы знали, как достали Масика в школе. Он перестал спать ночами!

- Раичка, - гнусавил Федор Моисеевич, - я и без школы мучаюсь бессонницей. Вначале меня будит  мочевой пузырь, потом нос, и в конце концов мы втроем полночи не спим.

       Михаил Анатольевич Гельмгольтц не мог разобраться, почему  вошел в штопор на пустом месте. Он был знатоком классической русской литературы, классической английской литературы, немецкой литературы XVIII века, итальянской поэзии эпохи Возрождения  и японской поэзии эпохи Хэйан. Но в психологическом самоанализе Гельмгольтц не тренировался со времен перестройки. Поэтому невероятная картина, открывшаяся  Михаилу Анатольевичу в мужском туалете лицея номер пятнадцать двенадцать в конце июня  в четыре часа по полудню, была бы для многих, постоянно тренирующихся в  психологическом самоанализе, вполне очевидной.








Часть Б

      Михаил Анатольевич Гельмгольтц, преподаватель лицея номер пятнадцать двенадцать,  был знатоком классической русской литературы, классической английской литературы, немецкой литературы XVIII века, итальянской поэзии эпохи Возрождения  и японской поэзии эпохи Хэйан.  В конце июня в четыре часа дня в мужском туалете  лицея  Михаил Анатольевич собственными глазами увидел надпись вызывающего содержания. Над умывальниками ровно посередине зеркала большими печатными буквами, аккуратно выведенными толстым черным фломастером, было написано «ГЕЛЬМГОЛЬТЦ-КОЗЕЛ». 

       «Здесь поработала рука мастера» - подумал Гельмгольтц, рассматривая надпись, - «Буквы ровные, как по трафарету, ни наклона, ни закорючек. И какая точность! Уместить на зеркале такое длинное предложение!»  Михаил Анатольевич протер очки носовым платком: «Да! И ни одной ошибки в фамилии».

        Как только не писали фамилию Михаила Анатольевича, и «гем-ольтц», и «гельвольтс», и  «гельминтгольтц»  и... за 58 лет жизни как только ее не писали. И не на заборе, а в официальных документах. И вот тебе, пожалуйста, написана-таки в туалете и ни одной ошибки! Тут стоило призадуматься, и  Михаил Анатольевич, размазав по зеркалу свою фамилию последним клочком туалетной бумаги, призадумался.

-   Голубушка, Алевтина Васильевна, - задумчиво сказал Михаил Анатольевич  любительнице русского мата, гремящей шваброй о ведро на весь коридор лицея номер пятнадцать двенадцать, -  там, на зеркале в мужском туалете всякое безобразие написано. Вы уж, сделайте милость, помойте зеркало как следует...

        Гельмгольтц не стал тревожить и без того хрупкий покой Раисы Анатольевны, но на следующий день, ни свет, ни заря прибежал в лицей и под неодобрительный рев сонного охранника направился прямиком в мужской туалет. Зеркало сияло первозданной чистотой, но под зеркалом... Под зеркалом в каждой клеточке туалетного кафеля была выведена черным фломастером буква русского алфавита. Вместе буквы составляли максиму  «ГЕЛЬМГОЛЬТЦ-КОЗЕЛ».

        Почувствовав дрожь в коленях,  Михаил Анатольевич Гельмгольтц стал исступленно стирать надпись с кафеля всеми подручными средствами. А под руками у Михаила Анатольевича были только рукава его светлого костюма. Немного придя в себя,  Гельмгольтц все же сбегал в свой кабинет за тряпкой. Кафель был отмыт. Спустившись на первый этаж, Гельмгольтц спросил охранника, кто с утра приходил в лицей. Охранник посмотрел на Гельмгольтца, как будто видел его впервые, но ответил, что незадолго до вопрошающего  в лицей приперся учитель физики Аркадий Николаевич.

- А кто уходил  вчера последним?

- Он же последним и уходил, - ответил охранник.

         К девяти утра того же дня  Михаил Анатольевич казался себе измочаленным бегуном на девятом круге дистанции с препятствиями. Засев в своем кабинете, Гельмгольтц попытался изобразить на бумаге всех, кто мог быть причастен к надписям в мужском туалете, расположенном на третьем этаже лицея  номер пятнадцать двенадцать. Список получился внушительным. Неожиданно дверь кабинета распахнулась, и на пороге обозначился директор лицея Бесов Игорь Леонидович.

- Где это вы так перепачкались,  Михаил Анатольевич? - поинтересовался директор.

- Да, так... - ответил  Гельмгольтц.

- Было дело, да? Послушайте, съездите сегодня в РУНО на заседание директоров вместо меня. Все материалы я вам предоставлю. А то, у меня сегодня юбилей у тещи, сами понимаете...

- Слава богу, не понимаю! Хорошо, я съезжу. Но вот странная фигура речи у вас получилась: «у меня сегодня юбилей у тещи».

- Михаил Анатольевич, милый, когда речь заходит о теще, тут, уж поверьте, не до фигур. Заседание начнется в 12:30. Надеюсь, вы успеете сбегать домой переодеться.

        Заканчивались экзамены и начинались заседания. Это время Михаил Анатольевич не любил больше всего на свете. По дороге в РУНО Гельмгольтц складывал эпиграмму на Бесова «у меня сегодня юбилей у тещи». Выходило злобно.

        На автобусной остановке на улице Островитянова в 12 нуль-нуль по московскому времени народа было два человека. Эти два человека не помешали  Михаилу Анатольевичу прочесть надпись, элегантно разбрызганную из баллончика с краской по пластиковым панелям  автобусной остановки.  На заседании директоров  Гельмгольтц сидел тише воды, ниже травы.

- Анатолий Михалыч, не узнаю! Молчали, молчали, ни с кем не спорили? - костлявая рука  Бориса Константиновича пролезла в подмышку к  Гельмгольтцу, - я понимаю, дорогой, дети кого угодно сведут с ума, особенно во время экзаменов.

- Да-да, меня уже свели, padre. Хамят, пишут всякие гадости на стенах...

- Есть только одно средство борьбы, послушайте меня, старика, есть только один выход  —  розги! Порка мягкого места как нельзя лучше сказывается на характере и поведении зверя. Но, к сожалению, Анатолий Моисеич, розги нам вместе с мелом и методическими пособиями больше не выдают.

- Значит, нет выхода...

- Есть запасной — детская комната милиции.



- Рая, с кем же мне поговорить сначала: с Бесовым или со следователем, ведь дело уже вышло на улицу?

         Бедная  Раиса Анатольевна никак не могла усидеть на месте.

- Ах, Масик, ты так меня напугал, я готова бежать на остановку, оттирать эту дрянную надпись.

- Не надо, Рая! Завтра ее ототрут таджики. Мы, слава богу, не в Орехово-Борисово живем, таджики каждый день улицы моют. Но как же мне поступить?  Надо же что-то делать!!!
 

- Федор Моисеич, погоди, погоди,  Федор Моисеич... если бы он написал Гельмгольтц — муд... Нет, нет, Раичка, я не ругаюсь, - переходя на шепот, - если бы он написал Гельмгольтц — муд... Рая, я не ругаюсь. Ну, ты понимаешь меня, Моисеич, я бы поверил, но слово «козел» для этого... как его обозвать, Рая все слышит, ученика слишком деликатное обращение. Физкультурник — редкая скотина, но это не в его стиле, он резкий, резвый, а тут кто-то старательно буквы выводил... То-то и оно! Полоумная уборщица, так  она не за пол-литра, ни за литр не напишет мою фамилию правильно. И кто у нас остается: Бесов — всем известный интриган, Аркадий Николаевич, я тут на днях поддел его Леночку... Галина Григорьевна. Галина Григорьевна в мужской туалет ходить боится, но кто ее знает, она всегда была непредсказуема. И есть еще старая ведьма Светлана Борисовна Мухина. Моисеич, я во время экзаменов застукал ее в кустах с Фашистом, они там сигаретками баловались. А ведь эта Мухина преподает детям черчение и рисование.

- Миша, а может быть это заговор? - гнусавил  Федор Моисеевич, - Может быть, они хотят выпереть тебя из школы, а?


- Ну, хорошо! - кричал  Гельмгольтц, размахивая руками перед испуганной  Раисой Анатольевной, - я допускаю, что в туалете эту надпись мог сделать Аркадий Николаевич, но кто писал на улице?! Не мог же  старый еврей опуститься до того, чтобы малевать на автобусной остановке! Хотя, пёс его знает, по ночам он не спит, как Моисеич, а светает сейчас рано...

- Масик, может быть, прав  Федор Моисеевич, это заговор. Бесов нанял художника, и тот разрисовал все стены...

- Бесов! Да, Бесов удавится за копейку, а художнику платить надо за труд, притом опасный. Что, если бы художника поймали таджики во время разукрашивания остановки? Ах, как все непросто! Рая! А что, если этот Фашист является родственником  Федора Моисеевича?!

- Да что ты, Масик!  Федор Моисеевич один как сыч!

- Но, может быть, племянником, внучатым племянником... Я так его перед Моисеичем чихвостил...

- Масик, хочешь я тебе сырнички погрею? С таким же успехом этот мальчик мог быть моим  сыном.








Часть В
    
      В последний день июня директор лицея  номер пятнадцать двенадцать Бесов Игорь Леонидович застал  Михаила Анатольевича Гельмгольтца роющимся в бумагах в канцелярии лицея. Кроме Гельмгольтца в канцелярии никого не было. Михаил Анатольевич увлеченно вытряхивал документы из папок, лежащих на столе помощника директора, прочитывал их со скоростью звука и небрежно запихивал обратно. Как в канцелярию вошел Бесов,  Гельмгольтц не слышал. Бесов подкрался к ничего не слышащему Михаилу Анатольевичу и цапнул его за плечо мускулистыми пальцами тяжелоатлета:

- Господин   Гельмгольтц! С документами надо обращаться бережно, а вы уже помяли с десяток приказов. Это вам не туалетная бумага, милейший  Михаил Анатольевич.

- Я требую объяснений, - взвизгнул  Михаил Анатольевич, пытаясь освободит свое плечо от когтей директора - почему вы премировали преподавателя рисования Мухину Светлану Борисовну?

- Потому что она — хороший преподаватель рисования и черчения.

- Но Галина Григорьевна, предположим, тоже неплохой преподаватель русского языка и литературы, однако вы...

- Михаил Анатольевич, - Бесов тяжело вздохнул, - вы были на совещании директоров? - Гельмгольтц кивнул, - Вы видели ее папашу Цибульского Бориса Константиновича? - Гельмгольтц кивнул, - Ну, тогда, какого черта вы задаете мне этот вопрос?!

- Папашу! - забыв про плечо, воскликнул  Михаил Анатольевич, - так padre Борис... Какой ужас! Хорошо, - изрек  Михаил Анатольевич, почувствовав, как лапа Бесова убралась с его плеча, - почему вы премировали физкультурника?!

- Ему позарез надо вести девушку на Канары.

- Игорь Леонидович, если каждую б...

- Невесту, невесту, я хотел сказать. Физкультурник женится. Надо же как-то поддержать коллегу в трудную минуту. И потом, он неплохой преподаватель физкультуры.

- Как же вы разбазариваете народные средства, Игорь Леонидович! Надеюсь, вы не будете выписывать премию учителю музыки, только потому, что тому не на что опохмелиться.

- Михаил Анатольевич, - недовольно сказал Бесов, - я хочу вам напомнить, что среди всех преподавателей лицея у вас самая высокая зарплата.

- И поэтому мне все завидуют и все ненавидят, так? Ну, договаривайте! Договаривайте!

- И поэтому не пойти ли вам вон из канцелярии!

- Между прочим, - сказал  Гельмгольтц, выходя раком за порог канцелярии, - в мужском туалете на третьем этаже лицея постоянный дефицит туалетной бумаги.

- Вы это передайте  Алевтине Васильевне, когда наступите на нее.

       По характерному звуку швабры о ведро Гельмгольтц догадался, что будет неминуемая встреча с  любительницей русского мата.

- Анатолич, - крикнула она с противоположного конца коридора, - у меня в Сокольниках персональная выставка открылась. До 20 августа. Приходи, не пожалеешь. Там тебе и пейзажи будут, и мужики голые  акварелью, и графики немного...

      «Графики немного», схватившись за голову, Гельмгольтц рысцой устремился к следователю.

       Следователь быстро взглянул на присевшего на край стула  Гельмгольтца, почесал голову  и предался вождению ручкой по бумаге.

- У меня к вам деликатнейшее дело... - нерешительно начал  Михаил Анатольевич.

- Угу, - сказал следователь.

- Я преподаю литературу в лицее номер... неважно какой номер. Это не главное. У меня очень непростая фамилия...

- Угу, - сказал следователь.

- Моя фамилия -  Гельмгольтц...

- Угу, -  подбодрил следователь.

- С недавних пор, а точнее с двадцать шестого июня, мою фамилию стали писать в туалете, на автобусной остановке, -  Михаил Анатольевич набрал воздух в легкие, - и...

- Ядрена жесть, - сказал следователь.

- Вошь, - воскликнул  Гельмгольтц.

- Где? - спросил следователь, роняя ручку.

- Ядрена вошь, - повторил  Гельмгольтц, - на худой конец, ядрена Матрена. Эти сочетания являются  эвфемизмом для выражения со словом «мать».

       Операция со следователем провалилась.

       В чудесное летнее утро, когда все счастливые лицеисты на каникулах видели счастливые детские сны, в коридоре лицея номер  пятнадцать двенадцать директор лицея Бесов Игорь Леонидович окликнул грустного измученного преподавателя русской литературы  Михаила Анатольевича Гельмгольтца.

- Михаил Анатольевич, можно вас на минутку. Мне звонил вчера следователь...

- О-о-о, - простонал Гельмгольтц.

- Он утверждал, что вы настаивали на вызове в лицей санэпидемстанции.

- О-о-о, - стонал Гельмгольтц.

- Мне стоило больших трудов отговорить его...

- Благодарю! Вчера от меня ушла Раиса Анатольевна. Вы не представляете, как я переживал. Правда, через час она вернулась, принесла мясо для котлет, но... сколько седых волос у меня выросло...

- Сочувствую, - вздохнул Бесов, - Да! Мы тут собираемся обновить фотографии преподавателей на стенде. В 11 часов придет фотограф. Вы, пожалуйста, причешите свои выросшие волосы и подходите к 11 в актовый зал.

- Да, - вздохнул Михаил Анатольевич, -  речь у вас год от года все фигуристее. Знаете что, оставьте на стенде мою теперешнюю фотографию, не хочу стареть вместе со всеми. И еще... Если я вам здесь больше не нужен, то я бы хотел провести месяц в деревне.

- В Переделкино поедите?

- Да. Есть в Переделкино деревня Переделки. Местные жители все норовят переделать название деревни в Перделки... Туда и поеду.

- Значит, вы теперь соседи по дачи с Галиной Григорьевной?

- Не приведи господь!

- А привел,  Михаил Анатольевич. У  Галины Григорьевны муж дослужился до генерал-лейтенанта. Ладно, не переживайте, все наладится. Самое главное, чтобы Раиса Анатольевна поехала с вами на дачу...

- Она, вероятно, уже укатила в том направлении. Да... А ведь вся эта история началась с появлением негодяя в 10-м «А»...

- Ах, Михаил Анатольевич, и что вы так взъелись на  мальчика. Хороший мальчик. Я сегодня, проезжая по Ленинскому проспекту, видел, как он помогал вашей сестре загружать вещи в такси.

     «Дорогой Масик! - читал запыхавшийся от быстрого бега Гельмгольтц послание, оставленное на кухне его сестрой  Раисой Анатольевной, - Я подумала,  мы не обеднеем, если я поеду на дачу на такси. После вчерашних сцен у меня предательски ноет сердце, и мне совсем не хочется помирать в автобусе. Пожалуйста, не забудь пообедать. На плите котлетки, суп и овощи в холодильнике, хлеб на полке в буфете. Рая. P.S. Послушай меня, Масик, уезжай из Москвы на дачу. Эта история без тебя затихнет сама собой».

     Покинув городской автобус у платформы «Переделкино», Михаил Анатольевич вопреки обыкновению пешком не пошел, а дождался местной маршрутки. Пока  Гельмгольтц пять минут трясся в пропахшей бензином повозке, испортилась погода, и он был вынужден пережидать ливень в металлической конструкции, именуемой автобусной  остановкой. Среди наклеенных на металл объявлений и рекламой фигни,  висел свежий лист формата «А4-пополам». Он то и привлек внимание   Михаила Анатольевича. По непревзойденной белизне листа сама  рука судьбы отпечатала на компьютере шрифтом Times New Roman 28  послание  Михаилу Анатольевичу. В  послании  говорилось  «ГЕЛЬМГОЛЬТЦ-КОЗЕЛ».








Часть Д (заключительная, но необязательная)


       Часом ранее.

- Спасибо тебе, Андрюша, - говорила Раиса Анатольевна, закладывая банки с вареньем в   сумку, сшитую в СССР, -  здесь вишня, здесь яблоки, все урожай прошлого года, а здесь цукаты, варила в этом году в феврале, необыкновенно вкусные. Вот у Алевтины Васильевны они все-таки получаются не такие вкусные, как у меня.  Попробуй, не тяжело? Донесешь?

- Донесу,  Раиса Анатольевна, - отвечал белобрысый юнец с голубыми глазами.

- И, как договорились, иди на Баковку, чтобы Михаила Анатольевича ненароком не встретить.

- А, может быть, для пущего эффекта, лучше встретить старика...

- Нет-нет, теперь я им сама займусь. Как приедет, начну уговаривать. Но ты, знаешь что, трафареты, которые Светлана Борисовна смастерила, не выбрасывай. Михаил Анатольевич только волосы с годами растерял, а как был упрямым, так и остался. Если будет выкобениваться, придется опять оставить ему сообщение. Не выбрасывай трафареты, деточка.

- Сохраню, конечно, они, может, мне самому еще понадобятся.

- А Светка-то Борисовна, не заподозрила ли чего?

- Нет, она топорная: деньги взяла и привет.

- Ну, и слава богу. Бери сумку, пойдем, я тебя до леса провожу.

      Выйдя с веранды на воздух, Андрюша обвел ясным взглядом гельмгольтцеву дачу, яблоневый сад за дачей.

- Как же вы все это бросите, Раиса Анатольевна, не жалко?

- Конечно, жалко, милый. Всю жизнь на этой земле прожили. Но... Но встречать старость лучше все-таки на берегу обетованном: там и медицина и условия. Ну, что я тебе рассказываю, ты умный мальчик, сам все понимаешь.

- А война с арабами?

- Да, бог с тобой,  Михаила Анатольевича на военную службу не призовут, староват.

- Чем же он будет заниматься? Учить русских евреев ивриту?

- Найдет себе занятие. Полоумные коллекционеры марок встречаются в любой части света. На худой конец, засядет за мемуары. Будет ему пачкать мелом костюмы!..

- А вы?

- Я?  Осторожно! Осторожно, деточка, не подходи близко к забору, там злая собака. Я, Андрюшенька, выйду замуж за настоящего еврея! В конце концов, шестьдесят лет -  пора пожить и для себя!